Текст книги "Черная карта судьбы"

Женя?.. Уж не о ней ли на улице Садово-Кудринской в 1957 году плакал стихами рыжий поэтишка Мишка Герасимов, сообщая всему миру о том, что он «до смерти влюблен в соседку Женьку», а она и такая, и сякая, и самая необыкновенная, вот только до Мишки Герасимова со всей его любовью ей нет никакого дела?.. Неужели та самая?!

Внезапно стеклышки калейдоскопа воспоминаний Антонины потемнели, и Люсьена поняла, что эта женщина безумно ревнует мужа и к его сестре, и к дочери своей собственной ревнует – за то, что девушка так удивительно похожа не на мать, не на отца даже, а именно на тетку – на эту самую Женю! Судя по тьме, заклубившейся в ее памяти, Антонина всегда тайно желала зла сестре мужа, даже смерти желала ей – и не могла простить себя за то, что однажды спасла ей жизнь, когда точно так же ненавидевшая Женю и точно так же ревновавшая ее к Саше Тамара Морозова попыталась ее убить.

Тоня, впрочем, спасла Женю не по своей воле. Ее послала госпожа, та самая китаянка!

Зачем, почему – это осталось для Люсьены скрыто, потому что сама Антонина об этом или не знала, или забыла, или нипочем не желала вспоминать.

Потом Люсьена увидела запущенные комнаты, по которым бродила до смерти измученная одиночеством Тамара Морозова, покинутая и Сашей, и Женей. Они уехали из Хабаровска, даже не оглянувшись на ту, которая заменила им мать, так и не простив ей… чего? Антонина не знала – не узнала и Люсьена, хотя поняла, что греха, которого так жаждала Тамара, Женя и Саша все-таки не совершили. И еще они что-то узнали о себе… они узнали, что они брат и сестра, это Тамара почему-то скрывала от них.

Но теперь она поплатилась за всё одиночеством. Она заперла боковушку, в которой когда-то жила Женя, почти не заходила в свою комнату, а все время проводила в Сашиной. Здесь, на его диване, она спала, за его столом иногда неохотно ела: что-то ей приносила Тоня, которая забегала к Тамаре, надеясь узнать новости о Саше, или Мишка Герасимов, который тоже забегал, надеясь узнать новости о Жене. Однако никаких новостей ни о ком не было…

Мишка иногда прибирался в доме Тамары Морозовой, дрова приносил, уголь… Здесь он порой садился писать стихи. Писал он все тем же «Паркером», и Люсьена, увидев эту ручку, удивилась, что Мишка ослушался и так и не передал ее отцу, а по-прежнему марает бумагу – да опять про одно и то же, опять про Женьку и любовь к ней!

Или все еще впереди? Или еще впереди его встреча с Павлом Мецем?..

А между тем Тамара Морозова ни Мишку, ни Тоню словно бы и не замечала: она молча и мучительно умирала от тоски по Саше. И когда в Хабаровск приехал Павел Мец и увидел ее, он с трудом узнал прежнюю красавицу Тамару в сгорбленной старухе в рваной шали, из-под которой торчали полуседые пряди, в бесформенной телогрейке и серых, грубо подшитых валенках.

Люсьена оживилась.

Наконец-то в воспоминаниях Антонины появился Павел Мец! Наконец-то его дочь узнает, что с ним произошло, почему и как он погиб!

А в Хабаровск он приехал, чтобы убивать. Первой жертвой стала китаянка, гадалка, хозяйка Тони. Отец прикончил ее, чтобы впитать в себя ее загадочную энергию, ее силу, ибо он, как уже было известно Люсьене, чувствовал приливы могущества, только когда напитывался кровью, истекающей из тел убитых им или погибших рядом с ним людей.

Но девушку отправить вслед за хозяйкой не удалось. В воспоминаниях Антонины эта сцена рисовалась тускло, еле различимо: Люсьене пришлось напрячься изо всех сил, чтобы ее разглядеть.

– …Дитя мое, – сказала госпожа, – ты собиралась сегодня навестить своих родных? Я хочу, чтобы ты пошла сейчас. Прямо сейчас.

– Но, госпожа, – удивилась Тонь Лао, – а как же гадание? Я должна вам помочь…

– Мне поможет наш гость, – чуть улыбнулась китаянка своим крошечным ротиком, и Люсьена догадалась так же, как догадался в свое время Павел Мец: китаянка предчувствовала, что ее ждет смерть, и решила спровадить свою помощницу, чтобы спасти ее от убийцы.

Но если она знала, что незнакомец пришел убить ее, почему не сопротивлялась?! Чувствовала его превосходство? Однако отец его не чувствовал, это Люсьена понимала…

– Но, госпожа… – заикнулась было девушка, однако гадалка повторила уже строже: – Иди. И возьми шкатулку, которая стоит в моей спальне. Только никому не показывай ее. Иначе тебя могут обвинить в том, чего ты не делала. Запомни мои слова! И уходи немедленно!

Лицо Тони словно бы затуманилось, взгляд сделался сонным. Она кивнула, выскользнула из комнаты и вернулась буквально через несколько секунд, уже в валеночках, шубке, шали и с чем-то квадратным, обернутым в кусок синего бархата, под мышкой.

– Прощай, Тонь Лао, – ласково проговорила китаянка, но девушка не ответила. Она словно и не слышала этих слов и наконец ушла.

Ну да, Антонина почти забыла этот эпизод своей жизни! Наутро узнала, что дом ее госпожи сгорел и сама она сгорела. А в шкатулке, переданной Тоне, оказались золотые монеты, которые девушка тайно продавала, помогая и своим родственникам, и своей новой семье – когда вышла за Сашу Морозова.

Жемчуг на ее шее – из той же шкатулки. Антонина носит это ожерелье много лет. И еще осталось что-то, еще какая-то вещь, которую она отдала своей дочери, но ни вещи этой, ни Тониной дочери Люсьена разглядеть не могла.

Да и черт с ней! Пока ни в коем случае нельзя прерывать связь со временем, в которое Люсьена попала благодаря этой толстухе, необходимо узнать все до конца!

И снова перед ней возник двухэтажный домик, за которым наблюдал Павел Мец: домик, где жила постаревшая, одинокая Тамара Морозова.

Нет! Она здесь уже не живет, она погибла. Ее убили. Кто?

Тоня, вся в слезах, прячется за забором, глядя на Женю и какого-то парня в форме лейтенанта милиции. Женя повзрослела, похудела, вид у нее измученный, и все силы словно бы выпиты из нее кем-то более могучим, чем она… Отцом, встрепенулась было Люсьена, но тотчас почувствовала: нет, Женя их недавно на что-то отдала, отдала добровольно, Люсьена не знает на что, но чувствует, что Женя и сама об этом забыла, для нее это неважно! Ее сила действует как бы сама по себе, а если и подчиняется, то душе Жени, велениям ее сердца, а не рассудку. Нет ничего более бессмысленного, чем такая сила, и нет ничего более неодолимого – так считала Люсьена. Это как река, как Амур, на который даже ей страшно смотреть…

Однако нельзя отвлекаться!

Сейчас Женя потрясена страшной вестью о том, что Тамару убил Мишка Герасимов. Женя в это не верит и пытается убедить в этом своего спутника, этого лейтенанта. Его зовут Вадим Скобликов, он давно и безнадежно влюблен в Женю, и при виде его Люсьена едва не захлебнулась ненавистью. Это была не ненависть Антонины: Антонина всегда относилась к Вадиму очень хорошо! – эта ненависть родилась в самой Люсьене! Но что же такого, вызвавшего эту неистовую ненависть, мог совершить этот лишенный каких бы то ни было особенных сил, лишенный даже намека на тайное могущество человечек, этот мент Вадим, чтобы Люсьена, увидев его впервые, вдруг так возненавидела его?..

Но она чувствовала, что разгадка близка, и, сдерживая нетерпение, продолжала вслушиваться в разговор между Женей и этим лейтенантом.

Итак, Женя не может поверить в то, что Мишка Герасимов убил Тамару. Вадим же настаивает на этом, потому что Мишка сам явился в отделение и признался в убийстве. А потом ни с того ни с сего бросился бежать и был убит сопровождавшим его милиционером, который, правда, уверяет, что стрелял по ногам, а попал в голову.

«Да не ты попал в голову, мазила! – ухмыльнулась Люсьена. – Это отец попал твоей рукой туда, куда и намеревался!»

Вадим показывает Жене стихи, написанные Мишкой, – такие же нелепые, как все, что он писал о своей любви:

 
Когда-нибудь найдет она листок и прочитает
Набор таких простых и откровенных слов.
Когда-нибудь – случайно, может быть! —
она узнает,
Она узнает про мою любовь.
 
 
Я для нее всего лишь неудачник,
Хвастун, глупец и даже идиот.
Безумная любовь моя – пустяк пустячный.
Для Женьки в счет все это не идет.
 
 
А я бы повернул, клянусь, обратно
Амура бег, чтоб Женьку поразить!
Она уехала куда-то невозвратно
И не узнает, как я б мог ее любить!
 

Женя страшно побледнела, едва не лишившись чувств, но справилась с собой – и вдруг пристала к Вадиму с неожиданным и, по его мнению, дурацким вопросом:

– Где ручка, которой это написано?

Люсьена скрипнула зубами. Только дураку этот вопрос может показаться дурацким, а она-то знала: Женя уже видит суть того, что произошло!

– Да не было никакой ручки, – бормочет Вадим, но, не в силах противиться Жене, приводит ее на место убийства. Здесь-то их и видит Тоня, которая поджидает Сашу, уверенная, что он обязательно приедет, узнав, что Тамара Константиновна погибла. Но Саша приедет позднее, а в эти дни он лежит в каком-то нанайском стойбище тяжело раненный…

Люсьена почувствовала, что к этой ране имел какое-то отношение отец… по его приказу какой-то узкоглазый человек стрелял в Сашу, однако тот остался жив…

За что, за что отец так ненавидел этого мальчишку? Почему желал ему и Жене самых страшных страданий перед тем, как убить их?

Опять мелькает слово «гроза», это странное, пугающее, обессиливающее слово…

Люсьена стиснула трясущиеся от нетерпения руки, чувствуя, что и сама-то слабеет, а Антонина вообще на грани обморока. Она еле дышит, рванула с шеи ожерелье, словно то ее душило… Как бы не замучить ее до смерти, она еще может пригодиться!

Но теперь, когда ответ на главный вопрос так близок, остановиться уже невозможно, и Люсьена снова нырнула в память жертвы.

– …Жень, – бормочет Вадим, стоя у калитки, – в доме всё в крови. Может быть, тебе лучше туда не ходить?

– Я туда и не иду, – говорит Женя, разглядывая затоптанный снег.

Потом она начинает шарить в сугробе и достает оттуда ручку! Тот самый «Паркер» с золотым пером, который Люсьена велела передать отцу. И Люсьену словно разрядом электрическим пронзает: теперь она понимает, для чего отдавала Мишке такой странный приказ! И понимает, что тот его все же выполнил. Передал ручку Павлу Мецу.

Да, передал. Передал, потом пошел признаваться в убийстве – и сам был убит. Однако почему ручка валяется в сугробе?..

– Значит, Мишка ее здесь потерял, когда сдаваться пошел, – предполагает Вадим.

– Это не Мишка потерял, – возражает Женя. – Это тот потерял, кто тетю Тому убил. Хотел себе забрать… но он очень устал после убийства… он здесь поскользнулся, упал… не заметил, как потерял ручку. Потом, конечно, спохватился, но возвращаться побоялся. А ручка ему нужна. Именно эта ручка! И это он вызвал меня телеграммой!

Тоня и Люсьена напряженно вслушиваются в этот разговор, и обе наконец понимают, что телеграмма с сообщением о смерти Тамары Морозовой была отправлена Женьке в Совгавань, в редакцию газеты, где та работала, еще за сутки до убийства! Значит, отправить ее мог только убийца, готовивший свое преступление. Однако это не Мишка Герасимов.

Тоня не понимает, почему Женя так уверена в этом, да и зачем убийце спешить с телеграммой, и Вадим не понимает, а вот Женьке все ясно. И Люсьене ясно. А еще ей ясно, что эта самая Женька, хоть и слыхом не слыхивала о буржуазной псевдонауке (ну да, конечно!) психометрии[2]2
  Психометристы исходят из того, что любой материальный объект сохраняет в себе запись своей предшествующей судьбы, причем эта запись может быть воспринята человеком, который достаточно чувствителен, чтобы настроиться на специфические вибрации, возбуждаемые предметом. Некоторые экстрасенсы полагают, что предмет может нести информацию и о настоящем, и о будущем связанного с этим предметом человека.


[Закрыть], все же владеет ею практически в совершенстве.

Может быть, даже совершенней, чем сама Люсьена. Она понимает это, и зависть, внезапно вспыхнув, причиняет ей почти физическую боль.

– Он не хотел ждать, – говорит в это мгновение Женя. – Он слишком долго ждал. Он больше не может ждать. Он хочет уехать и поскорей увидеть свою дочь.

– Какую еще дочь?! – кричит Вадим.

– Меня, – шепчет Люсьена и вздрагивает, потому что чувствует: Женя сейчас своим удивительным зрением видит ту сцену в Москве, на Садово-Кудринской!

Она видит Люсьену, которая изображала из себя сумасшедшую. Женя чувствует, что эта девушка в чем-то ей подобна, она тоже видит то, что скрыто от других! Девушка взяла ручку у какого-то иностранца и передала Мишке, сказав… сказав… что-то про ее отца, которого Мишка должен слушаться.

Почему? Кто ее отец? Откуда это разрывающее мозг ощущение, что ее отец как-то связан с Женей, более того – что с ней как-то связан тот иностранец, которому раньше принадлежал «Паркер»?!

Женя сосредоточилась. Догадка где-то рядом, рядом… она леденит, как присутствие врага…

Люсьена напряженно наблюдает за ней. Даже растратив силу на какие-то пустяки, эта молодая женщина остается опасной. Но когда же, когда же появится отец?!

Между тем Вадим, который не понимает, что творится с Женей, говорит, что надо пойти на главпочтамт: если очень повезет, приемщица вспомнит, как выглядел человек, который отправлял телеграмму.

– Не надо никуда идти, – тихо отвечает Женя. – Я знаю, как он выглядит. Он невысокий, очень худой. У него резкие черты лица, словно вырезанные из дерева. И у него разные глаза: один болотного цвета, другой синий, ярко-синий, словно бы эмалевый. Я это знаю потому, что вижу его. Он здесь. Вот он.

Люсьена чувствует, как у нее сжимается горло. Теперь и она видит того единственного человека, которого любит на всем свете – на том и на этом, пусть он даже давно мертв.

Отец!

Как измучила его жизнь, как он постарел, один его глаз утратил прежнюю необыкновенную синеву… Но Люсьена смотрит на него с молитвенным восторгом: ведь это тот, кто наградил ее своим великолепным даром и дал ей возможность жить не так, как все остальные, как прочие ничтожные людишки, а владеть ими, использовать их!

Между тем эмоции перепуганной Тони, через которые Люсьена удается проникнуть и в мысли Жени, и наблюдать картину мира, принадлежащую прошлому, начинают захлестывать ее. То, что тогда пришлось увидеть девушке, навсегда запечатлелось в ее памяти, хотя, конечно, будучи курас, пустой, она запомнила только внешнюю оболочку событий, не понимая их скрытой сути.

Ту вольтову дугу, которая пролегла между взглядами Жени и отца Люсьены, Тоня разглядеть не могла: она видела только, что Женя и низкорослый невзрачный человек с разными глазами, в которых пылает бешеная ненависть, смешанная с восторгом, неотрывно смотрят друг на друга. И Тоне не дано было увидеть черную сеть, которую этот человек накидывает на Женю.

Люсьена чувствует, что отец в восторге от того, как он виртуозно исполнил свой замысел. Овладев сознанием Герасимова, заставив его полностью подчиниться, он приказал парню убить Тамару Морозову, а потом пойти в отделение и признаться в содеянном. Потом заставил его пуститься в бегство – и направил пулю милиционера в его голову.

Люсьена видит, как ее отец шевелит пальцами левой руки. В правой он держит наготове метательный нож (этим оружием он владеет великолепно!), в левой у него незримая сеть, которую он раскинул своим губительным взглядом над Женей и теперь подтягивает ее к себе. И у Жени нет сил сопротивляться. Она отдала все силы ради спасения кого-то… А для себя ничего не оставила!

Эта молодая женщина унаследовала от родителей огромное богатство, но не смогла им распорядиться, потому что так и не усвоила главное правило жизни: всё, что ты имеешь, должно быть потрачено только на себя. И всё, что ты заберешь у других, ты должен тратить только на себя. Нельзя ничем делиться, и, если ты хочешь выжить, надо отнимать. Только отнимать и присваивать. Так, как делал Павел Мец.

«И я! – чуть не воскликнула Люсьена. – И я делаю так же, отец!»

А он тянет и тянет Женю к себе, одновременно краем глаза фиксируя этого тощего милицейского лейтенанта, который словно бы забыл, что у него есть оружие, и только и способен ошалело таращиться на пугающего незнакомца.

Почти в таком же состоянии находится и Тоня, наблюдающая со стороны, однако она вспоминает этого странного человека с разными глазами! Он приходил к госпоже и убил ее. Значит, он убьет и Женю.

И тогда Саша освободится от ее влияния. И тогда Тоня рано или поздно сможет им завладеть!

Однако Люсьена только мимоходом отмечает эту подлую мысль, которую когда-нибудь использует в своих целях. Сейчас ее внимание поглощено отцом.

А он ощущает слабость, губительную слабость Жени. Сейчас он мог бы прикончить ее одним взглядом! Даже мыслью! Приказать умереть – и она умрет!

И вдруг Тоня вздрагивает, а вместе с ней и Люсьена.

Женя останавливается, и Вадим, внезапно вырвавшись из своего оцепенения, дергает Женю к себе!

Тоня не понимает, что произошло, однако Люсьена и Павел Мец за миг до происшедшего услышали крик:

– Женя, стой! Остановись!

Это был голос Саши!

Но Саша сейчас далеко, где-то в таежном стойбище, он тяжело ранен. А между тем сила его оказалась способна взломать пространство и прийти на помощь сестре.

– Держись, отец! – стонет Люсьена. – Не отпускай ее!

И вдруг чувствует, что руки отца ослабели от боли. Такой боли он не испытывал никогда в жизни, и Люсьена понимает: сила, ради которой он убил «китайскую ведьму», которую присвоил, напитавшись ее кровью, уходит из него.

Они оба, отец и дочь, словно бы слышат в этот миг предупреждение гадалки, которому Павел Мец не внял, но теперь поплатился за это:

«Я давно знаю, что моя сила иссякнет мгновенно, если я только попытаюсь хоть кого-нибудь убить».

Вот она и иссякает, эта сила, унося с собой все то, что было награблено Павлом Мецем у других людей, которых он убивал.

Люсьена чуть ли не визжит от ярости, чувствуя боль отца, его опустошение: он снова курас, такой же, каким стал тогда, давно, еще в августе 1918 года, когда предал всех, кто ему верил[3]3
  Об этом можно прочитать в романе Елены Арсеньевой «Любовь колдуна», издательство «Эксмо».


[Закрыть].

Слово «гроза» темной тучей накрывает его, и Люсьена с трудом прорывается внутренним взором сквозь тьму, восстанавливая связь с отцом.

Даже курас может воспользоваться ножом, который сжимает в руке. Неужели Павел Мец забыл о нем?!

– Нож, отец! – кричит Люсьена и ощущает, что отец или услышал ее крик, или сам вспомнил: у него еще осталась человеческая оболочка, остался крепкий скелет, перевитый мышцами. И силы этих мышц достаточно для того, чтобы бросить в Женю нож.

Нож материален! Его ничто не остановит!

Люсьена видит, что отец замахивается…

Но пули тоже были материальны – те пули, которые успел выпустить в него очнувшийся от своего оцепенения и выхвативший пистолет Вадим.

Эти пули разрывают отцу грудь, а одна попадает в сердце.

Люсьена сама хватается за сердце, увидев, как образ отца, вызванный воспоминаниями Антонины, рассеивается, чтобы обратиться в ничто. В это мгновение перед ней возникли две легкие тени, которые отшатнулись от этого «ничто», как от чего-то самого отвратительного на свете.

Но сейчас Люсьене было не до каких-то призраков.

Все кончилось. Отец погиб!

Гроза, гроза – это слово реет словно бы над всем миром…

Наяву грохочет она? Или в воспоминаниях? В чьих воспоминаниях?..

Люсьена согнулась от боли, физической и душевной, осознав, что слишком дорогую цену заплатила за то, чтобы встать наконец на дорогу мести, и узнав, кто убил отца. Она видела его гибель, а потому больше никогда не увидит его самого ни в своих, ни в чужих воспоминаниях!

Нет, вспоминает она, есть одно средство. Страшное, почти недостижимое средство… Но сейчас она не может вспомнить, какое, потому что у нее больше не осталось сил удерживать в повиновении воспоминания Антонины.

Люсьена исчерпала свою повелительную энергию и сейчас может только беспомощно смотреть, как очнувшаяся Антонина, качаясь от слабости и испуганно озираясь, бежит прочь, совершенно не понимая, что с ней здесь происходило.

Люсьена попыталась ее догнать, даже сделала несколько шагов, однако ноги подкашивались, и ей даже пришлось схватиться за ограду школьного двора, чтобы не упасть.

Она слабыми пальцами поднимает упавшее на землю ожерелье Антонины, но даже и это усилие чуть не валит ее с ног.

Все, на что она оказалась способна, это дать приказ Антонине забыть ее лицо, забыть их встречу, однако она даже не уверена, что Антонина исполнит этот приказ.

Люсьене было необходимо узнать, где живет ее жертва, однако об этом она может узнать в любое время в школе.

Ничего! Она найдет и Антонину, и Женю, и ее брата, и убийцу отца – Вадима Скобликова. И еще у нее есть ожерелье…

А теперь можно дать себе волю и оплакать смерть отца.

Люсьена вдруг осознала, что за всю свою жизнь не пролила по нему ни одной слезы. А может быть, ему это было нужно. Может быть, если она заплачет сейчас, ему станет легче – там, в той устрашающей, несуществующей и тем особенно жуткой тьме, куда его повергли враги.

Да, если не от этих слез, то от мысли, что дочь взяла месть в свои руки, отцу должно стать легче!

И все-таки – что значит «гроза»? Почему это слово стало для Павла Меца роковым?..

Хабаровск, 1985 год

Заявление о пропавших детях поступило в отделение Кировского района три дня назад. Вернее, это были два заявления – от родителей двух восьмиклассниц из школы номер 57. Именно эту школу оканчивали отец Лизы и тетя Женя, а она сама училась в пятой: поблизости от улицы Театральной, где жили Морозовы. Но 57-я школа находилась на улице Запарина – по соседству с Кировским отделением милиции, буквально дорогу пересечь да через двор пройти.

Сначала заявления попали к Леонтию Комарову. Сразу опросили всех знакомых, одноклассников пропавших, но никто не мог предположить, куда подевались девочки. Встревоженный Комаров на другой же день позвал на помощь Лизу. Она сказала, что хочет побывать дома у девочек. И, как только она пришла к Симоновым, у которых пропала дочь Наташа, ее брат, пятиклассник Коля, вдруг вспомнил, что случайно услышал, как его сестра пару дней назад, болтая со своей подругой по телефону, спросила:

– А почему так называется? Там ворон полно, что ли? Я боюсь ворон!

Лиза и Леонтий переглянулись. Первая мысль была – речь идет об одном из трех Воронежей: так – Воронеж первый, Воронеж второй и Воронеж третий – назвались три села, расположенные неподалеку от Хабаровска, на изумительно красивых и высоких амурских берегах. Эти места знали, наверное, все хабаровские школьники, потому что в воронежских лесах находилось несколько пионерских лагерей. Лиза Морозова в свое время тоже там отдыхала: и в «Чайке, и в «Гагарине», и в «Лизе Чайкиной»… Дети удивлялись: отчего места называются Воронежем, хотя ворон там ничуть не больше, чем в других местах? Однако вовсе не в воронах было дело! Просто еще в XIX веке в этих местах поселились переселенцы из Воронежской губернии и основали три села, все называвшиеся одинаково – Воронежскими, различавшиеся только по времени основания: одно раньше, второе позже, третье еще позже. Ну а потом слово «Воронежское» сократилось до «Воронежа», только и всего.

Если девочки отправились на Воронеж и до сих пор не вернулись, дела могут быть плохи: все-таки зима на дворе, а вдруг они заблудились в лесу? Хотя в тех лесах, строго говоря, заблудиться получится только летом, а зимой они все пронизаны, словно прошиты, лыжными тропами, которые обязательно приведут не в одно, так в другое село, на спортивные базы или прямиком выведут к дороге… Но, возможно с девочками случилось несчастье, они провалились в какую-то яму и не могут выбраться?

Лиза посмотрела на Колю Симонова, который рассеянно вертел в руках учебник литературы за восьмой класс, и вдруг спросила:

– Это Наташин учебник?

– Да, – кивнул мальчик.

– Дай-ка мне.

Лиза взяла книгу в руки – и словно издалека увидела мрачное, занесенное снегом кирпичное строение на высоком амурском берегу, неподалеку от железнодорожного моста. Железная дверь закрывала вход в какой-то подвал, а из-за нее раздавался слабый, обессиленный плач…

Лиза бегом бросилась из квартиры Симоновых, словно не слыша испуганных восклицаний родителей Наташи и второй пропавшей девочки, Тани Сазоновой (обе семьи эти дни держались вместе, не то утешая, не то еще больше расстраивая друг друга), словно забыв о Леонтии Комарове. Не чуя под собой ног, добежала до отделения и, вскочив в дежурную машину, стоявшую у подъезда, велела водителю немедленно гнать – она так и сказала: «Гнать!» – в район железнодорожного моста: к Вороньему гнезду.

Афанасьич – тогда тоже он дежурил – посмотрел на Лизу не без тревоги: уж очень взбудораженной она выглядела! – но ни слова не сказал, только спросил:

– Так сама и поедешь, Лизавета Алексанна? Без группы?

– Некогда, – отмахнулась Лиза. – Девочки там одни. Никакой опасности нет. Они просто забрели в подвал и не могут открыть дверь. Однако они здорово замерзли и оголодали!

– Во фокусы! – покачал головой Афанасьич. – Это какие в Вороньем гнезде двери вдруг завелись? В этих-то развалинах? Отродясь там никаких дверей не было, я-то знаю! Мой батя покойный с 1936 по 1939 год в военно-строительных частях служил: они башню и строили. Это был такой объект инженерно-технического пользования для обслуживания секретного тоннеля под Амуром. В башне должен был находиться водонапорный котел для откачки воды из тоннеля. Возвели только стены, но строительство остановилось, потому что разведке стало известно, что в Маньчжоу-Го[4]4
  Маньчжоу-Го – марионеточное государство, образованное японской военной администрацией на оккупированной Японией территории Маньчжурии. Государство Маньчжоу-Го существовало с марта 1932-го по август 1945 г.


[Закрыть] башню знают и даже отмечают как ориентир для бомбардировки железнодорожного моста. Хотели ее разобрать, да тут война начнись – и о секретном объекте забыли. До начала шестидесятых здание было законсервировано, потом ограждение сняли, ну, окрестные жители начали башенку потихоньку растаскивать на кирпичи. Вот тогда я там и побывал с дружками. Дверей там не успели нацепить, точно тебе говорю, а если и успели, их ушлые люди первыми сняли. Так и зияли проемы, ветер сквозь них лётывал.

– Лётывал-улепётывал, – пробормотала Лиза, чтобы не возразить пылко: «Но своими глазами видела эту дверь!» – Ладно, посмотрим! Ты, главное, Афанасьич, гони! До темноты надо успеть.

– Ага, вот вечно ты так – вскочила да побежала, а потом: «Гони, Афанасьич!» – усмехнулся водитель. – А уже на часах пять тридцать, вот-вот смеркнется да стемнеет. Собралась бы группа на тройке машин, осветили бы всё там фарами, в том гнезде, ну и нашли бы девок спокойно.

– Они почти двое суток там, без еды, а на дворе январь, – сердито напомнила Лиза. – Тут в самом деле промедление смерти подобно. И когда ты, Афанасьич, видел у нас в отделении сразу три свободные машины? Да и если приедем туда в темноте, там прожектора серьезные понадобятся, не то что от наших «уазиков». Но вообще-то ты прав. Я вот что сделаю. Я сейчас по рации вызову наших и попрошу, чтобы они напрягли воинскую часть, которая там по соседству находится. Пусть пригонят несколько грузовиков с мощными прожекторами.

Она только протянула руку к рации, как та зазуммерила. Лиза сняла трубку и услышала голос дежурного:

– Товарищ старший лейтенант, сейчас поступил звонок: девочки нашлись! Их в тринадцатую больницу везут, на Тихоокеанской которая, она ближе всех.

– Нашлись? – озадаченно повторила Лиза. – Как? Сами?

– Там случайно оказалась одна женщина – врач из психиатрической лечебницы, Абрамова Людмила Павловна. Она фотограф-любитель, приходила в Воронье гнездо зимний закат поснимать. И услышала крики, доносящиеся из подвала. У нее был с собой большой фонарь, она спустилась и нашла девочек. Одна ногу подвернула, идти не могла, вторая хотела пойти за помощью да заблудилась в лабиринте, еле-еле смогла вернуться к подружке. Абрамова их вывела, посадила в свою машину – у нее «Волга» – и теперь везет в больницу.

– Поняла, – озадаченно проговорила Лиза. – Хорошо, мы сейчас тоже едем в эту больницу.

Она повернулась к Афанасьичу, однако мембрана трубки резонировала так, что водитель и сам все слышал. Взглянул на Лизу – и развернул «уазик».

– Я ж говорил тебе, что там никаких дверей нету, – сказал он весело. – Но ты, Лизавета Алексанна, всежки умница! Лихо про Воронье гнездо угадала!

Афанасьич был самым старшим в Кировском отделении милиции, а оттого держался с «молодняком» по-отечески, тем более с «девочкой Лизой», как он про себя называл Лизу Морозову. К «девочке» он относился с огромным уважением, например, потому, что она угадывала марку оружия, которым был убит человек, раньше всяких экспертов-баллистов – едва видела входное отверстие в теле. Бывало, какие бы шестерки ни мельтешили, пытаясь закрыть туза и запутать дело, она видела виновника сразу, насмешливо отметая все побочные версии преступления. Как-то раз она умудрилась разглядеть изображения на намертво, казалось, засвеченной пленке, едва взглянув на нее. Потом спецы что-то с этой пленкой сделали – Лиза Морозова, как выяснилось, угадала правильно… Случаев таких было немало. Ей случалось так блестяще и стремительно раскрывать дела, что сам начальник отделения выразился однажды, когда она почти вмиг распутала клубок, запутанный года два назад: «Я от изумления чуть окурок не проглотил!» В Управлении ее характеризовали так: «Умница, предпочитает остроумные, молниеносные комбинации». Правда, скептики поджимали губы: «Все это напоминает гадание на кофейной гуще!» Им резонно возражали: «Даже если и так, она всегда угадывает!» Из-за таких «догадок» Лизе и было досрочно присвоено звание старшего лейтенанта.

Но угадывала она не всегда. За последний год попадались случаи, которые иначе, как необъяснимыми странностями, назвать было нельзя. В них не было никакой логики. Как правило, виновниками оказывались сумасшедшие – или след преступника необъяснимо исчезал.

Афанасьич знал, что «девочка Лиза» воспринимает всякую общую неудачу как вызов лично себе, а случаи эти собирает в особую «Копилку странностей», намереваясь распутать их, когда не будет доставать постоянная текучка, хотя в такую перспективу – в смысле, отсутствия текучки – верится с трудом. До Афанасьича уже дошли слухи о странной смерти задержанного в КПЗ, которая случилась вчера, и он не сомневался, что «девочка Лиза» занесла его в свою «копилку» и рано или поздно распутает и его, и все другие подобные «странности». Афанасьич с удовольствием поговорил бы об этом, посочувствовал бы «девочке Лизе», но сейчас, он отлично понимал, ей нужно не сочувствие, а одобрение, а потому и сказал, что она умница и верно угадала про Воронье гнездо, хоть и в самом деле никаких дверей там нет.

Лиза растерянно смотрела перед собой, на белую заснеженную дорогу, убегающую под колеса «уазика». Некоторое время назад, взяв в руки учебник Наташи, она ясно увидела металлическую дверь, в которую отчаянно бились девочки! Что, почудилось?.. Но ведь Воронье гнездо ей не почудилось! Почему же дверь…

Ладно, сейчас всё выяснится.

Десятая больница находилась на высоком берегу Амура и была окружена парком, прекрасным в любое время года. Над рекой таял великолепный закат, над ним небо быстро наливалось темной синевой, сквозь которую властно пробирался луч первой звезды, и Лиза вдруг мимолетом пожалела – как часто жалела, глядя на звезды! – что ничего не знает о них. Вот как, например, называется эта прекрасная звезда? Неведомо…