Текст книги "Перстень Андрея Первозванного"

С человека ли?.. Ничего человеческого не осталось в его лице. Оно стало по-звериному ужасным!

Рухнув на колени, танцор свирепо бил по воздуху скрюченной ладонью. Герман мог бы поклясться, что это когтистая лапа… А голос? Разве это человеческий голос? Это рычание! По коже, лоснящейся от пота, волнами пробегает дрожь, и чудится, будто на ней чередуются темные и светлые полосы… как у тигра!

«Что происходит? – вспыхнула в сознании испуганная мысль, словно сигнальный огонь, предупреждающий об опасности. – Где я? Где мы все? Нас вовлекли в действо, результат которого невозможно предсказать. Мы оцепенели, едва дышим… Мы все во власти дукуни, так же, как и этот несчастный, вообразивший себя тигром!»

Он мог думать, мог смотреть – больше ничего. Из всей толпы только двое обладали способностью двигаться: дукуни и тигр.

«Пасть» тигра приоткрылась. Герман увидел, как удлиняются, лезут изо рта зубы. Еще миг – и он бросится на дукуни!

Однако та стремительным движением вцепилась в волосы тигра и начала поднимать кверху его голову. Взгляд дукуни оледенел, все ее тело напряглось так, что под темной коже рельефно заиграли мышцы.

Какой-то миг слышен был только рокот барабана. Голова тигра медленно никла. Рычание превращалось в тихий визг. И вдруг он простерся на земле, мгновенно перейдя из транса в кому.

У Германа звенело в ушах, в висках стучало. Только сейчас он ощутил, как долго сдерживал дыхание. Вздохнул глубоко, испытывая странную, почти детскую радость, оттого что все позади. Оглянулся на Алесана, однако тот чуть заметно качнул головой, и Герман понял, что представление еще не окончено.

Мужчины, так и остававшиеся посреди поляны, вновь начали пляску по кругу. Дукуни качалась над спящим, как лозина на ветру, дула ему в уши, хлопала по щекам, однако распростретый на земле человек не шевелился. И только когда она взвилась в воздух с пронзительным визгом, перекрывшим даже вой свирели, бывший тигр резко вскочил на ноги и как ни в чем не бывало включился в общий хоровод.

Он не выказывал никаких признаков усталости и только что перенесенного безумия. Внезапно Герман догадался, зачем дукуни вызвала в круг шестерых мужчин, а не одного. Он был выбран для перевоплощений, а остальные питали его своей силой. Именно поэтому они выглядели куда более усталыми, чем он.

И снова дукуни выманила своего прежнего избранника на середину круга. Несколько мгновений они слитно вращали бедрами, почти прижавшись друг к другу. Эротические вихри вновь пронзили толпу зрителей. Дукуни на миг обняла свою жертву, а когда отдернула руки, вокруг его талии был обвязан узкий алый шнурок.

Человек, недавно бывший тигром, подпрыгнул, оглядывая присутствующих беспокойно-любопытным взглядом, почесывая голову и бока. Он горбился, поглядывал исподлобья, и Герман едва не рухнул от изумления: на сей раз он увидел перед собой человека-обезьяну!

Дукуни бросила избранному кокосовый орех. Радостно взвизгнув, тот поймал орех на лету. Решительно надкусил жесткую, волосатую оболочку плода и содрал ее зубами. А потом высоко поднял очищенный орех – и расколол о свою голову!

С этого мгновения Герман уже не мог думать о нем как о человеке.

Одним глотком заглотив не меньше чем пол-литра молочной жидкости, обезьяна вскарабкалась на крышу стоящего неподалеку амбара, однако дукуни резким окликом заставила его слезть. Обезьяна съела несколько брошенных ей бананов, потом стремительно вскарабкалась на дерево. Раскачавшись, перепрыгнула с ветки на ветку, и вот уже повисла на самой верхушке.

Дукуни подняла барабан и, постукивая маленькой колотушкой, заставила обезьяну вернуться.

«Бог ты мой! – смятенно подумал Герман. – Какое многослойное кодирование! Музыка, голос, стук… Но когда дукуни успела закодировать его? Во время танца? Или подготовка велась заранее? А что станется с несчастным одержимым, если колдунья не сможет вывести его из транса?»

Почему-то иссякли силы смотреть на человека, лишенного человеческого облика. Опустил голову. И внезапно вспомнил рассказ деда о пропавшем мужике.

Дед Германа был родом из деревни Дрюково, что под Бором, на Нижегородчине. И вот как-то пропал там мужик. Пошел на гумно и не вернулся. А за овином нашли воткнутый в землю нож. Жена мужика была из деревни Петровой – не из Дрюкова, где, говорят, исстари все подколдовывали. Она в таких делах мало что понимала, ну и вынула нож из земли. И с тех пор мужик года три пропадал! Наконец одна соседка сжалилась над соломенной вдовой и посоветовала ей воткнуть найденный нож за овином в том же самом месте, где он торчал раньше. Так женка и сделала. Вскоре после этого пропавший мужик воротился в свою избу. Правда, весь он был обросший волчьей шерстью. Истопила жена баню жарко, положила мужа на полок и стала парить можжевеловым веником – шерсть вся и сошла.

Потом уже муж-оборотень рассказывал, как он превращался. Стоило перекинуться через нож, как он становился волком. Он как раз бегал в поле, когда глупая баба нож из земли-то и вынула. Вернулся оборотень, а ножа нет! И век бы ему в таком обличье бегать, когда бы не догадались снова воткнуть нож за овином.

Хотя мужик и бегал долгое время волком, мысли и чувства у него были человеческие. Он даже не мог есть нечистую пищу, падаль например. А когда подходил к воде напиться, в ней отражалась не волчья морда, а человеческий образ.

«Там роль кодированного предмета играл нож, – размышлял Герман. – Здесь… не знаю. Все сразу, наверное. А если будет вычленен хоть один компонент, удастся ли обратное перевоплощение?»

Как внимательно ни наблюдал он за дукуни и ее жертвой, воскрешение человеческого облика воспринял с изумлением. Уж очень стремительны были эти скачки из образа в образ! Дукуни мяла человеческую психику, будто глину.

Парень, обретший собственное сознание, вернулся к остальным мужчинам. Вокруг него сразу образовалась почтительная пустота.

– Везет мужику, – шепнул Алесан по-русски. – Сегодня ночью к нему выстроится така-ая очередь! Дукуни, конечно, будет первая, но после нее он сможет выбрать любую, и никто не посмеет отказать.

Герман покачал головой, показывая, что он оценил значимость сказанного. Чтобы мужчина мог сам выбрать себе женщину!.. Конечно, для них с Алисаном это было привычной привилегией, женщины, бывало, дрались из-за них, но все прочие сверчки знали свои шестки. А дукуни будет у человека-тигра-обезьяны первой… И правда – везет мужику!

Впрочем, смелые фантазии не задержались в голове Германа. С такой особой опасно оказаться в постели. Рискуешь проснуться хорошо если тигром, а то выдрой какой-нибудь, если, боже сохрани, не насытить ее похоть!

И вообще, от дукуни Герман хотел бы получить совсем другое. От этого желания у него даже во рту сохло!

– Спорим, я знаю, о чем ты сейчас думаешь? – все так же, почти не разжимая губ, пробормотал Алесан, с наслаждением щеголяя небрежной русской речью. – Как бы набраться опыта, верно? Нашего, черномазого, колдовского опыта? А что, может быть, такой потрясающий успех моего великого родича в России обусловлен именно тем, что русским по душе наше черномазое колдовство? Наверняка Пушкин был великим дукуном! Но то, что ты видел сегодня, – ничто по сравнению с воскрешением мертвых. Еще не так запросишь, чтобы тебя научили!

– А я смогу? – с замиранием сердца выговорил Герман.

– Вопрос неправильный! Неправильный вопрос! – забухтел Алесан. – Спрашивать следует так: может ли белый научиться черному колдовству? Отвечаю: может. Не всякий, но может. Однако это будет… как бы сказать… абстрактное колдовство. Потому что боги-творцы даровали истинную силу только африканцам.

– Понял, – кивнул Герман. – Понял, понял… то есть я могу быть только фокусником, но не целителем?

– Ответ правильный.

– А, к примеру, мстителем? – усмехнулся Герман.

Почему он так спросил? Почему?!

Алесан покачал головой. Что-то мелькнуло в глубине его темных глаз… Жалость, с изумлением подумал Герман?

Нет, показалось, решил он через минуту. Но потом… потом он понял: Алесан, африканский шаман, чертов дукун Алесан уже тогда знал, что его друг обречен стать мстителем. Но судьба лишит его обоюдоострого меча высшей справедливости и заставит сражаться тем же оружием, каким владел его враг: коварством и жестокостью.

* * *

Тетя Галя очнулась раньше и с воем кинулась в комнату, однако, наткнувшись на новый удар, отлетела к стене. Альбина прижала руки к лицу, пытаясь перевести дух. «Неужели это сделал Наиль? Да нет, мне почудилось, почудилось!»

Открыла глаза.

Наиль стоял, поигрывая улыбкой, сунув руки в карманы черной куртки. Почему-то впервые за этот вечер Альбина обнаружила, что одет он в блескучую грубую куртку и мешковатые турецкие брюки, какие носят дешевые качки – либо наперсточники, либо из охраны мелких «комков». И шапка вдобавок норковая! И плечи у него такие же крутые, покатые, как у них всех. Куда же она смотрела раньше, что ничего этого не видела?!

Ясно, куда. На глаза его, на губы смотрела. Вот и досмотрелась… А он вор, значит? Обыкновенный ворюга?

Наиль обернулся к выходу, не выпуская из поля зрения беспомощно копошившуюся на полу тетю Галю и застывшую у стены Альбину.

Приоткрытая дверь в коридор чуть дрогнула – сердце Альбины зашлось в мгновенной надежде, – однако по темно-вишневым губам Наиля скользнула улыбка:

– Все в порядке, Вольт. Входи.

Глаза Альбины с жадным любопытством приковались к лицу вошедшего. Тотчас где-то в глубине сознания раздался панический вопль: «Не смотри на него!» – и она торопливо отвела глаза. Однако перед внутренним взором так и маячила эта фигура в тяжелой дубленке и низко надвинутой на глаза шапке. Человек был среднего роста, но ходил тяжело, увесисто. Пол загудел, когда, заперев дверь, он медленно прошествовал по коридору мимо женщин, заглядывая во все двери, даже в нишу, забитую вещами. Рукой в перчатке он придерживал большой белый платок, который прикрывал нижнюю часть лица.

Наиль пинком заставил тетю Галю подняться и швырнул ее в дверь той комнаты, куда наконец вошел человек с белым платком. На Альбину он только глянул – косо, насмешливо, – и она, еле удерживая дрожащие губы, которые так и стремились сложиться в льстивую, умоляющую улыбку, пошла за теткой.

Незнакомец брезгливо оглядел небогатое убранство. Открыл средний ящик серванта, профессионально переворошил белье, вытащил плоский сверточек, обернутый в полиэтилен и стянутый аптекарской резинкой.

Тетя Галя болезненно ахнула.

– Дура! – беззлобно сказал незнакомец. – Неужели до сих пор не знаешь, что первым делом ищут в белье и книгах? А у тебя круг поисков значительно сужен!

Он обвел взглядом комнату, в которой из книг был только потрепанный телефонный справочник, потом подошел к окну и приоткрыл узкую створку:

– Духота! Дурацкие эти окна без форточек, терпеть их не могу.

Прильнул к щели, жадно глотнул воздуха. Плюхнулся в кресло и вытянул ноги в тяжелых ботинках на толстой подошве.

– Ну вот что, – сказал все так же глуховато, через платок. – Мы можем уйти быстро, а можем и задержаться. Если сразу скажете, где…

– Господи, да нет у меня ничего! Какие заработки у медсестры? Что нашли, ваше, черт с вами, а больше нет ничего! Было б кого грабить, голь перекатную! – с провизгом выкрикнула тетя Галя, но тут же захлебнулась, получив от Наиля увесистый тычок под ребро.

– Не надо крика, – спокойно сказал незнакомец. – Для вас же лучше, если мы тихо спросим, вы – тихо ответите, а потом все так же тихо расстанутся и забудут друг о друге. – Он небрежно швырнул полиэтиленовый сверточек на телевизор. – Вот, видите? Ваши копейки мне без надобности. А нужно мне… – Настороженный взгляд заметался между Альбиной и тетей Галей. – Нужно мне знать, куда подевалась раненая женщина из пятой палаты? Та, которую под убитым Рогачем нашли?

Альбина почувствовала, как у нее поднимаются брови. Как ни было страшно, изумление пересилило сейчас все другие чувства. Та странная пациентка исчезла? Почему? Да, ведь она чего-то боялась, просила помочь… Но почему этот кошмарный, как его, Вольт, решил, будто Альбина и тетя Галя что-то об этом знают?

– Гляделки подбери, – посоветовал Вольт, мельком посмотрев на Альбину. – Хватит рожи корчить и девочку строить. Быстро: где Хи… где та баба?

Альбина слабо качнула головой – и тотчас горло больно, до хрипа перехватила чья-то рука. Наиль! Подступил сзади, зажал под сгиб локтя, сильно, умело пережимая дыхание. Другая рука вкрадчиво поползла по затылку, спустилась на шею…

«Он хочет сломать мне шею!»

Панический ужас заставил забиться, выхрипеть:

– Не знаю, я ничего не знаю!

– Очень может быть, – задумчиво согласился Вольт. – Отпусти ее, Наиль… пока. Мне тоже кажется, что основной источник информации – тетушка.

Тетя Галя уставилась на него расширенными, выбеленными страхом глазами, тиская у горла ворот линялого халата. С трудом шевельнулись губы:

– Нет, нет…

– Ну как же – нет? – укоризненно спросил Вольт. – Привезли к вам раненую, в чем была, одежду ее заперли в кладовой. Не могла же она по морозу в одной рубахе, босиком сбежать! Кто-то ведь должен был ей помочь. Дать одежду, обувь, вывести из больницы. Больше некому, кроме тебя. Некому!

Альбина, с трудом восстанавливая дыхание, смахнула ладонью внезапно наплывшие слезы.

Лицо тети Гали, белое впрозелень, искажал страх, и все-таки… и все-таки что-то особенное было в этой дрожи расплывшихся, сизых губ, в затравленном, мечущемся взгляде.

«Неужели это правда? Но зачем ей?.. Нет, быть не может! Ужасный риск! Узнали бы – выгнали с работы. Нет, не может быть. Тетя Галя пошла бы на такое только за большие деньги, а откуда деньги у той… у того? И все-таки она это сделала, и Вольт чувствует, что прав!»

– Я вам одну историю расскажу, – своим неторопливым, глуховатым голосом проронил из-под платка Вольт и чуть откинулся в кресле, так что тень от серванта совсем скрыла его лицо. – Ну и жарища здесь!.. Есть такой городок на свете – Котлас. Знаменит он своей пересылкой. Пересыльной тюрьмой, значит. Да хотя какая там тюрьма: кусок земли, разгороженный заборами на клетки, почти и без крыши. В зимний день помирало в этом санатории до пятидесяти человек, так что носилок не хватало – трупы в морг таскать. И вот как-то раз очередной страдалец копыта откинул. Вертухай послал за врачом, а морду трупа бушлатом прикрыл милосердно. И сыскался тут один ушлый паренек: сволок жмурика с нар и сунул на свои, а сам занял его насиженное место, прикрывшись тем же бушлатом. Правда, что ловкий парнишка оказался: выбрал день, когда тюремный врач с простудой слег, а к мертвякам посылали фельдшера, мотавшего срок за хищение медикаментов. Фельдшер даже пульс не щупал: велел санитарам грузить тело на носилки и волочь к моргу. Конечно, это было не то место, где хочется задержаться надолго. С соседями не больно-то за жизнь покалякаешь! Оглядевшись, беглец нашел грязный халат, забытый каким-то санитаром, и, затаившись среди ледяных жмуриков, стал ждать, когда кто-нибудь придет. Санитары пришли, приволокли очередного насельника в это теплое местечко, а наш приятель – фью! – из морга. И пошел бродить по зоне в своем маскхалате, ища, где бы форсировать заграждение. Но только, чтобы вы знали, Котласская пересылка – не то место, откуда вот так, запросто, можно через забор сбежать. И, побродив час-другой, выбросил наш дурень халат и сдался охране. Конечно, вертухаи отвели на нем душу, поточили об него кулачищи, но он клялся и божился, что и сам не знает, как очутился в морге. Валялся, мол, в камере без сознания, вдруг очнулся… мама родная!..

Тетя Галя громко сглотнула. Ее лицо обвисло мертвенно-бледными старческими складками. Глаза застыли.

Альбина стиснула руки в кулаки, удерживая слезы.

«Боже ты мой! Та женщина, которая умерла… Неужели и правда тетя Галя решилась на подмену? Но как мог угадать Вольт? Ну, предположим, пришел в больницу, разыскивая ту раненую, а в отделении шум, крик: обнаружен побег. Теоретически это возможно, конечно… И тетя Галя не так уж рисковала: ведь раненая как бы и сама могла до такого додуматься. Хотя верно: кто-то должен был дать ей одежду, приют. Но здесь ее нет, это ясно, они сами видели. И вряд ли она, даже скрывшись с помощью тети Гали, оставила ей свой адрес!»

– Штука вот какая, – с прежним спокойствием проговорил Вольт. – Я совершенно точно знаю, что этой сучке, из мужика переделанной, совершенно некуда податься – тем паче в полуголом виде. В Москве у нее никого нет. Значит, вы сговорились, – взгляд уперся в тетю Галю, и та слабо взвизгнула, – что не только поможете сбежать, но и приютите ее. Здесь никого нет, я проверил. Разве что под кроватью прячется, но это вряд ли. Впрочем, поглядим.

Он слегка свесился с кресла, но тотчас разогнулся и брезгливо проронил:

– Я так и думал – одна пыль.

Тетя Галя громко вздохнула. Наиль за спиной Альбины переступил с ноги на ногу. Вольт взглянул на него исподлобья и кивнул.

Наиль шагнул вперед и толкнул тетю Галю к стене. Зажав рот, осыпал короткими, но сильными ударами ее грудь и живот, а когда остановился, тетя Галя скользнула по стене и сгорбилась на полу, громко, со всхлипом переводя дух и тяжело отхаркивая кровавые сгустки.

– Беда в том, что будет еще хуже, – раздраженно сказал незнакомец. – Ох, ну и парилка у вас здесь! Долго я такого не выдержу. То есть времени на всякие к вам деликатные подходы у меня нет. И с каждой минутой у вас остается все меньше шансов выйти из этой ситуации не то что целыми и невредимыми, но хотя бы живыми. Вы способны понять, что вас будут бить до тех пор, пока не скажете, где эта чертова кукла?

Он встал и наклонился над тетей Галей:

– Дура, себя не жалеешь, так девицу пожалей. Представляешь, что с ней будет, когда Наиль ее во все дырки отдерет – на твоих, между прочим, глазах? А тебя в кашу измолотит. А утюжок горяченький на пузо – тебе как, понравится?

И внезапно сорвался на крик:

– Говори, говори, тварюга! Денег думаешь огрести? Что бы она ни наобещала тебе, это вранье, потому что нет у нее ничего, кроме перстня, а он мой, мой! Я за ним пришел!.. Наиль!

Наиль послушно сгреб тетю Галю с пола и, размахнувшись, ударил в лицо.

Та не вскрикнула. Крик ужаса вырвался у Альбины, увидевшей, как нелепо-невесомо пролетела тетка через комнату, врезавшись затылком в угол серванта. На миг замерла с вытаращенными глазами и широко открытым ртом, потом, будто в ногах вмиг исчезли кости, резко села на пол, мелко-мелко забив головой о шкаф.

«Что она делает, ей же больно?» – с ужасом подумала Альбина – и в голове воцарилась ослепительная пустота, стоило ей увидеть, как широкая лента крови хлынула из тети– Галиного рта, как закатились глаза… а потом вздрагивающее тело мягко опустилось на пол и замерло бесформенной кучей.

Альбина впилась зубами в край ладони. Сердце зашлось, ноги подкосились.

Что-то больно вздернуло ее за руку, не дав упасть.

Наиль! Сейчас он ударит ее, как тетю Галю, и тоже убьет!

– Мурло! – с отвращением сказал Вольт. – Козел ты подзаборный, что ж ты мне натворил, мудила? Это же не Рогачов какой-нибудь, на ком же ты жабу выместил, а?

Наиль молчал, нервно притопывая. Рука, державшая Альбину, тряслась, и та тоже тряслась.

– Отморозок, хоть эту не придави, бычара! – рявкнул Вольт.

Наиль разжал пальцы, и Альбина, не устояв на ватных ногах, тяжело рухнула на колени, а потом растянулась на полу.

Прохладное прикосновение линолеума к щеке вернуло ей подобие сознания. Открыв глаза, Альбина увидела прямо перед собой босую короткопалую ногу тети Гали, ее ужасно распахнувшийся халат с порванным карманом, из которого торчал длинный узкий ключ.

– Ну, девица, плохи твои дела, совсем плохи, – вздохнул Вольт, утирая платком вспотевшее лицо. – Сил у меня нет больше терпеть эту жару. Придется снять и шубу, и шапку… но очень бы мне этого не хотелось! Чтобы ты видела меня, не хотелось бы, потому что тогда уж точно… Все, решай. Скажешь, где та баба, – останешься жива. Нет – измордуем и задавим. Поняла? Все равно ведь все выложишь, да поздно будет. Еще и сама смерти запросишь. Говори скорее, ну! – выкрикнул он, снова теряя терпение и с силой утыкая в бок Альбины тяжелый башмак.

Горечь подкатила к горлу, она подавилась криком – с привкусом желчи.

– Говори же! Наиль, а ну!..

– Нет, нет! – отчаянно закричала Альбина, выставляя руки и пытаясь остановить эту безжалостную боль, которая надвигалась на нее с каждым шагом Наиля, – и он вдруг замер.

– Стоп! – выдохнул с изумлением. – Я и сам знаю, где она!

Облегчение, разлившееся по сознанию, по телу, было обессиливающим, как смерть. Альбина блаженно простерлась на полу.

«Какое счастье! Значит, меня больше не будут бить!»

Осмелилась приоткрыть слипшиеся, заплывшие слезами веки, но тут же вновь зажмурилась, увидев стоптанную тапку тети Гали, слетевшую с ноги.

Еще совсем недавно эти тапки воинственно шлепали по ступенькам. Боже мой, как быстро, нет, как мгновенно жизнь сменяется смертью! Вот только что тетя Галя ходила поливать цветы к соседке, бранилась с племянницей, болтала по телефону о каком-то резаке…

И вдруг ее словно бы раскаленным острием пронзило. Догадка вспыхнула так внезапно и отчетливо, что Альбина перестала дышать.

Перстень, врезавшийся в отекший, оплывший палец… резак для тонкой работы… яростная агрессивность тети Гали, эти ключи в кармане… уехавшая соседка!

– Я знаю, знаю, – давился словами Наиль. – Она здесь, на пятом этаже! Соседка уехала, просила цветы поливать, да? И вот ключи! Там, там она, больше негде!

– А вот это надо выяснить, – с расстановкой произнес Вольт.

Неторопливо поднявшись с кресла, он вытащил из кармана тети Гали связку ключей.

– Пойду посмотрю.

Жестом остановил Наиля:

– Я сам. Не волнуйся, мы найдем общий язык с этой… тварью.

Опустил руку в карман, вытащил пистолет, но тут же спрятал.

– Ой, как девица наша напугалась, а? Ничего, поживи пока. Вот я вернусь… Кстати, какая квартира у той соседки? Не слышу!

Угрожающе пригнулся к Альбине и довольно хохотнул, когда она прохрипела:

– Двадцатая!

– А ты за мной запри дверь, – велел Наилю. – Запри, запри, а то, не ровен час, принесет какую-нибудь соседку… за луком или за солью. Стукну по-нашему – откроешь. Если найду, чего ищу, то задержусь, наверное, так что время у тебя есть.

– Можно, да? – обрадовался Наиль.

– А чего ж? Зря ты, что ли, целый день на морозе проторчал? Побалуйся, только без шума. И чтоб к моему возвращению…

– Понял, – кивнул Наиль, выходя вслед за Вольтом в коридор. – Я быстро. Но и ты там особо не задерживайся.

Послышалось щелканье замка, досадливое ворчание Вольта:

– Черт, наворочали тут…

– Сейчас, дай-ка я, – бормотнул Наиль. – Вот, готово!

Альбина приподнялась на локтях. Все плыло перед глазами, в ушах звенело. И вдруг почему-то вспомнилось, как она сказала – там, еще в машине, Наилю: «Подумаешь, что такого, я каждый вечер одна хожу – и ничего!» А он многозначительно ответил: «Больше не будете!»

Ох, что только не услышалось ей в этих словах, а на самом-то деле в них таились лишь издевка и угроза: не будешь ходить здесь, потому что я убью тебя сегодня же вечером!

Она затравленно огляделась. Телефонная розетка оторвана – и не заметила, когда они сделали это.

Что-нибудь тяжелое… ударить Наиля, когда вернется. Убить!

Господи, да она ничего не сможет поднять, такая слабость овладела телом. Руки подгибаются…

Вдруг прохладное дуновение коснулось лица.

Окно!

С внезапно вернувшейся силой Альбина вскочила, одним прыжком пересекла комнату. Узкая створка и для кошки тесна, а широкая заделана на зиму!

Вцепилась в шпингалеты, ломая ногти, потом рванула ручку.

Затрещала бумага, которой было заклеено окно, полетели пыльные клочья ваты. Порыв ветра ударил в лицо так, что Альбина задохнулась.

В коридоре грохнула дверь. Сквозняк! Они догадаются!

Не раздумывая, вскарабкалась на подоконник, и, согнувшись, шагнула вниз, ничего не различая в морозной стеклянной мгле.

Чудилось, она летит вниз целый век – неуклюжим комом, кричащим от ужаса. Нет – кричало нутро, а рот был забит ветром. Но этот студеный клуб вылетел, как пробка, вместе с воплем, когда она с силой ухнула на что-то ледяное, как бы сырое, сильно прогнувшееся под тяжестью тела и при этом слегка спружинившее.

Альбина проползла по чему-то скользкому, блескуче-синему.

Боже! Да ведь это тент трейлера, который вечно торчит под окнами! Мужика, которому принадлежит этот трейлер, ненавидел весь дом, потому что он начинал прогревать мотор с пяти утра, еще раньше самых ранних собачников нарушая сладкий предутренний сон. Но если бы не этот трейлер, Альбина угодила бы прямиком на занесенные снегом кусты… как на копья!

Руки и ноги разъезжались, но она все-таки смогла сообразить, где будет лучше спуститься с благословенного тента, и сползла наконец на землю.

Глянула вверх – и странно далеким показалось полураспахнутое, ярко освещенное окно на четвертом этаже. Однако в следующую минуту оно сделалось опасно близким, потому что в нем обрисовался темный широкоплечий силуэт. Мужчина пригнулся, всматриваясь вниз, и Альбине почудилось, будто он глядит ей прямо в глаза.

Рванулась мимо подъездов, среди машин, загромоздивших дорожку, прямо к шоссе. Замороженная, ярко освещенная коробочка наплывала из тьмы. Остановилась рядом с Альбиной, громыхнула дверями, впустила в задымленное, провонявшее бензиновым перегаром нутро.

– Не забывайте компостировать талоны. Проездные предъявляйте пассажирам. На линии контроль. Следующая остановка – магазин «Океан».

Альбина прилипла к заднему стеклу. Нет, никто не бежит сзади по дороге, не сверкает огнями зловеще-белый «Форд».

Она сбежала, сбежала от них!

Огляделась, лихорадочно сбивая ладонями слезы. На передних сиденьях дремлют несколько человек. Автобус, можно сказать, пуст, и никто не обратил внимания на перепуганную пассажирку в сползающих джинсах (при падении отлетела на поясе пуговица и лопнула «молния»), в свитерке с оборванным рукавом – и в одних только носках.

Как это сказал Вольт про исчезнувшую раненую? Не могла же, дескать, она босиком, в одной рубахе сбежать по морозу? Ого! Если ей грозило то же, что Альбине, – могла и босиком, и по снегу, и по льду, еще как могла!

Озноб ударил внезапно, как враг, и пробрал до самых костей. Альбина скорчилась на сиденье, поджав колени к подбородку.

Ничего. Это ничего, ничего. Только две остановки. Она выдержит, она не замерзнет.

Через две остановки – отделение полиции. И все наконец закончится!

* * *

«Ганнибал – «арап Петра Великого», негр по крови, прадед (по матери) поэта Пушкина. В биографии Ганнибала до сих пор много невыясненного. Сын владетельного князька, Ганнибал родился, вероятно, в 1626 г.; на восьмом году похищен и привезен в Константинополь, откуда в 1705 или 1706 году Савва Рагузинский привез его в подарок Петру I, любившему всякие редкости и курьезы, державшему и прежде «арапов»».

И в Брокгаузе с Ефроном все, как и в других словарях: общие места, ничего конкретного ни о племени, ни о названии народа. «Арап» – вот и все дела. Но тогда так называли и арабов, и эфиопов, и кого угодно, тем более мало кому известных лесных туарегов, иначе – асгаров. Пожалуй, придется поверить на слово. Или не поверить?..

Герман закрыл Брокгауза, нашарил выключатель над головой и, погасив свет, уставился в пронизанное бледным лунным лучом стекло, по которому струились белые разлапистые узоры.

«Побеги морозных растений вверх поднялись – к пущей стуже», – вспомнил он примету, которой его научила тетя Паша. Куда уж пуще! И так завернуло без жалости, за день столбик термометра рухнул с нуля до двадцати двух, а теперь уже к тридцати подбирается.

Натянул на плечи одеяло, поверх другое и свернулся калачиком, пытаясь подавить не утихающий озноб. После того длительного кровопускания его беспрестанно морозит. Да и вообще в том крыле больницы, где живет Герман, холодновато. А каково там бедолаге Абергаму Алесану… и все такое? Впрочем, в его палате должно быть тепло. Герман приказал топить там печи без перерыва, чем заслужил вековечную, пожалуй, ненависть истопника Сергеича, которого он таким образом лишил всей новогодней, рождественской и староновогодней сласти – напиться до одурения.

– Не будешь топить постоянно – выгоню вон! – тонким, злым голосом сказал Герман и показал Сергеичу заготовленный заранее приказ, за подписью, между прочим, не своей, а Маркелова, главврача.

При этом он держал бумагу двумя пальцами за край, очень ловко прикрывая число: трехмесячной давности. Тогда, по ранним октябрьским холодам, в больнице воцарилась стынь-стужа, а Сергеич гулял на всю катушку, отмечая наступление знаменитой болдинской осени. Образумила его сестра, узнав, что приказ об увольнении уже подписан и в больнице срочно ищут нового истопника. Что характерно, его почти нашли, и Герман до сих пор жалел, что Маркелов не довел дело до конца: сестра Сергеича, безответная и самоотверженная тетя Паша, уплакала-таки главврача. Хотя… хотя еще неведомо, как сложились бы отношения с новым истопником. Против Сергеича теперь хотя бы есть оружие в виде старого приказа, а если он и возненавидел на всю жизнь этого «хер-р-рурга», оставшегося в праздники в больнице и установившего сущую диктатуру, то вышеназванному на это глубоко плевать.

Главное, чтобы тепло было!

Герман усмехнулся, вспомнив, как вчера плакали от жары стекла в операционной палате. Больной, весь полосатый от повязок, будто зебра, лежал в чем мать родила, и старая ханжа тетя Паша стыдливо отводила взор от его вызывающе торчащего среди бинтов достоинства, которому глубокое беспамятство хозяина как бы даже на пользу пошло.

– Ишь ты, африканский жеребец! – восхитился Сергеич, заглянувший проверить «накал градуса», как он выразился, и вышел, утирая лисьим малахаем мигом взопревшее лицо и добавив крутую рифму к слову «жеребец».

А Герман подумал, что Сергеич, похоже, больше изумлен именно выдающейся оснасткой новогоднего пациента, чем самим фактом его появления в Болдине. Да и тетя Паша видела теперь в незнакомце только послеоперационного больного, которого надо терпеливо выхаживать и ставить на ноги, в чем она была великая мастерица. Сам же Герман привык к пациенту, пока стоял над столом и орудовал иглами, которыми он сшивал рваные раны на этом черном, как антрацит, теле.

Но что было с ними троими, когда, услышав истошный сигнал под окнами, они выскочили на крыльцо и увидели габаритные огни «КамАЗа», таявшие в снежной замяти, а на ступеньках – бесчувственное тело, на котором, чудилось, не было живого места!..

Незнакомец был весь покрыт коркой запекшейся крови, вдобавок – обожжен: так им сначала показалось. И только через несколько минут тетя Паша, срезавшая с тела клочья одежды, вдруг уронила ножницы, перекрестилась и воскликнула с ужасом: