Текст книги "Репетиция конца света"

Не думать!

Жевала, глядя на рекламные щиты, закрывшие окна Центрального телеграфа. Вот девица с прилизанной, словно бы облысевшей головой. На затылке – тоненькая-претоненькая косичка. И надпись: «Все для ваших волос». Оказывается, это реклама шампуня. Ничего себе! Помоешь голову средством под названием «Косметика 36 и 6» – и немедленно облысеешь, как эта несчастная девица.

В соседнем окне физиономия пухлощекого младенца с надувным розовым сердечком вместо рта. «Все для вашего малыша». Рядом – сплошь зеленый плакат и надпись: «Все для вашего тела».

Вот так, да?.. То есть это реклама косметических средств для мутантов?

Слишком сложно для бедной провинциалки! Алена отвела глаза от рекламы и увидела какого-то парня в кожаной куртке, который стоял напротив, за стеклом, и буквально пожирал ее взглядом.

А может, вовсе не ее. Может, тот последний кусочек биг-мака, который она как раз в эту минуту отправила в рот.

Перехватив удивленный взгляд Алены, парень угрюмо отвернулся и медленно пошел вдоль длинного ряда сияющих окон.

Она запила биг-мак кофе и распаковала пирожок, вспоминая, с какой ненавистью таращился на нее этот тип. По виду он из тех, кто покупает жареные беляши и чебуреки у уличных торговок. Говорят, в те беляши чуть ли не собачатину кладут! Небось парень в черной куртке считает Алену ужасной буржуйкой и ненавидит за то, что она ест дорогую американскую еду.

Ну и дурак, нашел чему завидовать! Жареный беляш в Москве и биг-мак где-нибудь в Париже – одинаково презираемая еда, так что всю силу его классовой ненависти следовало бы направить на обитателей всяких там «Савоев», «Метрополей» и разных прочих несусветных заведений.

Пирожок, пирожок… ну-ка, съешь меня, дружок!

Алена откусила кусочек пузырящегося теста – и ахнула, когда произведение американской кулинарии вдруг переломилось в ее руках надвое и покрыло веселенькими пятнами серый свитерок.

Она тупо продолжала жевать, держа пирог в одной руке, а другой оттягивая свитер от груди – начинка была не только яркой, но и очень горячей. Потом спохватилась, схватила салфетку и принялась вытирать свитер. К счастью, он был не чисто шерстяной, вернее, совсем даже не шерстяной, а связанный из толстой, блестящей вискозной нити. Но все равно – ультрарозовые пятна выделялись отчетливо, слишком даже отчетливо. «Да что же у них за пирожки такие дырявые?!» – возмущенно подумала Алена. И вдруг вспомнила хрестоматийную историю о какой-то американке, которая обожглась в «Макдоналдсе» кофе и высудила у компании два миллиона за то, что напиток был слишком горячим.

А не подойти ли сейчас к стойке и не покачать ли права? Два миллиона Алене очень даже бы не помешали. Да и любая, пусть менее значительная сумма. Она могла бы перехватить в каком-нибудь агентстве горящую путевку в Болгарию и…

И что? Разыскивать там любимого мужа? Шатаясь по городам и весям, словно Диоген, днем с фонарем? Болгария, конечно, страна маленькая, однако найти там Михаила так же реально, как… как высудить два миллиона баксов за испорченный свитерок.

Опять же, пока она будет качать права, вишневая начинка сроднится с вискозой так, что разлучить их потом окажется совершенно невозможно. А свитерок красивый, бесподобно идет к Алениным серым глазам. И, учитывая, что качание прав определенно кончится ничем, не лучше ли заняться более перспективным делом?

Алена глотнула напоследок остывшего кофе, подхватила со стула тулупчик, сумку и ринулась со всех ног в туалет, расположенный в подвале. Минуя вход, она с трудом пробилась сквозь ватагу любителей биг-маков, именно в это мгновение ввалившуюся в ресторан. А в туалете, к ее изумлению, не было ни души. Ничтоже сумняшеся Алена стащила свитер и принялась замывать пятна под струей прохладной воды.

В это самое мгновение парень в черной куртке – тот самый, что разглядывал Алену через окно, – вырвался из толпы, собравшейся у входа, подошел к ее столику и разочарованно уставился на пустой стул и пустой поднос. Огляделся… Да разве можно что-нибудь рассмотреть в этой толчее! Неужели эта сучка ушла именно в ту минуту, когда он вошел? То есть они так по-глупому разминулись?

А может, она еще не ушла, а просто-напросто отправилась в туалет?

Парень стал оглядываться, ища табличку, потом обнаружил стрелку с двумя фигурками сбоку и радостно ринулся в подвал. Радость его, впрочем, поугасла на полдороге, когда он вспомнил, что женщина, которую он ищет, определенно направилась в женский туалет, а он как-никак принадлежит к совершенно противоположному полу.

Караулить под дверью? А если этой твари там и в помине нет? Вдруг она и впрямь ушла из «Макдоналдса», и если он окажется на улице прямо сейчас, еще успеет разглядеть где-нибудь вдали ее светло-серую короткую дубленку?

Что же делать, ешкин кот?! Не разорваться же ему!

Да здравствует синтетическая пряжа! Да здравствует синтетическая пища! Да здравствует синтетическое мыло! Эти три компонента прекрасно поладили между собой, и уже через минуту Алена вздохнула с облегчением, поняв, что пятен на свитере не останется.

Вот если бы его хоть чуть-чуть посушить… Скажем, под автоматической сушилкой. Она шагнула к стене, но в это время за дверью зацокали по ступенькам каблуки. Стоять полуголой (Алена принципиально не носила комбинаций, а сегодня, собираясь в дорогу впопыхах, она забыла надеть и бюстгальтер) даже перед женщинами – до такой степени пофигизма Алена еще не дошла, а потому, подхватив с пола сумку и сорвав с вешалки тулупчик, шмыгнула в самую дальнюю кабинку.

Дверь туалета шумно распахнулась, каблуки загрохотали по кафельному полу, а потом оживленный девичий голос прокричал:

– Да нету тут никого! Слышишь? Нету!

Дверь хлопнула вновь, и стук каблуков начал удаляться вверх по лестнице.

Однако выйти и толком высушить свитер Алене не удалось: в туалет ввалилась толпа жаждущих справить естественные надобности, и поток народа уже не иссякал. Зато через четверть часа иссякло терпение Алены. Она надела на себя сырой свитер, вышла из кабинки, к радости немалой очереди, которая топталась в туалетной комнате, и покинула «Макдоналдс», потуже запахнув на груди дубленку.

Конечно, лучше бы идти душа нараспашку. Может, наживешь чахотку и умрешь самым что ни на есть естественным, натуральным образом…

А может, и не умрешь. И даже если повезет насмерть простудиться, сколько еще мучиться придется, пока коньки отбросишь!

Алена отвернулась от порыва снежного ветра и спустилась в переход, ведущий к метро.

До поезда еще больше часа, однако шататься по улицам она не станет. На вокзал. Прямым ходом на вокзал!

***

Неля писала это письмо долго-долго. Сначала подбирала слова, потом хотела исправить ошибки, но от волнения создавалось впечатление, что только еще больше их насажала. Потом махнула рукой: да ладно, не в институт же поступать собирается. Сойдет и так. Главное – смысл. И фотография.

Фотографию она выбрала из недавних – щелкнули на Маринкином дне рождения, который гуляли в салоне, и Неля получилась на удивление хорошенькая. Конечно, рядом с Лорой, Верой и Маринкой она проигрывала, но, когда вырезала свое изображение и наклеила на белую бумажку, показалась себе просто ослепительной красавицей. К такой мордашке бы фигурку покруглее да нормальную ногу… чтоб он сдох, тот коновал, который так грубо вытаскивал ее из мамкиного живота. Ну, конечно, бывает, идет младенец ножками вперед, тяжело такого рожать, но это же не значит, что надо дитя тащить, будто поганого котенка! Ее тащили именно так. Одно извиняло этого коновала: он спешил спасти умирающую мать Нели. В результате и мать умерла, и дочь он изувечил.

Тогда семья Ховриных жила в Лучанке, это в Сергачском районе, отцу было не до лечения Нелиной ноги. Да и потом ему всегда было на дочку наплевать. Вот и привыкла ковылять, будто уточка. С малолетства сжилась с мыслью о своем неминуемом женском одиночестве, даром что переспала с пьяным одноклассником – конечно, не в школе, а после ее окончания. Того парня как раз должны были забрать в армию, и на проводах накануне рокового утра он так напился, что ему было все равно, где, с кем и как. Неля тоже была хороша, она даже ничего не почувствовала, кроме первой боли, наутро еще тупо удивилась, откуда что на бельишке взялось. Тот парень все еще служил, но Неля была не такая дура, чтобы поверить: мол, вернется и женится на ней. Во-первых, он явно ничего не помнил, а если даже и помнил, постарался забыть. Потом у нее было еще двое или трое случайных перепихов, и она отчетливо помнила брезгливость на лицах мужчин, когда похоть оставляла их, а на смену приходило отрезвление. Такова, видно, ее судьба.

И все-таки хоть на полчаса они ею соблазнялись. Но то были парни простые, сельские. А сумеет ли она соблазнить городского?

Неля покрутилась перед зеркалом, стараясь не обращать внимания на ногу, представила себя в сексуальном красном белье вроде того, каким недавно хвасталась Лорка, попыталась накраситься так, как учила Марина («Нелечка, у тебя такая славненькая мордашка, а если накрасишься как следует, будешь просто очаровашка!»), но сразу въехала кисточкой с тушью в глаз, сморщилась, пошла умываться – и махнула рукой на макияж. Чего дурью маяться, в самом-то деле? Может, та женщина, которая давала объявление, и внимания на ее письмо не обратит? Там у нее небось таких писем пачки и пачки. А может, это вообще розыгрыш?..

Она изо всех сил уверяла себя, что этому не стоит придавать значения, не надо ничего принимать всерьез, чтобы потом зря не расстраиваться, но странное объявление ее уже прочно зацепило. Вот так распяленная во все стороны блесна цепляет за жабры глупую щучку – и не вырваться! Неля зацепилась настолько прочно, что даже побоялась доверить свое ответное письмо почте. Еще вскроют какие-нибудь хулиганы почтовый ящик, у них в Высокове такая шушера порой шляется! Почту там вообще неделями могут не забирать, делается ка-зна-що, как говорил покойный папашка. Чтобы не рисковать, Неля просто взяла и после смены сама пошла на Главпочтамт, благо площадь Горького, где он расположен, в пятнадцати-двадцати минутах ходьбы от салона, а по Покровке прогуляться в любое время года – одно удовольствие.

Там же, на Главпочтамте, она купила конвертик с видом кремлевских башен – Воронья, самая Нелина любимая, – тут же за большим круглым столом надписала конверт, три раза проверив цифры, и подошла к окошечку «До востребования». Хотела попросить приемщицу просто так взять да и положить письмо в нужную ячейку, чтобы не болталось в ящике.

Одновременно с ней к окошку приблизилась худощавая женщина с тщательно уложенными пепельными волосами, в синем пальто, и, пока Неля набиралась смелости заговорить с приемщицей, просунула под стеклянную вывеску бордовую книжечку:

– Девушка, посмотрите, пожалуйста, по номеру удостоверения.

Приемщица проверила какие-то полочки и вернула удостоверение с пачкой писем:

– Ого, сколько! Устанете читать!

Женщина буркнула что-то в ответ и отошла в сторонку, просматривая свою обширную почту. Тут Неля решилась-таки протянуть в окошко свой конвертик:

– Девушка… а вы не могли бы положить вот это письмо?

Приемщица взглянула на адрес и воскликнула:

– Женщина, подождите! Вот вам еще одно письмо!

Женщина в синем пальто обернулась недоверчиво:

– Еще одно? От кого? От вас?

Неторопливо смерила Нелю взглядом с головы до ног, особенно задержавшись на ортопедическом ботинке. Подобие улыбки отразилось в небольших карих, тщательно подкрашенных глазах. Потом вскрыла конверт, пробежала взглядом текст, всмотрелась в фотографию. Тщательно сличила изображение с оригиналом, точно принимала Нелю на работу в режимное предприятие. Пояснила:

– Почему-то всегда на фотографии ну просто Мэрилин Монро, а в натуре – какая-нибудь зачуханная корова из области.

– Я тоже из области, – зачем-то сказала Неля.

– Да не в этом дело! – махнула рукой женщина, продолжая мерить ее глазами. И вдруг спросила, понизив голос, чтобы не слышала приемщица, которая поглядывала на них с нескрываемым любопытством: – Шрамы на ноге есть?

Неля почувствовала, как запылали щеки. Пока была жива бабушка, она не теряла надежды вылечить внучку, трижды пристраивала ее в ГИТО на операции. Результатом этих операций были такие уродливые шрамы, что Неля распростилась с мечтой носить тонкие капроновые чулки. Она чуть заметно кивнула, с трудом удерживаясь от желания нагнуться и почесать шрамы, которые вдруг начали жутко зудеть, а потом побежать бегом (ну, насколько ей это было доступно, конечно!) прочь отсюда, от этой женщины с ее немигающими глазами и странными, пугающими вопросами.

Но она не почесалась, не убежала, а только кивнула еще раз и с усилием расклеила пересохшие от волнения губы:

– Да. Есть шрамы. Очень уродливые…

Напряжение из глаз женщины внезапно исчезло. Создавалось впечатление, будто растаял лед. Губы растянулись в улыбку. Она повернулась к большой урне, стоявшей чуть позади, около стойки, сунула туда всю пачку только что полученных писем и шумно, с облегчением вздохнула:

– Ф-фу! Надоели мне они все – я тебе сказать не могу, до какой степени!

И, подхватив Нелю под руку, стремительно пошла через зал почтамта к выходу. Нелю она даже не поддерживала, а просто-таки волокла за собой, и та от растерянности неуклюже култыхалась следом, как будто у нее была хромая не одна нога, а обе.

– По… погодите, – наконец-то осмелилась выдавить Неля, – я не успеваю, я не могу так быстро!

Женщина обернулась – и Неля чуть не ахнула: в глазах ее блестели слезы.

– Извини меня, – сказала внезапно охрипшим голосом. – Я так рада – просто передать тебе не могу. Я тебя именно такой и представляла, когда все это придумала. Ты – моя копия. Просто моя копия, понимаешь? Я именно такая в молодости была, а он только от таких тащится. От тебя он просто обалдеет. Главное, ты все делай в точности, как я скажу. И все будет отлично, поверь!

***

– Осторожно, двери закрываются, следующая станция – «Комсомольская»!

Алена слабо улыбнулась. Ой, как когда-то хохотали они с Михаилом в киевском метро, внимая вдохновенному голосу из громкоговорителя: «Побережно, двери зачиняются. Наступна станция – «Площа Жовтневой Революции». Наказал же господь людей таким языком… А потом посмотрели на предупреждение, перечеркнувшее вагонную дверцу: «Не притулятися!» – и просто-таки зашлись от смеха, одновременно вспомнив рукомесло какого-то московского остряка, который основательно поскреб буковки на дверце вагона, после чего надпись «Не прислоняться!» стала выглядеть так: «Не слон я!» Рядом, вместо всем известного объявления «Места для детей и инвалидов», значилась остерегающая информация: «Ест детей и инвалидов».

Даже об этих веселых, беззаботных эпизодах думать тягостно до слез. Неужели у нее теперь глаза будут всегда на мокром месте, всегда будет сжиматься сердце при мало-малейшем воспоминании об их с Михаилом жизни? Неужели и впрямь все это ушло в невозвратное прошлое, которое с каждым днем будет все больше отдаляться от Алены, покрываться серой пылью забвения? И не сдуть этой пыли, не вернуть ничего из того счастливейшего, блаженнейшего времени, которое…

И вдруг Алена, резко, словно от невыносимой боли, повернув голову, увидела за стеклом соседнего вагона… Михаила! Михаила, в черном пальто и черной прибалтийской фуражке с высокой тульей, делавшей его похожим на офицера вермахта из какого-то фильма про Вторую мировую. Он стоял спиной к Алене, чуть склонясь к молодой, ослепительно красивой блондинке с огромными голубыми глазами.

В первое мгновение у Алены потемнело в глазах, а потом так и ударило мыслью: «Так вот оно что! Не будь я так наивна, сразу могла бы догадаться, что я и мои недостатки вовсе ни при чем. Здесь непременно должна быть замешана какая-нибудь блондинка!»

В Болгарию он уехал. В Болгарию, надо же!

Что же теперь делать? Устроить сцену? Или, оставшись незамеченной, проследить за предателем? А если она потеряет эту парочку в толчее или, наоборот, окажется слишком близко и Михаил обнаружит слежку? Это Алена никогда ничего и никого не замечает, с головой погружаясь в собственные мысли, а Михаил-то – он все на свете видит! В это время поезд остановился, и пара вышла из вагона. Алена ринулась следом.

Видит? Вот и прекрасно. Сейчас ему будет на что посмотреть!

Алена рванулась вперед и, схватив под руку какого-то мужчину, шедшего на несколько шагов позади Михаила и блондинки, повлекла его вперед, с неестественным оживлением восклицая:

– Пошли скорей, дорогой! Опоздаем же. На такую вечеринку просто грех опаздывать!

Она повисла на руке незнакомца, кокетливо заглядывая ему в лицо, но не видя его, а только замечая боковым зрением, как обернулась на ее возглас сначала блондинка, а потом – лениво, неохотно – ее спутник.

И оказалось, что это никакой не Михаил.

Похож… нет, даже не особенно похож. Пальто похоже, да, а фуражка – один в один, но где были ее глаза, когда она вдруг решила…

Алена только коротко охнула, ощутив, будто в лицо ей плеснули горячим варом. Сердце заколотилось в горле, в ушах зашумело, и до слуха с трудом пробился спокойный, насмешливый голос:

– Девушка, вы меня ни с кем не перепутали?

Она беспомощно уставилась на мужчину, которого держала под руку, сначала отметив только ироническую, но совсем не сердитую улыбку, потом – лукавство в глубине прищуренных черных глаз.

– Перепутала… – выдохнула с трудом. Удалось промолчать и не добавить: «Только не вас!» – Извините, извините меня!

– Да ничего, сколько угодно, – отозвался он так галантно, что у Алены от благодарности едва слезы из глаз не брызнули.

Отвела взгляд, неловко перебросила из руки в руку сумочку. Руки дрожали – ну и уронила ее. Та отлетела под лавку, раскрылась, вывалились ключи, паспорт, косметичка, какие-то бумажки… Алена ринулась к сумке, начала поспешно подбирать вещи, благодаря бога, а может, и черта, ну неважно, кого-то из них, словом, того, кто так своевременно толкнул ее под локоток. И кошелек раскрылся, и монетки разлетелись, до чего удачно! А еще удачно, что случилось это как раз в то мгновение, когда около колонны, где упала сумка, образовался кратковременный вакуум: народ не валил валом, не оттаптывал Алене ее дрожащие руки, которыми она неуклюже собирает свое барахлишко… Она заталкивала вещи в сумочку как попало, мысленно молясь: «Ну уйди, уйди, пожалуйста! Будь человеком! Ну что тебе стоит!»

Подняла голову и обнаружила, что молитвы дошли по назначению: черноглазый незнакомец растворился в толпе.

Господи, да неужели и среди москвичей бывают нормальные люди!

Алена на всякий случай огляделась, но черноглазого и впрямь нигде не было. Очевидно, смекнул, что налицо явное недоразумение, и решил не смущать растрепанную растяпу. Она перекинула сумку через плечо и двинулась к эскалатору, от усталости и облегчения не заметив двух немаловажных деталей.

Во-первых, одна бумажка, вылетевшая из ее сумки, упала не под лавку, а на нее. И какой-то человек в кожаной, короткой, слишком легкой для зимы куртке схватил ее, стараясь при этом не отставать от Алены.

Ступил на эскалатор, зафиксировал глазами фигуру в сером полушубке на несколько ступенек выше, потом развернул найденную бумажку – и невольная улыбка поползла по его тонким губам с отчетливой герпесной болячкой в углу рта.

Под грифом «Клуб работников Нижегородского дома связи» и надписью «Пропуск № 3» была приклеена фотография и значилось:

«ФИО – Ярушкина Елена Дмитриевна.

Кружок: бальные танцы.

Руководитель: Перлов В.М.

Дни занятий: среда, четверг, суббота с 17 до 21 часа».

Человек в кожанке даже головой покачал от облегчения. Находка была таким подарком судьбы, о каком он и мечтать бы не посмел. Теперь не надо мотаться по всей Москве за этой сукой, которая уже один раз ускользнула от него. Чистая случайность, что он опять нашел ее благодаря устроенной ею шумихе в метро! Теперь можно спокойно возвратиться в Нижний и прищучить ее там, тихо, аккуратно и красиво. Ему претило ткнуть ее шилом в бок в толкотне. Он хотел насладиться местью. За то, что сделала эта поганая баба, она заслуживает такого… такого…

Он постарался успокоиться. Теперь у него есть время и возможность все хорошенько обдумать и спланировать.

Если б Алена обернулась, она узнала бы человека в черной куртке. Потому что это он смотрел на нее через окно «Макдоналдса».

А впрочем, даже если бы она обернулась, вряд ли узнала бы его. У нее вообще была слабая память на лица, особенно виденные мельком. И даже вспомни она это настороженное, угрюмое лицо, все равно не заподозрила бы неладное. Она ведь не знала и не могла знать, что ей уже подписан смертный приговор, который не подлежал обжалованию и должен быть приведен в исполнение в самое ближайшее время.

Чем скорей, тем лучше!

***

Из протоколов по делу Царегородского Н. Н., Щербака В. И., Савельева А. П., Счастливцева В. К. и других (дело № 348).

Распечатка переговоров, снятых с пейджинговой связи «Радуга-Поиск».

Принято 12 декабря 1999 г. в 16 час. 34 мин.

– «Радуга-Поиск», 18-я, слушаю вас.

– Для абонента 2907, будьте добры.

– 2919, пожалуйста.

– Встречайте гостей 16-го. Обеспечьте радушный прием.

– Все? Подпись будет?

– Подпись – Саня. Все, спасибо.

– Всего доброго, «Радуга-Поиск», 18-я.

Принято 13 декабря 1999 г. в 04 час. 20 мин.

– «Радуга-Поиск», 41-я, здравствуйте.

– Здравствуйте. Для 9681. Гостей встретили, все довольны. Отвезли их на дачу. Львов.

– Львов… Принято. Это все?

– Да. Все.

Принято 15 декабря 1999 г. в 12 час. 30 мин.

– Для 2907. Парная готова. Срочно приезжай. Если можно, привези два веника. Сам.

Принято 16 декабря 1999 г. в 06 час. 07 мин.

– Примите сообщение для номера 9681. Попарились, все путем. К сожалению, веник был только один. Второй пообещали, но подвели. Но ты не сердись: в следующий раз будет все путем, оттянемся как надо. Лев.

Принято 18 декабря 1999 г. в 13 час. 57 мин.

– Номеру 2907. Товара столько, что одним ящиком не обойдешься. На даче просили привезти побольше, там у них простой. Постарайся, понял? Федор.

Принято 19 декабря 1999 г. в 07 час. 01 мин.

– Сообщение для номера 9681. На даче все довольны, мы постарались. Младший.

Из заключения судебно-психологической экспертизы по делу Царегородского Н. Н., Щербака В. И., Савельева А. П., Счастливцева В. К. и других (дело № 348).

«…С большой долей уверенности можно утверждать, что данные и все прочие приведенные в материалах дела сообщения, полученные абонентами пейджинговой компании «Радуга-Поиск» № 2907 и 9681 с 12 декабря 1999 г. по 18 февраля 2000 г., содержат признаки диалога. К ним относятся и одинаковые темы диалога: «приезд гостей», «отдых на даче», «парная»; использование языка кодирования, понятного участникам диалога; эпизоды диалога, повторяющиеся по смысловым, речевым и временным параметрам, обмен информацией в краткие промежутки времени.

Экспертиза с большой степенью вероятности определяет, что, с одной стороны, автором сообщений, подписанных как Саня, Сам, Федор, номер 9681, является Царегородский, а подписанных как Львов, Лев, Младший, номер 2907, – Щербак».

***

– Спорим, я знаю, о чем ты думаешь?

– А ну?

– Нет, спорим?

– Ладно, на что?

– Н-ну… не знаю. На поцелуй.

– Давай!

– Да погоди! Ты же еще не проспорил!

– Ну, это я так, авансом. А потом еще раз. Ну хорошо, а кто будет разбивать?

– Я.

– Не считается.

– Тогда ты.

– Не считается.

– Тогда вместе.

– О! Начинаем. На счет «три». Раз… два… три!..

– Погоди!!! Ты сказал, будем разбивать, а сам целуешься!

– Да ты что?! Ну надо же, ай-яй-яй! Я перепутал.

– Ладно, я тебе без спора скажу, о чем ты думаешь.

– Слушаю. Ну? Что молчишь?

– Отвернись.

– Почему?!

– Ну трудно тебе, что ли?

– Трудно. Мне хочется смотреть на тебя все время. Не отрываясь. Всегда.

– А мне на тебя.

– Тогда говори.

– Хо-ро-шо… Я думала… то есть, мне кажется, ты думал… ты думал, что никогда и ни у кого не было так, как у нас, правда?

– Да. Это правда.

– Что?

– Все. Что я так думал. И что в самом деле ни у кого никогда ничего подобного не было.

– А может, так кажется всем влюбленным?

– Может быть. Но им кажется, а у нас… так и есть. Я знаю точно.

– Я тоже это знаю. Когда мы вместе, мы будто идем между двумя пропастями. Помнишь, как в той книжке про Марокко? Перевал Ребро Шайтана, слева пропасть четыре километра, справа такая же. А на самом перевале едва могут разъехаться два автомобиля. И иногда по утрам люди видят внизу меж острых камней обломки автомобиля, который рухнул туда ночью.

– А иногда, в сезон дождей, никто ничего не успевает увидеть, потому что их уносят горные реки, которые мчатся со страшной скоростью…

– Вот именно.

– Значит, наша любовь вызывает у тебя такие жуткие ассоциации? Кошмар! Кошмар, слушай… А, я знаю, в чем дело! Эта кровать слишком узкая, ты боишься, что мы с нее свалимся! Клянусь, к нашей свадьбе я куплю другую кровать.

– С тобой невозможно говорить серьезно!

– Невозможно. И не нужно! Ты бы лучше серьезно поговорила со своим отцом. Ты ему уже сказала о нас?

– Нет.

– По-нят-но. Я так и знал.

– Не обижайся. Я почти решила, но… просто не получилось.

– Ага. Кто хочет – ищет возможности. Кто не хочет – ищет причины.

– Я серьезно, не получилось. У него там какие-то проблемы, без конца телефонные переговоры с этим Царегородским, причем он дико злится, когда кто-то в это время входит в комнату.

– А кто такой Царегородский?

– Какой-то его давний приятель, я его не выношу. Они раньше вместе работали в «Нефтегазпроме», потом ушел Царегородский, ну и отец тоже ушел. Долгие годы не виделись, потом вдруг встретились – и снова задружили. Какие-то у них общие дела появились. По-моему, отец ему был совершенно не нужен, когда у него были неприятности, когда он сидел без денег. А сейчас, когда дела в гору пошли, Царегородский к нему в друзья набивается. Отец бывает доверчивый, как дитятко, честное слово.

– Ну так скажи ему, что тебе этот Царегородский не нравится.

– Предполагается, что я ничего об этом общении не знаю. Ага, скажи ему. Он так взовьется, а потом будет себя поедом есть, что меня разволновал. Он думает, теперь мне вообще нельзя ни дышать, ни думать, совсем ничего. Ляг и лежи в постели.

– Одна.

– Конечно, одна! Знал бы он, чем мы тут с тобой занимаемся! Я поэтому и боюсь ему сказать. Может, подождем, а? Вот пройду новое обследование, вот скажут, что я уже практически здорова, тогда и…

– А если не скажут? Если будут на новой операции настаивать?

– Ой, нет! Хватит с меня. Я же знаю, что у меня все хорошо, все отлично!

– Ч-черт… по-хорошему, мне бы надо держаться от тебя подальше…

– Только попробуй. Слышишь? Только попробуй держаться от меня подальше. Придвинься, ну пожалуйста. Вот так. Обними меня. Да, да, да… Уж если умирать, то от любви, правда? Или во время любви. Представляешь, как это будет классно?

– Ладно. Если ты так хочешь… Только одно условие: вместе со мной!

– А с кем же еще?!

***

Алена швырнула сумку прямо на пол, скинула шубку, стащила сапоги и рухнула на полку. Этот нескончаемый день изнурил ее до такой степени, что притупилась даже боль. Сейчас она хотела только одного: лечь спать. Пусть утром снова вернутся страдания и убийственные мысли, но сейчас она едва жива именно от усталости, а не от горя. Это был как раз тот самый случай, о котором великий поэт сказал: «Я ищу свободы и покоя, я б хотел забыться и заснуть». Черт с ней, со свободой, но покоя, покоя жаждало все ее существо. Однако прежде, чем она его обретет, надо дождаться отправления поезда. Только тогда проводница откроет туалет и Алена сможет умыться и почистить зубы. Ну и сделать все остальные необходимые делишки. А потом разденется, вытянется на чистом, приятно пахнущем, накрахмаленном белье (все-таки не зря за место в СВ берут такие кошмарные деньжищи!) и хоть на несколько часов избавится от ужасной реальности.

Надо надеяться, немногочисленные пассажиры (насколько успела заметить Алена, заняты, кроме ее, были только два купе) не станут буйствовать в праздничную полночь. О господи, как хочется спать, спать, спать!

Поезд тронулся так мягко, что Алена даже не сразу заметила это. Она посмотрела на пустую полку напротив той, на которой лежала, и слабо улыбнулась. Учись быть благодарной судьбе хотя бы за маленькие радости. Вот нету у тебя попутчика – и слава богу. Теперь все, поезд пошел, никто больше не появится в купе.

Дверь открылась, вошла проводница.

– Билетик давайте, и за постельку. Чаю вам принести? Или шампанского желаете?

– Нет, спасибо. Я… мне как-то не до празднований, спать очень хочется. Туалет уже открыт?

– Вот еще в соседнем купе билеты проверю, и все, сразу открою. А в остальных никого нет, я их сейчас запру, чтоб не шлялись кто не надо. Сдачу возьмите. Спокойной ночи вам, с Новым годом.

– Спасибо. И вам того же.

Ни с того ни с сего Алена вспомнила мужа одной своей подруги, который в ответ на приветствие или поздравление приговаривал: «И вам по тому же месту!» Интересно, какими бы глазами уставилась на нее проводница, ответь она так? «Спокойной ночи, с Новым годом!» – «И вам по тому же месту!»

Похоже, сегодняшний день немало поспособствовал тому, чтобы у детективщицы Алены Дмитриевой (в миру Ярушкиной) основательно съехала крыша…

Она выждала указанные две минуты, взяла полотенце, купленную на вокзале зубную пасту (утром, само собой разумеется, она ее благополучно забыла дома) и пошла в туалет. Вода в кране была теплая, почти горячая, и когда Алена умывалась, ее окончательно развезло. Отчаянно зевая и с трудом удерживаясь на ногах, дошла до своего купе, потянула в сторону дверь – и тотчас отпрянула: между полками стоял, снимая длинное черное пальто, какой-то мужчина.

Перепутала номер, что ли? Нет, пятое купе, потому что у Алены десятое место. Наверное, этот дядька ошибся! Снова открыла дверь и вошла со словами:

– Добрый вечер! А вы случайно купе не перепутали?

Он уставился на нее, держа в охапке пальто. Растерянно моргнул очень черными глазами, которые показались Алене просто-таки огромными из-за окруживших их теней, и тут же изумление сменилось в них откровенной неприязнью:

– Опять вы? Каким образом? Что это значит?!

Ее качнуло. И вовсе не потому, что качнулся вагон! Откуда он свалился на ее голову? И тотчас ее качнуло снова. И опять движение поезда было тут ни при чем. Просто до Алены дошло, что перед ней стоит тот самый деликатный незнакомец, к которому она совсем недавно прицепилась в метро!

И тотчас она поняла, почему такие мрачные у него глаза, почему он смотрит так неприязненно. Небось решил, что Алена преследует его!

– Это случайность! – выпалила она, ощутив, как загорелись щеки. – Я тут еду, в этом купе, я первая сюда зашла, я представления не имела, что… Это совпадение, вы не думайте!