Текст книги "Обнаженная тьма"

– Спокойной ночи, – послышался голос Олега, и дверь закрылась с тем же щелчком.

Петров сильно толкнул Карину, она не удержалась на ногах и упала в кресло. Петров тут же схватил ее под коленки и закинул ноги на подлокотники. Буркнул:

– Тьфу, да ты в трусах! Сними быстро! – и стал расстегивать брюки.

Наконец-то Карина вышла из оцепенения! Вскочила с кресла, но была отправлена обратно сильным тычком.

– Лежать! Не кобенься. Ты что, не поняла? Двести баксов – это только аванс. Потом еще получишь.

Карина увернулась от надвигающейся горы плоти, метнулась вперед и запнулась. В самом деле – где дверь-то? Такое впечатление, что одна сплошная стена!

Рука Петрова вцепилась в ее плечо, дернула изо всех сил. Послышался треск рвущейся материи, и Карина ощутила, что платье, драгоценное платье от «Бонни и Клайда» предательски сползает с нее.

* * *

…То, что ее довольно долго везли, ничего не значило: могли ездить взад-вперед, создавая ощущение длинного пути, Александра все равно ничего не видела, с заклеенными глазами-то. Ступеньки вниз… ну, это мог быть подвал чего угодно: какой-то большой дачи, частного дома, даже многоэтажного дома, хорошо изолированный и звуконепроницаемый. А может быть, проницаемый? Может быть, если бы Александра, сидя там на привязи, подняла крик, кто-то отозвался бы, или прибежал на помощь, или хотя бы поднял тревогу? Поразительно: ей даже в голову не приходило кричать! Хотя, с другой стороны, в соседнем помещении всегда был кто-то из ее похитителей, и еще неизвестно, чем бы это кончилось для пленницы.

Она попыталась вспомнить, как выглядел подвал, но помнила только трубу, рядом с которой сидела, и темные углы. Сам же подвал стерся из памяти Александры мгновенно – вернее, сама память, страшась воспоминаний, стерла его, будто ненужный файл. Вот если бы этот подвал был мрачный, со сводчатыми потолками, сырой и осклизлый, если бы в него надо было спускаться по крутой винтовой лестнице или перебираться через обрушившиеся ступеньки…

В памяти Александры вдруг возникло воспоминание: она подходит к двери и, осторожно держась за притолоку, опускает ногу вниз, в темноту, нашаривая шаткую ступеньку, вернее, просто доску, положенную на кирпич… Да, этот вход в дом ее пациентов Крюковых, семейства запойных алкоголиков, она запомнила навеки, Крюковы ей нескоро перестанут сниться в страшных снах, особенно старший братец Сереженька, у которого был рак губы, а он умудрялся любовь с девушками крутить! Крюковы всем семейством преставились около года назад, угорев в своей халупе, дом их снесли с лица земли, участок кто-то купил и теперь там медленно, но верно лепили почтенное двухэтажное строение. Вот это был дом, вот это был подвал! А тот, в котором ее держали, – какое-то абсолютно безликое помещение, без особых примет, как и сами похитители.

Александра споткнулась. Как это – похитители были без особых примет? А шрам на руке «кавказца»?!

Осторожно переходя узенький мосток над «Голубым Дунаем» – так любовно называлась черная медлительная речонка, протекавшая в высоковском овраге, некогда, наверное, даже красивая, а теперь замусоренная, зловонная, с протухшей водой, источник комарья летом и заразы во все времена года, – Александра пыталась вспомнить, как выглядел этот шрам. Вернее, рубец. Между запястьем и локтем на внешней стороне расплывалась бесформенная клякса гладкой, мертвой кожи. Похоже на давний, зарубцевавшийся термический или кислотный ожог. Здесь, правда, не то место, которое можно обжечь нечаянно. Не исключено, что у «кавказца» была татуировка, которую он пытался вывести. Избавиться, так сказать, от особой приметы. Ничего себе, избавился! Да по этому шраму Александра его где угодно и когда угодно узнает! Увы, только по шраму: голос он ломал изощренно, а другие приметы… Ну, вроде бы высокий, худощавый. Да мало ли высоких и худощавых на свете, вон хоть ее недавний знакомец, любезный водитель по имени Ростислав.

Александра со вздохом взялась за щеколду покосившейся калитки и с усилием повернула разбухшую сырую деревяшку. Ну что за климат на Нижегородчине! Оттепель наступила так же внезапно, как ранние заморозки, и вот уже который день с неба вместо снега сеялась непрерывная морось, съевшая красивые сугробы, словно кислота. Лишь кое-где лежали серые ноздреватые остатки былой белой роскоши, а дождь шел и шел, и температура не опускалась ниже трех градусов тепла даже ночью.

«Нет, пускай уж лучше слякоть, потому что если по этой мокрязи вдруг ударит мороз, я по Высоковскому спуску не сойду! – подумала она угрюмо. – Надо будет просто садиться – и ехать на пятой точке!»

В окошке мелькнуло смутное пятно лица, и Александра вздохнула с облегчением: если Агния Михайловна на ногах, значит, дело не так уж плохо. Та женщина, ее соседка, вызывавшая врача, порядком напугала Александру своим сбивчивым, задыхающимся голосом. С другой стороны, единственный телефон-автомат в этом районе располагался на горе, не меньше чем в километре от сектора частных домов, – наверное, задохнешься, пока дойдешь!

– Здравствуйте, Агния Михайловна, – сказала Александра, входя в незапертую дверь и снимая в коридорчике отсыревшее пальто. – Что это вы болеть вздумали? Вот уж от кого не ждала такого!

– Ой, Сашенька! Пришла, милая!

Навстречу ей широким тяжелым шагом, от которого все вокруг содрогалось, двигалась высокая, полная женщина с блестящими и живыми черными волосами, словно обладательнице их было не за семьдесят, а всего лишь тридцать. Разумеется, она их старательно подкрашивала, но никогда этого не афишировала. И глаза у Агнии Михайловны были молодые, жгучие, черные-пречерные. Фарфоровая кожа с течением лет не покрывалась морщинками, а словно бы истончалась и еще пуще натягивалась, превращаясь в некое подобие бело-розовой папиросной бумаги. Черный халат – вернее, шелковый капот до полу, монисто на высокой груди, черный павловский платок с огромными розами, пухлая рука, унизанная серебряными браслетами и перстнями, держит на отлете длинный мундштук с тлеющей сигаретой… Агния Михайловна напоминала актрису из театра «Ромэн» или цветную фотографию из старого-престарого «Огонька». Да и обстановка ее небольшого домика заставляла гостя мгновенно перенестись из конца 1999-го в какие-нибудь 50-е годы. Нарушал эту гармонию лишь отличный видеомагнитофон (хозяйка собирала классику советского кино). Правда, он был накрыт допотопной кружевной салфеточкой. Гобелены с лебедями и волоокими девицами, бумажные цветы, шелковые абажуры, фарфоровые статуэтки – и просторная, немилосердно скрипящая качалка возле изразцовой печки, которая источала чудесное тепло…

– Садись, Сашенька, вот сюда, к печке, погрейся. Чайку, печеньица домашнего?

Ноги Александры против воли понесли ее к теплу, и печенья захотелось ужасно, но все-таки она нашла в себе силы повернуться к хозяйке и мягко отказаться:

– Спасибо, чаю не нужно. Не хлопочите, Агния Михайловна, лучше расскажите, что с вами случилось.

Ярко накрашенные губы поджались, лицо хозяйки приняло обиженное старушечье выражение.

– Что ты, Саша, такая уж сильно строгая? Никогда не съешь ничего, ни кусочка, не выпьешь ни глоточка. Или брезгуешь? Или боишься, я тебе какого-то зелья подсыплю? – Агния Михайловна лукаво повела своими удлиненными черными глазами, мгновенно помолодев. – Знаю, что у Селивановых ты всегда чай пила и даже иногда обедала, а мне тебя никак за стол не посадить!

– Извините, у каждого свои причуды, – мягко ответила Александра, хотя ей хотелось сказать: «свои принципы». – А что касается Селивановых… Я вам объясню, Агния Михайловна, только вы никому не рассказывайте, ладно? У Александра Ивановича Селиванова был рак, верно ведь?

– Царство небесное, – красиво позвенела браслетами Агния Михайловна, осеняя себя крестом.

– А даже самые любящие и заботливые родственники таких больных всегда тайно беспокоятся: не заразен ли рак? И я знала, что, если откажусь у них покушать, они могут подумать, будто я брезгую, опасаюсь за свое здоровье. Значит, надо опасаться и им. Я очень боялась, что к Александру Ивановичу станут хуже относиться, вы понимаете?

– Ого, – фыркнула Агния Михайловна. – Какие тонкости! То есть если б у меня был, господи помилуй, рак, ты бы сейчас ела мои печеньица?

– Еще как! – отчаянно кивнула Александра. – Но ближе к делу. У вас давление поднялось или с сердцем неладно? Ваша соседка очень невразумительно объясняла. Вы принимали что-нибудь?

– Ой, да убери ты свой тонометр, Саша! – махнула рукой Агния Михайловна. – Не болит у меня ничего.

– Как не болит?

– Ну, вот так. – Агния Михайловна передернула плечами, и монисто на ее полной груди нежно позвенело. Отводя глаза, она заговорила плаксивым девчоночьим голоском: – На улице вон которые уж сутки моросит и моросит, такая слякоть, такая сырость, что никакая собака носу из дому не высовывает. Соседки не заходят, клиентов нет, скука смертная, ну, думаю, Сашеньку вызвать, что ли, поболтаем, а потом я ей погадаю…

Александра исподлобья поглядела на красиво склоненную черноволосую голову и тихонько вздохнула. Ну что ты будешь делать с этой старой капризулей? Сказать, что только ради нее потащилась сегодня в этот самый дальний закоулок Высокова, промочила насквозь ноги… Раздражение разгоралось в душе.

«Погадаю», главное! Агния Михайловна регулярно давала объявление в газету «Из рук в руки»: «Профессиональная гадалка. Я открою вам все!» Александра не раз заставала у нее людей, даже как-то слышала спор из-за расценок: клиентка ворчала насчет дороговизны, а Агния напористо возражала: «Дорого?! Да ведь судьбу выведывать – грех большой, я на том свете за вас расплачиваться буду, и что, вы хотите, чтоб я за десятку за какую-то в аду горела?!» Александра в толк не могла взять, что такое говорит людям Агния, чего ради они едут в этот затхлый закоулок из самых дальних районов города, даже из Сормова, даже с Автозавода? Какие-нибудь чакры сердечные закрывает, а может, и открывает?

Но хозяйка прекрасно знает, что докторша откажется от гадания, как всегда отказывалась от чая.

– Ну, хорошо, – сказала Александра как могла спокойно. – Давление я вам все-таки померю, коль уж я тут, а потом пойду, у меня вызовов сегодня – не счесть.

Агния надулась:

– Ну и напрасно не хочешь погадать. Думаешь, не видно, какая тяжесть у тебя на сердце? Себя винишь, а зря, ты ни в чем не виновата. Это уж сердце такое несчастливое…

Александра растерянно моргнула. Да нет, нет, это Агния, отличный психолог, как и все вообще гадалки, плетет наудачу, что попало, а сама так и ест глазами гостью, ловя выражение ее лица. Не поймаешь!

– Саша, ты не зажимайся, ты меня послушай, – журчал ласковый голос. – В минуту колоду раскину, хочешь? Атласные или Таро, только скажи! Ну хоть руку дай поглядеть. Ты как вошла, меня аж за сердце взяло: ну что за тень такая за тобой тащится, будто привязанная? Нельзя так, Саша, надо хоть немножко снять это с тебя, кому хорошо будет, если ты упадешь?

– А кому будет плохо? – вырвалось у Александры, и, видимо, столько невольной горечи прозвучало в этих случайных словах, что Агния Михайловна даже руками всплеснула.

– Ой, нет, Саша, ты так не говори, ты не одна, рядом с тобой есть люди. Двое. Молодые оба, красивые! Пока я их еще смутно вижу, но один из них душой белый, а другой черный, только тоже белым скидывается. Его берегись, он, змей ласковый, так и норовит обвиться, впиться!

Что-то сжимало запястье Александры, так и норовило обвиться, впиться… Да ведь это Агния водит по ее вялой ладони своим острым алым когтем. Подкралась, надо же! Как это Александра до такой степени утратила бдительность, интересно?

– Все, все, достаточно, – отняла она руку, принужденно смеясь. – Теперь я вам погадаю насчет верхнего и нижнего давления. Сто двадцать на семьдесят, без всякого тонометра скажу! И пульс ровно семьдесят.

– Ладно, воля твоя, – Агния поджала губы. – Не хочешь – как хочешь. Но хоть слово чародейное запомни: АБАРА. Если вдруг неожиданная опасность, ты это слово скажи, хочешь про себя, хочешь вслух. Пуля мимо пролетит, нож дрогнет, враг вреда не причинит. А то и вовсе помрет.

– Договорились, – кивнула Александра, вынимая чехол с тонометром. – Садитесь сюда. АБАРА, значит… ну-ну!

Мелькнула мысль: жаль, что не побывала она у Агнии накануне того рокового дня, когда трое мужиков запихнули ее в машину и увезли неведомо куда. Вот выкрикивает она: «АБАРА!» – и зловещий черный автомобиль с грохотом разлетается на кусочки!

Что-то страшно задребезжало, словно разлеталось на кусочки, и Александра испуганно оглянулась. Ох, боже мой, это же кто-то стучит в стекло, кто-то пришел к Агнии Михайловне и сообщает о своем приходе. Клиентка, наверное. Ну вот и ладненько, капризной старушенции теперь будет не скучно.

Но это была не клиентка. Агния Михайловна, вышедшая отпереть дверь, вернулась с небольшой такой бабулькой – бледной просто-таки впроголубь. И если хозяйка напоминала увядшую розу, то эта новая гостья – маленькую засушенную ромашку.

– Ну вот, Саша, не зря ты ко мне все же пришла, – насмешливо сообщила Агния Михайловна. – Вот тебе пациентка. Надежда Лаврентьевна, Наденька. Она, правда, не с нашего участка, она с Нижегородского района, но тебе же без разницы, кому рецепт выписать?

Александра мысленно закатила глаза, однако понадеялась, что на ее лице ничего не отразилось. Почему-то у нее никогда не хватало сил ставить на место старух. Молодых наглецов – это пожалуйста, сколько угодно. А вот женщин в годах… Может быть, она уже мысленно примеряла на себя этот возраст и как бы покупала у судьбы расположение: мол, если я буду с такими любезна, то потом, через много лет, молодые будут любезны и со мной?

– А что с вами? – спросила, привычно прижимая пальцы к старушечьему запястью и сразу улавливая отчетливую аритмию. – Ого! Прилягте, пожалуйста.

Агния уложила гостью на диванчик, принакрыла пледом.

– Закройте глаза, – велела Александра, садясь рядом, и, когда Надежда Лаврентьевна послушалась, с силой надавила указательными пальцами ей на веки.

Надежда Лаврентьевна охнула, а потом с изумлением распахнула глаза:

– Сразу легче стало! Почему?!

– Маленькие хитрости большой медицины. А для закрепления эффекта возьмите таблеточку. Агния Михайловна, дайте водички запить.

Надежда Лаврентьевна пила мелкими глоточками, с суеверным почтением поглядывая на Александру.

– Давно это у вас? – спросила та, подавляя улыбку. Забавные люди! До сих пор верят в чудеса.

– Давно! – Надежда Лаврентьевна слабо отмахнулась. – На погоду или на настроение, а то и просто ни с того ни с сего. Ничего страшного. А сегодня я вдобавок редьки наелась.

– Редьки вам нельзя, – покачала головой Александра. – И луку сырого нельзя, особенно красного. Перченое не ешьте. Это все возбуждает сердце, а вам это ни к чему.

– И луку нельзя? – огорчилась Надежда Лаврентьевна. – Ладно, не буду.

– А печеньиц можно? – Агния Михайловна подошла к дивану с подносом. – Они без перца, ей-богу! Что-то ты, Наденька, запропала? Я уж сама к тебе собиралась.

– Ой, не говори! – махнула рукой Надежда Лаврентьевна. – Тут такая была со мной история, что не дай бог. На моих глазах ужасная трагедия случилась, так я потом покоя себе найти не могла, каждую ночь только засну – сразу вскидываюсь, этот удар слышу.

– Какой удар? – рассеянно спросила Александра, снова щупая ей пульс и с удовлетворением отмечая, что аритмия не возобновляется. Эти финские таблетки, кинидин дурулес, совершенно волшебное средство! Но позволить себе купить их могли далеко не все, стоимость исчислялась в долларах. Да практически и не достать их в Нижнем. Александра случайно раздобыла одну упаковку и носила ее с собой на самый крайний случай, когда надо было, к примеру, снять аритмию побыстрее, не дожидаясь «Скорой». Не сказать, чтобы случай с Надеждой Лаврентьевной был такой уж срочный, однако и правда – пора уже идти.

– Ну, когда эту девушку машиной ударило, – пояснила Надежда Лаврентьевна, и Агния передернула полными плечами: какой, мол, ужас! – Я этого сама не видела, но обернулась – смотрю, она лежит. Главное, этот негодяй даже не остановился: сбил девчонку и уехал на своем огромном черном автомобиле как ни в чем не бывало. Я только и успела заметить две последние цифры его номера – 52, а впереди то ли еще одна пятерка, то ли тройка, залепленная снегом.

Слава богу, тут «Скорая» мимо проезжала, ее подобрали – и в больницу. Я потом домой пришла, начала звонить, как, там, мол, дела у девушки, которую сбили, а мне говорят: не сбивали никого. Я говорю, ну, на углу Студеной и улицы Горького, девушка была такая в спортивном костюме, вся серебристая, как Снегурочка, а мне какая-то хамка отвечает: бабка, ты сдурела, какая Снегурочка, до Нового года еще два месяца! Ой, что ты, милая?!

– Саша? – опасливо спросила Агния Михайловна, ставя поднос и подходя к Александре сзади, словно собираясь удержать ее, если она вдруг вздумает падать. – Ты чего так побелела вдруг, Саша? Вот чай, я тебе налила, а ну, выпей!

Она стиснула руки, пытаясь унять дрожь в пальцах.

На углу Студеной. Там, где нашли мертвую Карину…

Да нет, этого не может быть, Надежда Лаврентьевна говорит об аварии, а у Карины отказало сердце.

– Когда это было?

– Да уж дней десять прошло, никак не меньше. Правильно! В позапрошлую среду, я как раз возвращалась со дня рождения приятельницы. Поздно вечером.

В позапрошлую среду!

– И как, вы говорите, девушка была одета?

– В серебристый спортивный костюм. Как раз снежок шел, все вокруг сверкало, и она бежала мне навстречу, тоже вся такая блестящая, искрящаяся. И вдруг… в одно мгновение!

Надежда Лаврентьевна прижала руку к сердцу.

– Все, забыли об этом, – приказала Александра, опять хватая старушку за сухонькое запястье. – Успокойтесь. Сами говорите, «Скорая» девушку подобрала, значит, все в порядке. А теперь, извините, мне и вправду пора. А вы полежите, сразу не вставайте. Вообще, в такую погоду вам бы лучше по гостям не разгуливать, а дома отлеживаться. До свидания.

– Саша, погоди! – всплеснула руками Агния Михайловна. – Ты кассеты мне принесла? Ну, с выступлениями твоей сестры? Опять забыла? А ведь уже который раз тебя прошу, прошу.

Было такое дело… Но ведь тогда Карина еще была жива! И нельзя сейчас сказать о ее смерти – тогда сразу двух больных старух придется отхаживать.

– Забыла, – сквозь зубы выдавила Александра. – Извините. В следующий раз принесу. Обязательно! Честное слово!

Удалившись достаточно далеко от окон глазастой гадалки, Александра остановилась на мосточке через «Голубой Дунай», словно бы решила полюбоваться его грязными берегами.

Конечно, следовало бы еще побыть с Надеждой Лаврентьевной, послушать сердце и давление померить, но Александра за себя не ручалась: наверняка начала бы снова расспрашивать про аварию, а это причинило бы вред больной.

Зря, зря Александра так бурно среагировала. Возможно, Надежда Лаврентьевна и в самом деле видела Карину: время и место, описание ее необыкновенного костюма – все это совпадает, но в одном – и в самом главном – бабулька ошиблась. Карину никто не сбивал, это не могло пройти не замеченным в «Скорой», а тем более – в судмедэкспертизе. Ведь в заключении о смерти ясно сказано: инфаркт. Там нет и намека на какие-то механические повреждения. Сама Александра, правда, этого заключения не видела, однако соседка, рассказавшая об этом, не оставила бы без внимания такую важную вещь. И окажись хоть малейшее подозрение на то, что Карина была сбита машиной, началось бы милицейское расследование. Скорее всего, это случайно совпало по времени: проезжавший мимо автомобиль и внезапный инфаркт молодой девушки. Однако какая же сволочь этот водитель – увидел, что девушка упала, но не остановился: умчался прочь на своем «огромном черном автомобиле», даже не оглянувшись.

Что-то много вокруг Александры крутится в последнее время «огромных черных автомобилей»: подобный был у ее похитителей, затем у Ростислава, теперь вот еще один замаячил…

Конечно, есть вероятность, что Надежда Лаврентьевна в темноте толком не разглядела: автомобиль мог быть синим или бордовым, но ясно: его водитель как-то причастен к смерти Карины.

Кто-то пробежал мимо, громко бухая по мокрым доскам мостика. Александра подняла голову – тощенький мальчишка, подросток. Нечто знакомое почудилось в этом худом, темноглазом лице. Да ведь это тот самый паренек, который беззастенчиво глазел на нее, когда она упала, наступив на часы, а потом скрылся, точно испугался. Все-таки профессиональная память не подводит – увидела один раз, и как срисовала. Только странно, что она не знает этого паренька. Если он живет здесь, значит, один из ее пациентов. Ну, наверное, не живет, просто случайно оказался здесь, к другу прибегал. Обернулся, удивленно глазеет, как она стоит, уставившись на гору мусора, словно на белоснежные вершины Гималаев…

Александра сделала несколько шагов – и тотчас забыла про мальчишку, пораженная внезапной догадкой.

Водитель неизвестного автомобиля как-то причастен к смерти Карины?! Ничего себе! Даже очень причастен! Она-то ломала голову, что спровоцировало инфаркт сильного, тренированного сердца молодой девушки, бывшей спортсменки. Пусть у Карины и раньше была предрасположенность к болезни, ладно. Но чтобы вот так, внезапно… Теперь ясно: страх спровоцировал ее инфаркт, внезапный страх!

Этот автомобиль возник из ниоткуда, неожиданно, Карина, наверное, задумалась и даже не видела его, как вдруг… Она упала, а этот негодяй не остановился: объехал ее – и помчался дальше, по своим поганым делам.

Может, не заметил? Едва ли.

Ох, господи, ну какая жалость, что Надежда Лаврентьевна – такой откровенный божий одуванчик! Ну что ей стоило позвонить в тот вечер не только в «Скорую», но и в милицию, сообщить, что случилось. Ведь она уверяет, будто слышала звук какого-то удара. Если на теле Карины не осталось никаких повреждений, значит, это был удар колеса о бордюр или автомобиль мог задеть крылом угол дома, когда объезжал упавшее тело… То есть на его черном, отлакированном теле должна была остаться если не вмятина, так царапина. Теперь, конечно, его владелец все исправил, отрихтовал, отшлифовал – или как это у них называется? Но если бы Надежда Лаврентьевна вовремя подняла тревогу, если бы в тот же вечер начали поиски этой машины…

Александра вздрогнула, почувствовав, что продрогла до костей.

Какие, к черту, поиски? Зачем? Кому это нужно, если на теле Карины не было найдено следов повреждений?

А теперь столько дней прошло, уже смешно затевать расследование. Александрины попытки сделать это небось будут восприняты так же, как ее попытки предупредить Золотовых об опасности, грозящей Алине.

Кстати! Не далее как вчера она видела Алину – живую и здоровую. Александра ехала на автобусе, а Алина выезжала из двора вместе с папочкой, на папочкиной машинке. Не исключено, что похитители оставили свои замыслы насчет дочки Золотова. Смекнули, конечно, что Александра непременно предупредит ее об опасности и риск провала многократно увеличится. Ну что ж, значит, Александра не зря страдала. Хоть какое-то утешение. Но как подумаешь, что, если бы не глупейшая ошибка этих недоумков-похитителей, Карина сейчас могла быть жива…

Она сошла с мостков и побрела к остановке автобуса, чувствуя, что тягостные мысли как бы высосали из нее все силы и подняться пешком по косогору она совершенно неспособна. А ведь до вечера у нее еще пять вызовов! Ладно, ничего, как-нибудь. Но не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, а вообще-то, чем скорее, тем лучше, надо обязательно сделать одно дело. Надо съездить на линейную подстанцию «Скорой помощи» Нижегородского района – это на Большой Печерской, бывшей Лядова, не так уж и далеко, – и разузнать, кто дежурил в тот вечер, когда умерла Карина. Найти человека, который подобрал ее тело и отвозил в морг. Надежда Лаврентьевна уверяла, будто «Скорая» появилась почти сразу. Если так, то кто-то из бригады, не врач, так санитар или водитель, вполне мог заметить «огромный черный автомобиль», ставший невольным виновником гибели Карины, мог разглядеть какие-то его приметы, ну хоть что-то конкретное, с чем можно прийти в милицию, а не только с догадками или подозрениями.

* * *

– Господи! – воскликнула вдруг Елизавета Петровна. – Да что же мы стоим? Да ведь Петька вот-вот заявится! Что с ним будет, когда он это увидит?!

Гелий представил, что случится с пацаном, который вырос, можно сказать, в будке Супера, под его присмотром и надежной охраной (родители Петькины были железнодорожными проводниками, оба мотались по стране, с трех лет мальчишка был на бабушкином и Суперменовом попечении), – и, не тратя больше времени на споры, схватил стоявшее в углу веранды ведро, зачерпнул воды и принялся плескать на стены, чтобы размочить обои.

– Геля, я сама помою, – плачущим голосом сказала Елизавета Петровна. – Давай лучше уберем… его.

Она принесла большой кусок толстого полиэтилена, оставшийся после покрытия парников, и они вдвоем, стыдясь друг перед другом слез, перемежавшихся с приступами тошноты, переложили собаку на полиэтилен.

– Снеси пока хоть за сараюшку, в крапиву, – слабо выдохнула хозяйка. – Петька туда не полезет. Потом, ночью, зарою. А сейчас главное – убраться, обои оборвать и пол помыть. Скажу ему, будто ремонт начала делать, я давно собиралась, тут уж ободралось все, последний раз лет тридцать назад клеили.

– А про Супера он спросит, тогда что говорить? – пробормотал Гелий, так и этак примеряясь приподнять тяжеленный сверток.

– Ой, не знаю! – Елизавета Петровна схватилась за щеки. – Может, сказать, что убежал Супер? Сорвался и убежал? Да ведь он тогда пол-области обойдет, Петька-то, разыскивая его.

– Обойдет, – мрачно кивнул Гелий. – Это уж точно! Слушайте, Елизавета Петровна, помните, к вам прошлый год приезжал ваш знакомый из Москвы, брал Супера к себе, ну для его собаки? Вы еще рассказывали потом, что щенки вышли – заглядение, вам хотели одного дать, а вы взяли деньгами. Помните?

– Конечно, – слабо улыбнулась Елизавета Петровна. – Как не помнить! Во всей Москве ни в одном клубе не нашлось кобелька для его сучки, кроме нашего Супера, у него родители все сплошь призеры, он же у нас на каждой выставке медаль за экстерьер получает…

Он прикрыла рукой задрожавшие губы. «Получает»… теперь придется говорить – «получал».

– А потом что скажу? Дескать, убежал от них? Украли?

– Не знаю…

Ох, какой же тяжелый был Супер! Гелий думал, сорвет себе что-нибудь внутри, пока нес его за сараюшку. Взял лопату и, надсаживаясь, торопясь, вырыл довольно глубокую яму. Опустил туда мертвого пса, потом они с Елизаветой Петровной накидали сверху мокрых, рваных обоев с веранды и забросали яму землей. На холмик нагромоздили поломанные доски, старые покрышки, еще какой-то мусор. Затем взялись за веранду и крыльцо. Наконец пол засверкал чистотой, и даже дощатые стены, лишенные привычной бумажной одежды, смотрелись неплохо. Во всяком случае, не так ужасно, как раньше, когда на них чернели брызги крови.

– Геля, миленький, спасибо тебе, спаситель мой! – едва шевеля от усталости губами, пробормотала Елизавета Петровна. – Ты уж иди домой, передохни, а то даже с лица спал. Только сделай еще одно дело, запри, Христа ради, коптильню. – Она подала новый, еще в промасленной бумажке, висячий замок. – Купила, видишь, давно, да все руки не доходили навесить… Приберусь я там сама, потом, а то сейчас просто падаю. А мне еще Петьке обед разогреть надо. Ох, с ума сойти! Как подумаю, что ему придется про Супера врать…

Она всхлипнула и ушла в дом, а Гелий ринулся к коптильне. Да нет, какое там – ринулся! Поплелся еле-еле, с трудом перебирая ногами, радуясь только одному – что все кончилось, можно уйти домой, не ему придется рассказывать Петьке басню про дяденьку, который приехал и забрал Супера в Москву…

– Гель! Привет! Ты что тут делаешь?

Он дернулся, как ужаленный.

Не успел! Петька вернулся.

– Решил нашу коптильню обчистить? Сейчас как спущу Супера!

Это у них юмор такой, у нынешних детишек.

– Разуй глаза! – сказал Гелий, как всегда, свысока, как и положено без пяти минут выпускнику говорить со всякой мелюзгой. – Или не видишь, что я навешиваю новый замок? Сам знаешь, в поселке уже обчистили одну или две коптильни, вот твоя бабушка и решила…

– А, – рассеянно сказал Петька, мигом теряя интерес к коптильне и шныряя взглядом по двору. – Супер спит, что ли? – И засвистел: – Супер! Ко мне!

Гелий заметил в окне перепуганное лицо Елизаветы Петровны – и тяжело вздохнул.

Делать нечего. Придется принимать удар на себя.

– Знаешь что, Петька, – сказал он чужим голосом, – тут, пока тебя не было, приезжал этот, как его, из Москвы…

Петька выслушал недоверчиво, и его большие серые глаза наполнились слезами.

– Какое свинство, – сказал, отводя взгляд. – Меня не могли подождать?!

– Он очень спешил.

– А это надолго?

– Ну, не знаю… Как в прошлый раз, наверное.

– На целую неделю! – ужаснулся Петька. – Трудно быть мужчиной, да? Даже собачьим мужчиной?

«Знал бы ты, как трудно!»

– Петька, картошка стынет! – высунулась в окно Елизавета Петровна. – Жареная, как ты любишь. Геля, ты с нами сядешь?

Он едва нашел силы сдержать рвотный спазм и, сунув Петьке ключ, выскочил со двора.

Со всех ног припустил к станции, вспоминая, как с утра искал предлог не ездить к брату в район, хотя тот просил помочь, и поэтому мотался бесцельно по поселку. Вот и домотался! Нет уж, куда лучше косить траву вокруг морга, чем перенести то, что ему выпало. Как-то это ужасно на него подействовало, думал Гелий, как-то уж слишком. Ненависть к Деме комом подкатила к горлу, сдавила еще сильнее, чем воспоминания о кровавых брызгах и изуродованном теле Супера. Как, почему все терпят эту бесчеловечную скотину? Его ведь все ненавидят, этого Дему! Даже Эльдар как-то раз по пьянке проговорился, что, когда ему в морг привозят очередного безымянного бомжа, он мечтает, чтобы это оказался Дема. И ведь никакая хвороба его не берет. Спит на голой земле, жрет что придется, пьет неизвестно какую гадость, а живехонек-здоровехонек! Эльдар тоже пьет, но зато у него и рука иногда отнимается, на нервной почве…

– Гель! – послышался сзади запыхавшийся голос, и Гелий с трудом подавил желание припустить бегом, потому что голос был Петькин.

Но поздно. Пришлось обернуться и принять безразличный вид:

– Чего прибежал? А как же картошка?

– Да ну ее, – отмахнулся Петька. – Я, если честно, купил два беляша на станции. Вку-усные!

– Вкусные?!

Гелий так и ахнул. Дурачок этот Петька. Разве не знает, какие слухи ходят по поселку насчет пропавших кошек и собак? Что Дема вместе со своими дружками ловит их и отдает каким-то делягам, которые обдирают несчастных животных, делают из них фарш и продают. И будто именно у них покупает фарш Рая Кандыба, которая торгует на станции беляшами собственного приготовления…