Текст книги "Мышьяк за ваше здоровье"

МАЙ 2000 ГОДА, НИЖНИЙ НОВГОРОД

– Откуда лещик-то?

– Аж с Камышина.

– А не врешь? Может, на Горьковском море гельминтного леща черпаком с поверхности собрали – да и завялили?

Молоденькая цыганка в тесной алой кофточке играла яркими глазами:

– Что ты такое говоришь, баро? Какое еще горькое море? Каспийское знаю, про Черное слышала, а горькое? Неужто и такое есть? И какая же там вода? В самом деле горькая?

– Да не горькое, а Горьковское, – усмехнулся Манихин, против воли шныряя глазами в вырез ее кофтенки, откуда так и перли тугие груди. – Понимаешь? Горьковское. Город назывался Горький, значит, и море Горьковское.

– Ну я же говорю – горькое! Но мои лещики не горькие, попробуй – не оторвешься. Выбирай, какой на тебя смотрит. Да вот с икоркой, хочешь? Смотри, до чего жирный!

Чуть сдвинув в сторону множество своих цветастых юбок, раскинутых возле горы вяленой рыбы, она подняла большущего леща с толстым брюхом, помяла не то смуглыми, не то чумазыми пальцами, унизанными кольцами:

– Попробуй перышко, баро, потом тебя и за уши не оттянешь!

Манихин взял плавник, лизнул. Хороший посол. В самую меру. Да и на глаз видно, что лещ отменный: чешуя не тускло-желтая, а серебристая, яркая. Умеют, гады, делать… Хотя не сами цыгане, понятно, вялят – они только перекупщики. Но товар хороший, не придерешься. Каждое воскресенье они с Анной приезжают на Канавинский базар за столь любимой Манихиным воблой или просто вяленой рыбой, лещами ли, чехонью, красноперкой, но такой классной рыбищи за все лето еще не видели.

– Анюта. – Он оглянулся на жену, молчаливо стоявшую за спиной. – Как, возьмем десяток? По-моему, хорошая рыба.

– Ты у нас специалист, не я.

Анна с улыбкой разглядывала цыганку, которая норовила приманить покупателей не столько качеством товара, сколько своей броской, наливной красотой. Поймав ее взгляд, та понимающе ухмыльнулась и отработанным движением плеч упрятала в кофточку свои вызывающие груди, прекрасно понимая, что мужика это приманит, а женщину – отпугнет.

Анна не выдержала – засмеялась:

– Да, рыбешка что надо!

– Почем лещи? – послышался рядом женский голос.

– Смотря какие. – Цыганка тыкала пальцем в разложенные кучки. – Эти по десятке, эти, покрупнее, – по пятнадцать, эти, королевские, – по двадцать.

– Ну прямо-таки королевские! – фыркнула женщина с таким раздражением, что Анна невольно на нее покосилась.

Ох, да она совсем молоденькая, лет двадцати пяти – двадцати шести, с чудными золотисто-русыми волосами. Легкое взвихренное облако разметалось по точеным плечам, беззаботно выставленным из легкого сарафана. А кожа какая… светится, истинно светится! Рядом с такими чудными цветами, как эта блондиночка и как цыганка, женщина не первой молодости, пусть даже не обделенная броской, яркой внешностью, привыкшая за жизнь к своей красоте, к безоговорочному мужскому восхищению, чувствует себя не то чтобы невзрачной, но изрядно поблекшей. Конечно, эта девочка вполне годится Анне в дочери, да и цыганка тоже, даже еще больше, потому что Анна и сама по-цыгански смуглая, черноволосая и черноглазая.

Дочку Анна всегда хотела, всю жизнь… Но не дал господь. Хорошо живут они с Петром, жаловаться грех, а детей нет и не было, и, хотя женились по великой любви и с годами страсть между ними не остыла, нет-нет да и начинаешь задумываться, когда тщательно закрашиваешь басмой предательские серебряные нити на висках: все-таки любовь мужчины и женщины – это две разные любви. Что, если не сегодня-завтра прельстит взгляд Петра такая вот легконогая, статная, с мрачноватыми серыми глазами? Или стихийная секс-бомба вроде цыганки? Как тогда жить, что делать? Иногда она сама, нарочно, из какой-то потаенной, глубинной вредности, устраивала себя мучительные испытания: когда брала в дом горничную или повариху самой вызывающей внешности и развязности. Но какое-то вещее чувство уверенно подсказывало: бесполезны все их взгляды, и охи-вздохи, и откровенные авансы – Петр никого не замечает, когда рядом Анна, а когда ее нет, думает только о ней. Ну и слава богу, ну и хорошо, значит, можно не тревожиться от того, что одна немыслимая красавица стоит сейчас бок о бок с Петром, а другая трясет перед ним тугими грудями… кстати, на блондинке тоже нету лифчика и с грудями там тоже все обстоит как надо, даже на женский, ревнивый Аннин взгляд!

– Нет, дороговато, – с сожалением сказала блондинка и пошла прочь, легко ступая своими высоко открытыми, точеными ногами и оттягивая носочки, как танцовщица.

– Дороговато ей! – проворчала вслед цыганка, не без ревности провожая взглядом эту своеобразную, летящую поступь. – Вяленая рыба не женская еда, правда, баро?

– Правда, – согласился Петр. – Моя жена воблу не ест – это мои забавы. Ладно, давай десяток королевских, да смотри, чтобы все были такие, как этот, один в один!

– Ах, баро, какой-то же ты золотой, изумрудный, брильянтовый! – словно не веря своему счастью – сразу на двести рублей продала товару! – забормотала цыганка, проворно швыряя лещей – ничего не скажешь, они были отборные, один другого краше! – в подставленный Анной пакет. – Желаю тебе жизни десять тысяч лет, и жене твоей, и детям!

Получила деньги, подхватилась с места и понеслась невесть куда, взвихривая пыль веерами своих пышных юбок и не обращая никакого внимания на оставленную рыбу. Ей вслед недоуменно посмотрела немолодая чеченка, одна из многочисленных перекупщиц вяленого товара.

– Сейчас вернусь! – крикнула ей цыганка. – Деньги мужу отдам и вернусь!

Чеченка кивнула, опасливо огляделась – и принялась перебрасывать одну за другой самые лучшие рыбины из цыганкиной кучи в свою.

Анна и Петр исподтишка переглянулись, рассмеялись и пошли к машине, справедливо рассудив, что вмешиваться в маленькие секреты большого рыбного бизнеса, как, впрочем, и в сложные межнациональные отношения, им нет резону.

– Десять тысяч лет жизни, с ума сойти… – пробормотал Петр. – На что ж я буду похож через десять тысяч лет?

Анна исподтишка окинула мужа любящим взглядом. Вот уж правда что, не про него ли песня сложена: каким ты был, таким остался, орел степной, казак лихой? Среди тихих, медлительных, беловолосых увальней владимирской деревни Заманихи он один был такой – яркоглазый, дерзкий, с темно-каштановым курчавым чубом, и впрямь очень похожий на лихого казака – на Григория Мелехова, каким его сыграл в фильме «Тихий Дон» артист Глебов. Анна тоже чем-то напоминала Аксинью, разве что была статью не полной, а тонкой – не только в юности, но и до сих пор сохранила девичью стройность. Они с Петром и сейчас красивая пара – оба высокие, подтянутые, худощавые, с точеными лицами и темными волосами, только Петр синеглазый, а у Анны глаза черные, оба на редкость моложавые, а уж в прежние годы были вообще на загляденье, старые фотографии, еще свадебные, просто-таки слезу умиления вышибают у всех, кто их смотрит.

Никто, никто не мог сравниться с Петром по стати, удали, красоте, даже Ванька Бушуев, даром что был тоже красавец не из последних и удалец, каких мало. Но до Петра не дотягивал, оттого и злобствовал, оттого и цеплялся к сопернику, как репей… Нет, репей безвредный, он только оцарапает, ну, одежду попортит, это в худшем случае, а Ванька из одной только ревности и зависти к Петру едва не изломал им с Анной жизнь… сам за это и поплатился, черная душа! Сгинул в безвестности, в позоре. Вот уж сколько времени с тех пор прошло, а жалят порою воспоминания тех тяжких лет… и притом, что были они порою невыносимыми, они же остались и самыми счастливыми, самыми яркими годами в жизни Анны, это она теперь понимает. Потом все было – и богатство, и благополучие, которое заслуженно пришло к Петру, великому труженику, и любовь их цвела пышным цветом, по сию пору не отцвела, а все же не было больше того высокого накала чувств, того горения, какое испытывали они когда-то… как ни странно, благодаря Ваньке Бушуеву, грозившему их разлучить. Не удалось!

– Глотнешь?

Анна очнулась. Бог ты мой, ну чуть ли не утонула в печальных мыслях! Даже не заметила, как они с Петром забрали покупки и дошли до машины, как сели. Петр уже успел разложить на газетке одного из только что купленных лещей и открыть бутылку своего любимого «Красного сокола».

– Нет уж, сам пей. А я лучше «Крем-соды» попью.

Она не любила пива, даже безалкогольного, вообще никогда не пила. Петр же, принципиально не берущий в рот спиртного с той самой ночи, когда из-за лишку выпитого попал под неусыпное, злобное подозрение Ваньки Бушуева, употреблял теперь только безалкогольное пиво: и то лишь ради непревзойденного, классического сочетания двух вкусов – пива и вяленой рыбы. Это был своего рода ритуал: купить на Канаве рыбца, открыть бутылочку ледяного, запотевшего в термосе-холодильнике «Красного сокола»… Вон как вгрызается в соленое, сочное рыбье мяско! Анна никогда не спрашивала мужа, почему он так любит есть в машине, но догадывалась: вспоминает о молодости, когда работал шофером на турбазе и частенько вот так перекусывал воблой и пивком. Не безалкогольным, конечно, тогда ни о чем подобном не слыхали, – обыкновенным «Волжским». В этом была особая доблесть, чтобы глотнуть в пути пива, а потом уйти от Ваньки Бушуева, который стерег каждый шаг Петра Манихина и готов был за один только запах алкоголя упечь за решетку, если уж не удалось пришить то страшное дело. Анна читала: вот так же какой-то ловкач посадил гангстера Аль Капоне не за совершенные им страшные преступления, а всего лишь за неуплату налогов. Хотя, с другой стороны, за пьянство за рулем Петра вряд ли посадили бы – ну, отобрали бы права, чего еще?

А впрочем, нет, Ваньке главное было – найти, как в него вцепиться, – и он не оторвался бы, присосался бы намертво, не успокоился бы на достигнутом, точно посадил бы!

– Извините… извините, можно вас спросить?

В окошко просунулась золотистая голова, блеснули встревоженные серые глаза. Да ведь это та самая красотка, которая торговалась с цыганкой из-за лещей!

– Ой, извините ради бога, вы, случайно, не в Зеленый Город сейчас поедете?

– Вообще-то да. – Петр чуть не поперхнулся от удивления. – А вы откуда знаете?

– Я тоже в Зеленом Городе живу, мы ведь с вами практически соседи. Березовая, 22, я там квартиру снимаю. Сегодня, когда около рыбы столкнулась с вами, ну прямо голову сломала: где, думаю, я их видела, ну где? И вдруг меня прямо как осенило. Я понимаю, конечно, что это очень нахально с моей стороны, но… пожалуйста, может быть, вы прихватите меня до Зеленого Города, а? У вас же машина пустая, а я… понимаете, я сегодня из Москвы утром вернулась, у меня багаж просто-таки невероятный, даже страшно подумать, как все это везти до Сенной, до автовокзала, а там тащиться на автобусе?

Анна глянула на руки незнакомки, отягощенные только плетеной сумкой, довольно легкой на вид, вот разве что книжка из нее торчала весьма на вид увесистая.

– Ах нет, – засмеялась девушка, поняв ее взгляд, – за этой книжкой я нарочно на рынок приезжала, здесь хороший лоток по прикладной литературе. А багаж мой в камере хранения на Московском вокзале.

– Рыбы-то купили? – спросил Петр, покончив с очередным куском леща.

– Да, чехоньку небольшую. Это для моей квартирной хозяйки, она любит вяленую. Так подвезете? Если только не очень дорого…

Петр посмотрел на жену. Анна пожала плечами – почему не подвезти?

– Садитесь. Только подождать придется, пока я с рыбешкой не расправлюсь. Желаете? Присоединяйтесь. Анюта, стаканчика чистого не…

– Спасибо, нет, спасибо большое! – Девушка, уже впорхнувшая на заднее сиденье, даже руками замахала, отнекиваясь. – Спасибо, но я пива не пью. Нет. И рыбу… извините, не обижайтесь, но как-то не… не понимаю. Не моя еда.

– А ваша какая? – Петр высунулся из дверцы, плеснул пива на одну руку, потом на другую. Мало кто знает, но пиво все запахи отбивает, даже такой острый, как рыбный.

– Я сыр люблю, хотя от него дико толстеют. Рыбу, впрочем, тоже люблю – только не вяленую. Почему-то люблю котлеты рыбные – их как-то все ненавидят, а я люблю. Особенно из горбуши. И если добавить в рыбу тертую тыкву или кабачки, это вообще необыкновенное что-то получается.

Девушка даже слюнку проглотила. Анна почему-то тоже. Переглянулись – и невольно засмеялись.

– А что у вас там за книжка? Не по кулинарии? – полюбопытствовала Анна. – А то вы так вкусно рассказываете…

– Нет, это по керамике. Я немножко занимаюсь керамикой, ну, договорилась в Зеленом Городе, что буду вести в санаториях кружки для отдыхающих. Многие с удовольствием на отдыхе занимаются такими вещами, для которых времени не находится в обычное время. Хотите – приходите, научу. Хотя я вообще-то педагог, русский язык и литература, но в школе в Зеленом Городе место уже занято, у них есть словесник.

– Ага! – с интересом сказал Петр, переводя взгляд с жены на хорошенькую незнакомку. – Так вы, значит, соперницы?

– Это почему? – удивилась девушка.

– Потому что словесник в школе в Зеленом Городе – это я, – сказала Анна – может быть, чуть резче, чем хотелось. Странно, как задел ее оттенок двусмысленности, прозвучавший в словах мужа насчет соперниц… Внезапно захотелось попросить девушку уйти, но глупее этого трудно было что-то придумать.

Кажется, блондинка тоже почувствовала неловкость. То сидела, наклонясь вперед, а то забилась в уголок заднего сиденья, понурилась, даже легкие кудри перестали клубиться.

Тем временем подъехали к вокзалу.

– Помочь вещи принести? – спросил Петр.

– Нет. – Девушка легко выскочила из машины, чуть не выронив книгу. – Нет, спасибо, я возьму носильщика, и… знаете что? Наверное, в самом деле не стоит вас обременять моими проблемами. Спасибо, что довезли до вокзала, я дальше сама как-нибудь.

Анна усмехнулась. Девочка и в самом деле не без тонкости… Хорошая девочка! Наверное, с такой внешностью ей частенько приходится слышать вполне откровенные намеки, научилась себя держать и ставить на место всяких старых ловеласов. Хотя Петр не ловелас, совсем нет. И отнюдь не старый!

От этой мысли настроение непонятным образом вдруг улучшилось. Ну зачем, в самом деле, забивать себе голову какими-то глупостями, а главное, загружать ими постороннего, ни в чем не повинного человека?

– Не выдумывайте, – сказала Анна твердо. – Несите свои вещи, довезем вас. Нам же по пути, ну какие могут быть проблемы? Вас как зовут?

– Марина Володина.

– Вот и отлично. Меня – Анна, мужа – Петр Федорович. Возвращайтесь, Марина.

Уже совсем скоро, уже через час, она подумает: не иначе, господь бог наставил ее взять с собой эту девушку!

АВГУСТ 2001 ГОДА, ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД

Манихин аккуратно свернул газету, разгладив на сгибах, и неторопливо положил ее сверху на стопку уже прочитанных. Посмотрел, как они лежат, одна к одной, и слегка усмехнулся. Уже не в первый раз он подмечал за собой эту новую аккуратность, размеренность, неторопливость движений. Вернее, рассчитанную медлительность. Раньше кое-как свернул бы эту газетку, сунул куда попало, схватил бы другую, просмотрел бегло заголовки, пробежал взглядом по строчкам, выхватывая смысл статьи, отбросил, не прочитав и половины… Теперь все иначе. Теперь он читает все, от буквы до буквы, чуть ли не от названия газеты до адреса редакции, неторопливо рассматривает фотографии, потом складывает газетку вот так аккуратненько, истово, можно сказать… Себя занять особо нечем, вот и тянет время по мелочам, превращая в событие всякую ерунду. Телевизор смотреть он не любит, мельканье цветовых пятен в последнее время стало раздражать, особенно когда ящик начинает искажать оттенки и лица людей кажутся неестественными, словно бы изуродованными жуткими болезнями. Достаточно с него собственного лица!

Манихин по привычке поднял глаза на стену. Там, между двумя книжными шкафами, хорошо смотрелась бы его любимая чеканка: очень красивый рыцарь поражает очень страшного дракона. Ярко-золотистые тела человека, коня и чудовища сверкали на темном, аспидно-фиолетовом фоне. Ему вообще нравилась чеканка, в старом доме было не меньше десятка авторских работ, купленных в разное время. Теперь не осталось ни одной. Убраны также все зеркала, которых раньше тоже было немало. Осталось только зеркало в ванной, которой пользуется жена, да встроенное в ее платяной шкаф. Конечно, есть зеркало и в комнате Марины, но оно то ли шторкой завешено, то ли еще как-то замаскировано, Манихин его ни разу не видел.

Зеркала исчезли, чтобы он не увидел, пусть и случайно, своего отражения. Даже бреет его теперь Серега, а когда его нет, или Анна, или Марина, так что и при таком деликатном деле ему зеркало без надобности.

Чеканка убрана потому, что темно-бронзовый цвет фона очень схож по цвету с его новым лицом. Когда Манихин злится или раздражается – а он почти всегда находится в состоянии нервного возбуждения, и это вполне объяснимо, – когда подскакивает давление и кровь ударяет в голову, тогда лицо его становится вообще фиолетово-аспидного цвета. Конечно, теперь давление скачет гораздо реже. Из гипертоника он постепенно превращается в гипотоника – таково следствие прогрессирующей анемии, свойственной его загадочной болезни. Как говорится, нет худа без добра!

За окном что-то сердито закричал Серега. Он в саду, не во дворе, который выходит на улицу. Неужели соседские мальчишки опять швыряют камни через забор? Раньше все пытались пробраться в теплицы или к грядкам с клубникой, а когда поверх забора натянули проволоку, начали швырять каменюки. Просто так, из вредности. Пробили на днях стеклянную крышу теплицы, Серега изругался весь, пока застеклил ее заново… Идиоты малолетние, не понимают, что Манихин не ягоды жалеет. Больше всего на свете он боится столкнуться с кем-нибудь лицом к лицу! Интересно, гуляют уже слухи по поселку или нет? Хотя он стережется, не выходит из дому днем, только в сад, скрытый высоченным забором, а все же вдруг его кто-то видел? Тогда вполне возможно, что мальчишки швыряются камнями не из мести, а просто из необъяснимой детской жестокости. Хотя почему только детской? Взрослые тоже жестоки, куда более жестоки, чем дети, уж кто-кто, а Манихин мог в этом убедиться, и не раз!

Опять послышался крик Сереги. Ого, как разъярился! Да что там такое?

Манихин встал, вышел на галерейку, опоясывающую дом. Встал близко к стене, чтобы лицо оставалось в тени навеса. Этим навесом галерейку прикрыли всего лишь месяц назад, когда он убедился, что теперь его лицо легче спрятать, чем вернуть ему прежний вид.

Огляделся – и сразу заметил яростное мельтешение смородиновых веток – вверх-вниз, вверх-вниз! Такое впечатление, будто за ними кто-то играл в прятки, ретиво выбирая себе местечко. А еще вернее – дрался!

С крыльца, забыв о ступеньках, соскочила Марина, пролетела, как всегда, легко выворачивая ступни носками наружу, к смородине, вбежала в высокие кусты – и тотчас вывалилась оттуда, плюхнулась на землю и села – по всему видно, не столько ушибленная, сколько ошарашенная. Что-то закричала, Манихин не разобрал, замахала кулаками. Смородиновые кусты по-прежнему ходили ходуном. Марина только начала подниматься, как оттуда вылетел еще один человек, плюхнулся прямо на нее, повергнув ее плашмя и при этом умудрившись проехаться физиономией по газону.

Манихин азартно наблюдал, как парень пытается встать, но ему мешает визжащая Марина. Они снова и снова сбивают друг друга с ног. Куча мала, да и только.

Да ведь это Сереге так не повезло, наконец-то узнал Манихин своего водителя, охранника и, как в старину говорили, камердинера. Или, наоборот, повезло? Надо думать, Серега воспользуется удобным положением сверху и не преминет хоть немножко потискать недотрогу, к которой уже второй год клинья бьет, а она пренебрежительно зовет его «братишкой» (они оба Николаевичи) и объясняет, что испытывает к нему исключительно родственные чувства, а это все равно, что никакие.

Он услышал странные звуки и не сразу сообразил, что это смех.

Его собственный смех.

Он смеется. Смеется!

Давненько такого не бывало, немудрено, что отвык от этого звука. Сам отвык и других смеяться отучил…

Вдруг Манихин сообразил, что, увлекшись кувырканиями в траве, он совершенно забыл о той толчковой силе, которая вышвырнула из смородины сперва Марину, потом Серегу. И тут же увидел ее, эту силу, – вернее, его, потому что это был длинноногий парень в джинсах и синей футболке, который мчался напрямик через клумбы, непроизвольно перескакивая через них и каким-то образом умудряясь не помять ни одного цветка.

Манихин смотрел сверху на его русую макушку – волосы были пышные, чуть вьющиеся – и чувствовал себя таким растерянным, каким не был уже давно.

Кто такой? Вор? Грабитель? Убийца?

Эта мысль вовсе не показалась невероятной! Тот, кто отравил его, устал ждать результата и решил перейти к конкретным действиям? И что это будет? Выстрел? Удар ножом? Вроде бы в руках у парня ничего нет…

Или это просто корреспондент какой-нибудь желтой газетенки? Прослышал про затворника из Зеленого Города, ну и… а может быть, те двое со «Скорой» проболтались?!

В эту минуту незнакомец вбежал в дом.

Манихин вернулся в кабинет. Дверь распахнулась – он еще успел удивиться, что парень в одно мгновение взлетел на третий этаж, словно бы прошил перекрытия своим стремительным телом, – но на пороге стояла Анна, испуганная до меловой бледности:

– Петя, там чужой…

– Петр Федорович! – закричала снизу Марина. – В доме чужой! Слышите?

Предупреждение запоздало – дверь снова распахнулась, и теперь в комнату ворвался парень в синей майке.

Волна ярости, исходившая от него, с такой силой ударила Манихина, что он даже покачнулся, но тут же вернул ему эту волну, усилив ее многократно собственным гневом: «Ты ворвался в мою жизнь? Тебя привело любопытство? Досужий интерес к чужому горю? Так получи в ответ мою ненависть к твоей жестокости. К твоей безжалостности!..»

Парень остановился, набычился, потом принялся шарить по карманам, не сводя с Манихина остановившегося взгляда. Выхватил какие-то скомканные зеленые бумажки, швырнул в лицо Манихину – и вдруг качнулся, нелепо взмахнул руками, начал заваливаться назад. Лицо его помертвело, глаза закрылись.

Анна вскрикнула, прижала ко рту руки, и Манихин увидел, что Серега пытается удержать падающее тело незваного гостя.

Его аж замутило от ужаса!

– Что ты… что ты с ним сделал?

– Ничего, – осторожно опуская незнакомца на пол, задыхаясь, выговорил Серега. – Я дурак, забыл шокер в холле, с собой в сад не взял, не то он бы сюда только через мой труп!..

Серега любил сильные выражения, вообще любил стращать людей. На свежего человека его угрозы даже могли произвести впечатление, но Манихин к ним уже привык, разве что использовал Серегино хобби в своих корыстных целях… Не далее как вчера совершил такую вот очередную глупость!

– Оставь свой труп в покое, – сказал он, с трудом унимая нервическую тошноту. – Что теперь с этим делать? И кто он, ты имеешь представление? Зачем он здесь?

В это мгновение в комнату вбежала Марина – и точно так же схватилась за щеки, остолбенела, как Анна. Манихин каким-то боком сознания в очередной раз удивился, что эти две женщины иной раз ведут себя как сестры-близнецы, даром что непохожи, как ночь и день.

– Да это же тот лепила, – выпалил Серега, который иногда, в минуты крайних потрясений, переходил на полузабытый язык своего боевого прошлого. Но тут же перехватил взгляд Манихина и спохватился: – Извините, Петр Федорович, я хочу сказать, тот парень со «Скорой», который вас привез домой прошлой ночью и к которому…

– Понял, – прервал Манихин. Ему вовсе не улыбалось, чтобы жена и Марина узнали о том, как он посылал Серегу провести «акцию устрашения». – Что это он тут разбросал?

Марина подняла скомканные зелененькие бумажки, расправила. Это были доллары – четыре сотенные.

– Ишь ты, – хмыкнул Серега, легонько подталкивая носком кроссовки лежащую на полу русую голову. – Две ночью получил, две я ему потом передал. Наверняка показалось мало, явился потребовать еще.

– Не может быть, – горячо сказала Марина, да и Анна покачала головой, но Манихин склонен был встать на точку зрения Сереги. В самом деле – иначе зачем врываться сюда этому полунищему доктору, как не для того, чтобы шантажом вытребовать еще денег? Ну не затем же, чтобы их вернуть! В такую бредятину Манихин с его знанием жизни, его опытом, вообще с его проницательностью поверить нипочем не мог.

Он подошел к шкафу, выдвинул секретный ящичек. Особо, впрочем, не прятался – домашние про этот секрет прекрасно знали. Манихин им доверял как себе, больше чем себе: они были одна семья, если уж он не скрывал от них жуткую тайну своего лица, то не станет прятать и деньги. А единственный в этой компании чужой человек лежал сейчас без сознания.

Манихин отсчитал двадцать зеленых полусотенных бумажек, добавил к ним четыре, поднятые с полу Серегой, аккуратно вложил в карман джинсов лежавшего. Заодно обшарил их. Один карман был пустой, в другом – носовой платок, в заднем лежало водительское удостоверение на имя Александра Даниловича Меншикова.

Вот, значит, как его зовут… Серега знал, но не сказал. Сам-то он в «Скорой помощи» выспросил имя и адрес врача, дежурившего ночью, ну а хозяину не сказал. Подумал, наверное, зачем ему голову всяким мусором забивать? И в самом деле – вовек бы Манихину не знать этого Александра Даниловича!.. Но все-таки забавно – в самом деле забавно. Родители у парня, видимо, были не без юмора, если назвали его в точности как знаменитого Алексашку, сподвижника Петра Первого. Ну и наглый же парень! Тот Меншиков тоже был дерзец отъявленный и храбрец: то ли под Полтавой, то ли под Лесной, то ли еще в каких-то петровских баталиях отличался примерно.

В петровских баталиях… Он ведь и сам Петр. А этот – Алексашка. Забавное совпадение!

– И что ты теперь с ним будешь делать, Петя? – спросила Анна глухим, не своим голосом. Манихин оглянулся – жена была странно бледна.

Удивительно – он сразу понял, о чем она подумала при виде безжизненно распростертого на полу тела… Ничего, парень жив, только на время парализован ударом электрического тока. А так-то вполне живой, видно, что дышит!

– Неси его в машину и отвези на пруд, – приказал Манихин Сереге, вкладывая удостоверение Меншикова в тот же карман, где оно лежало раньше. – Положи там на бережку да последи, чтобы не обобрали прохожие-проезжие, пока он не придет в себя. Чтоб карманы не обчистили, присмотри. Минут двадцать-тридцать у тебя еще есть? Какое время удар шокера действует?

Серега пожал плечами:

– Да я его в деле никогда не пробовал, разве что бульдожку наглого разок вдарил, так ведь то собака, а не человек, там габариты совсем другие.

– От четверти часа до тридцати минут, – подсказала Марина тем холодноватым, презрительным, фарфоровым голоском, каким она всегда разговаривала с Серегой. – Так в инструкции написано.

Намек был более чем прозрачен: Серега, прежде чем стучать по телевизору кулаком, злясь, что не работает, проверь, включена ли вилка в розетку.

– Ну, будем исходить из худшего, – сказал Манихин. – Как минимум пять минут мы тут лясы точим, так что давай больше времени не будем терять, ладно?

Серега кивнул и, покряхтывая, принялся поднимать бесчувственное, а оттого особенно тяжелое тело и взваливать его себе на плечи. Никто не шелохнулся ему помочь. Во-первых, Серега не зря смотрелся «качком», он и был «качок» – из тех, что в старину шли в ломовые извозчики и лошадь шутя поднимали. Оставалось удивляться, как это там, в смородиновых кустах, незваный гость умудрился надавать ему. Наверняка взял на хитрый прием!

А еще Сереге не помогали потому, что помощников среди присутствующих не нашлось. Манихину настрого запретили поднимать тяжести, так не женщинам ведь соучаствовать. Не женское это дело! Хотя в тот раз в гараже Марина показала себя не просто сильной, а очень сильной… Да и раньше Анна говорила, что она практически одна втащила его в машину – тогда, прошлым летом, на пути из Нижнего в Зеленый Город.

Манихин понурился, уже в который раз ощутив бессильную злобу вместо благодарности к Марине. Она не должна была переходить дорогу судьбе, не должна была! Может быть, это ему было даровано избавление, спасение – еще до того, как нагрянула беда, до того, как он стал монстром, чудовищем, ночным пугалом. Но Марина вошла во вкус – быть спасительницей его жизни… Сейчас-то Манихин совершенно определенно знал, что и в историю с его отравлением она замешалась зря. Что бы там ни твердила Анна, называющая Марину богом посланной спасительницей, эта молодая женщина стала тем камнем преткновения, о который теперь беспрестанно запинается его смерть. С позиций нормальной человеческой логики, Манихин должен быть ей благодарен. С позиций своих прогрессирующих страданий, он иногда чувствовал, что ненавидит ее за то же, за что должен благодарить.

А Серега между тем чудненько управился с безучастным ко всему Александром Даниловичем Меншиковым и потащил его из кабинета. Слышно было, как тяжело отдаются по ступенькам Серегины шаги, как скребут по полу ноги Меншикова.

– Я поеду с ним, – вдруг сказала Марина и выбежала из кабинета прежде, чем ее кто-то успел остановить.

Манихин бессильно покачал головой. Анна подошла к окну, откуда, Манихин знал, можно было увидеть окрестности и тот самый пресловутый пруд. Но во-первых, Серега доберется туда в самом лучшем случае через десять минут, ну, через семь – пока выведет машину из гаража, пока погрузит парня, пока доедет и выгрузит. Во-вторых, без бинокля толком ничего не разглядишь.

Манихин раздраженно отвернулся от окна и пошел было к шкафу, где держал бинокль, как вдруг увидел на полу смятый листок. Поднял, развернул. Угловатым девичьим почерком на нем было написано: «Нина, 62-08-80». Наверное, эта бумажка выпала из кармана Меншикова. Ну и ладно, ну и бог с ней. Манихин опять скомкал записку и бросил в мусорную корзинку.