Текст книги "Прекрасна и очень опасна"

Виталий передернулся и поспешно сунул листок вниз всей стопы.

Парень, сидевший в кресле, слегка усмехнулся.

Виталий насупился и принялся просматривать другие листки.

Да, тот, кто собирал все это, не поленился, что и говорить! Статьи, заметки, интервью… Взгляд Виталия выхватил еще один отчеркнутый абзац:

«– Иннокентий Петрович, в вашей жизни было много тяжелых страниц…

– Ну, наверное, они есть в жизни каждого.

– Я хотела бы спросить о личном. Извините, если мои вопросы покажутся вам неделикатными. Если вам не хочется на них отвечать, вы можете…

– Нет, почему, я счастлив буду поговорить об Эле. Вас ведь именно это «личное» интересует? Она была для меня всем на свете. Я так любил ее, что иногда даже ревновал к будущему ребенку. Думал: зачем нам кто-то еще, ведь нам так хорошо вдвоем. Ну, наверное, и… накликал, наверное.

– А вам никогда не приходило в голову еще раз жениться?

– Нет. Для меня это исключено.

– Как ваше здоровье теперь?

– Ну а что мое здоровье? Нормальное. Оно не мешает мне заниматься политикой, не помешает стать нормальным мэром для моего родного города. Больше ничего меня в жизни не интересует».

Последняя строка была обведена и отчеркнута несколько раз. Чудилось, на нее легло огромное кровавое пятно.

«– Иннокентий Петрович, вы стали преуспевающим бизнесменом, вы богатый человек. Скажите, зачем вам менять вашу успешную деятельность на горький хлеб публичного политика? Или вы думаете, что их хлеб не очень горький? Судя по тому, что вы смеетесь…

– Ну, знаете, я думаю, что всякий хлеб бывает то горьким, то сладким. Думаю, тут не может быть никаких обобщений. Я в своей жизни всякого нахлебался. И такое было горькое, что горло судорогой сводило. Ничего, как-нибудь и с политикой справлюсь.

– А вы согласны с пословицей, что все, что ни делается, делается к лучшему?

– Нет.

– Почему?! Говорят, мы даже ошибки совершаем для того, чтобы извлекать из них уроки!

– Это верно. Однако случаются ошибки, которые невозможно исправить. И никакие извлеченные из них уроки не идут впрок. Бывают такие дела, знаете… они все выжигают в человеке, остается мертвая земля. На ней уже ничего не может взойти. С этим надо жить. И вечно проклинать себя за то, что ты остался жив».

Подчеркнуто четыре последних предложения. Еще одно кровавое пятно.

«– Иннокентий Петрович, в вашей жизни были события, которые вам хотелось бы пережить еще раз?

– Конечно. Сколько угодно.

– Какие именно, не назовете?

– В основном они связаны с Элей, моей покойной женой. С нашей встречей, с нашей любовью. Мы прожили вместе всего три года – это были лучшие годы моей жизни. Я хотел бы испытать все это снова. Снова, снова, бесконечно!

– А какую бы страничку вы в своей жизни хотели переписать набело?

– Эта страничка в далеком прошлом. Я взял деньги в долг у одних людей и не смог вернуть. Это стоило мне… всего. Всего на свете. С тех пор я никогда не беру в долг. И не даю, кстати сказать».

Подчеркнут последний абзац. Строка «Это стоило мне… всего» – кровавое пятно.

Больше Виталий не мог читать. Дрожащими руками собрал все в папку, отодвинул от себя. Но один листочек все же выпал. Он сделал вид, будто не заметил, однако парень так на него глянул, что счел за благо все же подобрать вырезку.

Ч-черт! Да это же та самая, где Иннокентий снят с Данилой Гордеевским! И текст, этот текст: «…если кто посмеет только пикнуть против его любимого кореша Иннокентия, тот будет конкретно иметь дело с ним, Данилой, и тогда известная угроза замочить в сортире покажется детским лепетом по сравнению с участью, которая чисто в натуре ожидает Кешиного обидчика».

Виталий и эту бумагу сунул в папку. Отложил ее и теперь сидел, насупясь.

– Вам нужны какие-нибудь дополнительные разъяснения? – спросил парень.

– Да нет… – пожал плечами Виталий. – В принципе, она мне все еще в первый раз объяснила вполне доступно, логично и доходчиво. Нынешняя психическая атака еще более усугубила впечатление. Я, каюсь, сначала не принял ее всерьез… думал, с ума бабенка сошла.

– Ну как же это может быть? – усмехнулся парень. – Если логично и доходчиво объяснила – то как же она может быть сумасшедшей? Логичность и связность изложения – признаки нормального рассудка.

– А вы что, психиатр? Или, не дай бог, психоаналитик? – покосился на него Виталий.

– Нет, ни то ни другое. Просто рассуждаю.

– Ну и не надо рассуждать о том, в чем ни черта не соображаете, – окрысился Виталий. – Именно сумасшедшим свойственна такая внешняя логичность поведения, что они любого эксперта вокруг пальца обведут. Целую комиссию Фрейдов одурачат. Но я говорю именно о внешней логичности. Потому что, если заглянуть в глубинные причины их поступков… исследовать, так сказать, мотивацию… тут диву дашься: как могло такое в голову прийти! Как нормальная вроде бы женщина может таить в душе столько злобы! Ненависти! И что бы она мне там ни говорила…

Виталий осекся, заметив, что парень метнул в него какой-то очень уж заинтересованный взгляд.

Похоже, он не в курсе дела. Может, рассказать, из-за чего весь сыр-бор?.. Поведать, к какой цели стремится его чокнутая работодательница? Чем черт не шутит, вдруг да удастся воззвать к его благоразумию, добросердечию, ну, какими еще качествами может обладать человек? К совести… да нет, вряд ли! У самого-то Виталика этого пережитка нет и никогда не было, так что предполагать его наличие в других – слишком с его стороны смело. Добросердечие, кстати, из той же оперы… И вообще! Ну, расскажет он парню о мотивах. И чего добьется? Ведь может статься, он из породы таких же чокнутых, как она. И имеет столь же вывихнутое понятие о справедливости и своем праве ее восстанавливать. А главное – она, конечно, этого парня чем-то держит. Вряд ли большими деньгами – ну откуда у нее настолько большие деньги? – скорее, здесь что-то личное. Амур-тужур? А если так, между этой парочкой вряд ли удастся вбить клин.

Ну а хоть бы это и удалось? Получилась бы минутная отсрочка, не более. Все равно эту пламенную идиотку на полпути не остановишь. Она всегда была такая – упертая, сколько Виталий ее знал. Фанатичная! На все ведь пойдет, на все! И если пообещала рассказать Иннокентию о том давнем случае правду – значит, расскажет. Ох, господи…

– Между прочим, Коренев не женится не только потому, что не может забыть свою покойную жену, вам это известно? – вдруг произнес парень. – Есть основания думать, что он был так избит и изуродован – тогда, много лет назад, – что… навсегда потерял некоторые мужские способности. Ну, я уже не упоминаю об этой его странной манере сидеть, как бы навалясь на правый бок. И о прооперированном легком. И об отбитых почках. Да, его не пощадили. За какие-то несчастные двадцать пять тысяч долларов он расплатился со слишком большими процентами. Чрезмерно большими! Хотя платить должен был другой человек, верно? И если бы Иннокентий Петрович узнал, что обязан всеми своими несчастьями лучшему другу… узнал бы даже сейчас, через столько лет, что на основе тех двадцати пяти тысяч баксов тот сколотил себе небольшое, но весьма стабильное состояньице, позволяющее ему относиться к работе рентгенолога без напряга, а с удовольствием, трудиться исключительно ради искусства, потому что он и правда любит свою работу, вдобавок кандидатскую пишет неспешно, с удовольствием, вот уже который год… Думаю, самое малое, что сделал бы Коренев, узнав правду о том приключении в Красноярском аэропорту, это попросил бы Данилу Гордеевского исполнить долг дружбы. А может быть, просто сделал бы эту историю достоянием гласности. Наши СМИ набросятся на этот сюжет, как голодные псы. Понимаю, потеря честного имени вас пугает меньше, чем мастера зачисток Данилу Гордеевского. Поэтому… подумайте о своих внутренних органах, умоляю вас. Сами подумайте. Врачу, изцелися сам!

Мимолетно Виталий отметил, что, даже откровенно ерничая, парень произнес это старинное изречение совершенно правильно, поставив ударение там, где надо: врачу, а не врачу. Ибо слово «врач» здесь употреблено в старинном звательном падеже. Был такой в старославянском и древнерусском языке. Открыла это Виталику в свое время одна филологиня… надо думать, та же самая, которая обучила правилам произношения этого психологического киллера! А может, нынче киллер сам по себе пошел такой образованный, кто его разберет.

Черт… Эк они его обошли, скрутили! Она, все она – дура беспонятливая. Ну ясно же, что Виталик отдал, отдал бы эти дурацкие деньги, если бы знал, как это все обернется для Иннокентия! Что он, в самом деле, зверь какой-то, что ли? Думал, обойдется… В крайнем случае, даже был готов, что ему тоже морду малость набьют. Они же тогда, в 92-м, еще не знали, в какое кошмарное время живут! Не знали, что все прежние понятия о человечности потеряли смысл. Ну разве не могли эти опасные ребята, у которых занял денег Иннокентий, подождать немного с возвратом долга? Не подождали… С другой стороны, Иннокентий сам виноват: взял бы деньги у порядочных людей, а не у братков. Нет, это был не Данила, который у него теперь в лучших корешах ходит, а какие-то совсем уж отвязные маргиналы первой демократической волны. Сущие, как теперь модно выражаться, мизерабли. Они ведь даже никаких оправданий его слушать не стали: сразу начали колотить, требуя, чтобы или долг выложил, или подписал документы на продажу квартиры. Как бы в счет долга. Нет, Кеша все же был дурак упертый. Ну, взял бы да и подписал эти документы! Но он думал об их с Элькой будущих детках. И начал форс гнуть. А вышло, что его согнули в такую дугу… от него отступились только потому, что решили: ну, перестарались, забили клиента до смерти. Элька и нашла его… таким. Конечно, все понятно, что с ней потом приключилось. Если бы Кеша на самом деле так ее любил, как теперь кричит на каждом углу, он бы ради нее же поступился малым. Чтобы сохранить большее. Что такое квартира в сравнении с жизнью! В конце концов, он мог бы назвать браткам курьера, у которого украли деньги в Красноярске. Выдал бы им Виталика – и дело с концом!

Вот что не давало Виталию покоя все эти годы. Нет, не муки совести за то, что ради этих баксов устроил красноярскую инсценировку: куртку себе разрезал, бок не пожалел исполосовать – только кожу, конечно, но все равно это было чертовски больно. Попробовал бы кто-нибудь… Да он еще, для пущего эффекта, приложился подбородком к дверному косяку. Якобы вмазали ему. Отняли деньги, избили, порезали, пригрозили, чтобы не вздумал идти в милицию, – за ним следят, за каждым шагом…

Каждый за себя, один бог за всех – так говорили в старину. Ну вот и он был за себя там, в Красноярском аэропорту, когда устроил себе эту пытку в туалетной кабинке, чтобы присвоить двадцать пять тысяч баксов. В конце концов, именно Кешка втравил его в эту дурацкую издательскую авантюру, которая не принесла им ни денег, ни славы, ни удачи – ничего, кроме хлопот и нервотрепки. Он и расквитался с Кешкой за свои обманутые надежды.

С другой стороны, было бы, наверное, справедливо, если бы Коренев отдал своим мучителям Виталия. Бросил бы его им, как кость. Само собой, он, Виталий, вернул бы деньги. Не сумасшедший же – ради каких-то бумажек, пусть даже зеленых (между прочим, серых!), все на карту ставить, жизнью рисковать! Но Иннокентий промолчал… И Лидка ведь тоже промолчала, не выдала мужа! А она знала, она все знала. Виталик ей сам рассказал. По пьянке, дурак, расхвастался, когда она совершенно случайно наткнулась на деньги, захованные на самой верхней – под потолок! – книжной полке. Кто знал, что Лидке, которая отличалась патологической аккуратностью, вдруг привидится какая-то болтающаяся паутинка в углу и она полезет сметать эту галлюцинацию веником! Ну и смела… пачки денег.

Что характерно, она решила, что эти деньги прятал здесь хозяин квартиры, которую они снимали с Виталиком в то время! И удержать ее от немедленного звонка этому старому придурку, который вообще ни одного доллара в глаза не видел, небось и знать не знал, что это такое, можно было только одним способом: рассказать ей правду. Что Виталик и сделал, дурак.

Ну и… кончилась их семейная жизнь. Потому что Лидка потребовала вернуть деньги Кеше. А он пообещал – и не сделал этого. Просто не успел: на другой день Кешку взяли в оборот, потом случился этот кошмар с Элей… словом, тут уже никакие деньги помочь не могли. А Лидка, когда узнала, что муж деньги не отдал, взяла да и подала на развод. Но, что самое удивительное, не заложила его ни Кеше, ни брату своему. Серега Погодин, надо отдать ему должное, хорошо к Витале относился и если не вразумил сестру кулаками, то потому лишь, что предрассудки у него такие были: женщину пальцем не трогать. А Лидке не помешала бы хорошая порка! Если бы Виталик был росточком сантиметров на пять повыше и пошире в плечах, он непременно вломил бы женушке как надо! Но разве можно с позиции силы разговаривать с женщиной, в которой те же сто семьдесят два сантиметра, что и в тебе, а когда она на каблуках, то сразу начинает смотреть на тебя сверху вниз? А Виталик вдобавок тонкокостный, поэтому кажется более хрупким, чем есть на самом деле, Лиду же формами бог не обидел, то-то она все мечтала похудеть. Теперь-то и в самом деле похудела, даже отощала. Небось довел ее до точки этот безумный план отмщения, в котором она отвела бывшему мужу ведущую роль!

И продолжает отводить, если судить по тому, что прислала к нему этого киллера с непроницаемыми глазами и зачесанными назад светлыми волосами, которые придавали его худощавому лицу вызывающий вид.

Ну, что делать? А нечего делать. Пора включить воображение и в самом деле представить, что сделает с ним Кеша, если только узнает правду… А если дело дойдет до прессы, то Виталию никогда в жизни кандидатскую не защитить, факт. Эти нищие интеллигенты его не пропустят. В том случае, если, конечно, он останется жив после разборок с ребятами Данилы Гордеевского. Да небось и сам Кеша не погнушается руки испачкать в крови бывшего друга детства.

О, за-ра-за… Зараза Лидка! Ну за каким чертом ей понадобилось всколыхнуть в душе Виталия все давно забытое, давно притихшее, уснувшее под толстым слоем времени! Скажем, попросила бы у него денег. Разве он не дал бы? Дал! Нет, ей деньги не нужны. Ей нужна его душа.

А ведь делать нечего. Придется соглашаться. Душу у него все равно вынут. Или Лидка – фигурально, или Кеша с Гордеевским – буквально. Так уж пусть лучше это произойдет метафорически.

– Ладно, согласен, – буркнул Виталий. – Скажите ей – все сделаю. А когда?

Парень не удивился его согласию. Похоже, не сомневался в нем. Правильно рассчитал: такие доводы, как эта папка, нестохастическая – хоть и гипотетическая! – реакция Иннокентия и мрачный образ самого визитера с этим пистолем в руке, действуют более чем убедительно.

– Теперь осталось устроить так, чтобы эта особа сама к вам обратилась, – мягко пояснил парень, не убирая, впрочем, пистолета. Видимо, просто так, на всякий случай. – Подвести ее к этой мысли. Заставить, грубо говоря… Но это уже не ваша проблема. Вы просто должны будете позвонить ей. Когда конкретно – вам скажут. Позвонить, заинтересоваться ее проблемами и пригласить к себе на прием. И как только назначите ей время, немедленно сообщите – сами знаете кому. Номер мобильного у вас есть? Ну, вот я вам оставлю на всякий случай.

Положил на стол заранее приготовленную бумажку.

Виталий с ненавистью смотрел на твердый, крупный, сильно наклонный почерк своей бывшей жены. Согласно исследованиям графологов, люди с таким косым почерком весьма подвержены чужому мнению, их легко сбить с пути.

Черта с два! Спите спокойно, господа графологи! Ваши заключения ни к черту не годятся! Покажите мне человека, который Лидку с пути истинного собьет! Ему надо при жизни памятник поставить, авансом Нобелевскую премию выдать. А также Букеровскую. Хотя это из другой оперы…

– А скажите, э… не знаю, как вас, – Виталий досадливо прищелкнул пальцами. – Вот вы говорите, что теперь эту особу надо заставить мне позвонить. А кто будет ее заставлять? Не вы ли, позвольте спросить?

– А вам что за печаль? – осведомился парень, сгребая папку, легко поднимаясь из продавленного кресла и весьма профессионально – не поворачиваясь к Витале спиной – отступая к двери.

– Да так, интересуюсь, – пожал тот плечами с видимой небрежностью. – Просто хотел вас остеречь – по знакомству, так сказать. Эта особа не менее тонкая штучка, чем та, которая вас ко мне послала. А может, и более. У нее весьма расплывчатые моральные принципы и полное отсутствие осторожности, если закусит удила. А кусается она очень больно. Ясно? Так что опасайтесь, как бы не попасть из огня да в полымя. Не оказаться меж двух огней. Понятно?

Честно говоря, он тихо надеялся: если не поставил Лидке палки в колеса, то хоть песочек в бензобак подсыпал, выражаясь доступным языком. Но он недооценил киллера!

– То есть как бы не очутиться в том же положении, в каком пребываете вы в данный исторический момент? – хмыкнул тот. – Ничего. Как-нибудь отобьемся! Всего хорошего, Виталий Павлович.

И киллер ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь, оставив свою жертву в состоянии тихого, бессильного бешенства. Между прочим, у Виталия стало бы значительно легче на душе, если бы он мог предвидеть, что настанет день, когда его пророчество сбудется… И настанет сей день очень скоро! Но поскольку он не обладал паранормальными способностями, то оставался в глубокой тоске и печали еще долго. И никому, тем более бедной Анюте, не удалось вывести его из этого состояния!

21 апреля 2002 года

Майя Майданская… Неужели та самая?! Жена, а теперь вдова Валерия Майданского. Понятно, почему она ужаснулась при виде Лиды: ведь перед ней вдруг появилась сестра человека, который убил ее мужа. Причем, судя по слухам, вроде бы даже на ее глазах…

Стоп.

Не проходит.

Лида зажгла лампу на тумбочке, нашарила халат, валявшийся на коврике у постели (она всегда сбрасывала халат на пол, чтобы не брести в одной ночной рубашке к креслу, дрожа от холода, а сразу завернуться в мохнатую ткань, сохранив накопленное за ночь тепло), сунула ноги в тапочки и взяла с туалетного столика щетку. Ей всегда легче думалось, когда голова была в порядке. Как если бы упорядоченная прическа упорядочивала мысли. По той же причине она никогда не садилась к компьютеру в халате: только вполне умытая, одетая, с тщательно заплетенной и уложенной косой. Однако сейчас Лида не намеревалась браться за работу: все-таки половина третьего ночи. Ей надо было просто подумать. Потому что, пока до чего-нибудь не додумается, все равно не уснет.

Она согрела воды в джезве, опустила в чашку пакетик жасминового китайского чая (самого любимого) и села с ногами в кресло, завернувшись в плед.

Значит, так…

Где это она недавно читала, что всякое расследование непременно начинается с этой сакраментальной фразы? Кажется, в каком-то детективе? Ну что же, это правда!

Значит, так. Майя Майданская никак не могла признать в случайной посетительнице сестру убийцы своего мужа – просто потому, что никогда ее не видела. Ведь трагедия произошла, когда Лида была во Франции. На суде она не присутствовала. И тем не менее Майя ее знала, это несомненно.

Откуда? А это вопрос первый.

Вот напасть! Она думала, что посещение «Красной волчицы» даст ответ если не на все, то на очень многие вопросы. А вышло, что оно, наоборот, поставило еще больше новых!

Вопрос второй – он же главный. Тот, который в самое сердце поразил Лиду еще там, в ночном клубе «Красная волчица». Почему клуб так называется – понятно. Но почему Майя Майданская пела ту же песню, которую слушал перед смертью Сергей? Нет, не так. Почему Сергей слушал ту же песню, которую пела эта самая Майя? Это был ее голос, там, на пленке! Может быть, звучавший несколько в другой тональности, но явно ее, с этим непередаваемым тембром, с хрипотцой, которая тотчас сменялась резким повышением голоса, придавая ему такое обаяние и очарование, которого не дождешься от профессионально поставленных голосов. Майя и правда пела очень хорошо, а «Красная волчица» наверняка была ее хитом, ее визиткой.

Ну и что? Этого мало, чтобы Сергей выбрал именно эту песню для последнего пути …

Значит, дело не в песне. А в чем? Вернее, в ком? Не в Майе ли Майданской?

Может быть, Сережа был к ней неравнодушен? А что, это вполне объяснимо: Майя очень красива, и голос чарующий. Этакая сирена. Может быть, между ними даже что-то было? Ведь Лида совершенно ничего не знала о жизни брата все эти годы. Он не женился, но ведь какие-то встречи, какие-то романы у него должны были быть! Что, если он был влюблен в Майю и убил ее мужа из ревности?

Нет, вряд ли. На Сергея это не похоже. Не похоже! При всей своей порывистости и эмоциональности он был человеком разумным. Влюбившись, он бы сделал все, чтобы добиться этой женщины, но убивать ее мужа, как бы ни презирал, ни ненавидел его… К тому же, если Сергей даже и любил Майю, она-то, видимо, оставалась к нему равнодушной. Она ведь не бросила Валерия Майданского, каким бы подлым он ни был. Она жила с ним, а потом, вскоре после его смерти, нашла себе этого молодого хиппаря с пышными волосами. Сразу видно – любит его, счастлива с ним. Вон какие взгляды метала в его сторону. Нет, романтическая история с Сергеем что-то никак не вписывается в картину Майиной жизни.

И опять упираешься в то же самое! Почему Майя так испугалась при виде Лиды? Ответ может быть, конечно, самым простым: приняла ее за кого-то другого. От неожиданности растерялась – поэтому и отвиралась так бездарно: аллергия у нее, дескать, на полынный запах!

Предположить можно все, что угодно, потому что Лида вообще ничего не знает толком. Ни о Майе, ни о ее муже, ни о Сереже.

Бог ты мой… как же это так вышло, что жизнь единственного родного человека – брата! – стала для Лиды наглухо закрытой книгой? Кто в этом виноват?

Да никто, кроме нее. Она была по натуре своей одиночкой, лучше всего чувствовала себя в одиночестве, нисколько от него не страдала. Может быть, это эгоистично, но пока она не встретила людей, ради которых стоило бы надолго открывать ту шелковую, душистую коробочку, в которую была заключена ее душа, она быстро уставала от близкого общения, будь то сердечная дружба или романтические отношения. Но Сережа…

Даже не в нем дело. Вернее, не только в нем. Дело в его жизни и смерти. Дело в его изуродованном лице, изувеченном теле и погасшем голосе. Дело в его безропотности! Именно все это вместе прострелило шелковый кокон Лидиной души. Теперь она, если бы даже хотела, не смогла бы избавиться от ощущения, что жизнь дует в нее со всех сторон. Сквозит и сильно сквозит ветром боли. Она это чувствует всем телом, а не только душой. И самое малое, что она может сделать, стараясь вернуть хотя бы подобие прежнего комфорта, это попытаться узнать, что же на самом деле произошло между ее братом и Майданскими.

Осталось еще меньшее – сообразить, как это сделать. Лучше всего, конечно, добиться встречи с тем следователем, который вел дело Сергея. Но это практически нереально.

Попросить о свидании и разговоре Майю? Наивно думать, что она согласится. Кроме того, что доброго она может сказать об убийце мужа? Даже если и питала к Сергею раньше какие-то чувства, теперь их у нее явно не осталось.

Поговорить с людьми, которые в то время были рядом с Сергеем? С друзьями? Но Лида не знает его друзей… На похороны никто из них не пришел, хотя она дала объявление в газете. Были только соседи. Даже Виталий не пришел, хотя ему-то Лида нарочно позвонила – пересилила себя и позвонила. Правда, не застала, оставила сообщение на автоответчике. Виталий не отозвался и не появился. Может быть, просто не прочитал сообщение? Автоответчик забарахлил? Что ж, бывает…

А между прочим, Виталий мог что-то знать о случившемся. Но общаться с ним у Лиды нет сил. Только похороны Сергея могли заставить ее обратиться к этому подлецу. И просто воображения не хватает представить,что могло бы заставить Лиду еще раз обратиться к Виталию! Ну, нет, нет, не может быть такой причины. Надо искать какие-то другие пути к истине.

Поговорить с соседями? Но что им может быть известно? Все, что знали Костя, Женя и Клавдия Васильевна, они Лиде уже рассказали. И это были только общие слова: поздно вечером, возвращаясь из оперного театра, Сергей случайно встретился со своим давним неприятелем Майданским, который шел с женой. Тот начал задираться, Сергей ответил, ссора перешла в драку, Майданский был убит случайно. Это Лида и так знала. Никто из соседей не присутствовал на суде, им ничего в деталях не известно, к тому же процесс был закрытый. Газеты?.. В них что-то могло быть. Да, надо обязательно просмотреть газеты за 1999 год, начиная с мая месяца, когда произошло убийство. Странное, между прочим, совпадение. Май, Майя, Майданский… Сплошные созвучия! А в них есть какой-то смысл или нет?

Лиде всегда становилось немного легче, когда она принимала какое-то конкретное решение. Вот как сейчас: посмотреть газеты. Осталось дождаться утра, а теперь можно лечь и поспать – если не с чувством исполненного долга, то хотя бы найденного пути. Так оно, конечно, а вдруг зал периодики областной библиотеки по обыкновению будет закрыт? Снова кто-нибудь – пожарные, санэпидстанция, да мало ли кто еще! – обнаружит, что старинное здание бывшего монастыря, в котором примостился зал, категорически не подходит ни для хранения такого количества материалов, ни для нормальной работы людей. В принципе, это обычное состояние зала периодики – быть закрытым. Ну, наверное, подшивки местных газет не столь уж большой давности можно найти и в городской библиотеке…

Стоп. Зачем ждать до утра? Лиде все равно не спится – может быть, пошарить в Интернете? Вдруг там да найдется какая-нибудь информация?

Она прошла в другую комнату, включила компьютер и модем. Модем был старый и хиловатый, но сейчас, глухой ночью, когда линия не перегружена, даже он справился с задачей без напряга и довольно быстро загрузил стартовую страничку мегаэнциклопедии «Кирилл и Мефодий». Лида набрала в окошечке поиска слово «Майданский», поставила задачу поискать по всему Интернету и нажала на Enter. Вскоре возник ответ: «По запросу «Майданский» на мультипортале найдено 4 ресурса. Из них мегаэнциклопедия – 1, рефераты, доклады, курсовые – 2, новости – 1». Для начала Лида кликнула на мегаэнциклопедию и узнала, что раздел повествует о полхов-майданской росписи. Рефераты были посвящены росписи пасхальных яиц в Полхов-Майдане и Крутце. Новости сообщали, что в Полхов-Майдане продолжается развитие традиционного токарного ремесла.

Попытки обратиться в другие поисковые системы возвращали Лиду все в тот же Полхов-Майдан.

То есть общение с Интернетом пользы не принесло. Придется, значит, ждать утра и шарить по газетам… Только ведь информация в них будет самая что ни на есть поверхностная. И недостоверная… Ну, поскольку машины времени у нее нет и не имеется никакой возможности незаметно оказаться в зале суда в то время, когда там шел процесс над Сергеем, придется довольствоваться…

Стоп! А вот, кстати, насчет зала суда. Областного суда… В областном суде есть архив, где хранятся материалы всех судебных заседаний. Дело за малым: проникнуть в этот архив и получить доступ к делу.

Шансы равны нулю.

Нет. Нет, не нулю, потому что у Лиды есть хорошая знакомая – местная детективная знаменитость по имени Алена Дмитриева, которая вроде бы в архиве облсуда практически свой человек, потому что щедро черпает там сюжеты для своих романов. Лида познакомилась с ней еще три года назад – как ни странно, отнюдь не в родимом городе, а в Париже, в Галери Лафайет. Подробно рассказывая веселой русской покупательнице о свойствах крема Face sculptor фирмы Helena Rubinstein, Лида спросила, откуда та приехала. Оказалось, из Нижнего! Немножко поболтали, нашли общих знакомых. А через месяц, когда Лида возвращалась домой, молодые женщины встретились в аэропорту Шарль де Голль на регистрации билетов. Сели рядом в самолете и проговорили все три с половиной часа полета до Москвы. Лида тогда была не в себе из-за внезапности случившегося с Сергеем и смерти тетки и не могла удержаться от откровенности. Выложила Алене все: и о том, как и за что бросила Виталия (без подробностей, конечно, просто сказала, что он подло подставил их общего друга), и о том, что брат встал на сторону мужа, хотя не знал сути дела, а у Лиды не хватило сил предать благоверного; рассказала о том, что прежняя боль утихла, а теперь всколыхнулась с новой силой: почему она должна бросить налаженный уклад жизни и заниматься проблемами Сергея?

Алена выслушала и просто ответила, что Лида всегда может вернуться в Париж – виза-то действительна до конца года. В принципе, можно улететь сразу, обратным рейсом. Взять билет в Шереметьево – и… Но, может быть, стоит хотя бы попытаться облегчить Сергею тяжесть его мучений? Просто так, для очистки химеры, именуемой совестью? Потому что, в конце концов, именно ему сейчас хуже всех и тяжелее всех.

Тогда, в самолете, Лиде показалось, что Алена чрезмерно просто воспринимает ситуацию. Привыкла общаться с выдуманными страданиями – вот и разводит чужую беду руками с легкостью необыкновенной! Только сейчас она поняла, что случайная знакомая была совершенно права.

У них с Аленой по-прежнему были хорошие отношения, однако в большую дружбу это не переросло: обе были слишком заняты своими делами, своими проблемами, к тому же между женщинами редко бывают совсем уж хорошие отношения, без доли соперничества. Как сказал какой-то классик – дружба двух красавиц редко бывает безоблачна… И все-таки Лида знала, что если Алена будет в силах ей помочь, то сделает это.

Поэтому она выключила компьютер и снова легла, уговаривая себя уснуть. Уговорила только часам к шести, поэтому еле продрала глаза в восемь. Может, кому-то и было в эту пору звонить еще рано, но только не писательнице Дмитриевой, которая во всех своих интервью заявляла, что встает в шесть, самое позднее – в семь утра, потому что, кто рано встает, тому бог дает. И в самом деле – трубку сняли после первого же звонка, а голос ранней пташки был свеж, звонок и бодр.

– Поступим так, – сказала Алена, услышав Лидину просьбу. – Я сегодня же зайду в архив и спрошу Кларочку, в смысле, Клару Федоровну, завканцелярией, что тут можно сделать. Я так понимаю, тебе это надо вчера?

– Хотелось бы даже позавчера, – улыбнулась Лида, восхищаясь тем, как мгновенно все просекла Алена. Вообще ей нравились люди, которые сразу улавливали суть дела и не разводили вокруг разговоры, а искали решение проблемы. Сама она, как ей казалось, была скорее склонна усложнять задачи и видеть неразрешимые проблемы там, где их вовсе не было. Но стоило только ей пойти по какому-то пути, как свернуть ее оттуда было немыслимо.