Текст книги "Черная жемчужина"

– А вы не танцуете? – спросила как бы всего лишь для поддержания разговора Алена, невольно зацикливаясь на мысли, скольких же подружек переводил к себе этот Слава, если его приятель успел выучиться бальным танцам в совершенстве. Весело ребята жили, а впрочем, это не ее дело.

– Ну, вообще-то да, – осторожно покосился на нее Вячеслав. – Но не бальные танцы.

– А что?

– Да то же, что и вы, – усмехнулся он. – Аргентинское танго.

– Что?! – Ну наконец-то она узнала, что означает известное выражение дедушки Крылова: «От радости в зобу дыханье сперло». Кое-как прокашлялась. – Аргентинское танго?! Но откуда вы знаете, что я…

– У вас из сумки наполовину высовывается шелковый такой черный фирменный мешочек с надписью «Neotango», – с интонацией Шерлока Холмса, который произносит свое знаменитое: «Элементарно, Ватсон!», сказал Вячеслав. – Я таких сумочек в студии навидался… ну и сразу понял, что имею дело с близким, можно сказать, человеком.

– С братом, так сказать, по разуму, – засмеялась Алена. – Или, вернее, с сестрой!

– Ну, надеюсь, не с сестрой, – проворчал Вячеслав.

– Слушайте, я прямо поверить не могу, – тараторила радостная Алена. – Надо же так… в нижегородском трамвае тангеро встретить, фантастика! Жаль, что вы вчера не попались мне на узкой дорожке – я бы вас на нашу милонгу пригласила. У нас ведь не как в Москве – каждый день милонги, у нас раза два в месяц… это событие!

– Вчера не вышло бы, – с искренним огорчением сказал Вячеслав. – Я вчера еще в Москве был, только сегодня приехал. А сегодня, я так понимаю, милонги нету?

– Да что вы, – махнула рукой Алена, – конечно, нет. Уроки у нас были, да, я вот с них и ехала, а милонги…

– Ну где-то же есть тут поблизости место, где мы могли бы потанцевать? – с надеждой спросил Вячеслав. – У меня обратный поезд без пяти полночь, времени полным-полно… Правда, я не брал в Нижний свои танцевальные башмаки, но ладно, как-нибудь обойдемся без энроске. Главное, чтобы у партнерши были такие туфли… Алена, пожалуйста, пойдемте потанцуем! У меня с собой чудный диск. Ну я вас умоляю!

– Да не надо меня умолять, – сказала Алена, – я сама до смерти рада. А то сегодня на уроке больше стояла, чем танцевала, у нас партнеров не хватает.

– А вы… э-э… извините, начинающая? – осторожно поинтересовался Вячеслав.

– Вообще-то, я три года занимаюсь, – сухо ответила Алена.

Начинающая! Тоже мне, сказанул!

– Да вы что? – недоверчиво пробормотал Вячеслав. – Так вы, как у нас принято говорить, продвинутая?! И у вас в группе партнеров не хватает?! Да вы бы знали, что в Москве творится! Там в продвинутых группах не хватает партнерш! Приходят, представьте себе, взрослые дядьки – и танцуют друг с другом, то один за партнершу, то другой.

– Моего воображения на это не хватает, – завистливо вздохнула Алена. – С другой стороны, партнер должен знать партию партнерши.

– Должен, – согласился Вячеслав. – Я знаете, какие очос могу накручивать? Ого! Слушайте, а мы где будем танцевать?

– Вон там, – Алена махнула рукой наискосок, где виднелись окна «Горожанина». Это просторное кафе открылось совсем недавно, однако «Атанго» уже провело там несколько милонг. И вчера тоже танцевали бы там, да вот беда – банкет помешал. – Там, правда, не паркет, а кафель, но вполне скользко, даже местами чересчур. Ну, сами увидите.

Они постояли перед низкими окнами – кафе располагалась в подвале «Нижполиграфа», старой типографии, – полюбовались просторным, практически пустым залом и вошли.

Знакомый Алене охранник допустил улыбку на свое профессионально-угрюмое лицо. Дежурный администратор – толстенький добродушный молодой человек – помахал ей рукой и согласился поставить диск с аргентинским танго. Девушки из бара мигом выставили на стол заказанные Вячеславом бокалы с вином: он пил красное, Алена белое. Впрочем, бокалы стояли практически нетронутые: Вячеслав оказался просто фанатичным танцором, и, благо посетителей было раз-два и обчелся и им было совершенно все равно, под какую музыку сидеть и есть, никто не мешал сладким звукам танго царствовать в зале.

«Сладкие звуки танго» – это, конечно, штамп, но, как и всякий штамп, точен до неприличия. Впрочем, слово dulce, которое так часто сочетают со словом tango, означает также и «сладостный», что более верно. Одного из лучших аранжировщиков и исполнителей танго, Карлоса Ди Сарли, прозвали в Аргентине dulce Di Sarli именно за то, что мелодиями танго в его исполнении наслушаться просто невозможно.

Вячеслав вел так хорошо… может быть, он знал и не беспредельное количество фигур, но зато танцевал прекрасно. Давно Алена не чувствовала себя такой счастливой. И как всегда бывает в танго с человеком, который приятен и даже, можно сказать, нравится, их с каждым новым движением словно бы опутывали незримые нити взаимопонимания и притяжения – все более чувственного притяжения друг к другу.

И они даже обрадовались, когда свет в зале вдруг погас… Алена ощутила теплые губы на своей шее, они скользнули по щеке, к ее губам… но свет тотчас вспыхнул вновь, и толстенький администратор чуточку смущенно заявил, что уже без пяти одиннадцать, стало быть, через пять минут кафе закрывается.

– Слушайте, – возмущенно сказал Вячеслав, – но мы же только что пришли!

– Вообще-то, вы пришли в половине девятого, – вежливо возразил администратор. – Мы ваш диск раза три заново включали. Вино будете допивать?

– Эх… два с половиной часа?! – изумился Вячеслав. – Слушайте, я… я вообще обо всем на свете забыл! У меня же поезд меньше чем через час.

– Давайте скорей собираться! – всполошилась Алена, скрывая под суетой смущение и искреннее огорчение.

Все-таки жаль, что это происходит не в кино и не в романе! В кино или в романе (пусть даже в детективном… ведь бывают же и любовные детективы, верно?) герой непременно сказал бы прекрасной даме, что вдруг вспомнил – на самом деле он уезжает вовсе завтра, он перепутал. Ну и… далее события развиваются согласно извращенной фантазии автора. И чем она извращенней, тем лучше для героев…

– У меня завтра с утра конференция начинается, – с явным огорчением в голосе сказал Вячеслав. – И первый доклад – сразу после торжественной части.

Алена даже как-то не сильно удивилась, что он догадался о ее мыслях. И совершенно не смутилась этому. Танго… ну, это такая вещь… такое событие, такое явление природы, что между партнерами вообще все возможно, даже чтение мыслей. В конце концов, чтобы верно понимать друг друга в танце, они именно что мысли читают!

– А вы по профессии кто? – спросила Алена, быстро переобуваясь. Вячеслав стоял перед ней и даже не пытался скрыть, что его глаза просто-таки прилипли к вырезу ее блузки.

– Я специалист по редким аномалиям зрения, – сказал он и наконец-то отвел глаза. – Можно сказать, офтальмолог.

– Батюшки! – Алена застегнула сапог и вскочила, изумленно глядя на нового знакомого. – Вы на врача не похожи. Я думала, вы, как принято выражаться, человек творческой профессии. Ну, художник, например.

– Это почему? – усмехнулся Вячеслав. – Неужели от меня масляной краской пахнет? Какой-нибудь охрой? Бриллиантовой зеленью? Сажей газовой?

– Да нет, и лекарствами тоже не пахнет. Просто в моем сознании… – Она проворно просунула руки в рукава поданной ей Вячеславом крутки и ощутила, как его ладони на миг задержались на ее плечах. Отстраниться было невероятно трудно… – Просто в моем представлении… в моем сознании… – Бог ты мой, да что ж там творится, в ее сознании или представлении, она что-то совершенно голову потеряла! – Ну, короче, человек, танцующий аргентинское танго…

– Понятно. Он должен быть не физиком, а лириком, да? На самом деле вы отчасти правы, представьте себе, я приезжал в Нижний по делам, которые связаны именно с художественным творчеством. Спасибо за приют, – это охраннику. – Вы меня проводите? – это Алене.

Она посмотрела задумчиво. Ей хотелось, очень хотелось… Но все это уже было в ее жизни, и не раз, – провожать мужчину на поезд, который увезет его в Москву. Стоять на перроне, ощущая тоску и потерю, ощущая безвозвратность и одиночество…

Нет, хватит с нее. Вечер был прекрасен – пусть он прекрасно закончится, быстро и без напряга.

– Нет, уже поздно, – покачала она головой. – С вокзала потом не уедешь. Городской транспорт практически не ходит, а тамошние таксисты – народ вовсе дикий, я их не люблю. О, смотрите, 34-я маршрутка, вот повезло вам! Садитесь, через двадцать минут будете на вокзале.

Она замахала рукой, и маршрутка приостановилась.

Вячеслав растерянно смотрел то на Алену, то на распахнутую дверь. Потом вдруг сгреб Алену в охапку, поцеловал что было силы в губы… так крепко, что у нее дух захватило, так быстро, что она даже ответить не успела, – и вскочил в маршрутку.

Дверцы захлопнулись.

Он уехал.

Бесследно исчез из ее жизни. Они даже телефонами не обменялись.

Ну и ладно! Ну и пусть.

Судьба такой, как говорится.

И все же душа ее была растревожена. Ощущение печали и заброшенности, да и позднее время помешали прилету вдохновения. Алена даже компьютер включать не стала, съела банан – фрукт радости ей сейчас точно не повредит! – приняла душ и легла в постель. Свернулась калачиком, изо всех сил стараясь не думать и не вспоминать, но это было трудно, очень трудно. Бог ты мой, до чего же все-таки женщины податливы на нежность, даже на отдаленный намек… но уж Алене-то, которая сердце столько раз обжигала, надо быть поосторожней, а она все так же готова лететь на огонек, будто глупая бабочка!

Лежавший рядом на тумбочке телефон курлыкнул, извещая, что пришло сообщение. Ну разумеется, наша героиня, страдающая ба-альшим переизбытком воображения, решила, что оно пришло от Вячеслава. Ну вдруг он каким-то непостижимым образом узнал ее номер! Каким именно?.. Ну вот представить это ее воображения как раз не хватило.

Взяла телефон – да так и ахнула, увидев сакраментальную надпись «Тр Алекс». Да ведь это Дракончег (Дракон по гороскопу), ее постоянный кавалер (именно это и означает сокращение «тр»… ну, понятно?)… один из трех более или менее постоянных, но, несомненно, наиболее милый сердцу. Помнится, Алена ему даже говорила когда-то: «Если бы я могла влюбиться, я влюбилась бы только в тебя!» Конечно, это было непедагогично… конечно, Дракончег избыточно много возомнил о себе, и пришлось даже с ним на некоторое время расстаться, однако после жутких приключений, пережитых Аленой прошлым летом,[11]11
  Об этом можно прочитать в романе Елены Арсеньевой «Проклятье Гиацинтов».


[Закрыть] они помирились и, как принято выражаться, жили душа в душу. Однако месяц назад Дракончег укатил в отпуск – сначала в Турцию с семьей, потом к родителям на Урал, – и его легкомысленная подруга потихонечку стала о нем забывать. И вот вдруг… нечаянная радость, воистину!

Алена открыла сообщение.

«Приветик, сладкая! Как жизнь? Я приехал из отпуска! Когда увидимся?» И все это было снабжено множеством смайликов, которые были очень любимы Дракончегом.

От обращения «сладкая» наша утонченная героиня, было дело, на стенку от злости лезла, но потом привыкла, даже начала находить в нем некую приятность. Опять же выручало чувство юмора: наверняка общительный Дракончег называл так всех своих приятельниц, а может, даже и жену, чтобы в имени не ошибиться.

«Привет, Дракончег! Очень рада! А когда ты сможешь?» – написала Алена и с улыбкой подумала, что уснуть так быстро, как хотелось бы, не удастся, пожалуй. Дракончег любил приезжать ночью… Как уж он объяснял дома свое отсутствие в такую пору (на мойку поехал, с друзьями сидит в «Бизоне» или в баню пошел), нашу героиню волновало мало.

«Пока не знаю, завтра первый день на работе, сама понимаешь, вряд ли вырвусь», – пришел ответ.

Алена разочарованно вздохнула. Ну во-о-от… и этот срывается с крючка.

«Ну, как хочешь», – сухо написала она, и получила послание о том, что он хочет, хочет просто ужасно, а также было подробно написано, как, где и сколько раз.

Алена усмехнулась. Она не слишком-то любила этот «секс через эсэмэски», но Дракончег заводился от этой переписки невероятно, сколько раз их встречам предшествовал такой обмен краткими непристойными посланиями, после которых молодой любовник являлся к Алене просто в припадке сексуального бешенства.

Нашей героиней овладело мстительное настроение. Она ответила так, что процитировать это послание публично просто неудобно… в ответ пришла еще пущая непристойность… и посыпалось такое, от чего у авторов порнографических романов просто волосы дыбом встали бы. И все остальное тоже… Наконец Алена поняла, что если она сейчас напишет: «Приезжай немедленно!», Дракончег примчится даже из супружеской постели. Описание того, что с ним происходит в данный исторический момент времени, заставило бы любую женщину немедленно раздеться. Однако не такова была наша героиня! Она ничуть не намерена была отравлять жизнь Дракончеговой ни в чем не повинной супруге. Довольно на нынешнюю ночь одной покинутой женщины!

«Ну что ж, тогда спокойной ночи, – пожелала она с утонченным коварством. – Поздно уже. Спишемся завтра и договоримся, когда увидимся. ОК?»

Ответ не содержал в себе ни единого смайлика:

«М-да… ОК»

Злорадно усмехнувшись, Алена отложила телефон и погасила свет, представив, как сейчас ерзает Дракончег, не зная, куда девать себя и свои желания. А с другой стороны, почему не знает? Жена-то всегда под боком. Вот богов благодарит небось сейчас, потрясенная невиданной страстью, которая вдруг вспыхнула в супруге… Но боги тут ни при чем, на самом-то деле, ну, разве что только те, которые создали Алену Дмитриеву, Елену Ярушкину тоже, такой неразумной, нерассудительной, нерасчетливой, такой взбалмошной, такой страстной, глупой, пылкой… эх, а во всем виноват Вячеслав, который растревожил душу! Но, если рассудить, при чем тут Вячеслав? Если бы он не был тангеро, то уж никак не произвел бы такого глубокого впечатления на эту самую душу. Выходит, во всем виновато аргентинское танго?!

Пораженная этим судьбоносным открытием, Алена внезапно уснула и, не видя во сне на сей раз никаких синих груш, спала так крепко, что телефонный звонок, прозвучавший в половине десятого утра, еле-еле смог ее разбудить.

Из воспоминаний Тони Шаманиной (если бы они были написаны, эти воспоминания…)

А если вспомнить про Дома коммуны, то ничего толкового из них не вышло. Мама была права, людям кучей жить не хотелось. То есть сначала-то еще ничего, совместная жизнь казалась новой и интересной, жильцы проводили субботники по озеленению дворов, устанавливали дежурства на кухнях, в столовых, библиотеках-читальнях и детских комнатах. Было введено коллективное самоуправление, и все подчинялись решениям общих собраний. А потом… Столовую продуктами снабжали нерегулярно, ну, ее взяли да закрыли и сделали там контору, а в комнатах поставили примусы и керосинки. Семьи разрастались, места не хватало, подсобных помещений не было, начали стеклить балконы и превращать их в веранды, потом заселили детские комнаты, красные уголки и библиотеки-читальни… а кончилось тем, что Дома коммуны превратились в самые обыкновенные коммуналки, где также ссорились из-за очереди в ванную или туалет, где у каждого был свой звонок на двери, где воровали друг у дружки электролампочки: до того доходило, что в туалет со своей лампочкой ходили, – где завидовали друг дружке и писали доносы на соседей в жилтоварищество, в милицию, а то и куда похуже.

А мой отец теперь работал на строительстве Дома связи на площади Первого мая. И дома только об этом строительстве говорил – и с мамой, и с соседом нашим, Ильей Петровичем Вахрушиным, который на той же стройке был десятником. Проект прислали из Москвы, но это только называлось – проект. Он был сделан в эскизах, никакой проектно-сметной документации не существовало. В Горьком просто не было контор, которые разработкой такой документации занимались бы, имелось только бюро по архитектурно-художественному оформлению Горького при горисполкоме, а потому все делалось, как говорил папа, наобум Лазаря. Это было его любимое выражение, то есть не любимое, конечно, потому что он говорил так со зла, но вот выходило, что злился он часто, а оттого «наобум Лазаря» звучало каждый день, а порой и несколько раз в день. Между прочим, я никогда не могла понять, что эти слова значат. То есть я понимала – кое-как, так себе, очень плохо, – но от чего произошло выражение, так никогда и не узнала. Потом, спустя много лет, встретился мне один человек, который его очень странно и в то же время понятно объяснил, но об этом расскажу позже… Наша соседка Ленка Вахрушина говорила, что папа не может избавиться от косных, старорежимных взглядов, и это выражается даже в его словах: наш, советский человек сказал бы не «наобум Лазаря», а халатно, спустя рукава, наплевательски относясь к процессу созидания социализма… Ленка такие газетные выражения обожала. Она вообще думала, что они появились на свет после революции. Наконец я ей показала словарь Даля, где были эти самые «спустя рукава», а потом отыскала в папиной библиотеке повесть Мамина-Сибиряка «Около господ», где он пишет, что не выносит этой русской халатности. Ленка аж заплакала от злости, что эти слова «нашего, нового времени» вовсе не наши, а «старорежимные», как она говорила. Она очень странная была, Ленка. Хотя я вспоминала себя в ее 12–13 лет, я тоже дурочка была ужасная, помню, что мамины кружевные воротнички осуждала. Но когда мне исполнилось 15–16, эти воротнички я уже с удовольствием носила. Да и вообще, все эти взгляды военного коммунизма в середине 30-х годов уже казались смешными, люди старались одеваться и аккуратно, и нарядно, по мере сил, конечно, ну а поскольку отец, как один из ведущих инженеров города, зарабатывал неплохо, к тому же ему давали талоны на одежду и обувь из закрытых распределителей, то мы с мамой тоже были одеты очень хорошо. Получ– ше наших соседей. Но мама не разрешала покупать особенно нарядные вещи, не позволяла мне в школу ходить в туфлях на каблучке, хотя у меня аж две пары таких туфель было, одни можно было в школу таскать, другие для праздников поберечь. И мы никогда не ездили на папином служебном автомобиле, хотя иногда ужасно хотелось прокатиться куда-нибудь за город. Но мама говорила, что не надо в людях зависть пробуждать, зависть – это пособник самых тяжелых преступлений, и даже если посмотреть на причину первого убийства в роду человеческом – убийства Каином своего брата Авеля, – то выйдет, что он брата из зависти убил. Я была тогда тоже глупа, может, даже глупее Ленки Вахрушиной, и не понимала, о чем мама говорит, а про религиозное мне слушать было неинтересно.

Ну так вот, о стройке Дома связи, о той самой стройке, которая нашу семью погубила.

Папа говорил, творилось на ней просто безобразие. Неразбериха, не раз приходилось переделывать то, что уже построено, что уже в камне. То происходили многодневные простои из-за отсутствия материалов, то начиналась штурмовщина – даешь! Все это снижало качество работы. А сколько прошло реорганизаций и кадровых перестановок! Менялись начальники и прорабы, а счет десятникам и правда шел на десятки. Помню, один раз Илья Петрович Вахрушин, ну, сосед наш, пришел к нам вечером и стал папу умолять, чтобы не увольняли какого-то его свояка из десятников. А папа сказал, что этому десятнику место в тюрьме за качество его работы и лучше бы Илья Петрович следил за тем, как на его участке дела идут, потому что там тоже начались безобразия, он тоже очень просто может со стройки вылететь. Илья Петрович очень огорчился, а Ленка объявила мне бойкот. Мирка же, их сын (его звали Мирев – Мировая Революция, значит), налил керосину в нашу кастрюлю с борщом на кухне. Конечно, мама это сразу заметила, никто этого борща не ел, но Илья Петрович Мирку так выпорол, что мама его просила остановиться, даже плакала. Илья Петрович был такой тихий, но как находило на него, он все сокрушить мог, уничтожить, убить мог… Вот один раз и сокрушил, и уничтожил, и убил… моего отца. И всех нас.

Но я об этом лучше потом расскажу.

Помню одну докладную, которую папа писал – по своим наблюдениям – для нового начальника строительства, кажется, тогда как раз назначили Шихова, они потом с папой по одному делу проходили… он писал: «В бараках для жилья рабочих грязь и мусор. Площадка стройки Дома связи до сих пор не приведена в порядок. Хозрасчетные бригады, соцсоревнование и ударничество развернуты слабо.

Подсобные работы: лесопильные, бетонные и столярные – ведутся кое-как. Хозрасчетные бригады, соцсоревнование и ударничество развернуты слабо… Подсобные работы: лесопильные, бетонные и столярные вообще до сих пор не развернуты и строймеханизмы на стройке используются в недостаточной степени. Вербовка рабочей силы не обеспечена. ИТР на стройке не привлечены к активной работе, и отношения между ИТР и начальниками работ обостренные».

Но самое главное в той докладной было, что папа предложил заменить свайный фундамент бессвайным. Ему за это премию дали – двухмесячный оклад содержания, 1300 рублей. Правда, многое переделывать пришлось из уже сделанного, и потом, когда папу забрали, ему эту переделку фундамента пришили как вредительский акт. Он также жаловался Шихову на то, что до сих пор неизвестно, как Дом связи выглядеть будет, что московский проект вообще не отражает назначения здания как Дома связи. Я из этой докладной еще немного помню… кстати, странно, наверное, это, что я наизусть какие-то папины рабочие документы знаю? Но штука в том, что черновик этой докладной случайно попал в мой учебник по истории. И долгое время это у меня оставалось чуть ли не единственной памятью о папе. Картины же его все выбросили, а частью они у новых жильцов висели, которые в наши комнаты въехали, ну и, конечно, у Вахрушиных кое-что сохранилось, они многое из наших вещей прибрали к рукам, только это не принесло им счастья.

Папа еще писал насчет проекта: «Он производит в целом гнетущее впечатление своей тяжестью и яркой плакатностью, что в корне противоречит обычно принятой монументальности данного сооружения. В частности. Следует отметить следующие отрицательные моменты архитектурного оформления:

1. Помесь конструктивизма и эклектизма, что особенно подчеркивается вертикальным членением желтого цвета и поверх его горизонтальным членением серого цвета.

2. Низ в частях очень легок, хотя и предполагается из гранита…»

На этом листок кончался, а второй исчез, может быть, папа его выбросил. Но этот, оставшийся, я заучила на память, как стихи когда-то заучивала, особенно мне дороги были эти слова про цвет желтый и серый, потому что мы вместе смотрели на фасад и насчет цвета спорили… Я листочек этот с собой взяла даже на фронт, когда нас уже после курсов медсестер по военным госпиталям отправляли, но он, конечно, пропал, когда меня ранили… но многое все же в памяти осталось…

А про стихи я не зря написала, еще я знаете что помню? Именно что стихи про Дом связи. Тогда выходила многотиражка «Горьковский связист», в ней, например, были опубликованы в свое время «Шесть лозунгов товарища Сталина», которые все связисты и работники строительства наизусть учили и на партсобраниях и комсомольских собраниях прорабатывали как руководство к действию. И однажды к Первомаю там такое стихотворение напечатали:

 
Весеннее солнце, сверкая,
Огнем золотит небеса.
На площади 1 Мая
Дом связи оделся в леса.
 
 
Недолог конец ожиданью,
Работа закончится в срок,
В огромное светлое зданье
Пойдет вереницей народ.
 
 
Не станет ни давки, ни грязи,
Как раньше на почте былой,
Удобства по всем видам связи
Найдутся везде под рукой.
 
 
Новейшие изобретенья
Поставлены будут у нас,
В обширных его помещеньях
К услугам трудящихся масс.
 

А это стихотворение я запомнила потому, что оно вышло, когда мы в оперный театр на «Искателей жемчуга» ходили и я артисту Порошину написала записку, что его люблю… а ночью арестовали папу.

* * *

Алена, может, только раз или два в жизни засыпала до десяти часов и всегда чувствовала себя изрядно очумелой, с трудом приходила в себя и соображала не без усилий. Однако напористый голос, прозвучавший в ответ на ее хриплое «алло», узнала мгновенно и сразу почувствовала себя так, словно на нее опрокинули ведро ледяной воды. Нет, не ведро, а ушат, как писали в старину! Все-таки он побольше ведра, и очень может статься, вода в нем дольше оставалась холодной. Впрочем, Алена не стала бы за это ручаться, однако почему-то слово «ушат» у нее проассоциировалось с Ушастым из интернет-салона. Вообще для краткости его можно и так называть…

Вслед за этим она выкинула из головы всякую утреннюю дребедень, откашлялась и отчеканила:

– Доброе утро, Лев Иваныч.

– Ага, – хмуро констатировал Муравьев. – Узнали, значит. Или у вас телефон с определителем?

– Нету у меня никакого определителя, сломался, – вздохнула Алена. – Но разве ж я могу вас не узнать?

– Да вы все можете, – проворчал Муравьев. То ли у него в самом деле так клинически портилось настроение, когда он разговаривал с писательницей Дмитриевой, или просто манерами хорошими не страдал, но, конечно, не находись на другом конце провода начальник следственного отдела городского УВД и не являйся он в некоторой степени знаковой фигурой в жизни вышеназванной писательницы, эта капризная дама давно уже бросила бы трубку.

– Ну, что я опять натворила?

– Вот я и звоню, чтобы узнать, что за непотребная история у вас там произошла с автомобильными номерами?

Несколько мгновений Алена обалдело молчала. Впрочем, возможно, этих мгновений было не несколько, а даже много, потому что Муравьеву явно надоело ждать и он с оттенком угрозы в голосе поторопил:

– Итак? Время мне, знаете ли, дорого!

– Погодите, я как… а почему… – начала заикаться Алена, не зная, как на все это реагировать, потом решила обидеться: – Почему вы думаете, что это непотребная история?!

– А какая же еще? – с отвращением проговорил Муравьев. – В другой вы просто не можете быть замешаны, таково уж свойство вашей натуры!

Вообще, все это напоминало похмельный кошмар, но если учесть, что вчера у Алены ничего такого во рту не было, кроме нескольких капель белого полусухого вина, наспех выпитых в «Горожанине» и совсем скоро выветрившихся в процессе неистового тангования, то это был, конечно, не похмельный кошмар.

– Лев Иваныч, да что случилось-то? – взмолилась она. – Ну что вы мне с утра пораньше мозги компостируете?

– Пораньше? – возмутился Муравьев. – Ничего себе! Поздно встаете, барышня. У нас уже и планерка закончилась, там-то я и узнал про ваши новости.

– Мои?!

– В том числе, – вздохнул Муравьев. – Короче, ситуация такого рода. Вчера в одиннадцатом часу вечера было произведено нападение на одну женщину.

– Это не я, – поспешно сказала Алена. – У меня есть алиби, человек пять точно смогут его подтвердить!

Тут же она подумала, что Вячеслава, пожалуй, включать в их число не стоит, но четверо – это тоже неплохо: администратор, охранник, девушка из бара и официантка. Железное алиби!

– Все бы вам шутки шутить, – вздохнул Муравьев. – А дело серьезное. Явно было покушение на убийство. Судя по показаниям свидетеля, трое выскочили из автомобиля и начали на женщину наступать, выкрикивая какие-то оскорбления. Свидетель не видел толком, то ли они ее толкнули, то ли она сама упала, отступая, но сейчас она в больнице с тяжелой черепно-мозговой травмой. Пока без сознания, никаких показаний дать не может, положение довольно тяжелое.

– А свидетель этот, извините, он что, за покушением на женщину из кустов наблюдал? Или из окошка? – невинным тоном поинтересовалась Алена, откидываясь на подушку и устраиваясь поудобней с телефонной трубкой в руках.

– Ваше ехидство здесь ни к чему, – сухо ответил Муравьев. – Свидетель – мальчишка совсем, ему лет восемнадцать… Да, точно, восемнадцать, – уточнил он, словно посмотрел в какие-то бумаги, лежавшие перед ним на столе. – И парень сначала не сообразил, что там происходит, а когда понял и побежал, крича: «Уйдите, сейчас вызову милицию, у меня тревожная кнопка в телефоне!», было уже поздно. Как раз в это время женщина упала, а те трое быстро сели в свой автомобиль и смотались. Нападающих он толком не разглядел и марку машины назвать не может: он такой, знаете… ботаник, в компьютерах, может, и разбирается, но в автомобилях – ни бум-бум, – зато он увидел номер автомобиля.

– Погодите, – озадаченно перебила Алена. – Вы же сказали, дело было в одиннадцатом часу, вечером. Как же он ухитрился… – И тут же она вспомнила, как вчера сама ухитрилась увидеть номер машины тех подонков. Ее просто высветили фары ближайшего автомобиля. Наверное, и здесь было так же.

И немедленно мелькнула мысль о странном совпадении. Женщина, трое напали на нее…

«А какой номер был у этой машины?» – хотела было спросить Алена, однако Лев Иваныч ее перебил:

– Как ухитрился номер увидеть? Ну, случай просто уникальный. Этот молодой человек – никталоп.

– Кто? – не веря своим ушам, повторила Алена. – Никталоп?! Как Жак Паганель, что ли?!

– Да, знаете, я тоже вспомнил Жака Паганеля, когда узнал о показаниях этого парня, – усмехнулся Муравьев. – Оказывается, люди с такими аномалиями зрения не только в фантастических романах бывают.

«Я специалист по редким аномалиям зрения», – словно бы вновь услышала Алена голос Вячеслава и, взглянув на часы, подумала, что он, конечно, уже приехал в Москву, а может быть, даже уже и оказался на своей конференции. И тихонько вздохнула, вспомнив вечер, и танго, и его губы, безрассудно скользнувшие по ее шее.

– Конечно, наши люди его немедленно проверили, он и впрямь видит в темноте. И умудрился разглядеть номер, хотя он был очень странный: на темном фоне белые буквы и цифры.

У Алены странно дрогнуло сердце.

– Сначала оперативники решили, что он перепутал цифры, однако парнишка настаивал, клялся и божился, ну, что номер именно этот, вот его и передали в работу. И тут компьютер, который фиксирует все звонки от населения и выдает информацию по ним, сообщил, что этот номер уже был назван вчерашним вечером – то есть уже позавчерашним, если вести отсчет от сегодняшнего дня. Оказывается, он был назван некоей гражданкой Ярушкиной, которая позвонила с такого-то телефона.

– Ага, – усмехнулась Алена. – А дежурная меня в злостные шутницы записала!

– Ну она же не знала, с кем имеет дело, – проворчал Муравьев.

– Конечно, не знала. Я очень хотела упомянуть о нашем знакомстве, но не стала.

– А зря! – рявкнул Лев Иваныч. – Когда не надо, вы этим знакомством всем подряд в нос тычете, а когда надо, умалчиваете о нем. Если бы эту машину сразу начали искать, на Олю Васнецову не напали бы и она не находилась бы сейчас между жизнью и смертью!