Текст книги "Картина ожидания"

Елена Арсеньева (Грушко)
Картина ожидания
Фантастический рассказ

© Арсеньева Е., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

* * *

Сам по себе человек ничто, и все дело только в том, что он умеет любить.

Айрис Мердок

– И это все?! – Инспектор уголовного розыска Ерохин закрыл папку и утомленно помассировал веки. – Негусто!

Шаров прикусил губу. Он был новичком в милиции и частицу «не» в оценке своей работы воспринимал как суровое обвинение.

– Может быть, вы сами поговорите с людьми? – нерешительно предложил он. – Вдруг с вами будут откровеннее?

– Хочешь сказать, с тобой скрытничают? – Ерохин прищурился. – Это худо, если участковый не может найти пути к душам людей!

«При чем тут души? – с тоской подумал Шаров. – Мне бы до их глаз добраться. Неужто никто ничего не видел? Ведь не собака пропала, не автомобиль, как в кино, а…»

– Слушай, Шаров, – вдруг доверительно шепнул Ерохин, – я в этом районе нечасто бывал, как-то неважно все это представляю. Ты мне расскажи толком, что там было-то… ну, в этом месте… И вообще, почему ты опись похищенного не составил? Это надо знать, это азы нашей профессии!

– Опись? – Шаров переворошил папку. – Опись была. А, вот она, к другому листку прицепилась. – И, словно извиняясь, пробормотал: – Странно, до чего люди невнимательны. Они все время это перед глазами имели, а начал расспрашивать, что же конкретно пропало, так кто в лес, кто по дрова…

Ерохин взял листок, и лицо его сразу стало тоскливым.

– «Две сопки: одна крутая, горбатая, другая с мягкой покатостью переходит в низкий берег, густо поросший смешанным лесом (лиственница, дуб, береза, липа, бересклет и другие виды кустарниковых), – читал инспектор безжизненным голосом. – Этот берег, плавно изгибаясь, вновь переходит в сопку, также поросшую лесом. Между второй и третьей сопками видна река Обимур. Поскольку уровень воды в реке высокий, левого берега не видно, он затоплен до самых дальних сопок. Над рекой было небо, в воде отражались облака…» Это не опись похищенного, а… а не знаю что! Сопка с мягкой покатостью переходит! – зло передразнил Ерохин и вдруг издал тихий стон: – Господи! Да какому же черту понадобилось это красть?!

Шаров опустил голову. Он не имел понятия, какому черту мог понадобиться участок реки и три сопки, и небо, и облака, да, судя по всему, еще и закатная дорожка на воде: кража произошла между двадцатью и двадцатью одним часом длинного июльского дня.

– Скажи спасибо, что солнце было еще высоко! – с той же страдальческой ноткой произнес Ерохин. – А если бы и оно попало в эту «серую дыру»?!

Шаров, как всякий работник милиции, не страдал отсутствием воображения, а потому тотчас похолодел.

К счастью, солнце в «серую дыру» не попало. Вот и сейчас оно сияло как раз над пустотой, нежданно-негаданно возникшей вчера.

– Может быть, тут что-то связано с космосом? – пробормотал Шаров, стесняясь сам себя и надеясь, что Ерохин не расслышит.

Но тот расслышал.

– Скажи еще, пришельцы! – зло буркнул он. – Бред это, бред!

– Но мы же должны строить какие-то версии, – робко сказал Шаров.

– Версии! Несколько лет назад в одной газете была заметочка – пассажиры одного самолета видели летающую тарелочку. Ну а у той газеты, чтоб ты знал, самый большой тираж в мире. Представляешь, какие всюду пошли версии?! А оказалось, – интимно шепнул Ерохин, – испытывали какую-то установку… Понимаешь?.. Говорят, в той газете потом всех до вахтера поснимали. Может, и тут что-то испытывают?

– А что?

– Какой-нибудь лазерный отражатель, – туманно ответил Ерохин. – Я знаю?! Это по другому ведомству.

– Может, туда сообщить? – осторожно предложил Шаров.

– А, надо им! – отмахнулся Ерохин. – Да и нам… Знаешь ведь, сколько у нас по сельскому райотделу нераскрытых дел! Мы просто задыхаемся. Вот потому тебя и подключили: парень ты молодой, энергичный, перспективный. Словом, так: работай самостоятельно. Я тебе доверяю. Побеседуй еще с народом. Все-таки не колпаки с «Нивы» сняли, не тонну комбикорма с Чернореченского свинокомплекса увели – не может такого быть, чтобы никто ничего не видел!

Ерохин умчался в город, а Шаров опять поднялся на взгорок. Перед его глазами струился Обимур, плыли облака, золотился закат, потом возникала серая пустота, а дальше опять золотился закат, плыли облака и мягко блестели воды Обимура. В затылок Шарову бил горячий июльский ветер, клонились долу травы, машины, взобравшись вверх, быстро переводили дыхание, и эти мгновения тишины были как вопрос.

– Ну ничего себе! – возопил кто-то вдруг. Рядом с Шаровым замерла «Волга» с шашечками. Рыжекудрый таксист таращился в окошко, а за дверцу держался высокий светловолосый мужчина средних лет, и глаза его выражали истинный ужас.

– Что это? – выговорил он.

Шаров дернул плечом.

Светловолосый прошелся вдоль шоссе. Плечи его поникли. Окинув серость печальным взором, он снова сел в машину, и та, ловко развернувшись, умчалась под вопль таксиста:

– Ну и ведьма!.. А эти куда смотрели?!

«Эти», тотчас понял Шаров, относилось прежде всего к нему. «Эти», главное!.. Еще хуже другое: пропажа явно не произвела особого впечатления на население пригорода. Пожалуй, высокий мужчина был первым, кто потрясен случившимся, да и его поразило, например, не то, куда вливается отрезанный Обимур и откуда он потом за пределами серости вытекает, а сам факт исчезновения именно этой части пейзажа.

Шаров повел рукой, повторяя очертания похищенного. Да, вот так, прямо, а потом странный изгиб и дальше опять ровно и под прямым углом вниз…

– Юрочка! Привет! – нежно вздохнул кто-то у него над ухом, и у Шарова даже фуражка поехала на нос, потому что это была Александра, подруга жены, а раз так, то Маша максимум через полчаса узнает, как он тут стоял с обалделым видом, в буквальном смысле разводя руками.

– Привет, – откликнулся он неприветливо.

Черные глаза, черные брови, даже черная косая челка Александры выражали восторг.

– Да… будто кто-то вырезал, правда? А вон там у него рука дрогнула…

– Что ты городишь! – пренебрежительно глянул на нее Шаров. Нет-нет, он вовсе не был грубияном и о женском уме имел самое высокое мнение, более того – сейчас готов был выслушивать самые фантастические предположения, но с Александрой можно было добиться толку, лишь разозлив ее. Тогда она говорила подробно и понятно, а то бросит фразочку, имея в виду интеллект собеседника, а тот голову ломай…

Шаров рассчитал точно. Александра заломила бровь и холодно пояснила:

– Вчера мы с Марией были в кино, смотрели «Фаворитов луны». Там есть эпизод, когда вор вырезает картину из рамки ножом – неровно вырезает, часть полотнища остается. И здесь так же. Будто у кого-то в руке был резец, он обвел часть пейзажа, а вон там, видишь, где изгиб, у него рука дрогнула, – продолжала Александра. – И пейзаж вывалился, как картина из рамки.

– Да, а потом он скатал три сопки и кусок реки в рулон, сунул под мышку, сел на «восьмерку» и уехал в город, – покивал Шаров. – Нормально. Осталось выяснить, почему у него дрогнула рука, да?

Александра дернула углом рта и, не вымолвив больше ни слова, пошла с пригорка. Шаров смотрел ей вслед, гадая, свернет она направо или налево. Налево был путь к Александриному дому, где ее терпеливо ждали муж Вова и два сына. Направо… был дом Шарова, где Александру всегда ждала Мария. Увы! Загорелые ноги Александры привычно понесли ее направо, и Шаров подумал, что, знать, судьба ему такая: сегодняшний вечер всецело посвятить работе.

И он посвятил. И устало жевал жвачку вчерашних вопросов, и уже мимо ушей пропускал вчерашние ответы: «Нет, не знаем, ничего и никого…», но в мозгу отпечатались-таки Александрины интеллектуальные игры, и неизвестно почему в одном из домов он задал неожиданный вопрос:

– А скажите… вы не видели, чтобы вчера там, на взгорке, стоял человек и вот этак водил рукой? – Он изобразил прямоугольник, заранее готовый вместе с этими людьми посмеяться над собой, как вдруг хозяин дома хлопнул себя по худым коленям:

– Я видел!.. Она стояла – и делала вот так, точно! – В воздухе возник еще один торопливый чертеж. – А тут таксист посигналил, она так и вздрогнула, рука аж подскочила…

– Ну? – застонал Шаров.

– Ну и все. Я домой пошел.

Шаров откинулся на спинку стула… Немного успокоившись, он начал выспрашивать приметы этой женщины, которую хозяин назвал «она», но толкового ответа не добился: «Вроде молодая, в синем платье – да я сзади смотрел…», а в голове толклись мысли о том, что это, конечно, бред, в райотделе с такой версией его просто расстреляют смешками! Хорошо, что Ерохин сказал: «Работай самостоятельно!»

Ночью ему ни с того ни с сего приснился рыжекудрый таксист, который что-то выкрикивал, кружа возле Шарова на своей «Волге» с шашечками, то и дело зависая над землей, и если бы Шаров разобрал, какое слово выкрикивает парень, он сразу узнал бы, кто украл реку и сопки, но машина ревела, ревела…

Шаров проснулся. Ранняя заря разгоняла с неба облака. Непривычный гул не прекращался. Шаров вышел на балкон, смутно надеясь, что за ночь все оказалось на своих местах. Нет, пустота не исчезла, похищенный пейзаж не вернулся, а на том самом взгорке, где вчера мучился Шаров, стояли десятка два черных и желто-синих легковушек, толпились люди в форме, над пустотой парил военный вертолет, а с обеих ее сторон вставали на дыбы катера.

В три минуты Шаров тоже оказался на месте преступления. Увидев в толпе Ерохина, протолкался к нему. И тот быстро рассказал, что несколько минут назад завершилось оперативное совещание в краевом управлении внутренних дел, длившееся всю ночь. Как выяснилось, кража на шаровском участке была лишь фактом в ряду других, с загадочной методичностью происходивших в течение последнего года, но тщательно скрываемых доселе. Ну, предположим, место, откуда исчезло крыльцо обимурской гостиницы «Центральная» вместе с туго открывающейся стеклянной дверью, можно было обнести свеже-зеленым забором с надписью: «Идут ремонтно-строительные работы!», а постояльцев гостиницы водить с черного хода. Предположим, можно было закрыть на «переэкспозицию» зал «Родная природа» в краеведческом музее, где пропал целый угол. И огородить колючей проволокой и щитами с изображением агрессивного энцефалитного клеща исчезнувший участок Хехцирского таежного заповедника. Не исключено, что творческая мысль обимурских властей изобразила бы нечто подобное и на участке Шарова, однако поблизости, на Втором Воронеже, располагалось десятка два пионерских лагерей, в один из которых проследовал вчера красивый интуристовский автобус с ребятишками и их сопровождающими из зарубежного города-побратима. Этим же вечером заокеанское радио сообщило всему миру о серой пустоте, образовавшейся в пригороде Обимурска…

Разумеется, ни о какой «самостоятельной работе» теперь и заикнуться было нельзя. Оперативные группы возглавили товарищи из компетентных органов. Легковушки усвистели в город по раскаленно блестящему под синевой небес шоссе, а Шаров, оставивший свои вчерашние догадки при себе, остался стоять на взгорке, опять же глядя в серую пустоту.

Ему не давал покоя сам этот «набор»: участок реки, кусочек леса, крыльцо гостиницы – со стеклянной дверью! – и уголок музейного зала. Судя по описаниям, они были так же «вырезаны» из окружающего. А если и там побывала та же «она», неизвестная в синем платье? Но зачем ей зал музея? Крыльцо?

Шаров машинально поднял руку, привычно обводя надоевший прямоугольник, но в это время раздался внезапный, как выстрел в спину, сигнал пролетевшего мимо автомобиля, рука Шарова дрогнула – и он вспомнил… вспомнил невнятное слово из своего сна: ведь его вчера наяву прокричал рыжий таксист, увозя странно-опечаленного пассажира, да Шаров это слово, что называется, в голову не брал, оскорбленный пренебрежительно-обобщающим местоимением «эти». А слово было – «ведьма».

Остальное оказалось делом техники. И как бы ни хотелось начать долгое и завлекательное описание того, как Шаров обошел все четыре городских таксопарка и только в самом отдаленном, по прозвищу «Байконур», перебирая личные дела водителей, узнал на фотографии эту нахальную усмешку и кудри, а их обладатель потом долго и мучительно вспоминал, кого же он возил на Воронеж третьего дня, – все это будет неправдой, а неправда, как известно, противопоказана и детективу, и фантастике. Скажем прямо: Шарову просто повезло. В воротах ближайшего же таксопарка, куда он наудачу сунулся, он увидел за рулем готовой к выезду машины того самого парня – по имени, как выяснилось, Саша Гребенников, и через две минуты Шаров уже знал, что ведьмой Гребенников назвал жительницу 91-й квартиры дома № 34 по улице Астрономической.

Шаров подивился памяти шофера, а он смутился: «При чем тут память? Просто уточнил только что в диспетчерской». Тогда Шаров восхитился интуицией Саши, и тот не стал спорить, только тихо улыбнулся…

По рассказу Гребенникова, жительница улицы Астрономической («Какая она? Да сам увидишь и поймешь: словами тут ничего не скажешь!») позавчера вызывала по телефону такси, съездила на тот самый взгорок, «поразводила чего-то там руками» и вернулась сразу домой, бестрепетно выложив за все десятку. Пораженный внешней бесцельностью столь дорогостоящего путешествия, Саша Гребенников спросил на обратном пути, сгорая от любопытства: «Что там делала? Колдовала, что ли?» – на что получил рассеянный ответ: «Да уж конечно!»

Потом, увидев загадочную пустоту вместо реки и сопок, он вспомнил свою странную пассажирку, но, конечно, не всерьез, а так, для хохмы, вот и крикнул про ведьму. Всю дорогу тогда Саша развлекал разговорами о ней того светловолосого, которого видел и Шаров и который был так опечален пропажей пейзажа. Однако к концу пути (этот человек остановился в гостинице «Центральная», и всезнающий Саша открыл ему глаза на внезапность ремонтно-строительных работ на месте гостиничного крыльца) гость повеселел и… Тут таксист скомкал свой оживленный рассказ и спросил:

– А правда, что эта красотка стащила сопки? Куда же она их девала, интересно?

– Наверное, дома над диваном повесила, – отшутился Шаров, потом выразил Саше горячую благодарность и бросился к остановке автобуса, хотя можно было, конечно, воспользоваться по такому случаю и такси. Однако Шаров хотел собраться с мыслями, а обимурский общественный транспорт, как известно, самое подходящее для этого место, потому что медлителен до фантастичности.

Однако сначала автобус припустил, счастливо минуя красноглазые ловушки светофоров, но не уберегся-таки от судьбы и попал сперва в пробку, а потом потащился по главной улице, перегруженной провинциально-неповоротливыми машинами. Водитель, видимо, заскучал и решил несколько разнообразить свое существование. А может быть, он был просто заботливый человек. Или имел своеобразное понятие о юморе.

– Уважаемые пассажиры! – ласково вещал он. – Не забывайте расплачиваться за проезд. – «Мне надо хорошенько продумать линию поведения», – решил Шаров. – Проездные предъявляйте кондуктору!

«Так. Я приеду и скажу ей… А она мне ответит: «С ума сошел?!»

– Остановка «Гостиница «Центральная». На выход проходите в переднюю дверь. Просьба заранее готовиться к выходу!

«Неужели я и правда верю, что движением руки можно… Нет, это идиотизм. И нет никаких доказательств. Зачем я еду?!»

– Уважаемые пассажиры! Уступайте места людям преклонного возраста и родителям с маленькими детьми!

«Скорее всего она сама вызовет милицию, если я ей выложу свои обвинения!»

– Остановка «Речной вокзал». У водителя имеются в продаже проездные билеты на август и абонементные талоны. Продажа производится только во время остановок!

«Ну спрошу я: «Не вы, дескать, украли то-то и то-то?» А вдруг она ответит: «Да!»

– Вас обслуживает экипаж первого ОПОПАТ. Просьбы и предложения можете сообщить по телефону 534—35–11.

– Вы выходите?

– Остановка «Астрономическая»! Стоящий автобус обходите сзади! – донеслось вслед Шарову благое пожелание. А с мыслями он так и не собрался.

Ну что же, пришлось идти наобум. Вот он, угол улицы Астрономической, и вот этот дом, и этаж, и…

Дверь квартиры № 91 ничем не отличалась от других. Такая же грязно-голубая, и звонок стандартно курлычет, и черно-бронзовый лев сжимает усталыми зубами кольцо дверной ручки… На звонок не открывали. «Спешил, летел, дрожал, вот счастье, думал, близко…» – подумал Шаров и разочарованно прислонился к двери. Ничего, он подождет!

И сердце его дрогнуло, потому что дрогнула дверь и мягко поддалась… Ничего не соображая от волнения, Шаров нетерпеливо шагнул в темноту прихожей и тут же, спохватившись, замер, чувствуя, что у него даже ноги похолодели.

Дверь тихо захлопнулась за ним, но тьму впереди рассеивал неверный, словно бы узорчатый, свет, и Шаров, приглядевшись, вдруг понял, что это закатные лучи пробиваются сквозь листву, сомкнувшуюся над его головой, а ногам холодно оттого, что они по щиколотку погружены в неширокий, но студеный лесной ручей.

…Шаров приткнулся к заскорузлой коре. Над ним цвела липа, и воздух был густо-сладким, будто наркоз.

Ноги уже не держали. Шаров вытянулся на траве, глянув на запотевшее стекло часов. Сколько он здесь кружит? Деревья словно бы тасует кто-то, земля поворачивается под ногами, снова и снова возвращая на бережок ручья. И все нет конца пути, и никак не гаснет угасающий вечер, и все шуршит что-то, и мелькает за деревьями, и овевает взмокшее лицо дальним зовом: «Милый… милый! Иди ко мне, иди!»

Он уж кричал, кричал… Заблудился. Где, как? И что же теперь?

А Маша и не знает, где он, что с ним. Ждет. Болтает с Александрой по телефону. Или шьет, или читает новый детектив. Но никакой детектив не поможет ему выбраться отсюда.

Веют тихие ветры над головой. «Милый, милый! Иди!..» Шарову даже послышалось, будто в воздухе пронеслось его имя. Но кто здесь может знать его имя?

Почудилось!

И вдруг – совсем другой голос. Не шелестящий, не призрачный – женский, живой, только очень усталый:

– Да отстаньте вы от человека! Это не он. Он не придет, зови не зови. А этот… пусть уходит.

И увидел тут Шаров, что совсем рядом, за ручейком лесным, проступили очертания вешалки, зеркала – а потом и двери. Нормальной двери из нормальной прихожей – той самой, через которую он попал сюда. Выход! Вот и фуражка валяется – а думал, что потерял. Все!

Отпустили! Надо уходить, и поскорее, пока не передумали. Пока не передумали… Кто?

Встал с трудом. Застегнул ворот, надел фуражку. Ну ходу! И… ломанул опять в чащу.

Тихо было. Стояла та вечерняя пора, когда солнце мягкое, и теплый воздух чуть дрожит, а возле каждого деревца, каждой травинки ложится зыбкая тень, и земля словно бы вздремнула под золотистой сетью. Но вот лес кончился, и Шаров очутился у высокого крыльца. Оно поднималось к стеклянной двери, анютины глазки темнели в керамическом вазоне, а рядом, прямо на серых ступенях, понуро сидела женщина. Какая-то не то изможденная до крайности, не то совсем уж нереальная, полупрозрачная фигура маячила поблизости, но при появлении Шарова проворно истаяла.

Женщина осталась неподвижной. Было в ее позе что-то сломленное. Спит? И в синем платье. Она!

Шаров замер – вот удача! Решительно взбежал по ступенькам.

Женщина, однако, по-прежнему не шевелилась. Шаров осмелился осторожно приподнять ее поникшую голову. Вот она. Вот она какая… И что особенного? Бледное утомленное лицо, ресницы сжаты, брови сведены, губы набухли, словно у наплакавшегося ребенка. Медленно открылись глаза. Ну, глаза, конечно, ничего…

Серые глаза дремотно смотрели на Шарова, на ступеньках опять нетерпеливо заколыхался блеклый силуэт, но Шаров, возвращая себе уверенность и храбрость звуком собственного голоса, спросил:

– Зачем вы это делали?!

Усмешка освежила померкшие глаза, женщина приподнялась, тряхнула головой. Пронесся разочарованный вздох-ветерок – и стихло все.

– Кто это тут был? – спросил Шаров.

– Где? – Она оглянулась. – Ну, должно быть, моя смерть. Я ведь умираю, молодой человек.

Конечно, она была явно старше Шарова, но уж не настолько же!..

– Вы что, больны? Так надо врача!

– Я умираю от любви, – просто сказала она.

– А как же расследование? – обалдело спросил Шаров, невольно снимая фуражку. – Не умирайте, подождите, подождите немножко!

Она улыбнулась, а Шаров покраснел.

– Хорошо. Я подожду. Час-другой роли не играет. Я ведь умираю уже давно-давно, и вот только сегодня наконец смерть пришла за мной. Да тут вы явились, – в голосе ее зазвенела досада. – Зачем? Я же велела вас отпустить.

– Да, кстати, а кто это там мелькал? Звал? – беспокойно поинтересовался Шаров.

– В лесу? Это мои мечты, – тоскливо глядя на сверкающую дверь, ответила незнакомка. – Мечты, которые никогда не сбудутся.

– Почему? – спросил Шаров.

– Что, вы уже приступили к расследованию? – Все-таки рот был самым выразительным в ее лице. Казалось, он говорил, даже когда она молчала. В уголке его скопилось столько печальной иронии! – Почему, спрашиваете? Потому что он не приедет. Кто он? Тот, кого я люблю. Кого я люблю? Это не имеет никакого значения для следствия. Все? Есть еще вопросы?

Почему-то лишь сейчас до Шарова дошло, что крыльцо и надраенная дверь – пропавшее имущество гостиницы «Центральная»!..

У Шарова перехватило дыхание. Так. Получается, что две пропажи уже обнаружены: ведь лес, где он блуждал, конечно же, тот самый!

– Скажите, а сопки, что с Воронежа пропали, тоже у вас? – поспешно спросил Шаров.

Она кивнула.

– И музейный зал?

– Не весь, не весь! – вскинула она ладонь. – Только уголок. А почему вы не спрашиваете про фонарь из Паркового переулка?

Шаров смотрел непонимающе. Тогда она поднялась, поправила волосы – и вдруг прыгнула с крыльца туда, где, оказывается, вздымался на серебристом от изморози столбе тусклый фонарь и блестела ледяная дорожка.

Незнакомка поскользнулась, искры взвились из-под ее взвизгнувших каблучков, но она удержалась и вновь вскочила на крыльцо. Волосы ее замерцали на солнце.

Шаров зачарованно смотрел, как на черных туфлях таял снег.

– Вы об этом не знали? – догадалась она.

Он сконфуженно улыбнулся.

– А об этом?

Гостиничная дверь бесшумно приотворилась, и Шаров увидел обычную парковую скамью неопределенного цвета, и низкую металлическую ограду за ней, и нависший куст полуотцветшей сирени. Возле скамьи дремала тощая некрасивая дворняга.

Шаров невольно свистнул. Собака приподняла узкую морду, серьезно глянула на него и опять закрыла глаза.

– Она не пойдет к вам, – предупредила незнакомка. – Здесь все, как было тогда. Вернее, почти, потому что нет того красного автомобиля с веселым семейством, которое покатывалось со смеху, глядя на нас. Дело в том, что мы гуляли, гуляли – и устали, и вот сели отдохнуть. Я положила ему на плечо голову, он прижался щекой к моим волосам, глубоко вздохнул, и вдруг голова его отяжелела, и я поняла, что он мгновенно уснул. Мне стало смешно, но я не шелохнулась, а вскоре и сама уснула, да так крепко! Мы ужасно не высыпались тогда… Прошло, наверное, полчаса, как меня разбудило холодное прикосновение к ноге. Открываю глаза – эта вот собаченция тычется влажным носом в мой чулок, словно хочет сказать: хватит народ смешить! Я посмотрела – и правда, кто ни идет мимо, всяк на нас оглянется. Тогда я осторожно коснулась его лица, и он сразу пробудился, поднял голову. А те смотрели на нас из машины и смеялись, и мы тоже стали хохотать. А потом пошли своей дорогой.

– Нет, – сказал Шаров, чувствуя неожиданную нежность к тощей бездомной собаке. – Эта кража в оперативке не значится. И фонарь тоже.

Она переводила мечтательный взор с заснеженной улочки на музейную витрину, где желтоглазый обимурский тигр словно задумался о чем-то.

Шарову стало понятно многое.

– И крыльцо? – тихо спросил он.

Незнакомка кивнула.

– Ну, а лес? И тот уголок на Воронеже? – Ему было стыдно, но он не мог удержаться от вопросов.

– Да, собственно, это не имеет прямого отношения, – виновато улыбнулась она. – И, конечно, если бы он приехал, я бы все вернула на свои места. Он не приедет, он даже адреса моего не знает теперешнего, но ведь нет ничего чудеснее ожидания счастья, нет ничего ознобнее. Я так ждала его! Изо всех сил! Вот силы и кончились. Боже ты мой! Он мне и на улицах чудился. Хотя нет никого в мире подобного ему! Он воистину явление природы, как ночь, луна, снег. Тысячу раз я в мечтах пережила его возвращение и нашу встречу. И мечтала показать ему все, что мне мило и дорого. Тысячу раз описывала эти места в своих пламенных посланиях. И вечерние тени, и этот тихий свет, и Обимур меж сопок. Знаете, как в стихах: закат, и облака, и воды…

Она смотрела вдаль, и Шаров посмотрел туда же. Там цвел предзакатный Обимур под ясным, уже чуть-чуть зеленоватым небом, и облака, пока бело-розовые, были слегка тронуты мглою.

Он вспомнил, как составлял опись. Нет, и очевидцы, и он ошибались. Вовсе не до самого горизонта распростерся Обимур, но изрезал левый берег десятками проток, которые сейчас сверкали, одна другой ярче, а сопки на горизонте были неразличимы, завешены дымкой дальнего дождя. Такое уж стояло дождливое лето…

– Ох! – сдавленно сказал Шаров. – Да как же вы это делаете? – Он в очередной раз изобразил в воздухе прямоугольник.

Она не то улыбалась, не то подавляла слезы, повторяя его жест:

– Именно вот так. А почему получается – не знаю. Когда дойдешь до такого состояния, до предела… когда умираешь от любви, а ожиданию нет конца, тогда получается все. Все! Кроме самого главного.

– Да как же так?! – повторил Шаров, но уже о другом. – Что же, вам ничего не дорого в жизни, чтобы умирать? Вы же где-то работаете, верно? Зачем вы хороните себя среди воспоминаний?

– Да вы садитесь, – предложила она, и Шаров послушно плюхнулся на низкий диван в просторной комнате. У невключенного телевизора был плоский злой лик, настороженно смотрели книжные шкафы. Откуда-то пахло жареной картошкой.

– Ну похороню себя здесь – какая разница? – окинув комнату небрежным взглядом, сказала она. В голосе ее появилась жесткость, и Шаров подумал, что, наверное, эта женщина не любит, когда ей противоречат. – Кстати, увидеть это удалось вам первому. Вы были настроены встретить нечто необычное, да?

Шаров кивнул, вспомнив таксиста с рыжими кудрями.

– Не буду домогаться ваших профессиональных секретов. Да, я сказала, что вернула бы похищенное, если бы он появился. Но когда я умру, оно вернется на место само собой, вы не волнуйтесь.

Почему-то это уже очень мало волновало Шарова.

– Но нельзя же, нельзя же быть фигурой в картине ожидания! – страстно выкрикнул он и умолк на миг: вот сказанул! Даже Александре, пожалуй, не додуматься до такого. – Нельзя жить только мечтой! Можно подумать, это у вас первая любовь.

Она пожала плечами:

– Любовь всегда первая. Ну а мечта… Все живут мечтой. Вы, к примеру, – раскрыть невероятное преступление, да? Ваша жена – мечтой, что вы не то чтобы продвинетесь по службе, но вдруг станете похожи на героев-сыщиков всех тех детективов, которые она читает, поджидая вас.

Шаров похолодел.

– Вы не обиделись, надеюсь? – спросила незнакомка. – Не удивляйтесь, что я это знаю. Как-то так получается. Я теперь все знаю, кроме одного: почему он забыл меня.

Она достала что-то из шкафа.

– Посмотрите, – на колени Шарову упал ворох материи, – вот моя работа.

Шаров посмотрел. Это были вышивки – необычайно модные теперь вышивки «крестом», как вышивали в старину. Бум на них не проходил уже много лет и даже нарастал. По ним, знал Шаров, некоторые просто-таки с ума сходили. Вышивки, которые он видел сейчас, были очень хороши. Портреты каких-то людей в старинных одеждах, фантастические сценки, былинные богатыри, пейзажи… Он раскладывал вышивки на диване, как вдруг заметил, что на всех изображен один и тот же человек. Упорно повторялись черты этого худого замкнутого лица. Правда, глаза были то серыми, то голубыми, то зеленоватыми, а волосы светло-желтыми, светло-серыми, словно седыми, совсем уж белыми, – но все был он, он… Кажется, Шаров видел где-то этого человека. Нет, просто лицо окружило со всех сторон и почудилось уже знакомым.

– Память о нем живет даже в кончиках моих пальцев, и, что бы я ни делала, она проникает в дело рук моих, – тихо сказала незнакомка.

– Как-то все это… слишком красиво, – с досадой сказал Шаров: обида еще не покинула его.

Она помолчала.

– Красиво? Ох, но меня учили любви строки прекрасных стихов, а не тисканья на дискотеке. Я не верю в любовь, если о ней нельзя сказать красиво, если слова о ней линялые, как привычка, или неразборчивые, как знакомство на дискотеке.

Дались ей эти дискотеки!

– А вы с ним где познакомились? – не скрыл Шаров своего любопытства.

Она покраснела:

– Да, можно сказать, что на улице. Но важно другое – чем оборачивается встреча! Вы видите, чем. А впрочем, может быть, вы и правы, все это слишком красиво. И, главное, все уже было, было у других. Вот, пожалуйста:

 
Кто мне откликнулся в чаще лесной?
Утром и вечером, в холод и зной,
Вечно мне слышится отзвук невнятный,
Словно дыханье любви непонятной,
Ради которой мой трепетный стих
Рвется к тебе из ладоней моих…
 

– Но это же стихи! – возразил Шаров.

– Для меня нет и не было никакой разницы между жизнью и литературой. Ни-ка-кой!

Почему-то Шаров почувствовал себя увереннее. Не потому ли, что лицо на вышивках не таило в себе, на его взгляд, ничего особенного?

– Вот-вот! – наставительно изрек он. – Вы живете в выдуманном мире, оттого вам и не хватает воздуха: – Еще одна фразочка что надо! – А если бы вы вернулись на землю, то поняли бы, что здесь много таких радостей, которые излечили бы вашу печаль.

Она взглянула на него с изумлением, но тут же улыбнулась печальными губами:

– На землю? Господи! Да вы что, не видите ничего?!

И Шаров увидел кухню. Вот откуда так сладостно пахло жареной картошкой!

Его собеседница теперь стояла у плиты. Над сковородкой плавало облако пара, а хозяйка словно бы не замечала брызг скворчащего жира. Она была в простеньком платье и фартуке, волосы подобраны. Повернулась к зашипевшей сковородке – и Шаров увидел ее лицо. Да нет, это вовсе не та, что умирает от любви! Эта старше лет на десять!

Шаров растерянно оглянулся. Да, незнакомка в синем сидит рядом с ним на диване, заваленном вышивками, а хозяйка кухни понуро застыла у плиты.

– Я уж думал, это вы там. Но она по возрасту чуть ли не в матери вам годится, – решил Шаров польстить своей собеседнице. Однако та смотрела с грустью.

– Вы знаете, в ваших словах что-то есть. Я не родилась бы, не будь ее. И вот ее, и ее тоже, и ее…

И увидел Шаров свою незнакомку: в незастегнутом халатике поверх ночной рубашки, взлохмаченная, стояла она перед зеркалом в ванной комнате и торопливо похлопывала кончиками пальцев по лицу, густо покрытому желтоватым, пряно пахнущим кремом, а глаза у нее были не то сонные, не то…