Текст книги "Здравствуй, Дедушка Мороз! Повесть"

5

Видимо, в санатории очень уважали клубных работников, а, скорее всего, Ирину Павловну, поэтому еще до тихого часа кладовщица принесла дополнительные одеяла, а электрик повесил бра. Обогреватель и чайник девушки прихватили из клуба сразу же, а затем на всякий случай перенесли еще четыре стула и репродукцию картины Айвазовского «Девятый вал», одиноко висевшую на стене между афишами и доской объявлений.

Картину водрузили над кроватью пенсионерки Алевтины Николаевны, включили калорифер, и в комнате сразу стало тепло и уютно.

Но Анну все же знобило. Она лежала в постели под двумя одеялами и уже третий раз подряд измеряла температуру, надеясь на погрешность градусника, ртутный столбик которого застрял на отметке тридцать восемь. Голос сел еще больше и превратился в шепот. Но Анне было не до хрипов. Уставившись в потолок, она прокручивала варианты приемлемого выхода из сложившейся ситуации. Например, болезнь продлится до окончания срока путевки, Анна не сможет говорить, и клубу придется найти другую Снегурочку. Или она сама найдет другую Снегурочку. На ней свет клином не сошелся, и, может быть, в ближайшее время в санаторий еще приедут молодые симпатичные блондинки.

На ужин Анна не пошла. Олег и Таня принесли ей из столовой булочки к чаю и мед.

– Ну, вы даете! – восхищенно сказал Олег, разглядывая светильники. – Это за какие заслуги?

– Уметь надо, – ответила подруга. Они решили никому не рассказывать о своем соглашении с Валерием Петровичем, пока полностью не прояснится ситуация с новогодним вечером.

Олегу, видимо, по жизни нравились добычливые и пронырливые дамочки. Он не сводил с Тани влюбленного взгляда и постоянно посвящал ее в сокровенные санаторские тайны, интересующие всех без исключения отдыхающих: где во Владивостоке можно достать красную рыбу и икру, где и почем продают китайские полотенца и прочий дефицит. Говорил он приглушенным голосом, почти шепотом – ну настоящий шпион-перебежчик, выдающий важный государственный секрет.

Анна, заядлая тряпичница и любительница шататься по магазинам (когда представлялась такая редчайшая возможность), слушала его, затаив дыхание, намертво закрепляя в памяти ценные сведения о том, что японских товаров во Владивостоке нет, зато много рыбных консервов и кедровых орехов, и что все купленное можно переслать по почте, засыпав пустые места в ящике орешками. Сам он уже отправил домой пять посылок. «Кстати, это обходится намного дешевле, чем доплачивать за багаж в самолете».

– Сегодня, между прочим, танцы, – Олег зевнул, – пойдете?

Неожиданно Анна вспомнила, что Ирина Павловна в восемь часов вечера будет ждать их у входа в спортивный зал, чтобы познакомить с музыкантами. Если выражаться юридическим языком, то это знакомство означало не что иное, как исполнение договорных обязательств перед девушками по бесплатному посещению танцев. Плата в один рубль с отдыхающих шла на содержание санаторского вокально-инструментального ансамбля. Днем музыканты работали еще где-то, кажется в порту, а вечером подрабатывали, играя по очереди в двух санаториях.

– Придется идти, – решила она, моментально просчитав в мозгу полученную выгоду от сэкономленных рублей. Родство с Дедом Морозом начинало нравиться.

Выставив Олега за дверь, девушки переоделись и накрасились.

Анну бросило в жар, и она надела к джинсам легкую ажурную кофточку, которая ей очень шла и подчеркивала достоинства фигуры.

На танцы они немножко опоздали.

– Что же вы так долго, девочки? – встревожено встретила их Ирина Павловна и представила бородачу с гитарой в руках: – Это – наши! Аня и Таня. Их бесплатно пропускать. А это Максим, – сказала она, обращаясь уже к подругам.

Анна исподтишка взглянула на Олега. Если бы его сейчас увидел Гоголь, то наверняка отвел бы ему место в немой сцене «Ревизора». Приятно! Однако она сделала вид, что ничего особенного не происходит, и пошла вперед. Олег, заплатив положенный рубль, неотступно следовал за ними.

В спортивном зале санатория не топили, и у людей при разговоре изо рта шел пар. Но Анна холода не почувствовала и с любопытством оглядела зал. За свои двадцать пять лет она еще не видела столько нарядно одетых мужчин в одном месте, разве что на строевом смотре городского управления внутренних дел. Но там официальная обстановка, а здесь… Присутствие женщин в глаза не бросалось, и девушка подумала, что если сюда случайно бы забрела Баба-яга, то наверняка стала бы королевой бала.

По крайней мере, к Анне сразу же подошли несколько парней – один краше другого – и пригласили на медленный танец. Она улыбнулась всем, но танцевать стала со светловолосым атлетом, похожим на викинга, с соответствующим именем – Эдуард. Он приехал из Таллина, но отношение имел не к МВД, а к торговому флоту и проживал в соседнем санатории. Пока танцевали, решили встретиться завтра в 19 часов у входа в «Звезду».

Потом Анна вальсировала еще с одним красавцем, похожим на Алена Делона. У себя в Киеве Роман служил пожарником, чему она уже не удивилась. Договорившись с ним о завтрашнем свидании, Анна клятвенно пообещала ровно в 20 часов подойти к актовому залу санатория. На следующий танец она рассчитывала получить приглашение от понравившегося ей черноволосого парня с чертиками в глазах, которого приметила, беседуя с Аленом Делоном, но их все время оттирали друг от друга. Ее опять подхватил Эдик, и девушке пришлось даже не танцевать, а скакать с ним, поскольку музыканты заиграли быструю музыку, а матрос цепко держал ее за руки.

Анна чувствовала себя отвратительно, но ей понравился неожиданно свалившийся на нее успех записной красотки. Дома она работала на износ – с утра до ночи, и очень часто в ночные дежурства и в выходные. Ей было некогда ходить на свидания, и даже повертеться утром перед зеркалом лишних пятнадцать минут представлялось несказанной роскошью. Из-за вечной занятости и нехронического недосыпа Анна считала себя если не дурнушкой, то уж точно серой мышью, и сейчас, обнаружив, что это не так, была на седьмом небе от счастья.

Наконец дошла очередь и до черноглазого Саши, восстанавливающего здоровье в «Звезде» после ранения в Афганистане. Она с большим удовольствием танцевала с ним и тоже назначила ему свидание – завтра в девять часов вечера на улице, под окном ее комнаты, пожалев, что раньше договорилась о других встречах.

В это время музыканты сделали перерыв, и Саша усадил ее на скамейку, дав понять другим претендентам, что дама устала и не желает больше танцевать.

Музыка снова заиграла в учащенном темпе, но они продолжали беседовать, вернее, он что-то увлеченно рассказывал, а Анна слушала. Вдруг перед глазами все поплыло, смешалось с разноцветными бликами цветомузыки, бестолково шныряющими по залу в угоду беснующейся толпе, и она почувствовала, что еще немного и – потеряет сознание. Ей почему-то стало стыдно перед Сашей. Подняв глаза, Анна увидела недалеко от себя Толика, любезно общавшегося с какой-то симпатичной брюнеткой.

– Извините, – сказала она ему, – мне нужно выйти.

Приблизившись к Анатолию, Анна дернула его за рукав и прошептала к неудовольствию собеседницы, поджавшей губки:

– Толя, отведи меня домой.

6

Кто-то легонько потряс ее за плечо, и Анна окончательно проснулась.

– Вставай, танцовщица, – голос у Тамары Петровны звучал мягко и ласково, как у мамы.

Анна открыла глаза. Комната была залита солнечным светом, и – наверное, от этого – ей стало легко и радостно. Девушка чувствовала себя пушинкой, на которую дунуть – и она полетит, полетит, закружится и будет летать и кружиться вечно. Как будто бы и не было прошлых сумеречных владивостокских дней, холодной комнаты и болезни.

– А-а-а-а, – протянула Анна, – Тамара Петровна-а.

Но получилась чуть слышно и хрипло. Нет, хворь не отступила!

Она попыталась встать с постели.

– Лежи, лежи, – удержала врач, – жар прошел, но полежать еще надо, хотя бы денька два. И никаких танцев и развлечений, пока не вылечим!

Анна измерила температуру – тридцать семь и два.

Радио просигналило пятнадцать часов и разразилось фирменной песней: «Влади-восток! Влади-восток! Влади-восток!»

«На маяке твоем не гаснет огонек», – подпела ему мысленно Анна.

– Ого, ну и спала!

Обед давно прошел, но есть ей не хотелось.

Вошла медицинская сестра, сделала укол, и девушка опять окунулась в сладкие объятия Морфея.

Проснулась она неожиданно, как от толчка. Резко отбросила одеяло и встала. В комнате было уже темно, лишь тени от веток, раскачиваемых уличным ветром, мельтешили по стенам.

Анна подошла к окну и увидела мужчину, одиноко стоящего на тротуаре в тусклом фонарном свете. Он курил, поднося сигарету к губам резкими частыми движениями, и она поняла, что Саша – а это был именно он! – находится здесь давно и нервничает. Анне захотелось немедленно одеться и бежать туда, к фонарю, но сил не было даже на то, чтобы залезть на стул, открыть форточку и позвать его. Она покачнулась, вцепилась в подоконник, и слезы тонкими струйками покатились по щекам.

Саша медленно пошел по дороге к выходу из санатория.

– Почему, почему?! – плакала Анна. – Почему, когда наконец встретишь того, кто действительно нравится, «своего» человека, тут же его теряешь?

На этот вопрос она ответить не смогла, но для себя решила разыскать Сашу сразу же, как только выздоровеет. Про другие свидания Анна забыла.

Она уставилась на огромный круглый диск луны, нависший над деревьями, и вдруг поняла – как будто услышала голос внутри себя:

– Никогда!

– Почему?! – закричала Анна высоким и чистым голосом. Она развела руки в стороны и в длинной белой ночной рубашке стала медленно подниматься вверх, скользя наискосок к стене комнаты.

– Потому что тогда Селена и Лилит потеряют равновесие.

– Кто они? – задала вопрос Анна. Еще она хотела спросить, кто с ней разговаривает и почему она висит в воздухе, но на нее вдруг накатило такое безразличие безысходности, какое бывает только у тех, кто стоит у последней черты.

Лунный диск начал раздваиваться, и теперь в небе висело уже две Луны – ослепительно белого и антрацитного цвета, намного чернее, чем ночное небо. Белая луна превратилась вдруг в женщину в длинной рубашке жемчужного цвета, с распущенными светлыми волосами. Она плавно летела по воздуху навстречу Анне и, проникнув сквозь стекло двойных, накрепко законопаченных рам с закрытыми форточками (как сквозь воду прошла), стала кружиться вместе с ней по комнате – лицом к лицу и раскинув руки.

– Узнай меня, – сказала женщина нараспев, – я Селена, светлая сторона Луны.

– Да это же я! – подумала Анна и удивилась, почему ее сразу две одновременно.

В это время в комнату влетела, а вернее, вплыла еще одна точно такая же женщина, но только черноволосая и в темной рубашке, и присоединилась к ним.

– Узнай меня, – пропела темная дама, – я Лилит, лунная тень, закрывающая планеты и судьбы.

– Надо же, и это – я! – опять удивилась Анна, взглянув на черноволосую женщину.

Они взялись за руки и закружились по комнате в странном, причудливом хороводе.

– Ты всегда будешь одинока, даже если и найдешь себе пару, – пропела Селена сопрано.

– Ты женщина парадоксов. Парадоксы внутри и вокруг тебя, – томно вторила ей Лилит контральто.

– То, что кажется черным, откроется белым, а белое станет черным, – пропели они вместе.

– И только ты можешь повлиять на ход событий, – добавила Селена.

Вдруг они исчезли, и Анна полетела в черную пустоту.

«Совсем как Алиса в стране чудес», – только и подумала она.

Ее нашла лежащей на полу комнаты Алевтина Николаевна, вернувшаяся вечером после просмотра телевизионных передач. Она позвала Татьяну, и вдвоем они уложили Анну на кровать.

– Смотри, больше никому не рассказывай о Селене и Лилит, а то тебя быстро переведут из санатория для нервнобольных в психиатрическую клинику. Все это тебе вчера померещилось от высокой температуры, – сказала подруга, когда Анна рассказала ей, что с нею приключилась вечером.

Лучше почитай что-нибудь!

7

Она лежала и читала, когда в гости зашел Толик. Он не появлялся у них с того вечера, когда привел Анну с танцев и учинил переполох в санатории, собрав вокруг больной женщины консилиум из санитарочек, дежурной сестры, администратора и даже главного врача, задержавшегося после работы для составления отчета. Благодаря этому случаю, в среде медицинских работников Анатолий приобрел репутацию скандалиста, а среди женской половины отдыхающих, наоборот, имидж хотя и слегка невоспитанного, но доброго и надежного парня, не бросающего в беде.

К пальме в конце коридора стайками по два-три человека теперь робко слетались отдыхающие тетеньки, и оттуда доносились обрывки длинных и умных бесед о болезнях и способах излечения.

Анатолий, внезапно получивший новый общественный статус и бывший в курсе всех лечебных дел санатория, изменился и вел себя тоже степенно и мудро.

Как и подобает старинному другу, он принес больной Анне три апельсина и битый час рассказывал, как какая-то Вера Семеновна из Обнинска вылечила радикулит собственной мочой и вообще какое это чудодейственное средство уринотерапия. Вот если бы Анна, последовав ее примеру, сделала себе на горло слегка подогретый компресс, то перестала бы хрипеть на следующий день.

Толика слушали внимательно, но когда Татьяна, которая, кстати, тоже стала относиться к нему значительно лучше, спросила, стал бы он сам так лечить больную ногу, Анатолий засмущался и постарался перевести разговор на другую тему.

– У вас тепло. Богатеете! – сказал он, заметив обогреватель, стоящий рядом с постелью Анны.

Таня улыбнулась и, опережая вопросы приятеля, воскликнула, указав на репродукцию творения Айвазовского:

– А вот! Посмотри, какая у нас картина и даже бра есть!

Пораженный Толик присвистнул:

– Ну, вы, девчата, и проныры! А я для них радиатор у главного врача третий день клянчу! Мне отказал, а вам, значит, дал? И еще с картинкой!

– Не-а, – глаза у Таньки таинственно заблестели, – это не он дал! Это мы Анну в клуб продали.

– Как это продали? – не понял он: – В любовницы что ли, завклубу? Больно он мелковат для нее.

– Вот именно, мелковат. Не в любовницы, а в Снегурочки!

Глядя на ничего не понимающего Толика, девчонки рассмеялись.

– А Деды Морозы там, случайно, не нужны? – поинтересовался приятель.

– Дед Мороз там как раз нужен, – ответила ему Анна, мысленно представив себя рядом с Анатолием. Ему она была где-то по плечо, и Валерий Петрович в сравнении явно проигрывал.

Таня, перехватив взгляд подруги и быстро сообразив, к чему та клонит, тут же открыла агитацию, сочными красками рисуя картину светлого будущего Аниного спасителя:

– Представляешь, Толик, ты – Дед Мороз! И в новогоднюю ночь появляешься у елки в шикарной шубе и с мешком. Все ждут только тебя и больше никого! А ты начинаешь раздавать подарки. Дамы, в красивых платьях с декольте, так и вьются вокруг. А ты, кого захочешь, того и облагодетельствуешь. Вредной старушке из столовой, которая в тебя ложку запустила, можешь вообще ничего не дарить. Пусть знает, кого обижать!

Глаза Анатолия сощурились, как у сытого кота, и он мечтательно произнес:

– Вашими устами, да мед бы пить! Только ложек в меня не бросали.

– Бросали – не бросали! Какая разница! Зато отдыхать будешь как человек – с повышенной комфортностью! Понял? – перебила его девушка.

На удивление Анны, Анатолий сдался довольно-таки быстро, еще раз хорошенько рассмотрев приобретения подруг.

– А что там в клубе осталось?

– Да много чего, – ответила Анна, – сходи, посмотри!

Недолго думая он отправился в Мекку санаторской культуры, прихватив с собой для поддержки Татьяну, и минут через пятнадцать какие-то люди, чертыхаясь, переносили клубное имущество в комнату Толика.

Сгорая от любопытства, Анна выглянула в коридор и увидела, что тащат радиолу с вмонтированным проигрывателем – эдакого уродца на ножках, образца шестидесятых годов. К радиоле прилагались два ящичка пластинок, небольшой переносной магнитофон «Нота» и настольная лампа со стола директора клуба, которую почетно несла Таня. Процессию замыкал новоиспеченный Дед Мороз, перемещавший на себе приличного вида вертящееся кресло методиста.

После визита Толика, кабинет директора клуба являл собою образец помещения эпохи военного коммунизма – стол, стул и чудом уцелевшая печатная машинка. Недоставало только заклеенных крест-накрест оконных стекол и портрета Феликса Эдмундовича Дзержинского.

Комната Анатолия, наоборот, очень преобразилась. И, к слову сказать, впоследствии стала центром досуга для проживающих рядом отдыхающих.

Утром люди спешили на процедуры, бегали по врачам, глотали таблетки и следили за правильным употреблением калорий, а вечером, невзирая на пол, возраст и болячки, отрывались под музыку заезженных пластинок, изрыгаемую радиолой. Магнитофон оказался в нерабочем состоянии и был возвращен в клуб за ненадобностью.

На почве радиольных танцев народ на этаже сдружился и даже перестал ходить в спортивный зал танцевать под ансамбль.

8

Беда подкралась неожиданно, а именно в тот момент, когда Толик и Анна, беспечно пользуясь благами цивилизации, напрочь забыли, за что «продали бессмертную душу».

Дьявол-искуситель в образе милой женщины Огневской Ирины Павловны – массовика-затейника, подошел к Анне, когда она ожидала очередь на жемчужные ванны.

О, эти санаторные очереди! Своеобразные клубы общения, места встреч единомышленников и даже смысл пребывания в санатории. Анна сто раз говорила спасибо, что врач назначила ей дополнительные общеукрепляющие процедуры. С кем она только не познакомилась, ожидая свой черед на физио-, грязе– и иное лечение.

Лучшим ее «очередным» приобретением стало знакомство с Идой Константиновной – интересной дамой из Москвы.

А началось с того, что как-то в столовой Анна увидела высокопоставленного милицейского чиновника, приезжавшего прошлой весной с проверкой в их городское управление внутренних дел после очередной коллективной жалобы граждан. Этот добродушный с виду дядечка, запанибратски побеседовав с сотрудниками, закрылся в ленинской комнате и неделю изучал уголовные дела. Результатом проверки стало его выступление на итоговом совещании офицерского состава. Министерский работник вдрызг разнес разгильдяев и недоучек, которыми, впрочем, оказались все следователи, но особенно досталось начальнику отдела за плохую организацию работы и низкий выход дел в суд. Про жалобу он не сказал ни слова.

Анна, внимательно слушавшая доклад в течение трех часов, недоумевала, зачем же их тогда вообще держат на работе, не дают спокойно уволиться и перейти, ну скажем, в адвокаты. Там и заработки больше, и работы меньше, а самое главное, и начальство, и граждане адвокатами почти всегда довольны. На ее памяти по собственному желанию с работы не отпустили еще ни одного следователя. Стоило измотанному бесконечными делами и травлей работнику положить заявление об уходе на стол, как тут же собирали комиссию и «нарывали» такой компромат, что человек сам начинал удивляться, почему его до сих пор не посадили лет на восемь.

– Либо уйдете отсюда в тюрьму за дискредитацию органов внутренних дел, либо к станку как профессионально непригодные юристы, – любил часто повторять своим подчиненным товарищ Петухов.

Высокий чин имел колоритную, запоминающуюся внешность и носил немодные очки в тоненькой металлической оправе. Встретив его в санатории, Анна на всякий случай решила вести себя с ним вежливо и обходительно и здоровалась каждый раз при встрече, иногда по пять раз на дню, потому что другого вежливого и обходительного поведения с большим начальством она себе не представляла.

Высокопоставленный очкарик стойко не обращал на Анну внимания, зато ее заметила дама, всегда находившаяся рядом с ним. Она мило улыбалась девушке и благосклонно кивала.

Как-то они оказались рядом в очереди на процедуры и как старые знакомые разговорились. Оказалось, что Козлов Федор Ильич был вовсе не грозным, как считала Анна, а обычным затюканным семьянином, пришпиленным накрепко к супруге тоненьким каблучком изящных французских туфелек. Из тех, кто покорно следует за женой по магазинам и рынкам в качестве носильщика, подает ей по утрам кофе в постель и до старости называет вторую половину ласкательно-уменьшительным именем.

Ида Константиновна Анне очень понравилась. Девушка чувствовала, что она ей тоже, в свою очередь, симпатична, хотя между ними был возрастной разрыв примерно лет в двадцать, и вместе они представляли собой иллюстрацию тезиса марксистско-ленинской философии о единстве и борьбе противоположностей.

Ида Константиновна – чуть полноватая брюнетка, всегда со вкусом одетая, являвшаяся даже на процедуры с маникюром и укладкой, была похожа на модель с обложки дефицитного немецкого журнала «Бурда моден», который однажды попал к Анне в качестве вещественного доказательства по делу. Девушку поражала способность Иды Константиновны изъясняться правильным литературным языком и, что бы ни происходило вокруг, вести беседу всегда в одной спокойной тональности. В противоположность ей, Анна, считавшая посещение парикмахерской наказаньем Господним, в торжественных случаях собирала разбросанные по плечам волосы в конский хвост. Порывистая в движениях и резкая в оценках, она не признавала другой одежды, кроме слегка потертых джинсов и свитера, под стать которым были и непроизвольно вылетавшие у нее словечки, коробившие людей в возрасте. Ида Константиновна этих иногда вдруг проскальзывающих неологизмов как бы не замечала, разговаривала с Анной на равных, и они с удовольствием обсуждали многие темы, очень волнующие женщин и непонятные большинству мужчин. Их познания о жизни вообще, и в частности о жизни санаторской, дополняли друг друга и создавали картину полноты видения мира.

От Иды Константиновны Анна узнала, что в санатории сейчас отдыхают не только отхватившие по случаю путевки пенсионерки и нервированные от безделья пожарники, но и представители высшего милицейского общества, такие как заместитель министра внутренних дел Киргизии с женой, троюродный брат министра МВД РСФСР и главный гаишник Украины с супругой. Киргизы привезли с собой целую свиту, и даже золотую посуду. Но общаться с ними так скучно! В местной «Березке» ничего приличного нет. Рестораны во Владивостоке неплохие, особенно ресторан японской кухни, построенный недавно японцами на дне океана и ими же обслуживаемый.

Анна, в свою очередь, делилась с Идой Константиновной своими познаниями о владивостокской жизни. Сама она, по причине болезни, в город еще не выходила, но благодаря общительному характеру и соседу по столовой Олегу, недавно уехавшему, знала о том, что и где продают. В Центральном универмаге Владивостока – там, где на площади с одной стороны океан, – всегда есть китайские полотенца и шубы из нерпы и котика. В магазине «Океан», построенном, кстати, японцами, по вторникам и четвергам после обеда – завоз красной рыбы, а на вещевом рынке города Артема браконьеры недорого продают красную икру из бочек и можно купить литровую банку всего за 10 рублей, если поторговаться.

И хотя Ида Константиновна через мужа имела другие возможности приобрести владивостокский дефицит, в чем Анна впоследствии убедилась, слушала она всегда с большим интересом.

Несмотря на разницу в возрасте, образе жизни, общественном положении, манере одеваться и так далее, у женщин все-таки было много общего. Обе считали, что красное золото носить неприлично, особенно в больших количествах – это удел продавщиц из продовольственных магазинов. Или, например, что в школах неправильно изучают русскую поэзию, потому что творчество Николая Гумилева или Игоря Северянина куда лучше стихов Твардовского. Или о достопримечательностях. Почему в тридцатые годы во Владивостоке закрыли китайский театр? Это была бы такая достопримечательность, а сейчас и посмотреть не на что!

Удивительно, но мнения о людях у них тоже совпадали.

Пожалуй, единственным человеком, отношение к которому у Иды и Анны резко рознилось, был Константин Евгеньевич Дышковец.

Столичная дама его присутствия не выносила, Анне же он был абсолютно безразличен.

Все процедуры в санатории назначались на определенное время, чтобы избежать той самой очереди, как правило, являвшейся порождением доброй воли самих отдыхающих, где-то не успевших к назначенному сроку или пришедших заранее, как Ида Константиновна и Анна, чтобы пообщаться друг с другом. Если к тому же вовремя не завозили грязь или ломалась аппаратура, случалось, что в коридоре собиралось до 15—20 человек одновременно.

Зловредному старику, возмущавшемуся поведением Анны в клубе, процедуры были прописаны чуть пораньше, чем ей и Иде Константиновне, поэтому они иногда встречались с ним в коридоре. Обычно он одиноко сидел на стуле и, уставясь в пространство, вещал дребезжащим голосом, обращаясь одновременно ко всем сразу и ни к кому определенно. Монологи Константина Евгеньевича были однообразны и выглядели примерно следующим образом: «Какая наглость! Распустили всех! Ни совести, ни страха, ни ответственности! В комнатах холодно, в столовой кормят отвратительно, даже лечения нужного нет! При Сталине был порядок!»

Люди, как правило, предпочитали с ним не дискутировать и отходили в дальний конец коридора. Но иногда кто-то из пенсионеров соглашался, и тогда взахлеб вспоминалась до– и послевоенная жизнь с быстрым ростом промышленности, изобилием в продуктовых магазинах и отсутствием очередей. Хвалилась железная дисциплина и всеобщий порядок.

– Если бы не Сталин, мы бы войну не выиграли, – вздыхали старики.

Почему-то воспоминания о лучшей жизни всегда сводились к победе в войне и послевоенному периоду.

Отдыхающих возрастом помоложе Константин Евгеньевич раздражал.

– Да замолчите вы, – обрывала его какая-нибудь дамочка лет сорока, – все вам не так! Лечились бы лучше в санатории Совета Министров! Там кормят на убой, тепло, и на каждого отдыхающего по медицинской сестре!

Ида Константиновна, услышав впервые разглагольствования Дышковца, остановилась, долго на него смотрела, а потом спросила у Анны:

– Кто он такой?

– Не знаю, – пожала плечами Анна, – пенсионер какой-то. Постоянно всех критикует и строчит доносы. Массовик-затейник из клуба рассказывала, он на нее жалобу написал за то, что ансамбль на танцах играет растлевающую молодежь музыку.

– Это Дышковец, – вмешался в разговор незнакомый мужчина, – важная персона в НКВД сороковых годов – восседал в расстрельных тройках! Люди при его имени трепетали. Жестокий, но хитрый гад, всех пережил: и Ежова, и Ягоду, и Берию, и хрущевскую оттепель, и даже при Брежневе отметился. Привык к власти, а сейчас смириться не может, что времена уже не те и его не боятся. Вот и бесится!

От его слов Ида Константиновна сразу как-то сжалась и поникла, а Анна стала с интересом рассматривать старика, казавшегося ей ходячей карикатурой, кем-то из персонажей Аркадия Райкина, случайно затесавшегося в реальность. Небольшого росточка, лысенький, худенький – а поди ж ты, повелитель судеб! В конце концов, она решила, что мужчина просто все придумал, чтобы втереться к ним в доверие, потому что потом он безо всякого перехода стал приглашать поочередно ее и Иду Константиновну на свидания.

Вот тут как раз и появилась перед Анной Ирина Павловна.

– Это сценарий новогоднего вечера, – она подала девушке тетрадочку в зеленой обложке, – ваши с Дедом Морозом тексты. У других выступающих обозначены только первые фразы, чтобы вы знали, что и за кем произносить.

Тетрадку взяла Ида Константиновна и, открыв первую страницу, прочитала:

– Ведущая: «Он уже не за горами, скоро, скоро к нам придет, семимильными шагами к нам шагает Новый год!» Вы сами сочинили? – обратилась она к Ирине Павловне. – Семимильными шагами к нам шагает…

– Не нравится, не читайте! – Огневская вырвала тетрадь из рук женщины и передала ее Анне.

– А кто ведущая? – поинтересовалась Анна, скорее чтобы скрыть неловкость, вызванную поведением Иды, хотя прекрасно понимала, что, кроме массовика-затейника, ведущей быть некому.

– Я, – неохотно отозвалась Ирина Павловна, – заодно буду вас с Дедом Морозом подстраховывать, подсказывать, если что забудете.

Константин Евгеньевич, увидев клубного работника, замолчал, перестав поносить санаторские безобразия, и стал с интересом прислушиваться к разговору. Неожиданно он вставил:

– Вы приняли мою критику к сведению?

Не получив ответа, старик снова спросил у Огневской начальствующим тоном:

– У вас на танцах будут когда-нибудь исполнять что-нибудь русское и приличное?

– Хоровод что ли? – переспросила, не удержавшись, Анна: – Или барыню?

– Помолчите, наглая девица, – оборвал ее Константин Евгеньевич, – я имею в виду вальс или медленное танго, чтобы можно было вести даму под руку.

Его почтение к дамам оказалось неожиданным для всех присутствующих. Разговор мгновенно затих, и только Ирина Павловна тихонечко сказала:

– Хорошо, Константин Евгеньевич, спасибо вам за предложение, мы обязательно устроим вечер танцев для пожилых людей с музыкой вашей молодости.

– Это кто пожилой? Я? – обиделся пенсионер и тут же перешел на знакомое всем брюзжание: – Вот оно, отсутствие культуры у тех, кто должен нести культуру в массы! Как вы смеете работать в клубе, если не можете вежливо разговаривать с людьми и постоянно их оскорбляете? В тридцать восьмом году вас бы посадили за подобное отношение к работе.

– А ведь он прав, – тихо сказала Ида Константиновна, но Анна не поняла, что она имела в виду.