Текст книги "Коло Жизни. Бесперечь. Том второй"

Глава десятая

Прошло, судя по всему, совсем малое время, в котором девушка попыталась успокоить себя, как та самая стена, что при их появления отдавалась зябью, нежданно пошла мощными волнами. И словно выступив из той колышущейся зеркальности в помещение возник Перший, в черном сакхи, без рукавов, по полотну которого серебрились крупными пежинами звезды, в серебряных сандалиях и в своем величественном венце, где черная с золотым отливом змея таращила в сторону юницы изумрудные очи. Вступив в залу, старший Димург немедля опустил голову и удивленно воззрился на Есиславу, каковая от внезапности его появления резко шагнула назад и единожды в бок, да тягостно вздрогнула.

– Еси, – негромко дыхнул Перший своим приятным для слуха бас-баритоном. – Как ты тут оказалась?

Темно-коричневые очи Бога ярко пыхнули светом в направление девушки, и та внезапно почувствовала острую боль в голове. Такую мощную, непереносимую, что не только дрогнули в коленях ноги, но и вся она закачалась взад… вперед… влево… вправо, громко закричав. Еще малость той боли и Есинька вскинула вверх руки, и охваченные тугой корчей пальцы, да обхватила большую поверхность головы, стараясь сокрыть от взгляда Бога лоб и очи. Яркое полыхание смаглого света, уже давно не посещающее девушку, выплеснулось долгим лучом из самой макушки ее головы и трепетно заколыхало сиянием… завибрировало, вроде тухнущий на ветру фитиль свечи. Боль теперь отозвалась и в груди юницы, и в спине, желудке, конечностях. Корча свела не только перста на руках, но и ногах. А после густым туманом проплыло воспоминание…

Тугая, вязкая капля крови, прокатившись по левой ноздре, выползла из ее недр и юркнула на губу. Юница торопко хмыкнула носом желая вернуть ее обратно, а после утерла юшку левыми перстами.

– Владочка, – обратился к ней Перший, и голос его был насыщен ни с чем несравнимой теплотой и нежностью, – поди ко мне, девочка.

– Юшка, – тихонько протянула отроковица, выставляя ладонь, на коей полосой живописалась кровь, к Богу, и, ощущая как еще одна капля крови выскочила из ноздри. – Опять течет юшка.

– Поспеши… поспеши моя бесценность, – все с той же теплотой в тоне позвал ее Перший, с мягкостью и одновременно властностью коей неможно было противостоять. – Я остановлю юшку.

Есислава громко кашлянула и теперь на своих губах ощутила густые хлопья юшки, только выскочившие не из носа, а из глубин глотки. Сияние смагло-вибрирующее поглотило видение, и девушка услышала властно-вкрадчивый бас старшего Димурга днесь обращающийся к ней:

– Еси, девочка моя, успокойся. Ты, слышишь меня, моя милая… Сейчас тебе надо взять себя в руки, и глубоко вздохнуть… Пожалуйста, бесценная моя, глубокий вздох.

Мощный глас Бога точно влез в уши юницы и наполнил своей массивностью всю ее, притушив сияние и изгнав боль из плоти, оставив лишь колотье в голове. Тугой сгусток крови выплеснулся из горла и переполнил рот Есиньки, а после плюхнулся ей на губы, заливая своей алостью подбородок. И тотчас девушка, прерывисто вздохнув ртом, узрела стоящего недалече, неотрывно смотрящего на нее Першего, да ощутила слабость в теле… дрожание конечностей, перст, из которых ушла корча, и трепетание языка.

– Умница… какая умница, – прозвучал сызнова голос старшего Димурга, теперь уже не просто взволнованного, а слышимо дрогнувшего. – Слушай меня, Еси… Слушай и выполняй, бесценная моя девочка… Еще раз глубокий вздох и такой же неспешный выдох… Ровнее… Степеннее, – добавил Бог, ибо увидел, как резко затрепыхались окровавленные уста юницы свершающее вздох через рот. – Носом… носом, моя милая… Дыши носом.

Есинька немедля поправилась, и все еще оставив приоткрытым рот, начала дышать через нос, как и требовал Перший, делая неспешные и более ровные вздохи и такие же выдохи. Однако, вместе с налаживанием дыхания ноги судорожно затряслись, теперь не только в коленях, и девушку яростно мотнула вправо… влево.

– Надобно присесть, – заботливо произнес старший Димург и слегка вздев правую руку, повел ее влево, словно собирая в единое целое перьевую сизую дымку, плывущую по полу.

И вмале под сгибающиеся колени юницы подкатился круглый ком. Он легохонько толкнул Есиславу и тем движением принял в свое мягкое покачивающееся нутро, с ее падением сотворив в своей поверхности не только сидение, но и локотники, и высокий ослон.

– Вот теперь я думаю много лучше, – сказал Перший и, наконец, тронулся с места.

Бог направил свою медлительную поступь к сидящей и малость покачивающейся туды… сюды в облачном кресле девушке продолжая неотступно на нее глядеть. Его взор, точно наполненный марностью, обозревал Есиньку с головы до ног, явно беспокоясь, однако, не смея прощупать. Господь остановившись вельми близко, видимо в шаге, днесь глянул на нее сверху вниз и Есислава разобрала не только цвет его глаз многажды раз за последнее время проскользнувших в видениях, но и, в общем, черты лица.

– Ты, Перший… да? – чуть слышно вопросила она и внутри ее глотки будто, что-то протяжно забурлило, желая вырваться и плюхнуть кровавым сгустком.

Еще немного и Еси не смогла справиться с тем кровавым комком, он вместе со слюной вырвался из чуть приоткрытого рта и сызнова залил весь подбородок, да полотно белой годовщины на груди.

– Тише… тише, моя любезная. Поколь не надо толковать, лишь дышать, – Перший вроде и не говорил, он пел… уж так полюбовно, плавно плыли его слова. – И как я велел глубокий вздох… неспешный выдох… и носом. Ну, же, девочка, слушай меня, – ласково дополнил старший Димург, узрев, что девушка, прикрыв очи, не исполняет указанное. – Слушай меня, моя драгоценная… вздох… выдох и лишь носом.

Есислава медлила совсем малую толику времени, наслаждаясь таким ей близким, дорогим голосом Бога, а засим принялась дышать в такт его словам. Постепенно колотье в голове сошло на нет, пропало и дрожание плоти, осталась только слабость, будто она долго не ела и легкая дымка пред здоровым глазом, оная как уже ведала Есинька, вскоре истончившись наполнит сам мозг.

– Молодец… замечательно, ты просто бесценность, – благодушно сказал Перший, стоя в такой близи от юницы, что своей дюжей божественной силой окутывал ее. – Сейчас тебе надо попить чего-нибудь сладкого и все пройдет окончательно… Появятся силы.

Димург медленно протянул в направлении сидящей девушки руку с зажатым в перстах белым широким ручником, обшитым по рубежу серебристыми нитями.

– Вытри губы, девочка, – отметил Бог, передавая в руку Есиславы ручник, таким побытом, чтобы не коснуться ее.

Девушка взяв ручник и приткнув его к губам, однако приметила, что Перший побоялся до нее дотронуться аль просто не захотел, и ощутила внутри себя острую горечь, обманутых надежд.

– Тебе лучше, Еси? – с нескрываемой тревогой впрочем, вопросил Димург и та его тревога живописалась в едва зримом колебание черт лица.

– Да, мне лучше, – несколько уклончиво отозвалась Есислава, убирая от губ окровавленный ручник и неотрывно глядя на Першего, страшась, что он также, как Стынь ее покинет или, что еще хуже, заставит унести отсюда тотчас.

– Как ты сюда попала? – очень мягко поспрашал Бог, стараясь теперь отвлечь от перенесенного юницу. – Хотя… можешь не отвечать. Я итак знаю. Стынь принес сюда, очевидно, решив излечить твой глаз. А где же он теперь?

– Куда-то ушел, – дрогнувшим голосом ответила Есислава и прикрыла очи, ощущая такую могутную слабость, коя не только оплела всю плоть, но и сделала деревянными стопы ног.

Яркая золотая искра в морг осветила залу, вызвав своей насыщенностью трепыхание в сомкнутом, здоровом глазе Еси так, что она не сразу его открыла. Когда же открыла, увидела не только враз возникшего Стыня, но и Мерика крепко удерживающего за лодыжку Трясцу-не-всипуху. Несмотря на свой, в сравнение с бесицей-трясавицей малый рост, Мерик был достаточно сильным. Потому плененная Трясца-не-всипуха, цепко обвитая его двумя ручищами, даже не вырывалась, вроде обреченной явившейся на казнь.

– Отец! – голос Стыня яро дернулся, ибо он первым узрел стоящего пред ним старшего Димурга.

– Господь Перший! – многажды тягостнее дыхнул Мерик и немедля разжал лодыжку бесицы-трясавицы, упав пред своим Творцом на пузо, оно как согнувшиеся вспять в коленях ноги не смогли удержать его.

Более одначе восторженно вскрикнула Трясца-не-всипуха, она также как черт повалилась на брюхо, при том вельми горестно захныкав, тем, верно, указывая Зиждителю, как сильно и неправедно была обижена.

– Да, мой бесценный, прибыл только, что, – нескрываемо нежно произнес Перший, единым взглядом оглядев сына и лежащих на полу созданий, а потом сызнова перевел взор на девушку.

– Я сейчас унесу Еси, – торопливо проронил Стынь, судя по всему, до конца не осознавший, что в его отсутствие с девушкой, что-то произошло и оттого резво шагнул в ее сторону.

– Не тронь, – непререкаемо властно дыхнул старший Димург, и повернув в сторону сына голову, силой собственного взгляда останавливая его поступь. – Прошу тебя, малецык, срочно призвать и встретить Небо и Асила у меня к ним разговор.

Стынь тревожно застывший на месте, резво оглядел Есиславу, сдержав свой взгляд на покрытой кровью годовщине, и не мешкая, качнув головой, направился вон из залы. Но только не так как раньше пропав из нее искрой, а вроде войдя в зеркальную стену и пустив по той глади рябь борозд. Как только младший Димург покинул залу, Перший воззрился на лежащих недалече на полу созданий.

– Мерик, – днесь голос Бога наполнился стылостью, коя точно вскинула с пуза черта и поставила на ноги, при сем не забыв низко пригнуть его голову. – Благодари Родителя, что я занят, иначе не избежать тебе повторно каземата. Я отбуду на непродолжительное время, в мое отсутствие проверять состояние Господа Стыня, о всех несоответствиях немедля сообщать по контактной сетке мне… А теперь брысь отсюда, поколь я не передумал.

Мерик враз качнул своей головой, и вместе с ней дернулось его ухо, кончик которого порос тончайшими перепутанными меж собой розовыми волосками, а рубеж, украшенный девятью крупными густо красными рубинами, в такт тому полыхнул алыми отблесками. Гулко щелкнул черт каблуками своих коротких, с загнутыми кверху носами, фиолетовых сапожек, и развернувшись побежал к стене, в которой дотоль пропал Стынь на ходу помахивая мечом висящим на широком сыромятном поясе огибающим его стан. Это был не малый такой в длину меч, закругленный конец которого доставал до средины лодыжек Мерика. Меч крепился на поясе без каких-либо ножен, словно за серебряную рукоять купно украшенную, как и грибовидное навершие, крупными изумрудами и рубинами. По полотну его плоского клинка, переливающегося золотым мерцанием, шли махонистые долы, кои занимали не меньше трети ширины и немного суживались к завершию.

– И, да, Мерик, – вслед черту вельми недовольно отметил Перший. – Оболтус ты такой, кинжал сними, сколько можно о том сказывать. Не хватало еще, чтоб тебя с кинжалом увидел Воитель и расстроился, ибо дарил его не тебе воровливая бестолочь.

Мерик разком обхватил рукой покачивающийся взад… вперед меч, и, прижав к ноге шибутно пригнув голову нырнул в стену, отчего последняя, точно испугавшись, даже не пустила по зеркальной своей поверхности и малой ряби. И как только пропал черт, гулко всхлипнула дотоль лежащая на полу бесица-трясавица.

– Ну, чего… чего ты расхныкалась, Трясца-не всипуха, – голос Бога наново зазвучал мягко. – Подымайся и принеси девочке чего-нибудь… У нее шла кровь, и ощущается слабость во всей плоти… Слышишь? – все также благодушно и вместе с тем властно дополнил Димург.

И бесица-трясавица подскочив на ноги, приоткрыв свой рот, да гулко хлюпнув, отозвалась:

– Господь Стынь заставил меня осмотреть госпожу. И я значимо почувствовала напряжение лучицы и охватившую ее боль.

– Боль? – переспросил Перший и теперь каждая жилка на его лице дрогнула, а полные губы затрепетали, так как дотоль трепетала плоть Еси.

– Да… боль, Господь Перший, очень резкая и сильная, – добавила Трясца-не-всипуха и внимательно зыркнув на сидящую девушку, своим одним оком, поспешила вон из залы, также, как и ушедшие до нее, тукнувшись в стену.

– Пусть, Стынь отнесет меня домой, – тихо протянула Есислава, потому как он мягкости, что плыла в тоне старшего Димурга при общение с сыном и созданиями, вновь почувствовала огорчение.

– Немного погодя, моя любезная девочка, – проронил Бог, вложив в каждое сказанное им слово еще больше нежности и теплоты, и тем, снимая горечь девушки. – Я, непременно, отправлю тебя домой, но погодя. Поколь, раз ты прибыла ко мне в гости, прошу тебя задержаться.

Перший теперь резко вздел руку и тем взмахом, словно сорвал со свода часть облаков да единожды сбросил их позадь себя, где они сформировались в виде пузатого кома, несколько топорщившегося своей угловатой макушке. Неспешно Бог опустился в облачные пары, и одним своим касанием, обратил ком в подобие кресла с высоким ослоном, и покатыми локотниками.

– А, где твой трон, простой… Как сказал когда-то Седми, у Отца все всегда просто, – молвила поспрашая Еси, узрев как желтоватая поверхность кресла Бога сменила тональность на более землистый цвет. – Тот, что находился в похожем на эту залу помещение. Там еще было ночное небо в своде и звезды… Ты, там принимал Владу.

И сызнова тугая боль дернула голову юницы и во рту стала ощущаться кисловато-кровавая слюна.

– Не будем покуда о том говорить, – негромко протянул Перший. Он так и не оперся спиной об ослон кресла, всего-навсе обхватив перстами края облокотниц напряженно замер, взволновано всматриваясь в изменяющиеся от боли черты лица девушки.

В залу сквозь теперь явственно разошедшуюся на части зеркальную стену вернулась Трясца-не-всипуха, в руках сжимающая высокий прозрачный кубок на золотой ножке с колыхающимся внутри густым голубым напитком. Она торопливо направила поступь к креслу девушки, и, остановившись подле, протянула к ней сразу обе руки. Правую длань бесица-трясавица бережно подсунула под голову Есиньки, и, обхватив ее, немного приподняла с ослона. И тотчас приткнула к ее губам край кубка, принявшись медлительно поить принесенным вязким, сладко-терпким напитком, который не только снял с плоти последней слабость, но, и, надавив, вогнал в глубины желудка всю кровавую слюну. Бесица-трясавица влив в Еси весь отвар, убрала от ее губ кубок и левыми перстами прощупала на правом запястье пульс, заглянула, приподняв верхние веки, в оба глаза. При этом, испустив из своего единственного ока серый, разрозненный, тонкий луч, нежно огладивший кожу лица юницы.

– Что? – вопросил Перший, стоило бесице-трясавице закончить свой осмотр и положить правую руку девушки на облокотницу.

– У госпожи вельми мощное утомление, нужен отдых, – торопко отчеканила Трясца-не всипуха своим может и скрипучим, но ноне более не пискляво-хныкающим гласом, и развернулась в сторону, сидящего на супротив Еси, Бога. – Лучицу поколь лучше не колыхать… Наши предположения, думаю, правильны, раз вы Господь Перший тут и вмале отбываете.

– Отбываю к Родителю и, да, ваши с Отекной предположения правильны, – достаточно низко откликнулся старший Димург, словно стараясь скрыть прозвучавшую боль в голосе. – А, что с глазом у девочки?

– Орган погиб, зрение восстановить не удастся, Господь Перший, что в целом мы также предполагали. Сейчас лучшее, что можно предложить, это пересадка, – незамедлительно пояснила бесица-трясавица, и вельми гулко вздохнув, самую малость сотряслась всем телом.

– Ну, об этом позже… позже потолкуем не сейчас. Я улетаю вскоре. Все распоряжения, я уже отдал Отекной, потому как тебя не нашел, – много понизив тембр гласа, досказал Перший и неторопливо притулил спину к ослону кресла, тем самым потревожив допрежь, точно почивающую змею в венце незамедлительно отворившую свои очи и уставившуюся на бесицу-трясавицу. – Выдай свои рекомендации нежити, и снабди их необходимым лекарством в дорогу. Иди, поколь… если, что понадобится, я позову.

Трясца-не-всипуха шибутно кивнув ноне уже не раз, а как-то значимо многажды, поспешила вон из залы… оставив в ней сидящих друг напротив друга человека и Бога.

– Что такое пересадка? – вопросила девушка, стоило им остаться в зале вдвоем.

Одначе, Бог все еще неотступно смотрящий на Еси, и в своем могутном росте делая ее совсем хрупкой, никак не отозвался.

– Почему ты мне не отвечаешь? – в голосе юницы послышалось недовольство и она легохонько вздрогнула, не в силах переносить, как ей показалось безразличие старшего Димурга. – Ты на меня сердит?

– Сердит? – повторил Перший поспрашания, медленно растягивая слово. – Нет, моя дорогая мне не за что на тебя сердится, – добавил он, вкладывая в свою речь мягкость и вроде поигрывая тональностью звуков. – Я лишь встревожен твоим состоянием, посему отвечаю на те вопросы, кои тебя успокоят, а не принесут дополнительного волнения, – и Бог, наконец, улыбнулся девушке так, что по его полным губам в разных направлениях заструились крошечные золотые искорки.

Есинька узрела ту легкую зябь кожи Першего, и ощутила внутри мощное желание кинуться к нему, да, припав к груди, как она делала в отношении Липоксай Ягы, ощутить отцовскую любовь, ту самую в которой нуждался Крушец. Взгляд девушки, словно ведомый желанием лучицы просквозив по лицу Бога, прошелся по плечу и застыл на левом предплечье, лежащем на облокотнице. Тело Есиславы резко дернувшись, подалось вперед… туда к долгой, сухопарной руке Першего… Густой дымкой проплыло воспоминание… Темно-коричневая кожа, подсвеченная золотым сиянием на левой руке, смыкающая пред очами пространство густо запылала. Золотые крупные вроде капель искры купно облепили всю поверхность наружного покрова руки, полностью поглотив на ней коричневу. Еще миг и кожа натянувшись дала малую нитевидную трещинку, пролегшую от кончика указательного пальца вплоть до локтевого сгиба, а после резко разорвавшись, раздалась в стороны. И гулко прозвучал бас-баритон, единожды властно и полюбовно дыхнув: «Крушец! В род Оньянкупонг!»

– Ох! – тягостно дыхнула Еси, враз побелевшими губами, избавляясь от давно минувшего. – Как я устала… Устала от этих воспоминаний.

Девушка зараз сомкнула очи и глубоко задышала, так как делала всегда, тем изгоняя из головы дымчатость видений. Из правого глаза медленно на щеку выползла капля слезы и прочертив тонкую полоску, впиталась в поверхность кожи.

– Ну… ну, моя милая, – нежно проронил Перший, тревожно шелохнувшись в кресле. – Не надобно только плакать… Я уверен, вмале все приходящие воспоминания иссякнут, нужно только не волноваться… Еси, – молвил он погодя, явственно желая, чтобы девушка обратила внимание на его слова. – Сейчас в залу прибудут Боги Небо и Асил. Я прошу тебя не пугаться их, а ежели, ты почувствуешь сызнова боль или слабость начни глубоко дышать, как я тебя учил. – Димург на чуть-чуть смолк, и многажды понизив голос, дополнил, – Еси ты меня слышишь? Прошу, открой глаза… посмотри на меня.

– Когда я на тебя смотрю, вижу свое прошлое… Вижу рождение, рождение твоей лучицы… Твоего Крушеца… И ощущаю его тоску… боль, – звонко отозвалась Есислава, словно обвиняя Бога в испытываемых чувствах, и порывчато замотала головой, похоже, переполнившейся желанием Крушеца прикоснуться к своему Творцу. – Отправь меня домой! К Липоксай Ягы! Чтобы он… он… – глас девушки дрогнув затих и сама она вся замерла, болезненно прикусив нижнюю губу.

– Тише… тише моя девочка, – весьма настойчиво, если не сказать требовательно произнес старший Димург и та мощь, властность плотно окутала тело юницы слегка вроде как встряхнув. – Не надобно тревожиться, сейчас для тебя это недопустимо. Постарайся сохранять ясность ума и чувств… Думай о том, что близко тебе, о солнце, траве, листве… О брызгах воды, цветах… О малыше, что живет нынче в тебе. Перенаправляй свою тоску на то, что дорого тебе. И не дергай себя, поелику я верну тебя домой, к Липоксаю, только позже. Допрежь того нам придется с тобой кое-куда отправится, чтобы прекратить те болезненные воспоминания.

– Не хочу! Не хочу никуда отправляться, – обидчиво затрепетали уста девушки.

И теперь вся ее плоть, не только естество ощутили мощную волну огорчения, досады на Першего… Першего какового так жаждали увидеть, коснуться и каковой оказался таким черствым… черствым в отношении ее Еси, и болезненно стонущего Крушеца. Девушка будто и не замечала нежно-вкрадчивого голоса Бога, его успокоительно-ласкающий тембр, полюбовное величание. Ей, Есиньке, наблюдающей в воспоминаниях его поцелуи, объятия в направление Владелины, стало непереносимо обидно, что Димург был так добр к ней в прошлой, как она считала, жизни и оказался столь равнодушен, холоден в этой.

– Днесь же… Днесь отправь меня домой! – негодующе продышала Есислава, и, открыв очи, надрывисто дернулась в кресле, верно, пытаясь подняться на ноги и уйти.

Однако, юнице не позволили встать, и не столько Перший торопко вскинувший в ее сторону правую руку, сколько змея в навершие его венца. Она внезапно резко открыла очи, и, обдав ярким изумрудным светом, чуть зримо шевельнула каждой своей чешуйкой, тем самым остудив желание Есиньки подняться. Змея теперь и вовсе широко раззявила рот, высунула оттуда почти рдяной раздвоенный язык, и, ощупав им пространство, раскатисто, что-то зашипела.