Текст книги "Три солнца. Сага о Елисеевых"

Глава III

I

Гуля истошно кричал один в детской комнате. Мария Степановна с трудом сдерживала рвущуюся к нему няньку. Вдруг Мария Андреевна словно очнулась, встала с кровати и, покачиваясь, поспешила к Гуле в комнату.

Мария Степановна и Манефа последовали за ней. Они зашли в детскую и увидели Машу на коленях перед своим малышом. Она крепко обнимала его. Гуля показывал ей прищемленный палец. Мама, плача, целовала его.

Успокоив сына и выплакавшись, Мария Андреевна заявила, что она голодна и ей нужно принять ванну. Манефа заметалась, от счастья не зная, за что хвататься – подать Машеньке покушать или готовить ей воду для купания. Наконец-то ее девочка снова была с ней.

Мария Степановна была удовлетворена результатами своего эксперимента. Он был безусловно не лишен риска. Но результат того стоил.

– Ух, дьяволица, – прошептала Манефа ей вслед с некоторым восхищением, когда та раскланялась и поспешила домой.

Когда мужчины вернулись домой, они чуть не попадали от удивления – за столом спокойно попивали чай Елена Ивановна и Мария Андреевна. Словно не было нескольких месяцев Марии Андреевны вне жизни, эмоций и сознания. Она повернулась к Грише и улыбнулась. Маша была еще бледна, слаба, но она была живая. Григорий Григорьевич подбежал к ней, схватил ее и прижал к себе.

Следующей осенью произошло крушение поезда, в котором ехала царская семья. Погибло несколько человек из прислуги, но сам государь и его семья выжили. Говорят, что император держал крышу выгона на своих плечах, пока не прибыла помощь и не вытащила всех домочадцев из-под завалов. В это верилось без труда – Александр III был великаном и богатырем. Учитывая, что никто из членов царской семьи не погиб, Григорий Григорьевич решил не рассказывать Маше об этом крушении, чтобы не наносить удар по ее медленно восстанавливающему психологическому равновесию. Тем более Маша снова ждала ребенка.

В январе 1889 года у Маши и Гриши родился еще один сын – Сергей. Несмотря на переживания Марии Андреевны, беременность и роды прошли без особых осложнений. Малыш с самого рождения был активным и требовательным, на эту жизнь у него явно были планы.

Но и в этот раз не обошлось без бед и печалей. Через несколько дней после рождения Сережи умер отец Маши – Андрей Иванович Дурдин. Это был удар не только для Марии Андреевны, но и для Григория Петровича, который проводил в последний путь жену и многих друзей. И вот теперь Андрей. Григорий Петрович чувствовал близкое дыхание костлявой. Ему не было страшно. Он прожил длинную и безумно интересную жизнь. Было что оставить детям и внукам. И все-таки так хотелось еще немного побыть с ними. Увидеть, чего они добьются. Стать свидетелем технического прогресса, который вот уже шагнул на порог. Поэтому он запрещал себе думать о смерти.

Мария Андреевна не успела оплакать отца, как пришла печальная весть из Австрии. В Майерлинге покончил с собой кронпринц Рудольф, сын австрийской императрицы Сисси. Той самой, на которую с детства хотела быть похожа Мария Андреевна. Опять же обстоятельства этого самоубийства были весьма подозрительными. Кронпринц убил не только себя, но и свою любовницу Марию Вечёра. Молва тут же провозгласила это убийством. Но кто это сделал, если не сам Рудольф, кому это было выгодно, так и не было выяснено. Страшная, но в то же время романтическая история.

Мария Андреевна была в жутком состоянии духа. Она начала придумывать какие-то знаки. В ужасе она пыталась объяснить Грише, что смерть отца и смерть в Майерлинге – это дурные знаки для Сережи. Ему грозит смертельная опасность. Григорий Григорьевич понимал, что, пережив все потери, Маша теперь во всем будет видеть предвестников беды. Поэтому он пытался нежностью и заботой отвлечь ее от дурных мыслей.

Сережа кушал с аппетитом и рос не по дням. Постепенно страхи стали отпускать Марию Андреевну.

II

За всеми трагическими событиями Григорий и Мария Андреевна не заметили, как выросла их племянница Лиза, дочка Александра Григорьевича.

Она стала прехорошенькой девушкой, за которой увивались толпы кавалеров на балах. Она казалась равнодушна к ним, но вот однажды она пришла в комнату Марии Андреевны посекретничать.

– Муся, расскажи, как вы встретились с дядей Гришей? – она уселась на пуфик в ногах Марии Андреевны, которая убирала свои шикарные волосы.

– Это было почти десять лет назад, на балу у Петра Степановича.

– И что? Ты его увидела и сразу поняла, что это любовь?

– Да, я увидела его васильковые глаза, его восхитительную улыбку, и все, пропала, – рассмеялась Мария Андреевна.

– Так просто? Вы увидели друг друга, полюбили и поженились? – даже немного разочаровалась Лиза.

– Не совсем. Сначала, я не знала, что он ко мне чувствует. Он не подавал вида. Если б ты видела, сколько девиц кокетничали с ним на балах. А он, казалось, совершенно не был против. Потом ко мне посватался один граф, подлец и мерзавец, но я чуть было даже не согласилась. Назло. Или от отчаянья. А Гриша будто почувствовал. Через день к отцу на разговор приехал Григорий Петрович. Тогда все и решилось. Но в какой-то момент я думала, что уже не дождусь, – с улыбкой вспоминала Мария Андреевна.

– Как романтично! – вздохнула Лиза.

– К чему эти расспросы, милая? Неужели твое сердечко дрогнуло перед кем-то?

– Я не знаю, – смутилась Лиза, – он, кажется, настроен серьезно. Он взрослый. А я не знаю. Но когда он на меня смотрит, со мной что-то такое творится, у меня мурашки по спине бегут… Так и должно быть?

– Пожалуй, – улыбнулась Маша, – так кто он?

– Николай Владимирович Новинский, – густо краснея, прошептала Лиза.

Маша встала, подняла Лизу и обняла ее.

– И когда ты, милая, уже успела вырасти? – нежно приговаривала Мария Андреевна, которая была старше Лизы всего на шесть лет.

– Ой, а ты слышала, что во Франции теперь носят бюстгальтеры? – переключилась Лиза.

– Что это? – удивилась Мария Андреевна.

– Это такая штучка, на грудь. Нижнее белье, le Bien-Etre называется, – с восторгом делилась девушка. Она взяла из комода шелковый платок и повязала вокруг своей груди поверх платья, пытаясь изобразить новшество.

В комнату вошла Манефа. Увидев на Лизе платок, она нахмурилась и завела свою обычную песню.

– Тьфу, срамота! Бесстыдницы!

Девушки только рассмеялись.

– А ты слышала, в Париже построили высоченную башню ко всемирной выставке? – перевела разговор Мария Андреевна, чтобы не раззадоривать няньку.

– Да, я видела изображение в газетах. Не знаю, она какая-то уродливая… Как огромный железный скелет посреди города. По-моему, абсолютно не вписывается в парижский стиль, – поддержала Лиза.

– Может быть, они ее разберут позже…

Через какое-то время объявили о помолвке и жених Лизы стал вхож в дом Елисеевых. Николай Владимирович был старше Лизы на двенадцать лет. В то время браки, где мужчины были значительно старше жен, считались вполне обычным, заурядным явлением. За примерами далеко ходить не нужно было. Анна Федоровна была моложе Григория Петровича на двадцать лет.

Александр Григорьевич принял будущего зятя с радушием. Он принял бы, наверное, любого, кто понравился бы дочери, лишь бы она была счастлива. А тут отпрыск приличного купеческого рода, да еще и делающий успешную карьеру в армии.

Григорий Петрович тоже был рад за внучку.

Жизнь потихоньку налаживалась. В доме радостно звучали детские голоса. Шла подготовка к свадьбе. Семья Елисеевых снова вернулась к приятным хлопотам.

III

В конце года была достроена больница в память Александра II, которую возводили на совместные пожертвования купцов. Уже в декабре она начала прием больных. Александр Григорьевич надеялся, что у него теперь появится больше времени на подготовку к свадьбе дочери. Но с первых дней стало понятно, что больных больше всего поступает в хирургическое отделение, а его корпус не может вместить всех нуждающихся. Григорий Петрович единолично решил пожертвовать сумму, необходимую для строительства еще одного каменного одноэтажного павильона для хирургических пациентов.

Снова все были при деле. Александр, как всегда, разрывался между банком, больницей и теперь еще свадебными хлопотами. Григорий Петрович и Гриша расширяли торговлю. Мария Андреевна вновь была беременна. Манефа едва успевала смотреть за двумя шустрыми мальчишками. Маша пыталась нанять ей помощниц, но нянька не хотела никого надолго подпускать к своим любимчикам.

В июле 1890-го родился третий сын Гриши и Маши. Долго думали, какое имя ему дать, в итоге младенец был наречен Николаем.

– Гриша, – завела как-то разговор Мария Андреевна, – ты не подумай, я счастлива. Я очень люблю наших малышей. Мне доставляет огромное удовольствие ими заниматься. Если удается их ненадолго вырвать у Манефы. Но я как будто пони, бегающий по кругу. Каждый день похож на предыдущий. Нет, я не ропщу. Я довольна, что теперь у нас вся рутина такая спокойная, радостная. Но мне хочется чувствовать себя нужной…

– Муся, ну что ты! Ты нам очень нужна! – Гриша обнял жену за плечи. – Потерпи немного. Дети скоро подрастут, и ты сможешь найти себе дело по душе. Ты же знаешь, я не из тех самодуров, которые считают, что супруга должна дома сидеть.

– Но ты хоть рассказывай мне, что там у нас в делах происходит…

– Обязательно. Просто ты устаешь. Я прихожу, ты уже спишь. Не хочу тебя тревожить.

– Вот видишь, мы с тобой перестали разговаривать… А еще мне хочется выйти в свет. Не просто на чаепитие или очередное суаре к Елисеевым. А на какое-то значимое событие.

– Скоро у Лизы свадьба, – робко предложил Гриша.

– Да, но я не об этом. Может быть, мы могли бы сходить на следующую премьеру в Мариинский?

– Безусловно! Я все устрою.

Петр Ильич словно услышал мольбы Марии Андреевны во Флоренции. Он не мог оставить несчастную женщину без значимой премьеры и за сорок четыре дня написал оперу «Пиковая дама».

В декабре в Мариинке прошла премьера в присутствии Чайковского. Григорий Григорьевич достал абонемент в ложу за несколько месяцев до события. Мария Андреевна и Елена Ивановна заказали себе новые шикарные платья. Мужьям пришлось подарить супругам новые бриллиантовые украшения по этому поводу, поскольку декольте без колье – это неприлично.

Роль Германа исполнял известный тенор, Николай Фигнер. Его супруга, Медея, блистала в роли Лизы. Дирижировал Эдуард Направник. Искушенная петербуржская публика приняла оперу с восторгом.

Мария Андреевна наконец-то наслаждалась прекрасной музыкой, великолепными голосами и волшебной театральной атмосферой, так точно схваченной Пушкиным в его романе «Евгений Онегин». Но все-таки она не была абсолютно счастлива. Ей казалось, что бинокли многих женщин в театре были направлены на Григория Григорьевича. Он был безупречен в своем парадном черном фраке, белоснежной сорочке с накрахмаленными воротничком и манжетами, галстуке и белых перчатках. Ах, как он умел носить фраки и смокинги! Какая у него была горделивая осанка! Такого красавца надо было еще поискать. Навряд ли эти женщины так внимательно рассматривали Александра Григорьевича, который, справедливости ради, был, безусловно, элегантен, но все-таки ему было уже за пятьдесят. Да и Николай Владимирович, жених Лизы, хоть и выглядел привлекательно в военной форме, не мог затмить Гришу. Сама Маша старалась поменьше смотреть на себя в зеркало. После всех этих беременностей она сильно раздалась. Бедная женщина едва дышала, затянутая в корсет, но все равно ощущала себя огромной грозовой тучей. Куда было ей тягаться со всеми этими молодыми прелестницами, сверкающими в ложах напротив. Гриша, казалось, никаких взглядов не замечал, и все его внимание было обращено на своих дам.

Во время антракта мужчины пошли в фойе за прохладительными напитками. Маша, Елена Ивановна и Лиза остались в ложе. Пока Лиза щебетала с мачехой, обсуждая последние тенденции моды и наряды дам в театре, Мария Андреевна лениво рассматривала оставшихся посетителей в партере. Вдруг ее словно молнией ударило. Из партера ее нагло лорнировал не кто иной, как Закретский. Увидев, что она его заметила, граф поклонился в знак приветствия. С его лица не сходила мерзкая ухмылка. Но, несмотря на неприятное выражение лица, он по-прежнему был безумно хорош собой. У Маши бешено заколотилось сердце и потемнело в глазах. Только бы он не столкнулся с Гришей. Она знала пылкий характер мужа и помнила, что в смерти Андрюши он винит Закретского. Если только он увидит графа здесь, страшно представить, что может случиться. Граф вдруг встал со своего места и заторопился на выход из зала. Мария Андреевна была в предобморочном состоянии. Она решила, что он направился к ним. Она уже слышала голоса Елисеевых, походящих к ложе. Казалось, скандала не миновать.

IV

Мария Андреевна трепетала в ложе Мариинского театра. Она совершенно была не в силах наслаждаться вторым и третьим актами оперы. Бокал игристого вина, который принес ей заботливый муж, не помог снять напряжение. Маша постоянно смотрела на пустое место Закретского в партере и вздрагивала от каждого шороха.

После спектакля все вышли на улицу. Был небольшой морозец, но промозглая сырость пробирала до костей. Хотелось побыстрее забраться в карету, чтобы спрятаться от пронизывающего ветра. В первую карету посадили семью Александра. Пока Гриша помогал им, к Марии Григорьевне незаметно сзади подошел Закретский.

– Pourquoi? Pourquoi? – пропел он в ухо Маши слова из арии старухи-графини.

По Маше побежали мурашки. Граф почти касался губами ее шеи и уха. Никогда никто из мужчин не был в такой близости к ней, кроме Гриши. У Маши застучала кровь в висках. Еще секунда, и она упала бы в обморок. В эту минуту вернулся Григорий Григорьевич. Закретского уже нигде не было видно. Затерялся в толпе.

– Муся, ты что такая бледная? Как будто призрак увидела, – забеспокоился Гриша, помогая Маше сесть в их карету.

– Все хорошо. Немного корсет перетянут. Воздуха не хватает.

Ночью Маша не могла избавиться от мыслей о графе. Она решила, что по сути он был тем же несчастным Германом. Такой же зависимый игрок, который охотится за деньгами. Женитьба на ней была бы для него спасением, а отказ стал страшным ударом. Не только по карману, но и по самолюбию. В целом Маша не держала на него зла. Теперь она видела в нем избалованного, неприкаянного мальчишку без ориентиров в жизни. Гриша на его фоне был настолько цельнее и взрослее, хоть порой и не справлялся со своими эмоциями. Мысленно она запретила себе сравнивать этих двух мужчин. Гриша был вне всякой конкуренции. Маша до сих пор не понимала, за что ей так повезло и он достался именно ей. И все-таки в тот вечер, помимо ужаса от того, что Гриша мог встретиться с Закретским и, наверное, убил бы его, Мария Андреевна почувствовала что-то еще. Она вспомнила губы графа у своей шеи, его дыхание. Маша вскочила с кровати, испугавшись грешных мыслей, прежде чем они успели принять какую-то отчетливую форму в ее голове.

Маша надела новый пеньюар, скрывающий недостатки ее фигуры, и прошмыгнула в спальню к Григорию Григорьевичу.

* * *

Александр Григорьевич и Григорий Петрович устроили Лизе шикарную свадьбу. Тот размах и шик, с которыми был организован праздник, заставил многих в очередной раз позавидовать семье Елисеевых. После свадьбы Лизин муж стал жить с ее семьей, в доме на Биржевой линии. Семейство Елисеевых разрасталось.

Вечерами, когда мужчины были не заняты, дружно ужинали, обсуждали экономику, мировые события, культурную жизнь. Григорий Петрович, который начал сдавать в последнее время, очень любил эти уютные домашние посиделки.

– Так пошто ентот инородец-самурай нашему цесаревичу едва голову не снес? – с хитрым прищуром завел Григорий Петрович интересную дискуссию.

На цесаревича Николая было совершено нападение во время его визита в Японию. На него набросился один из полицейских, которые стояли в охране вдоль пути следования кортежа из рикш по городу Оцу. Японец набросился на наследника российского престола и нанес ему скользящие удары саблей. К счастью, раны оказались неглубокими и не причинили Николаю особого вреда.

– Фанатик, что с него взять?! – заключил Александр Григорьевич.

– Непростительная беспечность принимающей стороны! Это первый визит в Японию из Европы такого уровня, и не позаботиться о безопасности! Не понимаю! Я не удивлюсь, если за этим нападением стоит какая-нибудь наша «Народная воля», – возмутился Григорий, разливая отличное выдержанное вино по бокалам.

– И что же? Смолчит Российская империя? Подставит вторую щеку? – возбудился Николай Владимирович.

– Помилуй, Николаша, не войну же теперь с ними начинать, – попыталась успокоить мужа Лиза.

– А с кем воевать? Японцы нападение осудили. Заверяют в своей преданности и дружбе. Я слышал, даже детей запретили называть имением этого сумасшедшего, – тоже ответил зятю Александр.

– Не верю я этим самураям. Кормят калачом, а в спину кирпичом, – как только Григорий Петрович помнил все эти пословицы и поговорки. – Врагов не надобно, коли таки друзья есть!

– Воевать не стоит, стоит изучать, – заметила Мария Андреевна, – ведь мы, по сути, очень мало знаем об этой стране.

– Да, у них впечатляющие темпы экономического роста. Возможно, и нам стоит обратить свои взгляды в ту сторону, – подхватил Гриша. Похоже, у него в голове уже начал созревать какой-то коммерческий план.

– Торговать всяко лучше, чем воевать, – согласился Григорий Петрович, – и все же ухо с ними нужно держать востро.

Лето было на редкость засушливое. В стране начался голод, в результате которого от недоедания и болезней скончались несколько сотен тысяч человек. Смертельной кадрилью в районах бедствия кружили тиф, цинга, холера и дизентерия.

Елисеевы пытались помочь как могли. Делали пожертвования в пользу голодающих. Григорий Григорьевич владел имением в Могилевской губернии. С началом тяжелого периода для сельских жителей он много времени проводил там, пытаясь поддержать крестьян и не позволить голоду хозяйничать на его земле. Он увлекся семеноводством и вывел рожь «Елисеевка», которая приобрела известность по всему югу России. Для крестьянских детей он организовал сельскохозяйственную школу, ставшую основным источником ремесленных кадров в районе. Гриша позаботился не только об образовании, но и о быте ребят, построив для них общежитие с библиотекой и собрав из особенно голосистых хор. В Могилевском же имении у него была конюшня, где он занимался коневодством. Его чистокровные рысаки стали получать награды на всех конных выставках Екатеринославской губернии, чем Гриша гордился безмерно. Крестьяне были благодарны Елисееву за такую заботу и платили ему добросовестным трудом. Кроме того, они ценили отсутствие всякого снобизма и высокомерия в нем. Гриша любил влезать во все детали любого процесса, не гнушался никакой работы и в общении был совершенно прост.

Правительство активно и в определенной степени небеспочвенно критиковалось за сам голод, за аграрную отсталость страны, за свободный рынок и за развитие железных дорог, которые способствовали экспорту зерна, за замалчивание проблемы и за недостаточно эффективное решение ее.

V

Сыновья теперь мало видели Григория Григорьевича. Он много времени проводил в имении или был полностью погружен в дела торгового дома. Придя поздно вечером домой, валился с ног от усталости. Но дети не страдали от отсутствия внимания. С ними всегда были рядом Мария Андреевна, которая снова была беременна, Манефа и дядя Саша со всей своей семьей. Александр Григорьевич, у которого дочь была уже взрослой замужней женщиной, часто посвящал свое время племянникам. Ему нравилось читать им сказки на ночь и рассказывать семейные байки про прадеда Петра, основавшего их дело, про дедов Сергея, Степана и Григория, как они строили корабли и плавали в дальние страны за товаром. Гуля любил, когда Александр Григорьевич брал его с собой в построенную больницу. Дядя общался с мальчиком как со взрослым человеком, что семилетнему племяннику очень льстило.

В каждый свой приезд домой Гриша видел, как все больше слабеет отец. Григорий Петрович продолжал шутить и сыпать пословицами, но голос его становился все тише и обрывистее, походка более шаркающей, некогда степенная фигура стала скрючиваться, словно под гнетом всех прожитых лет. Отец мог заснуть, сидя днем за обеденным столом или вечером во время семейных посиделок. Грише было больно это видеть. Он понимал, к чему все идет, но гнал от себя печальные мысли. Отец был для него столпом, опорой, без которой он слабо мог себе представить свою жизнь. Естественно, Григорий Петрович не мог уже вести дела, как раньше, поэтому практически вся нагрузка легла на Гришу и Александра.

Темным ветреным февральским днем 1892 года Григория Петровича не стало. Ушла эпоха. Как сыновья не готовились мысленно к этому моменту, смерть отца стала для обоих страшным ударом.

За неделю до кончины Григорий Петрович призвал их, чтобы объявить свою последнюю волю. Он уже не вставал с кровати и понимал, что конец его близок.

– Что же, сынки, от смерти под камнем не укроешься. Вот и мне она уж в глаза смотрит, – отец пытался говорить бодро, насколько ему позволяли оставляющие его силы.

Сыновья потупили глаза, скрывая наворачивающиеся слезы. Не положено было взрослым мужчинам показывать свои чувства, но от этого горе меньше не становилось.

– Живите дружно. Помогайте друг другу. Торговый дом вам двоим оставляю. Там в завещании все написано, – Григорий Петрович слабо махнул рукой на ящик стола. – Гриша, блажен тот, у кого все страсти у разума во власти. Обуздывай свой пыл, иначе он тебя погубит. Саша, ты направляй его. Теперь ты за старшего… Берегите семью, внуков… и дело наше приумножайте, чтобы, когда ваш черед придет, вам было что своим наследникам передать… Внукам оставляю деньги… на обучение. Пусть Маша распоряжается… Саша, в наш банк положите, покуда дети не вырастут… так надежнее…

Гриша был не в силах произнести ни слова. Он опустился перед отцом на колени, взял его руку и прижался к ней со слезами. Отец с любовью положил другую руку ему на голову, словно благословляя.

– Машу береги, не обижай… – тихо наказал Григорий Петрович.

– Гореть мне в геенне огненной, если хоть одна слезинка упадет из ее глаз! – с мало уместным пафосом воскликнул сын.

Григорий Петрович слабо улыбнулся. В этом был весь его сын. Что сделаешь против натуры? И все же он уходил счастливый, гордый своими детьми. Он вырастил их умными, честными, благородными и добрыми людьми. О чем было еще мечтать на смертном одре?

Почти все петербургские газеты опубликовали сообщение о смерти Григория Петровича. Вспоминали не только его успехи в торговле, но и редкой щедрости благотворительность – существенные пожертвования на нужды славян во время Сербско-турецкой войны, на нужды русской армии во время Русско-турецкой войны, в помощь голодающим и прочие регулярные благодеяния.

Отпели Григория Петровича в церкви Елизаветинской богадельни. Похоронили, как он и пожелал, в семейном склепе под Казанской церковью, построенной Елисеевыми на Большеохтинском Георгиевском кладбище, рядом с Анной Федоровной. Тысячи петербуржцев пришли проститься с ним в морозный февральский день, презрев холод.

Это была потеря для всей большой семьи Елисеевых. Последний из отцов-основателей, выведших семью на высокий уровень, покинул их. Для многочисленной родни он был центром силы и мудрости. К нему бегали за советами и за помощью. Поэтому родственники пришли помянуть старца не из-за того, что он почти всех упомянул в завещании, а чтобы искренне отдать дань уважения памяти великого человека.

VI

Гриша с головой ушел в работу. Так ему было легче перенести горе и смириться с утратой.

В апреле у Елисеевых родился еще один мальчик. Маша захотела назвать сына Сашей, в честь Александра Григорьевича. Они очень сблизились в последнее время. Пока Гриша пытался забыться, работая день и ночь, Александр еще больше погрузился в общение с племянниками. Он практически заменил им и деда, и отца.

Однако Александру Григорьевичу нелегко было продолжать жить на Васильевском острове. Слишком уж все напоминало о Григории Петровиче. Хотелось перемен. Он стал подыскивать себе новый вместительный дом. И нашел. Это был настоящий дворец на Французской набережной, который продал ему князь Волконский, сын декабриста. Александр Григорьевич и Елена Ивановна переехали туда вместе с Лизой и ее мужем. Они обустроили под себя двадцатитрехкомнатную квартиру в бельэтаже. Места хватало всем. У каждого была своя спальня, у хозяина и хозяйки было по кабинету, было несколько гостиных для ошеломительных приемов, была столовая и бильярдная и еще множество различных помещений. Остальные квартиры в доме сдавались внаем.

Пора было Григорию Григорьевичу и Марии Андреевне учиться жить самостоятельно. Гриша разницы не заметил. Его дома почти не бывало. Маша же тосковала по своему деверю и его семье. Но шло время, и она тоже привыкла к сложившемуся положению дел.

Удивительно, как при такой занятости Гриши и полном погружением Маши в детей через два года у них появился еще один сын, Петр. Григорий Григорьевич был доволен – столько наследников, будет кому продолжать семейное дело!

Осенью 1894-го пришла печальная весть о кончине Александра III. Похоже, все-таки сказалось крушение поезда, после которого он так и не смог полностью поправиться. Или это была наследственная болезнь почек, которая стала причиной смерти многих Романовых. А может быть, то и другое.

В Крым, в Ливадию, где все и случилось, прибыла невеста Николая II, наследника престола. Немецкая принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская была скромна и замкнута, из-за чего некоторые считали ее высокомерной и холодной. У нее были правильные черты лица, золотистые локоны и серо-голубые глаза, полные грусти. Внешне она была нежна и грациозна, как хрупкий цветок. В спешном порядке будущей императрице пришлось принять православие и взять имя Александра Федоровна. В связи со смертью государя необходимо было целый год носить траур. Но, чтобы не оттягивать венчание Николая и Александры, нашли формальную возможность провести церемонию раньше, через три недели – день рождения вдовствующей императрицы, Марии Федоровны. Свадьба должна была упрочить положение будущей супруги Николая II в России.

В день венчания влюбленные были прекрасны – благородный, элегантный Николай в красном мундире и Аликс в сногсшибательном платье из белого шелка, расшитого серебряными нитями, с лифом, украшенным сверкающими бриллиантами, с горностаевым палантином и мантией из золотой парчи. На голове невесты искрилась тиара из драгоценных камней. Невеста надела драгоценности, подаренные еще Александром III, в знак уважения к его памяти. Сама свадьба из-за траура была довольно скромной для бракосочетания монархов. Не было также последующего свадебного путешествия. Новобрачные были с одной стороны безраздельно счастливы, что наконец их сердца соединились, а с другой – совершенно несчастны из-за потери любимого родителя.

Любовь и смерть слились воедино и стали постоянными спутниками этой венценосной пары.

Ночью после свадьбы Аликс написала в дневнике Николая II: «Когда эта жизнь закончится, мы встретимся вновь в другом мире и останемся вместе навечно…». Если бы человеку суждено было знать будущее, что бы она выбрала – долгую бесцветную жизнь без любимого или несколько счастливых лет, семью и страшную смерть с Николаем?

Все крупные российские и мировые издания напечатали иллюстрации со свадьбы Романовых. После ужина Мария Андреевна рассматривала картинки из европейских журналов.

– Какая обворожительная пара! – поделилась она с Гришей, который изучал «Биржевой листок».

Супруг кивнул, но он явно ее не слушал.

– Как ты думаешь, это брак политический или по любви? – не унималась Маша. – Он так на нее смотрит… С такой глубокой нежностью… так можно смотреть только на дорогого тебе человека…

– Не знаю, – Гриша понял, что отвертеться не удастся, и отложил свою газету в сторону. – Теперь все чаще у императоров встречаются союзы, основанные на чувствах, хотя монархи себе не принадлежат и их браки, прежде всего, должны служить достижению политических интересов империи. Не очень понимаю, что Россия выиграет с этой женитьбой государя… Сестра принцессы уже замужем за великим князем Сергеем Александровичем.

– А я надеюсь, что в основе их союза не лежит холодный расчет… – Мария Андреевна явно была настроена на романтичную волну.

– Что же плохого в расчете? – возразил Григорий Григорьевич. Он чуть было не оговорился, мол, посмотри, какой у нас прекрасный брак, заключенный не без взаимной выгоды. Он искренне считал, что в этом нет ничего зазорного или постыдного. Если семью строят не только на чувствах, которые остывают со временем, но и на финансовых интересах, это делает союз только прочнее. Тем не менее он почувствовал, что эти слова обидят Машу. Поэтому вовремя прикусил язык.

– Ты у меня коммерсант до мозга и костей, – рассмеялась Мария Андреевна, – всегда и во всем пытаешься разглядеть выгоду.

– А еще у твоего супруга отличный вкус, – сработал Гриша на опережение, пока Маша не углубилась в детали их брака. Он взял жену на руки и понес в спальню.

Мария Андреевна уже не была той стройной, полной очарования девушкой, которую Гриша когда-то встретил на балу у своего кузена. Но супруг словно не замечал этого. Жена дарила ему абсолютную любовь, поддержку и почти каждый год-два по наследнику. Она была для него больше, чем просто объект желания. Она была ему и женой, и матерью его детей, и хранительницей домашнего очага, и другом, и соратницей.

VII

Гуле исполнилось десять. Пора было переходить с домашнего обучения на обучение в гимназии. Родители не долго мучились с выбором учебного заведения. По стопам многих представителей обеих купеческих фамилий – Дурдиных и Елисеевых – он поступил в гимназию Карла Мая.

Девизом этого учебного заведения было изречение «сперва любить – потом учить». В преподавательский состав входили профессионалы, отличавшиеся высокой нравственностью. Образовательная система базировалась на взаимном уважении учителей и учеников. В детях развивали индивидуальные способности и умение мыслить самостоятельно. Это действительно было прогрессивное учебное заведение по сравнению с другими школами, где еще часто применяли телесные наказания за свободомыслие. В общем, эта гимназия подходила для развитого не по годам Гули как нельзя лучше.

Жизнь продолжала составлять свой яркий узор, искусно переплетая в нем разные краски – от солнечно-радостного до темно-трагичного.