Текст книги "Заколдованная жизнь (сборник)"

Только удостоверившись в своей неспособности занять высокое положение независимовидящего члена ордена, я неохотно оставил дальнейшие попытки овладеть дайдж-дзином. О святом человеке, который невинно стал первопричиной моего несчастья, никто ничего не слышал, бонза, время от времени посещавший меня в моем убежище, не мог или не хотел сообщить мне местонахождение ямабуси. Поэтому, когда мне пришлось оставить надежду на полное освобождение от моего трагического дара, я решил вернуться в Европу и поселиться в одиночестве. С этой целью я приобрел с помощью моих бывших партнеров швейцарский домик, в котором родились моя несчастная сестра и я и где я вырос. Именно этот дом я выбрал для своего будущего уединения.

Прощаясь со мной на борту парохода, который должен был отвезти меня на родину, добрый старый бонза пытался утешить меня.

– Сын мой, – сказал он, – считайте, что все произошедшее с вами – ваша карма[29]29
  Карма (санскр. – деяние, поступок) —) всеобщий закон причинно-следственных связей, согласно которому судьба человека слагается как результат всех его добрых и дурных поступков, намерений и стремлений;) судьба человека, складывающаяся по законам кармы.


[Закрыть], справедливое возмездие.

Никто из тех, кто раз находился – по своей ли или вследствие чужой воли, добровольно или иначе – во власти дайдж-дзина, не может надеяться сделаться настоящим ямабуси. В самом благоприятном случае он успевает только научиться отражать его нападения и с успехом бороться с ним. Подобно шраму, оставленному по излечении ядовитой раны, следы дайдж-дзина никогда не могут быть совершенно изглажены из нашего внутреннего «я», доколе его не изменит и совершенно не переделает новое воплощение[30]30
  …доколе его не изменит и совершенно не переделает новое воплощение… – по теории перевоплощения человеческий дух в новой земной жизни получает не только новое физическое тело, но и психическое (астральное, т. е. душу), что обновляет обе эти сферы его бытия.


[Закрыть].

Поэтому не поддавайтесь отчаянию. Бодритесь, ваше горе привело вас к истинному знанию, заставило признать многие истины, которые вы в противном случае наверняка бы отвергли с презрением. И этого бесценного знания, приобретенного благодаря вашим собственным усилиям и страданиям, никакой дайдж-дзин не может вас лишить. Прощайте же, и пусть Матерь Милосердия великая небесная владычица дарует вам покой и защиту.

Мы расстались, и с тех пор я веду жизнь отшельника: живу в полном одиночестве и постоянно занимаюсь исследованиями. Хотя по-прежнему меня время от времени тревожат видения, я не жалею о годах, проведенных под руководством ямабуси, и искренне благодарен за знания, которые получил от них. И я всегда вспоминаю с искренней любовью и уважением бонзу Тамуру Хидейхери. Я регулярно переписывался с ним до самой его смерти и стал невольным свидетелем этого события и всех его тяжелых для меня подробностей в тот самый день и час, когда оно произошло за далекими морями, – честь, за которую я не могу благодарить свою судьбу».

Может ли двойник убить?
Мистическая история

Одним роковым утром 867 года Восточная Европа была потрясена ужасной новостью. Михаил Обренович, правящий князь Сербии, его тетя, княгиня Екатерина, или Катинка, и ее дочь были убиты среди бела дня неподалеку от Белграда, в своем собственном саду, причем убийца или убийцы остались неизвестны. Князь получил несколько пулевых ранений и ударов ножом, так что его тело было фактически искромсано; княгиня была убита на месте, голова ее разбита; а дочь, все еще живая, имела мало шансов выжить. Обстоятельства слишком шокирующие, чтобы быть забытыми, а в той части света сей случай вызвал невероятное возбуждение.

В австрийских владениях и на территориях под условным протекторатом Турции ни одно благородное семейство не чувствовало себя в безопасности. В этих полувосточных странах каждый Монтекки имеет своего Капулетти, и ходили слухи, что кровавое деяние было совершено князем Карагеоргиевичем, или Черногеоргиевичем, как его называют в тех краях. Несколько лиц, не замешанных в деле, как водится в таких случаях, были брошены за решетку, а истинные убийцы избежали правосудия. Юного родственника жертвы, горячо любимой своим народом, сущего ребенка, забрали в связи с этим из школы в Париже, со всеми церемониями привезли в Белград и провозгласили господарем Сербии. В суматохе политической лихорадки трагедия Белграда была забыта всеми, кроме одной старой сербской дамы, преданной семье Обреновичей[31]31
  Карагеоргиевичи и Обреновичи – две соперничавшие великокняжеские династии Сербии, кровная вражда которых началась с предательского убийства родоначальника первой – Георгия Черного (Карагеоргия) основателем второй – Милошем Обреновичем.


[Закрыть] и неспособной успокоиться, подобно Рахили[32]32
  Рахиль – вторая жена библейского патриарха Иакова. Пророк Иеремия, описывая бедствия иудеев, представляет ее как осиротевшую праматерь израильтян, безутешно плачущую о сынах своих (Иер., XXXI, 5). Евангелист Матфей повторяет слова пророка, проводя параллель с избиением по приказу царя Ирода вифлеемских младенцев, над гибелью которых Рахиль, как мать их, безутешно плачет (Мф., II, 8).


[Закрыть], после смерти своих детей. После провозглашения господарем юного Обреновича, племянника убитого, она распродала свое имущество и исчезла, но перед этим на могилах жертв принесла торжественную клятву отомстить за их смерть.

Пишущая сию подлинную историю месяца за три до совершения этого злодеяния провела в Белграде несколько дней и знала княгиню Катинку. Дома это было милое, деликатное и праздное создание, за границей же по манерам и образованности ее принимали за парижанку. Поскольку почти все действующие лица настоящей истории еще живы, будет уместно не оглашать их действительные имена и привести только инициалы.

Пожилая дама из Сербии редко покидала свой дом, и лишь для того, чтобы время от времени встречаться с княгиней. Откинувшаяся на груду подушек и ковров, облаченная в живописное национальное платье, она выглядела Кумской Сивиллой во дни ее покойного отдохновения. О ее оккультном знании шепотом рассказывали странные истории, и время от времени среди постояльцев, собиравшихся вокруг камина скромной гостиницы, распространялись захватывающие предположения. Кузину незамужней тети тучного хозяина нашей гостиницы одно время мучил блуждающий вампир. Ночной посетитель обескровил ее почти до смерти, в то время как старания и экзорцизм[33]33
  Экзорцизм — обряд изгнания злого духа в католицизме.


[Закрыть] приходского священника не увенчались успехом, но жертву с легкостью освободила госпожа П., заставившая докучливого гостя улететь, всего-навсего пригрозив ему пальчиком и пристыдив на его собственном языке.

Именно в Белграде я впервые узнала этот интереснейший филологический факт, а именно, что привидения имеют свой собственный язык. За пожилой дамой, которую я буду называть госпожой П., обычно ухаживал другой персонаж, которому суждено было сыграть в нашей ужасной истории главную роль. Это была юная цыганская девочка из какой-то области Румынии, лет примерно четырнадцати. Где она родилась, какого происхождения была, она знала не лучше, чем кто-либо другой. Мне сказали, что однажды группа кочующих цыган принесла ее и оставила во дворе старой дамы, и с того момента она стала обитательницей дома. У нее было прозвище «спящая девочка», ибо говорили, что ей свойственна способность, где бы она ни была, явно погружаться в забытье и вслух проговаривать свои сны. Языческое имя девочки было Фрося.

Примерно через восемнадцать месяцев после того, как известие об убийстве достигло меня в Италии, я путешествовала в своем маленьком фургончике по Банату[34]34
  Банат — историческая область в юго-восточной Европе. В настоящее время разделена между Сербией и Румынией.


[Закрыть], беря в наем лошадей по мере надобности. В пути я повстречала пожилого француза, ученого, путешествовавшего, как и я, в одиночку, с той лишь разницей, что в то время как он шел пешком, я озирала дорогу с своего трона из сухой соломы в тряском фургоне. Одним чудесным утром я обнаружила его в дикой местности, заросшей кустарником и цветами, и чуть было не наехала на него, поглощенного, как и я, созерцанием великолепия окружающего пейзажа. Знакомство вскоре состоялось, причем нам не понадобилось сложной церемонии взаимных представлений. Я слышала упоминание его имени от интересующихся месмеризмом и знала его как выдающегося адепта школы Дюпоте.

– Я нашел, – заметил он в ходе разговора, после того как я упросила его разделить со мной сиденье из соломы, – одну из самых удивительных личностей в этой прелестной Тебейде. Сегодня вечером я встречаюсь с неким семейством. Они пытаются разгадать тайну убийства, используя ясновидение девочки… Она удивительна. – Кто же она? – спросила я.

– Румынская цыганка. Оказывается, она выросла в семье правящего князя, который больше не правит, ибо был убит при весьма таинственных обстояте… О, осторожно! Черт возьми, вы опрокинете нас в пропасть! – торопливо воскликнул он, бесцеремонно выхватывая у меня поводья и натягивая их.

– Вы имеете в виду князя Обреновича? – спросила я ошеломленно.

– Да, именно его. Сегодня вечером я буду там, чтобы завершить серию сеансов благодаря полному развитию самого удивительного проявления скрытой силы человеческого духа, и вы можете пойти со мной. Я представлю вас, и кроме того, вы можете помочь мне как переводчик, поскольку они не говорят по-французски.

Поскольку я была совершенно уверена, что если сомнамбулой являлась Фрося, то остальной частью семейства должна была стать госпожа П., я охотно приняла приглашение. На закате мы достигли подножия гор, направляясь к старому замку, как француз назвал это место. Оно бесспорно заслужило это романтическое название. В глубине одного из тенистых уголков стояла грубая скамья, и когда мы остановились у входа в это поэтическое место, а француз галантно занялся лошадьми на весьма подозрительно выглядевшем мостике, ведущем через водоем к входным воротам, я увидела высокую фигуру, медленно поднимающуюся со скамьи и направляющуюся к нам.

Это была моя старая знакомая госпожа П., выглядевшая еще более бледно и таинственно, чем обычно. Увидев меня, она не выразила удивления, а просто поприветствовала по-сербски, трижды расцеловав в обе щеки, взяла за руку и провела прямо к увитому плющом гнезду. В прислонившейся спиной к стене женщине, полулежавшей на маленьком коврике, разостланном на высокой траве, я узнала нашу Фросю.

Она была одета в национальный костюм валахских женщин с чем-то вроде газового тюрбана на голове, унизанного разными позолоченными медальками и лентами; белую рубашку с открытыми рукавами и пеструю юбку. Она казалась мертвенно бледной, глаза ее были закрыты, а лицо имело то каменное, сфинксоподобное выражение, которое служит специфическим, характерным признаком находящейся в трансе ясновидящей сомнамбулы. Если бы не дыхание ее груди, украшенной рядами медалек и бисерных бус, слабо позвякивавших при движении, можно было бы подумать, что она мертва, – столь безжизненным и маскоподобным казалось ее лицо.

Француз сообщил мне, что погрузил ее в сон еще тогда, когда мы только приближались к дому, и что сейчас она в том же состоянии, в каком он оставил ее прошлой ночью. Затем он начал заниматься «объектом», как он назвал Фросю. Больше не обращая внимания на нас, он потряс ее руку, а потом, произведя несколько быстрых пассов, вытянул ее и сделал негнущейся. Рука, твердая как железо, осталась в этом положении. Затем он согнул все ее пальцы, кроме одного – среднего, который направил на вечернюю звезду, мерцавшую на темно-синем небе. Затем он повернулся и стал перемещаться справа налево, посылая свои флюиды в одно место и разряжая их в другом, работая своими невидимыми, но сильными эманациями, как художник кистью, когда он делает последние штрихи на картине.

Старая дама, все это время безмолвно следившая за ним, подпирая рукой подбородок, положила свои худые костлявые ладони на его руку и удержала ее, когда он готовился начать регулярные месмерические пассы.

– Подождите, – прошептала она, – пока не взойдет звезда и не сравняется девять часов. Вокруг вертятся вурдалаки[35]35
  Вурдалаки – термин, введенный в русскую литературу А.С.Пушкиным для демонического класса существ, именуемых в славянской мифологии волкодлаками (волкодаками), а в восточнороманской – вырколаками. Существа, чья душа во сне улетает на Луну или обитающие на ней. Ими могут становиться люди с «неупокоенными» душами. Будучи оборотнями, могут принимать как антропоморфный, так и зооморфный, а также фантастический (змей, дикий человек с железными зубами и крыльями) облик.


[Закрыть], они могут испортить воздействие.

– Что она сказала? – переспросил месмеризатор, раздосадованный ее вмешательством.

Я объяснила ему, что пожилая дама опасалась пагубного влияния вурдалаков.

– Вурдалаки! Что за вурдалаки? – воскликнул француз. – Давайте довольствоваться христианскими духами, если сегодня ночью они удостоят нас визитом, и не будем терять времени на вурдалаков. Я бросила взгляд на госпожу, она стала мертвенно бледной, и брови ее сурово сдвинулись над сверкающими глазами.

– Скажите ему, что нельзя шутить в этот час ночи, – вскричала она, – он не знает этой местности. Даже святая церковь не сможет защитить нас, если будут разбужены вурдалаки. Что это? – подвинула она ногой пучок трав, который ботанизирующий месмеризатор положил на траву рядом. Она наклонилась над коллекцией и с тревогой стала рассматривать содержимое пучка, после чего целиком швырнула его в воду.

– Его нельзя оставлять здесь, – твердо добавила она, – это растения Святого Иоанна, и они могут привлечь привидения.

Между тем опустилась ночь, и луна осветила ландшафт бледным, призрачным светом. Ночи в Банате почти так же прекрасны, как и на Востоке, и француз вынужден был продолжать свои эксперименты на открытом воздухе, поскольку священник церкви запретил их в башне, использовавшейся как дом приходского священника, из боязни наполнить территорию вокруг здания еретическими дьяволами месмеризатора, которых, заметил священник, он был бы не в состоянии изгнать из-за того, что они были бы иностранцами.

Пожилой джентльмен сбросил свою походную блузу, закатал рукава рубахи и, наконец, замечательно театрально начал размеренный процесс месмеризации.

Действительно казалось, под его подрагивающими пальцами, что в сумерках вспыхивают флюиды. Фрося была посажена лицом к луне, и каждое движение вошедшей в транс девочки было видно, как днем. Через несколько минут крупные капли пота показались на ее лбу и медленно покатились по бледному лицу, поблескивая в лунных лучах. Затем она скованно пошевелилась и начала медленно напевать тихую мелодию, в слова которой госпожа жадно вслушивалась, с тревогой склонившись над бессознательной девушкой, стараясь уловить каждый звук. С тонким пальцем, прижатым к губам, глазами, готовыми выскочить из орбит, и неподвижным телом, почтенная дама, казалось, сама превратилась в статую внимания. Группа была замечательна, и я пожалела о том, что не являюсь художником. То, что последовало за этим, было сценой, достойной быть разыгранной в «Макбете». С одной стороны – она, худенькая девочка, бледная и будто неживая, корчащаяся под невидимым флюидом того, кто в этот час был ее всемогущим господином; с другой стороны – пожилая матрона, снедаемая неутолимой жаждой мести, стояла, ожидая, что вожделенное имя убийцы князя будет наконец произнесено. Сам француз выглядел преобразившимся, его серые волосы стояли дыбом, а грузное неуклюжее тело, казалось, выросло за несколько минут. Вся его театральность теперь исчезла, и остался только месмеризатор, сознающий свою ответственность, сам не знающий возможных результатов, изучающий и тревожно выжидающий. Будто поднятая сверхъестественной силой из своего полулежачего положения, Фрося внезапно встала прямо перед нами, вновь неподвижная и безмолвная, ожидающая направляющего магнетического флюида. Француз спокойно взял руку пожилой дамы и вложил ее в руку сомнамбулы, приказав той вступить в контакт с госпожой.

– Что ты видишь, дочь моя? – мягко проговорила дама из Сербии. – Может ли твой дух отыскать убийц?

– Ищи и наблюдай! – строго скомандовал месмеризатор, фиксируя свой взгляд на лице объекта.

– Я в пути – я иду, – слабо прошептала Фрося, и голос ее, казалось, исходил не от нее, но из окружающего пространства.

В этот момент случилось нечто столь странное, что я вряд ли буду в состоянии описать это. Появилось светящееся облако, плотно окутывающее тело девочки. Бывшее сначала около дюйма толщиной, оно постепенно увеличивалось и собиралось, пока совсем не отделилось от тела и не сконденсировалось в нечто вроде полупрозрачного пара, который очень скоро приобрел подобие самой сомнамбулы. Мерцая над поверхностью земли, форма колебалась в течение двух или трех секунд, а затем заскользила по направлению к реке. Она исчезла, подобно туману, растворившемуся в лунных лучах, которые, казалось, вобрали ее всю.

Я следила за происходящим с напряженным вниманием. Таинственный ритуал, известный на Западе под названием «скин-лекки[36]36
  Скин-лекки – Scîn-lâc — англо-саксонский термин, означающий магию, некромантию, колдовство, а также магическое проявление призрачной формы, ложного видения или же фантома. Scîn-lâeca – маг или колдун, а scîn-âесе — колдунья. Искусство, посредством которого создаются иллюзорные формы, было известно под названием scînn-craeft. Термин scîn-fold произошел от англо-саксонского scînan – «светить, сиять» и использовался для выражения идеи Елисейских Полей.


[Закрыть]», происходила непосредственно на моих собственных глазах. Сомневаться было невозможно, и Дюпоте был прав, говоря, что месмеризм является осознанной магией древних, а спиритуализм – неосознанным результатом воздействия той же самой магии на некоторые организмы.

Как только парообразный двойник просочился сквозь поры девочки, госпожа быстрым движением свободной руки вытащила из-под мантильи нечто, на мой взгляд, подозрительно напоминавшее маленький стилет, и быстро положила его девочке за пазуху. Движение было столь быстрым, что месмеризатор, поглощенный своей работой, не заметил его, как он сказал мне потом. Несколько минут прошло в мертвой тишине. Мы напоминали группу окаменевших фигур. Внезапно вибрирующий пронзительный крик вырвался из уст находившейся в трансе девочки, она подалась вперед и, схватив со своей груди стилет, несколько раз неистово пронзила воздух вокруг себя, как бы преследуя воображаемых врагов. На губах ее выступила пена, и с уст сорвалось бессвязное дикое восклицание, среди диссонировавших звуков которого я несколько раз расслышала два знакомых мне мужских имени. Месмеризатор был настолько испуган, что потерял всякий контроль над собой и вместо того, чтобы отбирать флюид, все больше добавлял его девочке.

– Осторожно! – воскликнула я. – Остановитесь! Вы убьете ее или она убьет вас!

Но француз, не желая того, разбудил тонкие силы Природы, над которыми был невластен. Повернувшись, в неистовстве, девочка нанесла ему удар, который мог бы убить его, если бы он не отпрыгнул в сторону, получив лишь небольшую царапину на правой руке. Бедный джентльмен был в панике; взобравшись на стену с проворством, исключительным для человека столь тучного сложения, он уселся верхом на ней и, собрав всю свою силу воли, послал в направлении девочки серию пассов.

Буквально через секунду девушка уронила оружие и осталась неподвижной.

– Что ты делаешь? – хрипло крикнул по-французски месмеризатор, восседающий на стене подобно чудовищному ночному гоблину[37]37
  Гоблины – мифологические существа германо-скандинавской мифологии, ужасного облика и злобного нрава, не переносящие солнечный свет и потому ведущие ночной образ жизни.


[Закрыть]. – Отвечай, я приказываю тебе!

– Я сделала… лишь то, что она… которой вы приказали мне повиноваться… повелела мне сделать, – ответила девочка, к моему изумлению, по-французски.

– Что же эта старая ведьма велела тебе? – грубо спросил он.

– Найти их… которые убили… убить их… я сделала так… их больше нет… Отмщены! Отмщены! Они… Триумфальный вопль, оглушительный крик адского торжества прозвучал в воздухе и, поскольку он разбудил собак в ближайших деревнях, в тот же момент начался ответный вой и лай, подобно непрекращающемуся эху крика госпожи:

– Я отмщена! Я чувствую это; я знаю это. Мое чуткое сердце говорит мне, что врагов моих больше нет. – Тяжело дыша, она рухнула на землю, в своем падении увлекая за собой девочку, позволившую уронить себя, как мешок шерсти.

– Надеюсь, мой объект сегодня вечером не натворит больше зла. Она – личность столь же опасная, сколь и удивительная, – вымолвил француз.

Мы расстались. Три дня спустя после того как я была в Т., сидя в столовой ресторана и ожидая свой ленч, я случайно взяла в руки газету и в первых строках прочла следующее:

«Вена, 86…

Две таинственные смерти

Вчера вечером в 2.45, когда П. собирался удалиться, двое камергеров внезапно проявили великий страх, как если бы они увидели ужасный призрак. Они кричали, шатались, бегали по комнате, поднимали руки, как бы отражая удары невидимого оружия. Они не обращали внимания на нетерпеливые вопросы князя и свиты, но вскоре в корчах упали на пол и скончались в ужасных муках. На их телах не было ни признаков паралича, ни внешних ранений, однако, что удивительно, на них были многочисленные темные пятна и длинные полосы на коже, похожие на удары и порезы холодным оружием, но без нарушения кожных покровов. Вскрытие обнаружило тот факт, что под каждым из этих таинственных пятен был сгусток свернувшейся крови. Сие происшествие привело всех в величайшее возбуждение; власти не в состоянии разгадать эту тайну».

Неразгаданная тайна

Кажется, обстоятельства, сопутствовавшие внезапной смерти господина Делессера, инспектора службы безопасности, произвели такое впечатление на парижские власти, что были записаны особенно подробно. Опуская все частности, кроме тех, что необходимы для объяснения сути дела, мы приведем здесь эту несомненно странную историю.

На исходе 86 года в Париж приехал человек, назвавший себя Вик де Ласса, что и было обозначено в его паспорте. Он прибыл из Вены и говорил, что является венгром, владеет имением на границе Баната, недалеко от Зенты. Это был некрупный мужчина, лет тридцати пяти, с бледным и загадочным лицом, длинными светлыми волосами, отсутствующим, блуждающим взглядом и необычайно жестким ртом. Одевался он небрежно и не броско, говорил и изъяснялся без особой выразительности.

Его спутница, предположительно жена, на десять лет младше его, напротив, была потрясающе красивой женщиной, того темного, богатого, бархатистого, ароматного, чисто венгерского типа, столь сильно похожего на цыганскую породу. В театрах, в лесу, в кафе, на бульварах, и везде, где развлекается праздный Париж, Эмэ де Ласса привлекала большое внимание и производила сенсацию.

Они снимали роскошные апартаменты на Рю Ришелье, часто посещали лучшие места, принимали хорошее общество, принимали красиво и во всем держались так, как будто обладали значительным состоянием. Ласса всегда имели хорошее сальдо у Шнайдера, Рюте и Си, австрийских банкиров на Рю Риволи, и носили бриллианты, обращавшие на себя внимание своим блеском.

Как же получилось, что префект полиции счел возможным подозревать господина и госпожу де Ласса и назначил Поля Делессера, одного из самых ловких инспекторов полиции, «выманить» их? Дело в том, что значительный мужчина с блестящей женой был очень загадочной личностью, а полиция имеет обычай воображать, что за таинственностью всегда скрывается либо заговорщик, либо авантюрист, либо шарлатан. Заключение, к которому пришел префект относительно господина де Ласса было таково, что тот является авантюристом, а также шарлатаном. Только несомненно удачливым, ибо всегда был исключительно скромен и никогда не трубил о чудесах, совершать которые было его призванием, ведь через несколько недель после того, как он обосновался в Париже, салон господина де Ласса стал предметом всеобщего увлечения, и число людей, плативших 00 франков в качестве гонорара за один-единственный взгляд сквозь магический кристалл и одно-единственное послание по его магическому телеграфу, было поистине поразительным. Секрет тут был в том, что господин де Ласса являлся чародеем и обманщиком, чья претенциозность была всеведущей, а предсказания всегда оказывались верными.

Делессеру не составило труда быть представленным и допущенным в салон де Ласса. Приемы проводились через день – по два часа утром, по три часа вечером.

Был вечер, когда инспектор Делессер прибег к помощи вымышленного персонажа, господина Флабри, знатока драгоценных камней и новообращенного спиритуалиста. Он обнаружил красивые, ярко освещенные кабинеты и очаровательное собрание всем довольных гостей, которые, казалось, пришли вовсе не для того, чтобы узнать свои судьбы, заодно внося свой вклад в доходы хозяина, а скорее из уважения к его достоинствам и дарованиям.

Мадам де Ласса играла на фортепиано или переходила от одной группы гостей к другой в манере, казавшейся восхитительной, тогда как господин де Ласса прохаживался или садился в своей ничего не выражающей, отрешенной манере, время от времени говоря что-нибудь, но, казалось, избегая всего могущего броситься в глаза. Слуги разносили закуски, мороженое, крепкие напитки, вина и т. п., и Делессер легко мог представить себе, что попал на весьма скромную вечеринку, в общем ничем не примечательную, кроме двух существенных обстоятельств, которые быстро заметил его наметанный глаз.

Если хозяина или хозяйки не было в пределах слышимости, гости говорили друг с другом понижая голос, весьма таинственно и смеялись не так много, как обычно в таких случаях. Время от времени очень высокий лакей подходил к гостю и с глубоким поклоном вручал ему карточку на серебряном подносе. Затем гость выходил, следуя за торжественным слугой, но когда он или она возвращались обратно в салон (а некоторые совсем не возвращались), то неизменно имели изумленный и озадаченный вид, были смущены, удивлены, испуганы или возбуждены. Эти чувства, несомненно, выглядели искренними, и де Ласса и его жена, казалось, настолько не были заняты всем этим, что Делессер не мог не быть поражен и изрядно удивлен.

Двух или трех маленьких эпизодов, произошедших непосредственно на глазах у Делессера, будет достаточно, чтобы пояснить характер впечатления, производимого на присутствующих. Двое джентльменов, молодых, высокого общественного положения и, повидимому, очень близких друзей, беседовали и частенько «тыкали» друг другу, когда величавый лакей вызвал Альфонса. Они весело рассмеялись.

– Подожди минутку, дорогой Огюст, – сказал он, – и ты узнаешь все подробности его необыкновенного везения!

– Прекрасно!

Не прошло и минуты, как Альфонс возвратился в гостиную. Лицо его было белым и имело выражение неистовой ярости, свидетельствовавшей о чем-то ужасном. Он прошел прямо к Огюсту, причем глаза его сверкали и, наклонившись к своему другу, изменившемуся в лице и отпрянувшему, он прошипел:

– Месье Лефебюр, вы подлец!

– Очень хорошо, месье Менье, – ответил Огюст так же тихо, – завтра утром в шесть часов!

– Решено, мнимый друг, мерзкий предатель!.. Насмерть! – добавил, удалясь, Альфонс.

– Разумеется! – пробормотал Огюст, направляясь в прихожую.

Выдающийся дипломат, представитель соседнего государства в Париже, пожилой господин с большим апломбом и самой внушительной наружности, был вызван поклонившимся лакеем к оракулу. После пятиминутного отсутствия он вернулся и немедленно направился сквозь толпу гостей к господину де Ласса, стоявшему недалеко от камина, держа руки в карманах, с выражением крайнего безразличия на лице. Делессер, стоявший рядом, наблюдал беседу с жадным интересом.

– Я чрезвычайно сожалею, – сказал генерал фон…, – что вынужден так рано покинуть ваш салон, месье де Ласса, но результат этого сеанса убеждает меня, что в деле замешаны мои экспедиторы.

– Сожалею, – ответил господин де Ласса с выражением вялого, но вежливого интереса. – Я надеюсь, вы сможете выяснить, кто из ваших служащих был нечестен.

– Я собираюсь сейчас же заняться этим, – сказал генерал, добавив значительным тоном: – Я прослежу за тем, чтобы он и его сообщники не избежали сурового наказания.

– Это именно то направление, которому нужно следовать, месье ле Кант.

Посол внимательно посмотрел на него, раскланялся и отбыл в смущении, которое при всем своем такте не в силах был контролировать.

По ходу вечера месье де Ласса небрежно подошел к фортепиано и после безразлично-неопределенного вступления сыграл необыкновенно впечатляющее музыкальное произведение, в котором буйство и жизнерадостность вакхических мелодий мягко, почти незаметно превращалось во всхлипывающее стенание и сожаления, свойственные и усталости, и скуке, и разочарованию. Оно было хорошо исполнено и произвело глубочайшее впечатление на гостей, и одна из дам воскликнула:

– Как прекрасно, как печально! Вы сами сочинили это, месье Ласса?

Мгновение он смотрел в ее сторону отсутствующим взглядом, затем ответил:

– Я? О, нет! Это просто реминисценция, мадам.

– Но вы знаете, кто написал его, месье де Ласса? – поинтересовался присутствующий музыкант.

– Я думаю, что первоначально оно было написано Птолемеем Аулетом, отцом Клеопатры, – произнес месье де Ласса в своей бесстрастной манере, – но не в его теперешнем виде. Насколько я знаю, оно было дважды переписано; однако мелодия в основном та же.

– Позвольте узнать, от кого вы услышали ее? – настойчиво расспрашивал джентльмен.

– Конечно, конечно. Последний раз, когда я ее слышал, играл Себастьян Бах, но это был вариант Палестрина – теперешний. Мне больше нравится вариант Гвидо из Ареццо – он более резкий, но обладает большей силой. Я слышал мелодию от самого Гвидо.

– Вы – от – Гвидо? – вскричал изумленный джентльмен.

– Да, месье, – ответил де Ласса, вставая из-за фортепьяно со своим обычным безразличным выражением лица.

– Боже мой! – воскликнул музыкант, хватаясь рукой за сердце, как это делал мистер Твемлоу. – Боже мой! Это было в 0 году нашей эры!

– Нет, несколько позже – в июле 0, если я правильно помню, – вежливо поправил месье де Ласса.

В этот момент высокий лакей склонился перед месье Делессером и протянул ему поднос с карточкой. Делессер взял ее и прочел:

– В вашем распоряжении тридцать пять секунд.

Делессер последовал за ним; лакей открыл дверь в соседнюю комнату и снова поклонился, давая понять, что Делессеру следует войти.

– Ни о чем не спрашивайте. – сказал он коротко, – С’иди нем.

Делессер вошел в комнату, и дверь за ним закрылась. Это была маленькая комнатка, с наполняющим ее сильным запахом ладана, стены были полностью затянуты красными портьерами, скрывавшими окна, а пол был покрыт толстым ковром. Напротив двери в возвышенной части комнаты почти под потолком находился циферблат больших часов, под ним, освещенные высокими восковыми свечами, стояли два небольших столика, на одном помещался инструмент, весьма походивший на всем знакомый регистрирующий телеграфный аппарат, на другом – хрустальный шар, приблизительно двенадцати дюймов в диаметре, установленный на богато отделанном треножнике из золота и бронзы. Рядом с дверью стоял мужчина, черный как смоль, одетый в белый тюрбан и бурнус[38]38
  Бурнус — свободная верхняя одежда арабских кочевников.


[Закрыть], в одной руке державший что-то вроде серебряного жезла. Другой рукой он взял Делессера повыше локтя и быстро провел его в комнату. Он коснулся часов, и они пробили, он дотронулся до хрусталя, Делессер склонился над ним и – увидел изображение своей собственной спальни, воспроизведенное с фотографической точностью. С’иди не дал ему времени на выражения чувств, но, все еще держа его за руку, повлек к другому столу. Телеграфоподобный инструмент начал щелкать. С’иди открыл выдвижной ящик, вынул оттуда длинную узкую полосу бумаги, вложил ее в руку Делессера и коснулся часов, которые пробили вновь. Прошло тридцать пять секунд. С’иди, все еще державший Делессера за руку, указал на дверь и повел его к ней. Дверь открылась, С’иди подтолкнул его наружу, дверь закрылась, рядом с ней, склонившись, стоял высокий лакей – беседа с Оракулом закончилась. Делессер взглянул на бумагу в своей руке. На ней был текст, напечатанный заглавными буквами, и он прочел: «Месье Полю Делессеру: полицейскому всегда рады, шпион всегда в опасности!»

Делессер был ошарашен, узнав, что его хитрость была разгадана, но слова высокого лакея:

– Сюда, пожалуйста, месье Флабри, – привели его в чувство. Сжав зубы он вернулся в гостиную и сразу нашел месье де Ласса.

– Знаете ли вы содержание этого? – спросил он, показывая послание.

– Я знаю все, месье Делессер, – ответил де Ласса в своей небрежной манере.

– В таком случае вы, наверное, осведомлены о том, что я собираюсь разоблачить шарлатана, сорвать маску с ханжи или погибнуть в борьбе? – сказал Делессер.