Текст книги "Madame. История одинокой мадам"

5

Я не знаю, что со мной произошло, никогда такого не бывало, только в эту ночь я долго ворочалась без сна. Ужасное состояние! А утром я проснулась гораздо раньше обычного, потому что, вспомнив вчерашнее, глаз больше не смогла сомкнуть. Надо же, чтобы со мной происходили подобные вещи!

Повалявшись в постели, я поднялась безо всякого энтузиазма и отправилась в ванную, где меня ожидало пренеприятнейшее открытие: под глазами у меня залегли голубоватые тени, совсем как у какой-нибудь неврастенички. Я долго разглядывала свое отражение, пока настроение у меня окончательно не испортилось. Да так и состариться недолго! Я достала из шкафчика весь арсенал кремов и притирок, что накопился у меня за последний год, выставила нарядные тюбики, флаконы и коробочки в ряд, пытаясь разобраться, с чего начать. Мадам не выносит сладких парфюмерных запахов, созданных словно только для того, чтобы заставить какую-нибудь дурнушку подсесть на серийную косметику и почувствовать себя при этом если не красавицей, то, по крайней мере, «ухоженной» женщиной. Но когда речь идет о неприличных кругах под глазами, свидетельствующих об усталости, житейских невзгодах, отвратительном самочувствии и еще о многом и все не в твою пользу, Мадам способна на подвиг. Я так долго собиралась откупорить какой-нибудь крем, что стала рассеянной, и в этой странной рассеянности представился мне салон красоты и бледная как смерть женщина, лежащая на кушетке…

Навязчивые мысли и образы Мадам терпеть не может с детства. Как говорит Алка, – чик, кадрик: лежу как-то вечером в постели, а за окном лает собака. Спать хочется ужасно, а она все никак не уймется. То же случается и с мыслями. Наша соседка, к примеру, способна говорить только о своем покойном пуделе, и любой случайный разговор сводит к воспоминаниям о его похождениях. (Отвратительный, нужно сказать, был песик, мелкий, вредный, с розовым носом.)

Что там обычно говорит Алка по поводу всевозможных страхов? Что нужно присмотреться к ним получше, чтобы было над чем потом посмеяться. Пожалуй, стоит попробовать. К тому же мне именно сегодня необходимо участие косметолога. Я переставила баночки с кремами обратно на полочку. Раз уж я решила поехать в салон, в них смысла мало.

Думаю, Алка не откажется прокатиться со мной. Что ей еще делать? Вчера у нее был выходной, и в ближайшие дни клиентов не намечается. Поди, умирает со скуки, мечтая свести кого-нибудь в могилу.

Алка молодчина, явилась как всегда по первому зову. Выходить в город в одиночестве – тоска! А впрочем, я давно уже не пробовала. Да и не собираюсь. Такое ощущение, что попадаешь в террариум, где шевелятся и копошатся женщины со злыми глазами и унылыми ртами, растерянные мужчины со сбившимися набок галстуками, прыщавые молодые мамаши с розовыми карапузами, вдыхающими выхлопные газы на маленьких покалеченных площадках. Это все забавно выглядит из окна автомобиля, когда мало интересуешься происходящим. Но как только оказываешься среди них…

– Куда ты собралась?

– Ты напугал меня! – сказала я резко, потому что он действительно меня напугал, и вышла из квартиры, хлопнув дверью.

6

Максим проснулся с удивительным чувством, словно он, наконец, выспался. Посмотрел на будильник и присвистнул: конечно, выспался, часы показывали половину одиннадцатого. Он пошарил на кровати рядом – никого. Встал и обошел все комнаты – результат тот же. Схватил телефон и полчаса рассыпался в извинениях перед клиентами, перенося встречи. Взглянул на свое расписание и вздохнул: дорого же ему обойдется сегодняшний сладкий сон.

Но он не жалел, нет. Вчерашний вечер внес в его жизнь определенность. Он действительно любит Аллу, к тому же совсем недавно ему исполнилось тридцать, и пора как-то определяться с семейным вопросом. Первым делом он решит проблему жилья. Свою квартиру, откуда он с удовольствием перебрался бы к Алле, разумеется, нужно продать. Слишком много жутких воспоминаний. Смерть и предательство бродят там по комнатам, и никаким проветриванием от них не избавиться. Он прикрыл глаза, и перед ним снова встало жалкое лицо женщины с глазами, полными слез. Ну что он должен был с ней делать? Провести остаток своей жизни подле нее? К такому подвигу он готов не был… И потом, он тогда не знал, что женщины бывают легкие и душистые, как Алка. Ему казалось, что все они вязкие, как манная каша, и ни на что, кроме физкультуры в кровати, не пригодны.

Интересно, куда делась его невеста? Он тут планы на будущее строит. Хотелось бы делать это не в полном одиночестве. Позвонил Богомолов? К кому она еще могла полететь в такую рань, не заведя будильника для будущего мужа? Ладно: простил. Теперь дальше. Свадьба. Как, интересно, это бывает? Нет, тут одному ни за что ничего не решить. Максим раздраженно побарабанил пальцами по столу. Сегодняшнее утро ему определенно хотелось бы провести иначе. Ну что ж! Он быстро собрался, включил электрический чайник, напевая, приготовил себе несколько бутербродов и принялся писать Алке записку лирического содержания. Его постоянно отвлекали мысли о разных мелочах. Например, о том, что квартиру для его будущей семьи хорошо бы прикупить в старинном доме, разумеется, из тех, что после капремонта. И чтобы обязательно – кондоминиум, приличные соседи и тихий район. И, пожалуй, детский сад нужно тоже предусмотреть…

Будущее привлекало светом, оставалось только вырваться из плена тяжелого прошлого. Недавнего прошлого. Хотя почему недавнего? Максим принялся загибать пальцы, шевеля губами. Могло бы уже и забыться, ан нет: сверлит и гложет, не давая жить настоящими радостями.

Накинув куртку, Максим по привычке хлопнул по боковым карманам с обеих сторон, потом по нагрудным, проверяя, на месте ли права, ключи от машины и паспорт. Хлопнул и замер – карман, где обычно лежал паспорт, был пуст. Он пошарил рукой – действительно пуст. Полез в другой карман и с трудом вынул паспорт. Карман был маловат для него, Максим никогда не забывал об этом. Он присел на обувную полку и чуть не заплакал. Все шло так хорошо! Ну зачем ей понадобилось… Слишком уж вошла в роль детектива. Аллочка, Аллочка, как же теперь быть? В голову пришла бредовая идея: признаться ей во всем, объяснить все честно. Но ведь она не удовольствуется малым, выпотрошит его до дна. А то, что там, на дне, ей скорее всего не понравится. Сильно не понравится. Максим со вздохом поднялся, оглянулся на пустую гостиную, шепнул: «Прощай, Алка!» – и, хлопнув дверью, быстро побежал вниз по лестнице.

Салон на Каменноостровском оказался маленьким и безлюдным. Два парикмахера, косметолог, солярий и гирудотерапевт, являющийся по требованию. Непонятно, с чего это Соболева облюбовала такое неказистое место.

На одной из дверей значилось: «Косметолог. Зоя Спичкина». «Наверно, та самая», – шепнула я Алке, и она закатила глаза к потолку.

Через несколько минут из курилки к нам вышла женщина лет сорока пяти с вытянутым лошадиным лицом и обвисшими щеками. Уголки ее губ были безнадежно обращены к подбородку так, что возникало чувство, будто у нее либо болит живот, либо муж – горький пьяница.

– Ей бы не косметологом, ей бы инспектором по технике безопасности работать! – шепнула Алка на манер чревовещателя, не разжимая губ, и обворожительно улыбнулась женщине.

– Массаж? – спросила Спичкина тоном, который не оставлял сомнений: и живот болит, и муж – пьяница.

– Да, – ответила я ей ласково.

– Сюда, – ткнула она пальцем в кушетку и отправилась мыть руки.

Я была уверена, что лежу на той самой неудобной кушетке, которая стала последним ложем Соболевой. Других кушеток в салоне не было, разве что в солярии. Никаких чувств у меня не возникло: ни страха, ни брезгливости. В конце концов, Соболева умерла не здесь, а в больнице.

Алка смотрела исподлобья, пристроившись в кресле в самом углу, Спичкина уныло попросила ее подождать в коридоре, но Алка категорически отказалась, заявив ей, что знает такие салоны, где друзей оставлять одних небезопасно. Спичкина вздрогнула, густо покраснела, и лицо ее еще больше вытянулось. Намек она поняла и тут же под благовидным предлогом ретировалась в соседнюю комнату.

– Мада-ам, – позвала Алка, – может быть, мы тоже слиняем, пока есть шанс? Не то чик, кадрик… – Алка изобразила отвисшие щеки, – будешь после ее массажа совсем как она.

– Нет, – ответила я решительно и потерла виски. – Но если хочешь, можешь подождать меня в машине.

– С ума сошла? Чик, кадрик: Мадам в пиявках. Захотелось острых ощущений?

– А это и есть острые ощущения?

– Когда пиявки, думаю, да.

Я помолчала, прислушиваясь к тому, что творилось у меня внутри. Чепуха. Какие там острые ощущения… Ничего со мной случиться не может. Ничего мне не угрожает. Все эти странные смерти кажутся чьей-то выдумкой, нелепым фарсом. Мне хочется только узнать одну вещь…

– Извините, девочки.

Возвращение Спичкиной было шумным. Она принялась что-то толковать о типах кожи, мять и тереть мне лицо, так что поговорить с ней о том, что меня волновало, возможности не было. И все-таки, когда она перенесла свои усилия с лица на шею, я улучила момент и спросила:

– Это к вам приходила Соболева?

Руки женщины на мгновение замерли в воздухе, но тут же снова порхнули к моему горлу. По всему было видно, что подобных вопросов она уже наглоталась досыта и скорее склонна меня придушить, чем снова вспоминать о смерти своей клиентки.

– Ко мне, – ответила она наконец кратко.

– Она приезжала одна?

Спичкина подняла вверх брови. Алка подалась вперед из своего кресла.

– Одна. Жаль, что у нее не было такой преданной подруги, как у вас, – заметила она ядовито, бросив в сторону кресла беглый взгляд.

– И совсем никого не было поблизости? То есть я имею в виду, – в салоне, пока вы отлучались?

– На этот вопрос я уже отвечала в милиции.

– И что вы им сказали? – ехидно поинтересовалась Алка.

– Правду, – уныло промычала женщина. – Что было, то и сказала. – Она замолчала и направила все усилия на то, чтобы протереть в моем лбу дырку.

Я решила, что женщина не расположена рассказывать нам о своих неприятностях и это прекрасно. Мадам терпеть не может, когда кто-то пытается рассказать ей о своих неприятностях. Но сегодня мне необходимо было узнать…

Я предвидела такой поворот событий, но, памятуя, что во всех детективах свидетели становятся более разговорчивыми, когда видят деньги, заготовила купюру в десять долларов и сжимала ее в кулачке с самого начала. Теперь я выпростала руку из-под простыни и положила купюру себе на грудь, указав на нее женщине глазами. Я даже не поняла, как она ее выхватила и куда спрятала. Так проглатывают кусок голодные собаки. (К слову сказать, Мадам терпеть не может собак. Слишком глаза у них человеческие. Вот коты – совсем другое дело…)

– Здесь вертелись двое. – Спичкина теперь улыбалась, и Алка, не понимая, чем вызвана эта внезапная метаморфоза, даже поперхнулась. – Это самое я и сказала в милиции. Один из них мужчина. Вы не напрягайтесь, не напрягайтесь, во время массажа нужно расслабиться, иначе не будет никакой пользы. Так вот, мужчина этот якобы был электромонтером. Он пришел утром, посмотрел… и даже починил проводку.

– И она работает?

– Кто – она?

– Проводка?

– Не знаю, не знаю, – таинственно покачала головой Спичкина.

– Свет горит? Все исправно? – вставила с кресла Алка.

– Исправно и горит.

– Значит, это был настоящий электрик.

– Да? – Женщина обернулась к ней всем телом. – Вы так считаете? А вот в жилконторе считают иначе. Мы им деньги хотели перевести за обслуживание, звонили, чтобы договориться, оказалось, никакого электрика они нам не присылали.

– Здорово, – мрачно сказала Алка.

Спичкина снова обернулась ко мне, точно вспомнив о моем присутствии и своих непосредственных обязанностях.

– И еще была женщина, – таинственно объявила она. – Лица ее я, к сожалению, не разглядела. Видела только со спины.

– И что же она делала здесь? – спросила Алка.

– Не важно, – прервала я. – Не нужно про женщин. Нет ничего странного, что в салоне красоты вертятся женщины. Думаю, половина из них уходит, едва взглянув на ваш прейскурант.

– Качество стоит денег, – обиженно протянула Спичкина.

– Мужчина. Какой он был?

– Невзрачный…

Я подумала, что если, говоря «невзрачный», Спичкина берет за точку отсчета себя-милашку, то мужчина должен походить на Квазимодо…

– Штаны рабочие, сапоги кирзовые, – продолжала она тем временем, – бушлат какой-то. Похож на… ну, собственно, на электрика из жилконторы и похож.

– Блондин или брюнет? – спросила Алка.

– Не знаю, он был в шапочке такой дурацкой, с длинным козырьком.

– И это все, что вы запомнили?

– Почему же? – сморщилась Спичкина (то ли снова обиделась, то ли опять живот заболел). – Память у меня хорошая. Да только запоминать-то особенно было нечего, – пожала она плечами. – И потом, такие мужчины меня не интересуют.

– Правда? – зловеще протянула Алка, но на этот раз косметолог обидеться не успела:

– Как же я раньше не вспомнила! Пел он все время! Как вошел – пел, уходил – пел.

– Что пел?

– «Сердце красавицы склонно к измене…»

– Как глупо, – сказала я тихо.

– Действительно, – согласилась Алка.

– Я закончила, – в тон нам, шепотом сообщила Спичкина.

***

Мадам отправилась расплачиваться за полученное удовольствие, а я тихонько тронула косметологиню за плечо, отчего она вздрогнула.

– Покажите мне их, – попросила я.

– Кого? – Она смотрела на меня с ужасом.

– Ну, пиявок. Покажите.

Она сделала строгое лицо, словно собиралась послать меня куда-нибудь подальше, но присмотревшись ко мне, решила, что препираться со мной себе дороже. Пожав плечами и скривив еще больше губы, она направилась к шкафу и распахнула дверцы. В небольшом круглом аквариуме копошились черные маленькие твари. Превозмогая отвращение, я быстро, чтобы женщина не успела помешать мне, сунула в воду руку. Несколько отвратительных созданий вцепились в мой палец в ту же секунду.

– Что… что вы делаете? – хрипло спросила Спичкина, вытаращив на меня глаза.

Я изо всех сил махала рукой, но пиявки и не шелохнулись. Тогда я принялась отдирать одну из них, но не тут-то было. Она скользила у меня в пальцах и держалась крепко, никакими силами не оторвешь. Теперь, дорогуша, отправишься вслед за Соболевой, подумала я. Но Спичкина, прилагая, очевидно, массу усилий, чтобы не хлопнуться в обморок, на слабых ногах уже семенила к своему столику и вернулась с пробиркой и ваткой, источающей запах нашатыря. Она подносила ватку к пиявкам, и те одна за другой отваливались, падая в стакан, который она держала.

Когда процедура была закончена, я с удивлением посмотрела на нее.

– Как это ловко у вас получилось, – сказала я и прибавила после секундной, паузы: – Сегодня.

– Нет. – Она покачала в отчаянии головой. – Это мне гирудотерапевт наша потом объяснила, как поступать в таких случаях.

Лицо у нее было бледным, как маска, и я ей поверила. Мне тоже было не по себе от присутствия маленьких черных убийц. Но теперь я знала наверняка, что историю с гирудами газеты не выдумали.

– А женщина, – спросила я, – какая она была?

– Совсем не помню.

– Ну хоть рост какой? Сложение? Может быть, как у меня? Или как у моей подруги?

– Совсем не как у вашей подруги! – ответила Спичкина резко, словно очнулась от гипноза. – И вообще вам пора, подруга ждет.

Я вышла в зал, стараясь не обращать внимания на то, что ранки на пальце все еще немного кровоточат. Мадам разглядывала прилавок возле кассы. Девушка азартно расхваливала ей ярко-рыжую помаду.

– К сожалению, Мадам терпеть не может оранжевый цвет, – сказала Мадам девушке, и та посмотрела на меня так, словно речь шла обо мне.

В машине она сидела притихшая. Я тоже вышла из роли и не пыталась развеселить ее. Своих проблем хватало. Но я-то со своими проблемами справлюсь, а вот она… Никогда ее такой не видела, честное слово! Что-то происходит с Мадам, клянусь. Она меняется прямо на глазах.

– Мадам, – спросила я без обычных своих кривляний, положенных мне по роли, – что-то не так?

– Все в порядке, – ответила она быстро. – Все очень хорошо.

***

Я, наверно, совсем сошел с ума, потому что решился все-таки поехать к Клариссе. Разумеется, я предупредил ее, что приеду. Разумеется, она ждала меня с самого раннего утра, вымыв голову и закончив генеральную уборку, затеянную еще накануне вечером. Она приготовила пару веселых приветствий, испекла шарлотку и, пожалуй, припасла бутылочку красного вина. Так, на всякий случай. Нет, нет. Это вино она купила давно, очень давно, скорее всего оно пылится у нее в шкафу со дня нашего знакомства. И я уверен: один-единственный мой вздох, рассеянный взгляд – и бутылочка будет извлечена из паутины и темноты буфета, щеки Клариссы зарумянятся, глаза блеснут сдержанностью отчаяния.

Я сидел в машине возле ее дома и думал, что все еще можно переиграть. Можно вернуться домой, позвонить ей и осипшим голосом пожаловаться на простуду. Она простит и поймет. И мы останемся добрыми друзьями. Но здравый смысл сегодня покинул меня еще на рассвете. Мадам начала читать! Значит, все должно складываться так, как написано в сценарии, иначе ее не проймешь.

«Сердце красавицы склонно к измене», – напевал я, поднимаясь к Клариссе. Дурацкий мотив преследует меня всякий раз, когда я чрезмерно волнуюсь. Кларисса стояла в дверях и улыбалась.

– Никогда бы не поверила, что ты еще и поешь.

(То есть предполагала за мной многое, кроме как…)

Лицо ее светилось ожиданием, волосы блестели даже в тусклом свете лампочки, мерцающей над дверью.

– Входи.

Мила, как всегда. Пытается догадаться, зачем я пожаловал. Но при всей ее проницательности тот кошмар, с которым я прибыл, в голову ей не придет.

Комната похожа на операционную – нигде ни пылинки, ни соринки. Хотя Кларисса на хирурга не похожа. Скорее похож на него я – стараюсь быть предельно точным: никаких пауз, вздохов и рассеянных взглядов. Кларисса – милая девушка, с ней легко и приятно, но, судя по некоторым признакам, любовь ее тяжела, как стопудовая гиря. Как лужица клея-момента – шагнешь и влип. И зачем я только пришел? Мне вряд ли удастся совместить деликатность, дистанцию, светский тон и то предложение, которое я намерен ей сделать.

– Кларисса!

– Не в коридоре, – перебила она меня, буквально вталкивая в комнату и плотно закрывая дверь своей комнаты. – Вот теперь, пожалуйста.

Но заготовленные слова разлетелись, и я жестикулировал, как глухонемой, не в состоянии вымолвить ни звука, опасаясь, что она меня неправильно поймет. Так и случилось. Кларисса расслабилась, потянулась, как кошка (маленькие кругленькие кошки тоже не лишены грации), и направилась к буфету. Я что-то пытался промычать ей вслед, но поздно, дверцы были раскрыты, паутина сметена небрежным жестом, и на свет божий явилась бутылка «токайского».

– О-о-о! – Мой возглас можно было принять и за вопрос, и за радостное ликование, и за категорический отказ одновременно.

Кларисса приняла его за восхищение маркой напитка.

– Купила как-то по случаю, да совсем позабыла о нем, – проворковала она. – Любишь?

Я внутренне содрогнулся, но тут же понял, что это она про вино.

– Ну-у-у-у…

– Ты сегодня какой-то особенный, – кокетливо сообщила мне Кларисса.

Все, пора брать себя в руки. Иначе уйду отсюда, так ничего и не сказав, или, что еще хуже, инсценировку, которую я задумал для Мадам, нужно будет разыгрывать еще и для Клариссы.

Она протянула мне бутылку и штопор, который, как ни странно, оказался тут же у нее под рукой. Взяла со стола два бокала… Разливая вино, я решил, что тянуть резину не следует, иначе будет только хуже.

– Мадам, – начал я, и глаза ее разом погасли, а уголки губ едва заметно опустились, – начала читать сценарий.

– Я знала, – сказала Кларисса с достоинством и скромно опустила глаза.

Мне пришлось изрядно пошевелить мозгами, прежде чем я догадался, что она приписывает сие событие собственному влиянию на подругу.

– Да, – спохватился я, потому что пауза снова вышла длинной, и Кларисса теперь, улыбаясь, смотрела мне в глаза. – Только ты могла справиться с этим. Она прочитала пару страниц.

Лицо Клариссы закаменело:

– И что ты решил?

– Я хочу, – (на помощь все святые и угодники!), – чтобы жизнь для нее теперь складывалась так, как в сценарии. Это заинтересует ее. Заставит прочесть все до конца.

Здесь я отметил, что лицо Клариссы пошло красными пятнами, а взгляд потерял осмысленность. Больше всего на свете я боялся замолчать и схватил свой бокал, напрочь позабыв, что за рулем, и, чокнувшись с Клариссой (твое здоровье, дорогая!), отхлебнул большой глоток и принялся расхаживать по комнате.

– В конце концов, Кларисса, мы с тобою для нее самые близкие и родные люди. Ты ведь не будешь возражать? И кто, если не мы, позаботится о ее будущем? Ты согласна? Так вот, мы должны создать иллюзию, понимаешь, Кларисса, иллюзию всего того, что написано в сценарии. Шаг за шагом мы должны провести ее через те чувства, которые испытывает главная героиня. Поддерживая, конечно, Кларисса, поддерживая, чтобы чувства не захлестнули ее и сердце Мадам не разбилось.

– Разве оно может разбиться? – тихо сказала Кларисса, и я уловил в ее словах невысказанную боль. – Оно ведь небьющееся, ты забыл.

– Пока да. Согласен. Но кто знает, Кларисса? Кто может поручиться? Я – нет. Я видел, что с ней вчера случилось.

– И что же? – спросила Кларисса, пытаясь скрыть иронию.

– Она испугалась!

– Скажите на милость!

– Мадам плохо спала, поднялась ни свет ни заря и укатила…

– …в клуб со своей маленькой шлюхой.

Она ненавидела Мадам. Ненавидела, потому что любила меня. Вот если бы я был сам по себе, а Мадам сама по себе, она бы ее обожала. Так и было раньше, до того как мы с Мадам поженились. Но теперь она ее ненавидела. И почти не пыталась скрывать это. Глаза ее из сиреневых становились густо-фиолетовыми, у рта залегла циничная складка. Нужно было что-то предпринимать. Ведь все, что нам с ней предстоит, должно делаться под флагами нашей обоюдной любви к Мадам, а никак не иначе.

Я перестал бегать по комнате со стаканом и присел на стул, глядя Клариссе в глаза.

– Никогда, Кларисса, слышишь ли, никогда я не встречал женщины более чувствительной к людям, чем ты. Ты умна, ты проницательна. Ты сильная, Кларисса, тебе все по плечу. Мадам же глуха к этому миру и ни черта в нем не смыслит. Она как мотылек-однодневка – порхает над пыльной лампочкой, принимая ее за солнце. Она глупая (прости, Мадам!), она слабая (еще раз прости). Ее нужно спасать. И это мой долг.

Кларисса поморщилась.

– Неужели ты бросила бы на произвол судьбы беспомощного ребенка, который без тебя и шагу ступить не может? Она мой крест, понимаешь?

Кларисса поднесла к губам свой бокал и пила медленно, пытаясь что-то разглядеть в моих глазах. Но я уж постарался, чтобы мой взгляд был кристально чист. Когда я выпью, у меня это получается особенно хорошо.

– Значит, разыграем все, как по нотам? – спросила Кларисса.

– Если ты не возражаешь. Нам ведь не нужно поступать вопреки своим желаниям, только создать иллюзию. Как в кино.

– Хорошо, – сказала Кларисса. – Пусть будет, как в кино, чтобы сердце ее, не дай Бог, не разбилось.

Она поставила свой бокал на стол. Он был пуст, как и мой, который я тут же пристроил рядом.

– Я рад, что ты меня поняла. Даже не знаю, сможем ли мы с Мадам когда-нибудь отблагодарить тебя.

Я поднялся, радуясь тому, что моя миссия завершилась так удачно.

– А разве ты не собираешься начать прямо сейчас? – удивленно спросила Кларисса.

– Это мысль, – тут же парировал я. – Заеду сейчас в какой-нибудь бар…

– Зачем же в бар?

Кларисса встала, подошла к столику и откинула салфетку, под которой пряталась ее фирменная шарлотка. Испекла-таки!

– В баре это неизвестно чем кончится. Оставайся здесь. Я закажу тебе такси к половине двенадцатого. И все получится по сценарию. К тому же я помогу тебе спуститься вниз и скажу пару ласковых таксисту…

– Что ты, Кларисса! (О таком варианте развития событий я как-то не подумал…) Разве этого мне хватит? – Я щелкнул пальцем по бутылке, все еще пребывая в уверенности, что совсем скоро преспокойненько буду ехать домой.

Она улыбнулась, подошла к заветному буфету и настежь распахнула обе дверцы. Сердце мое упало. Там у нее все полки были заставлены бутылками. Штук десять на любой вкус: коньяк, виски, вермут, водка… Я почувствовал, что все-таки вляпался в лужицу клея-момента.

– Ну-у, – протянул я и поднял глаза к потолку.

– Сейчас и курочка поспеет, – порадовала меня Кларисса.

Каждый раз мне чудится, что она чуточку умнее меня. Чуточку меня обходит и переигрывает. Но на этот раз я проиграл по-настоящему. Оставалось только уповать на то, что я сумею держать себя в руках и контролировать ситуацию.

– Снимай галстук, режиссер. – Она засмеялась.

И я подумал: будь что будет. Милая моя Мадам, чем бы ни закончился этот вечер, знай, что все, что я делаю, я делаю только ради тебя. Ради нас.