Текст книги "Эрмитаж памяти"

Елена Булатова
Эрмитаж памяти (стихотворения)

 
…В архивах памяти коплю,
Как драгоценности, слова —
Основа, из чего совью
Стихотворений кружева.
 

Первые стихи

* * *

Черемуха. Безумная луна

И теплый воздух Сада Эрмитажа.

Подсвечены слегка дома.

Краса Петровского все та же,

И медленно вращение Земли.

И ночь и день сменяются неспешно.

И нас несут немые корабли,

Где спит надежда.

Все тишь. И в тишине едва звенит

Ударом крови в барабанной перепонке

Явление стиха – собачкою в попонке

При Даме, что фантазия дарит.

* * *

Еще не началось. И на полу

Тихи виолончели дремлют.

А ветер в розовом углу

Едва колокола колеблет.

И пылью дышит клавесин

Один…

* * *

Магический сирени аромат

Заполнил сад.

Волшебное сияние луны

Навеет сны.

Светлеют в темном небе облака.

Твоя рука

Согреет охладевшую мою.

Молчи! Люблю…

* * *

Тягучи ритмы болеро,

Экстазом чувственным томимы.

Под грохот барабана гром

Обрушился с небес на мимов, —

И смесью черно-золотой

Взлетели юбки и вуали, —

Застыли четкою эмалью

На глине тонко расписной.

* * *

Все утро дождик поливал

Совсем еще сырую землю

И только к вечеру устал.

И вот на тротуаре дремлет

Июньский тополиный пух.

И только что, вот-вот потух

Последний яркий отблеск солнца,

Но небеса еще светлы,

И отражение ветлы

В подсохшем лужицы оконце.

* * *

Дождем прибило тополиный пух,

Продуло ветром пробензиненные трассы.

Магнитных бурь магические пассы

Сжимают сердце и захватывают дух.

И чудному молчанью древних муз

Откроется улыбка Джиоконды

Потайная, как золото Голконды,

Что спрятано в глуби хрустальных друз.

* * *

И снова летние дожди —

Какой-то благостный феномен…

Постой, откликнись, обожди,

Окстись! Но к этому не склонен

Случайный равнодушный взор —

Удар рапирою в упор.

* * *

А мне так важно знать, что я красива,

Что я желанна, и что я нужна,

Как леди с древним именем Годива,

Едва открывши очи ото сна.

Сегодня двадцать мне, и запахи жасмина

По-прежнему мне голову кружат.

И май несет меня дорожкой серпантина

По краю пропасти, и ноги не дрожат.

Неведомым путем без долгого сомненья

Лечу, лечу – взмываю в облака

Над зеленью лесов, над буйным роз цветеньем, —

И лишь от ржавчины скриплю слегка…

* * *

Отшельником в толпе шумливой

Прохожий одинокий молчаливый,

Купаясь в белом шуме, как в волнах,

Потерянный в веках и ветрах,

В жужжаньи рифм, в строфах – куплетах

Единственный он видит смысл и прах.

А жизнь идет, летит —

Промчится мимо,

И правила игры неумолимы…

* * *

Меня не жаль? Не жаль…

Я птица – черный лебедь

Взлетаю над страной,

И спутник мой – кровавый месяц

Летит за мной.

Меня не жаль? Не жаль…

И черными крылами

Я рассекаю ночь.

Внизу мерцает слабыми огнями,

Что отметаю прочь.

Меня не жаль? Не жаль…

Я Сирин, я Алконост,

Бесшумен мой полет.

И крик пронзительный – мой голос

Проклятья шлет.

Меня не жаль? Не жаль…

Самолюбиво веря

В стремительный каприз,

Сложив крыла и стиснув перья,

Бросаюсь вниз.

Меня не жаль? Не жаль…

* * *

И здесь мы 19 лет

Рябина окна заслонила —

От взглядов школьников укрыла

Убогий наш менталитет.

И свадьбы понеслись в черед,

И катятся коляски снова,

И жизнь продолжиться готова,

И душ предвидится отлет…

* * *

Неспокойное лето в Москве

Всех бросает то в жар, или в холод.

Замутилось в больной голове,

То изжога замучит, то голод.

Прозаизмы великих, увы,

Недоступны безрогой корове, —

Я стою на подмостках Москвы,

Спотыкаясь на рифме и слове

На веселых подмостках Москвы…

* * *

Закрываю программу. Конец

Наступает шестому сезону.

И подводит итоги слепец,

И в сомнениях нету резону,

В тех, которые все-таки здесь

И грызут, и грызут, словно мыши,

Поджидая, чтоб съехала крыша,

Окончательно плешку проесть…

* * *

Вновь выбоины мостовых

У дома, некогда родного.

И многих нет. В краях иных

Услышишь дружеское слово.

В подъезде шум чужих шагов,

Но замкнут звук, как в пирамиде,

Почти забытых голосов

Тех, кто участвовал в корриде

Безжалостного бытия

И все же жив ушел с арены, —

Надежды все на перемены,

За ними следую и я.

Бабушке

* * *

Запах ночных тубероз и левкоев,

Томных гардений, турецких гвоздик

Девочки сон нарушал, беспокоил

Тенью героев нечитанных книг.

Дальнее эхо песней неспетой, —

Ночи холодной мрачный напев.

Тихое лето, забытое лето, —

Фото помятое на канапе.

Тени прозрачные, знаки былого —

Сеткою трещин покрытый картон.

Вечность роняет последнее слово, —

Лопнет струна и забудется сон.

* * *

Взвизги скрипки, плевки флейтиста,

Гуттаперчевый рот сопрано

На змеиной головке артистки.

Вечер начался как-то странно —

Бьется, бьется в виске усталом

Полуночной Москвы непокой,

Век серебряный, сон золотой

Отзвенел драгоценным металлом.

Черни сероводород

Закурился. Кровью пьяный

Пасть развергнул Бегемот,

Прорицает волхв туманно,

Что-то пишет Геродот.

2-х тысячный год

* * *

В двухтысячный год от эр ха

Непрестанно писала стихи.

Дневник зарифмованный

Велся из месяца в месяц,

Начавшися в летней Москве,

Собирая грехи

И радости быта

И свежесть веселого леса.

Сменил говорливый мой стих

Тишину акварелей моих,

И точности глаза не нужно

Туманному оку,

И только гляжу с удивленьем

На дело ручонок своих,

Как будто не я исполняла

Урок, мной же заданный к сроку.

А музыка стихла.

В углу позабытый рояль —

– Так звалось бы в прошлом

Мое электронное чудо.

И жаль почему-то,

Поистине, искренне жаль,

Что я ни художником,

Ни музыкантом не буду.

Куда мне теперь…

Да и надо ли думать о том,

Что где-то лежит горюч-камень

Под горкой, поросшею лесом.

Ведь главное сделано —

Дочь продолжает наш дом,

А мальчики вырастут

И разлетятся, как бесы.

* * *

Взбесилась ли погода? Между делом

Напомню – 30 градусов в тени,

И лупит солнце в глаз осатанело

И в темя. Выйди, ночь, угомони.

В Пало Альто замани.

Купаюсь в супе – не в свекольнике– окрошке,

В борще, в харчо – все только от плиты.

Бульон с тефтельками залит не понарошку

В бассейн, куда ныряешь с простоты,

Широты и долготы.

Ползу к бассейну, как к единственной отраде,

Скривяся, едва ноги волочу,

Лихой молодкой по горам, к ограде

«Божественной прохлады»– не куку, —

Опираясь на клюку.

20 сентября

* * *

Прохлады роз касается щека,

Босые ноги ощущают травку,

Фонтан бульбулькает. И теплы ветерка

Порывы там, где сын прилег на лавку.

И вспомнив о дворце Бахчисарая,

Я хрипло пела о фонтане слез.

А падший ангел, изгнанный из рая,

Бросал в меня орешки диких коз,

И запах шашлыка, летевшего, сгорая,

А, может, барбекю, дразнил капризный нос.

Сменяется картинка на экране —

Объеденный сухостью земли

Наш Крым с Калифорнийскими горами

Рождают розы из безжизненной пыли.

Летит дорога, омывая ветром.

Гремит CD, и твердая рука

Ведет авто, колеблемое метром

Мелодии, сорвавшейся с курка

* * *

Все сказано уже и лучше, и умней

И гением, и мастером попроще.

Все ж почему в метании теней

Звучок пустой рождается наощупь?

Мысль оголенная касается едва

Каких-то сгустков, обрастая постепенно

Воздушностью шелков другого вещества

И душностью мехов творимого неверно.

Весь мозг бурлит, вскипая от огня

Желанья мысли вырваться из мути

Случайных образов, вонзившихся в меня

Давно – как или воплощенье жути,

А может быть, и счастья

Просто жить

И видеть, как на солнечной веранде

Спят дети в тихий час, и слезы лить,

Возникшие в глазах, как по команде.

* * *

Созданье рук людских не вечно. Потому

С таким старанием маляр убогий

Проводит кистью по увядшему холсту,

Пытаясь оживить когда-то тон глубокий.

Его ведет безумная мечта

Восстановить былую драгоценность.

Не чует цветовая слепота,

Как тонок штрих и как летуч оттенок.

Винить его легко; отсюда из дали

Все кажется простым и очевидным:

Шедевр испорчен, краски подвели,

Судьба старателя, наверно, незавидна.

Но был он счастлив несколько часов,

Когда, руками трогая холстину,

Он чуял грубость нитей из основ,

Как пальцы гения, создавшего картину.

Так редко счастье бродит средь людей,

И вряд ли цель оправдывает средства.

А новый реставратор-чудодей

Уж поднял кисть и начинает действо.

* * *

Международный разговор по телефону

Когда-то был междугородним.

Распалась связь времен за десять лет,

И те, кто жил в искусственной стране,

Разбросаны по государствам мира.

Общение все то ж – в неделю раз

Звонки по телефону. Или в месяц,

Зависит от желания. Земля

Уменьшилась в размере до объема

Квартиры коммунальной, где когда-то

Семья одна стесненно обитала.

Алло, алло! Здоровье как, погода?

Вопросы те же – мир не тот. Однако

Я слышу голос прежний, и тоска

От расстояний бешеных утихла.

18 Октября, 2000

* * *

Подвешенные над дорогой провода

Роняют тень, как будто след колесный

При резком торможении. Тогда

Мне мнится шум аварии дорожной.

Играет ветер – и лохмата пальм башка,

Автомобиль презрительно толкает,

Свист в окнах оглушает ездока —

Стихия человеку угрожает.

Как кровь красна осенняя листва,

Летает мусор с целью ослепленья,

Тунель направлен на разрыв моста,

Порыв сильней – и гул землетрясенья.

Уймись, фантазия, вернися в берега

К своим баранам и начни от печки:

Стоят столбы, дорога, провода,

И тени на дороге и на речке.

* * *

Волчий глаз отражателя

Светит нам в темноте —

Мы ночи испытатели

И летим в пустоте.

Эвкалипты могучие

Вдоль дороги стоят —

Волны мощно пахучие

Овевают меня.

Тише шины шуршание —

Крут ночной поворот

Вглубь долины. Сияние

Озаряет полет.

Начало века

* * *

А к дочери приходит медсестра

По поводу родившегося сына,

Что приходила и ко мне когда-то

Всё с тем же назначением. Теперь

Она сказала, что давным-давно

Булатовы здесь жили всем семейством.

И дочь её припомнила – сестра

Смотрела за двойняшками моими.

Светило всходит и заходит вновь.

Законы жизни непреодолимы.

Сменяются и длятся неделимо

Родители и дети и любовь.

* * *

Жидовкою в Москве

И гойкой в Назарете

Я чувствую себя —

Наследие родных.

Сложилось исторически —

И те, и эти

Нутром учуют

Признаки чужих.

Мулаты и метисы вне закона.

Гибрид бесплоден, так как одинок.

Должна ты выбрать, с кем стоять у трона,

И где изгоем быть. Вот бог – а вот порог.

И разделились. Брат-тот в Назарете,

Еврейкою назвал родную мать.

А я встречаю солнце на рассвете

С крещёнными детьми, что продолжают спать

В палатке, посреди пустой Мохаве,

Под небом ясным в звёздах золотых,

Не мудрствуя лукаво о забаве

Деленья надвое: своих или чужих.

* * *

«И мама в белом платье у гортензий», —

По Чехову почти и по словам

Уже моей, ушедшей без претензий,

Кивающий с небес земле и нам.

И вот теперь отчётливо и ясно

Понятным стало мне, что тыла нет,

И следующей мне стоять на трассе,

Ведущей в пропасть бесконечных лет.

Зачем точить слезу над фактом вечным —

По очереди мы в строю стоим

Защитой перед бездною беспечным,

Весёлым, глупым, дерзким и родным.

* * *

Не прекращаю рифмовать —

Стихи, они приходят сами.

Их не успеешь записать,

Они исчезнут, как в тумане.

Возникнет стройная срока

Из ничего, из мановенья

Мечты, пролёта ветерка,

Увядшей травки дуновенья.

Забыв про голод и дела,

Бросаюсь в поисках бумаги,

Чтоб мысль случайная легла

Так точно, как уколы шпаги.

Прокруста чувствую в себе,

Когда строгаю под размеры

Корявый стих. Галли Матье

Превосхожу сверх всякой меры.

Не прекращаю рифмовать…

* * *

Второй день дождь,

Ужасно надоел.

Не ливень не гроза —

Так – сеет понемногу.

И мокнет ночь.

Забор слегка осел.

И мокрые глаза

Не различат дорогу.

Несвязна мысль,

И теплется едва

Сознанье долга,

Что привязывает к делу.

А разум – рысь

Не сложит два и два.

День – все без толку,

Ночь – как угорела.

Скорей, скорей окошко распахну,

И в промежуток меж двумя дождями

Пойду искать просвет, голубизну

Уставшими от серого глазами.

Смотри, там ярче краски от воды,

И запахи сильнее зазвучали,

И чище воздух. Не было беды —

Придет и солнце, и уйдут печали.

* * *

Я засыпаю с книжкою в руках,

И вспоминаю маму, в той же позе

Сидящей в кресле. Время на часах

Застыло в середине дня. И в бозе

Почившей мамы нету на земле.

А капли дождика все те же на стекле…

* * *

Три тени я бросаю на асфальт:

Две тени от окрестных фонарей,

А третью тень едва отметил взгляд —

Та от луны…

Две тени изменяются в ночи —

Они растут и исчезают в ней.

А третья не желает ни расти,

Ни исчезать…

Две тени ярки. Третьей вид уныл,

Зато сумеет форму удержать.

Ли Бо – мудрец, стихи ей посвятил,

А я могу бумагу лишь марать.

* * *

Играет ветер в сказке Андерсена,

Насмешник, вывески меняет по пути.

А здесь, разбойник, раскачал телеантенны

И мусорные баки своротил.

Февраль порывист, точное поверье,

Листву несёт и пальмы распушил.

Орёл взъерошенный наземь роняет перья,

А Фаренгейт свой градус уронил.

Сирены полицейских с воем ветра

Нетрудно перепутать в феврале.

Бездумна ярость солнечного спектра,

Безумно отраженье на земле.

* * *

Выходишь на порог – слепит глаза,

И скачут врассыпную белки.

А мысли – вызвала вчерашняя гроза —

Смешны и мелки.

Ветрило жуткий сучья наломал,

Дождь начисто отмыл дорогу.

Тандем китайский – мимо. Помахал

Флажком – хвостом и смёл тревогу.

Прозрачен воздух – чудо! Хорошо,

Что я пораньше выскочила утром.

Прохлада свежая. Народ пошёл,

А то не видно никого. И взялся ниоткуда.

* * *

Опрокинутый мир наблюдаю я

в луже, набухшей

После сильного ливня,

Льющего кряду два дня.

Весь в кусочках коллаж ускользает

от взгляда идущей,

Проявляется рядом

и вновь поражает меня.

Отражение сущего

странно заманчиво взору.

Ограниченный мир

остановит вниманье на нём.

Концентрирует рама

расплывчатость круга обзора.

Стой, – мгновенье прекрасно,

рождённое просто дождём.

* * *

Такая тишина – посёлок вымер. Даже

Авто проехавшего рёв

Воспринимается спокойно. Сквер

Заполнен нежным пересвистом. Важен

Чирикающий голосок американки,

Вываливающейся из машины Лендровер.

Забил мне уши ватой серый день,

Добавил глухоты и насморк.

Пуст переулок. Я иду, как тень,

Едва шурша кроссовками. И раструб

Гудящего воздуходува смолк

Под пальцем мексиканца. Тихо. Щёлк.

Из Калифорнии в Москву и обратно

Москва, лето 2000

Не слышу грохота дороги —

Я слышу только пенье птиц.

Улисс коварный, грек Улисс

Меня уводит от порога.

Взрывают новости TV —

Не слышу, не хочу, не знаю, —

Я в лес из дома убегаю —

Зелёной тайной удиви.

Долг, дело схватят за подол —

Роса в глазах моих сияет,

Ручей в болотце исчезает,

И зелен дол.

Гремят опасностью дороги,

Экран неимоверно зол,

Дела опутывают ноги —

Но зелен дол…

* * *

Сегодня травы расцвели,

И пыль-пыльца

Летит над лугом, исчезая.

И странный запах в чуткий нос,

Как на ловца

И зверь бежит, и тает, тает.

Капризом сорванный цветок

На том же месте:

– Возьми с собой меня, дружок,

Снеси невесте.

Девчонка где-то допоздна.

Ей нету дела

До символа чужого зла,

И зло приспело…

* * *

Как тепло в том лесу, —

Постепенно снимаешь с себя,

Как капустные листья,

Рубашки и кофты.

Их несёшь навесу,

И они всё свисают, скользя.

Подбираешь с боков

Разноцветные лохмы.

Чёрно-сизая туча

Пугает обильным дождём, —

Не грози, не пугай, —

Вооружён автоматом,

Раскрывается зонтик

С тихим весёлым щелчком.

Гром отгрохал меня

Лишь раскатистым матом.

* * *

Ковёр из хвои шаг мягчит.

Мокреть который день недели.

И одинокий московит

Спешит к теплу своей постели.

А я свой удлиняю путь

Туда, где сосны строй равняют,

Побаиваюсь, но чуть-чуть,

Что хулиганы нападают.

Иду туда, где иван-чай

Лиловы копья поднял к небу,

И где крапива, невзначай

Ужалив, празднует победу.

Застрявши в зарослях осин,

Тропа в низине исчезает,

Где над ручьём зелёный тмин

Под ветром головой качает —

Свой резкий запах расточает

В траве оборванный жасмин.

Знакомый лес, сквозь гул машин

И рёв сирены дальнобойной

Спешу к тебе опять – как сын,

Как блудный, но уже прощённый.

* * *

Сегодня вторник. Мрак с утра

Октябрь в разгаре объявляет.

Скорей на улицу, пора —

Июль шальной в лесу гуляет.

Трава, разбухнув от дождя,

Все тропы разом захватила.

Промокнешь вдрызг, насквозь идя

Зелёных стен – такая сила.

Скользнёшь и, вздрогнув, устоишь

Перед большой зелёной лужей,

На рыжие стволы глядишь

Вниз-зеркалом она здесь служит.

Стрекочет, цвиркает, свистит

Птиц оголтело-звонких стая.

МКАД оглушительно гудит,

Кольцом пространство замыкая.

* * *

Болотце, лужица, ручей.

Высоковольтная над ними.

Мирок неброский, мир ничей —

Пройдёшь, не оглянувшись, мимо.

Постой, прислушайся, чужак,

Замри, и чудо совершится —

Жизнь остановится, а шар

Земной, он дальше устремится.

Трава до неба поднялась.

Был жёлтым луг, теперь лиловый,

И там, где просека вилась,

Кустарник встал белоголовый.

Коренья вспучили тропу —

Смотри, не зацепись ногою,

Ставь осторожнее стопу,

Простяся с лёгкостью былою

И с тою резвой, молодою,

Что оглянулась на бегу.

Калифорния, осень 2000

* * *

Испанские танцорки в красных платьях

И черных нижних юбках моют кар.

Мелькают, вьются в диком южном танце,

Как будто укусил тарантул. Душит жар.

Смиренное авто прижалось на поддоне

И терпит многократный мордохлест,

Как виноватый муж, как зек на зоне, —

Распущенность руки, как добродельный перст.

В сияньи солнца появляется машина

Из пены Афродитою самой.

Водитель рад рождению любимой

И заливает газом с головой.

* * *

За зеркало берусь

И с отвращением

Отбрасываю прочь:

Не я, не Маргарита – грусть

Глядит с волненьем:

Ночь на пороге, ночь.

Казалось, только что

Рвала я снимки,

Где лишь намёк морщин.

«Промчалось былое», и вот

Легли снежинки

Сугробами седин.

Как Гойя написал

«До самой смерти»

Кокетку не унять.

Что ищешь ты в тени зеркал?

Собрались черти

К себе красотку взять.

Заметен возраст лишь,

Когда надолго

Уедешь от друзей.

Как в зеркало на них глядишь

И видишь только

Себя на склоне дней.

* * *

О боже, пахнет эвкалипт

Под солнцем раскалён от зноя.

Благоуханием залит

Стоит наш лагерь под скалою.

Зелёный дождь его листвы

Своею тенью охлаждает,

Волною душной с высоты

Чарует лес и возрождает.

Задумчивая тишина

Полна чириканьем и свистом.

Здесь мы одни, и я одна

Под диском солнечным и мглистым.

* * *

Как синий баклажан,

Огромный корень кельпа,

Бубенчики шута

Поддержат на плаву,

Болота цвет

И форма буквы Дельта,

А листья – золото

На солнце наяву.

Нежнейший океан

Ласкает ноги хладом,

Облизывает берег

Длинная волна,

Ультрамарин воды

Глазам моим отрада.

И тишина вокруг,

И тишина.

* * *

Мне редко снятся сны. А если снятся,

То сразу и легко их забываю.

Натура трезвая к тому ведет: склоняться

Пред зыбким сном душа не принимает.

Но несколько я помню. Вот один

Из детства моего: сад меж домами, там

Штакетник низкий. Сосны. Ряд картин

Меняется. Ловитки. Шум и гам.

Потом всё тихо. Двор и я одна.

Старуха странная стремглав за мной несется.

Я – от неё, вокруг забора, и она

Всё тянет руки. Ей не удаётся

Никак меня поймать. Баба Яга —

Её я узнаю, но мне не страшно.

Я всё ещё смеюсь во сне, когда

Открыв глаза, лежу в тиши домашней.

* * *

И много лет спустя я помню сон:

Вокруг меня толпою озверелой

Теснятся люди. Гул стоит и звон

В ушах моих, и, кажется, горелым

Пропитан воздух. Сдвинулася тьма

И смять грозит, и вдруг окаменела

От вспышки серебристого огня,

Чем стала я на миг, и что она узрела.

И голос мужа вышел из меня,

И, руку я подняв, провозгласила:

«Бог есть любовь!», и силою огня

Серебряного страх остановила.

Но долго я лежала, труп живой,

Не двигаясь, не думая, не слыша,

Боясь понять, случилось что со мной,

И почему со мной, и что там – выше?

* * *

И снова сон. Иду я через ночь

По городу. Безлюдно. Невозможно.

Без тени всё вокруг. Уже невмочь,

И тягостно мне как-то, и тревожно.

Пустая декорация домов

Зияет дырами неосвещённых окон.

Не слышен шум опасливых шагов —

Резиново упруг, не пропускает воздух.

И что-то странное навстречу мне идёт

Козлиное костлявое – худое

И курьи ручки тянет, и кладёт

На бёдра мне. И знаю, что плохое

Задумало то чудище, и рвусь

Из сна зловещего, что мне грозит бедою,

Хочу проснуться и вот-вот проснусь…

Но всё смеётся страшно неземное.

* * *

Друг, ни спеши меня сравнить

С поэтом злато-говорливым —

Стихи домашние кроить

Пытаюсь слогом я ленивым.

Сравнение не в пользу мне —

И в рисованьи я не гений,

И жалкий дар моей родне

Валяется в пыли передней.

О музыке забыть пора.

Не зная нот и правил лада,

Бренчать – пустейшая игра.

Насмешка – знатокам отрада.

Смешны потуги записать

Всё то, что память сохранила.

Неинтересно. Надо знать,

О чём писать. Не быть постылой.

Зачем приходите ко мне

Посменно волны вдохновенья?

Подвигнут к действию оне

И схлынут, вызвав отвращенье.

Но если музы час пришёл,

То ищет ли она достойных?

Случайный гость в случайный дом

Проник, и благовесть спокойно.

Ты избрана, и говори,

И пой, пиши, расходуй краски,

И если не расскажешь ты —

Никто не вспомнит старой сказки.

* * *

Когда выходишь ночью на порог

Своей палатки, что в углу созвездья,

Когда плывёт безмолвно небосвод,

Роняя звёзды, что летят столетья,

Когда тебя объемлет тишина,

И тьма ночная скрадывает звуки,

Ни шороха вокруг, и суета

Дневная отступает, а науки

Молчат смущённые. И вот тогда

Лишь чувства властвуют во мгле и суеверья.

И карта неба незнакомого нема,

Не вызывая ни малейшего доверья.

Где ковш медведицы? Полярная, увы!

Тризвёздно Орион мне поясом сияет.

И вновь тоска по дому возникает,

Не видная в сиянии луны.

Mojave Desert 2000