Текст книги "«Ярость богов»"

А пока француз осторожно спускался по не слишком ровным ступеням, подобрав полы плаща и морщась от запаха сырости и еще чего-то мерзкого. Наверняка и темницы где-то тут неподалеку… Так и есть – из темного тоннеля потянуло нечистотами, и даже донесся стон. Тавернье приостановился было, но следовавший за ним солдат с факелом непочтительно ткнул француза кулаком в спину и просипел что-то на своем варварском наречии.

Вот и дверь. Казначей извлек из-под плаща тяжелый ключ и, передав факел солдату, принялся отпирать замок. Потом забрал у солдата факелы и тот отворил тяжеленную – дуб, окованный железом – дверь.

Казначей и Тавернье вошли внутрь, солдат передал им факел, а сам остался снаружи.

Через некоторое время Тавернье, в отчаянии, почти не наигранном, вздымал руки и оглашал тесное помещение стенаниями:

– Что вы хотите, чтобы я тут увидел? При свете факелов? В таком чаду? Я ведь ювелир, а не счетовод! Я должен не просто пересчитать камни, но определить их цвет, яркость, наличие примесей и особенности цвета… это же драгоценные камни, а не золото, которое можно отлить в любую форму и определить его чистоту путем несложных проб. Да, с золотом и серебром я смогу справиться здесь… хотя тут нечем дышать. Но камни! Это немыслимо!

Все это он повторил, стоя на одном колене перед троном наместника. Тот недовольно поджимал губы, но Тавернье упорно стоял на своем: чтобы выполнить доверенную ему работу, нужен дневной свет.

И вот через несколько дней уговоров, дипломатических подходов и униженных просьб все более-менее устроилось.

Каждое утро крайне недовольный казначей под охраной солдат направлялся в подвал, брал порцию камней и украшений и нес их – шествуя по гулким каменным коридорам в сопровождении топающего и гремящего мечами конвоя – в башню. Вообще-то, это была сторожевая башня, но все звали ее Башней Королевы.

Трудно было поверить, что такое возможно, но казначей стал относиться к заезжему ювелиру еще хуже, чем прежде, и порой Тавернье казалось, что он видит огонек ненависти в глазах цвета застывшей воды. «Наверное, этот урод спит там же, в подвале, прижавшись к холодным камням и обхватив руками сундуки с драгоценностями», – думал Тавернье.

В башне немилосердно дуло, но он готов был на что угодно, лишь бы не спускаться обратно в страшное, душное и сырое подземелье. Он делал вид, что не замечает холодности казначея, и каждый раз приветствовал его улыбкой и теплыми словами, словно они были лучшими друзьями. Вот и сегодня, когда бледный и, как всегда, одетый во все черное человек показался на пороге, француз заулыбался, потер руки и всем своим видом показал, что готов к работе.

– Я так благодарен вам, друг мой, что наместник и вы разрешили мне работать здесь! Потому что только так я смогу выполнить свои обязанности как подобает, и меня не будет мучить совесть за возможные ошибки! Свет и воздух – вот две вещи, незаменимые для любого из сынов Франции. Ну, тепло тоже, конечно, не помешало бы… ха-ха… – Он придвинул к столу полную горячих углей жаровню – от нее шло хоть какое-то тепло. – И еще хочу сказать, что с этой башни открывается чудесный вид… Очень красивые места. А Башней Королевы она, наверное, зовется в честь какой-нибудь влюбленной красавицы, которую запер здесь отец или ревнивый муж?

Он говорил все это, не слишком рассчитывая на ответ. Просто тянул время, заполняя тягостное молчание и ожидая, пока казначей поставит на стол ларец и уйдет. Но к его вящему удивлению, казначей разлепил бледные губы и сказал:

– Нет. Башня названа в честь жены одного из влашских господарей… Валахия тут неподалеку, наши соседи, так сказать. Это очень известная в наших краях личность. Его звали Владислав Дракула.

– Сын Дракона?

– О да, его отец был членом ордена Дракона и оба они мечтали видеть свою страну независимой от турок и жизни ради этого не жалели… но Влад был известен не только своей ненавистью к туркам, но и своей жестокостью. Его любимым наказанием было сажать людей на кол. Говорят, он был подвержен странным вспышкам гнева, которые могла сдержать только любимая жена, кроткая и набожная женщина, родом из наших мест. Влашские господари вели тогда почти непрерывные войны. Однажды, во время осады, королеве принесли известие, что муж ее убит, замок захвачен, и она вот-вот станет пленницей турок. Не желая позора, она бросилась вниз вот точно с такой же башни, да. И умерла, да…

Голос казначея наполнял помещение башни, и Тавернье казалось, что он умножается, отражаясь от стен. Жан-Батист Тавернье не был трусом. Имей он слабые нервы – остался бы дома, а не пустился бы странствовать, мечтая не только разбогатеть, но и повидать мир. И все же он был человеком склада авантюрного, но отнюдь не склонным к жестокости. И ему неприятно было слушать рассказ казначея, который все говорил и говорил, живописуя горе влашского господаря и его жестокость, которую некому стало сдерживать после смерти любимой жены, и некому было отмаливать его грехи.

– … И однажды он без боя победил турецкую армию, да… Потому что велел казнить несколько тысяч человек, среди которых были и пленные турки и свои же, местные, в чем-то провинившиеся. Когда турецкий военачальник увидел поле, уставленное кольями, на которых вот уже несколько дней висели люди, и некоторые были еще живы, он повернул назад… А господаря Влада прозвали Цепеш, что значит Сажатель на кол. А в другой раз…

– Прошу вас, господин казначей! – Тавернье, борясь с дурнотой, решился прервать увлекшегося рассказчика. – Утро дарит нам свет, но сумерки подкрадутся быстро, и мне хотелось бы выполнить сегодня намеченную работу.

Казначей помолчал, потом подошел к шкатулке, стоявшей на столе. Его тонкая рука скользнула под крышку, и он извлек на свет божий мешочек из плотной кожи. Растянул завязки и на его ладони оказался кроваво-красный камень. Несколько долгих секунд мужчины стояли молча и неподвижно. Казначей – словно не в силах выпустить из рук драгоценность, а ювелир – восхищенно разглядывая темно-красное пламя камня, которое оживило даже мертвенно бледную кожу держащей его руки.

Словно нехотя, казначей положил рубин на стол и сказал, с недоброй улыбкой глядя на француза:

– Начните с этого камня, мастер. Это рубин господаря Цепеша. Он никогда не расставался с ним и порой, как говорят, купал его в крови своих жертв.

Несколько мгновений казначей любовался тем, как на глазах бледнел Тавернье. А потом ушел, оставив ювелира заниматься делом.

Жан Батист Тавернье выполнил свою работу: составил подробную опись всех камней и драгоценностей, находившихся в сундуках. Проверил чистоту золотых и серебряных монет и слитков. Изготовил к свадьбе дочери наместника драгоценную диадему. Получил щедрую плату за свои услуги и покинул двор наместника. Но уезжал он, неся на душе тяжкий грех. В предсвадебной суете в замке царила неразбериха, а казначею приходилось труднее всех. Он был болен, очень болен. Тавернье однажды увидел, как похожий на призрака человек кашляет, прижимая к губам платок, и платок этот краснеет от крови. Казначею недолго оставалось жить, и подсчет все увеличивавшихся расходов давался ему с трудом. И, пользуясь удачно сложившимися обстоятельствами, ювелир подменил один камень на другой. Он забрал с собой рубин господаря Цепеша и оставил взамен красивый, но ничем особо не примечательный камень, чуть меньшей каратности, и с пузырьками внутри. Но кто, кроме профессионала, заметит подмену?

Дело в том, что Тавернье узнал этот камень. Дома, в Париже, едва обучившись грамоте, он читал все, что только мог найти о других народах и странах. И мечтал, мечтал увидеть все своими глазами. Его идеалом стал знаменитый венецианский купец по имени Марко Поло. Он написал несколько книг. Впрочем, многие поговаривали, что он порядочно в них приврал, но разве это было важно? Когда юный Жан Батист склонялся над «Книгой о разнообразии мира», он переносился из родного Парижа в мир неизведанный. Он чувствовал горячий ветер, который терзал шедший по пустыне караван. На зубах скрипел песок, а под увешанными драгоценностями шелками прятались личики восточных красавиц. Фантастические животные и птица Рух, сокровища Востока и чудеса Индии – он грезил ими и ради них покинул отчий дом. Венгрия – не Индия, но это было началом долгого пути на Восток.

В одной из книг Тавернье прочел о приключениях монгольской принцессы, которая завладела рубином с пугающим названием «Ярость богов». Марко Поло писал, что своими глазами видел граненый камень, который хан Хубилай унаследовал от своего великого предка – Чингисхана, наводившего ужас на половину мира. Будучи венецианцем, Поло разбирался в камнях и подробно описал кроваво-красный цвет – цвет крови, которая вот-вот свернется. А еще он писал, что если смотреть внутрь камня, то можно увидеть лик смерти – распахнутый в крике рот и слепые глаза. И что лик этот может привести человека к безумию, внушая ему жажду убийства. Поговаривали, что по приказу Чингисхана камень этот выкрали из одного индийского храма, посвященного древнему и кровожадному божеству. Рубин полнился яростью богов, и из-за него происходило немало войн.

Тавернье взял рубин в руки с неохотой, но потом не мог не ощутить силу камня. Ночами его мучили кошмары, он думал о крови, которая омывала блеск самоцвета, о тех безумных властителях, которые уже попадали и еще подпадут под его влияние и тогда развяжут новые войны.

Жан Батист Тавернье был человеком для своего времени исключительно порядочным и очень любознательным. Ему хотелось повидать мир. И он уже пустился в путь, он вышел на дорогу к своей мечте, он на пути в волшебную Индию. И вот – как проклятие, как призрак войны и смерти – встал на его пути этот кроваво-красный самоцвет. Войны – горе для путешественников. А Тавернье чертовски хотелось повидать мир. И тогда он решился на кражу. Он не властитель и не герой. Он просто ювелир и бродяга. Нужно спрятать камень, утопить его в глубоком море – и тогда есть шанс, что его собственные пути станут чуть более безопасными.

В период между 1631 и 1660 годами Тавернье совершил одно за другим три грандиозных путешествия в Персию и Индию. В Индии он нашел покровителя в лице правителя Ауренгзеба, который показал гостю свои сокровища. Среди них были крупнейший алмаз «Кохинор» («Гора света») размером в половину куриного яйца, многочисленные рубины и изумруды. Увидел там Тавернье и сказочно прекрасный Павлиний трон – гордость династии Великих Моголов. Изготовленный из золота и драгоценных пород дерева и инкрустированный тысячами небольших бриллиантов, рубинов и других камней, трон имел балдахин, но не из бархата или парчи, а из редчайшего огненно-красного карнеола (редкая разновидность агата). До сих пор неизвестно, получил ли Жан-Батист в дар от Ауренгзеба крупный синий бриллиант весом в 110 каратов или он приобрел его у кого-либо из торговцев. Так или иначе, но в Париж путешественник вернулся со многими драгоценностями, включая и уникальный синий бриллиант.

Он объездил полмира и повидал больше чудес и диковинок, чем все его соотечественники вместе взятые.

Тавернье получил богатство и рыцарский титул. Но счастье его всегда было в дороге. Не перечесть, скольких опасностей и смертей он избежал. Иной раз он думал, что странным образом его бережет грех – украденный камень. Он изъял его из обращения, не продал ни королю Людовику, ни правителю из рода Великих Моголов. Проезжая через Италию, Тавернье остановился в монастыре Святого Франциска Асизского. Место было сказочное, от белокаменного здания словно шел свет. Тавернье молился, молился истово. А потом решил исповедаться и спросить совета у известного своей святостью слепого старца. Он нашел старика в саду за монастырем и тот, услышав просьбу, кивнул.

– Только давай не пойдем в исповедальню, сын мой, – попросил старик. – Может, оно и грех, но я все равно тебя не вижу… Солнышко сегодня такое теплое, что даже мои старые кости согрелись. Расскажи мне… не все, но то, что пугает тебя и не дает покоя.

И Тавернье рассказал старику о камне. Вынул из кармана шелковый лоскут, развернул и вложил рубин в руки слепого старца, смутно понадеявшись, что тот заберет его, и тогда он, Тавернье, станет свободным. Но старец разжал ладони, и камень покатился на траву.

– Я не могу помочь тебе, сын мой, – печально сказал старик. – Если сможешь, избавься от него. Выброси в море, да поглубже. Хотя такие вещи всегда возвращаются. И все же если мир отдохнет от него хоть несколько сотен лет, и то будет благо.

– Дух мой слаб, отец, – прошептал Тавернье.

– О нет, не наговаривай на себя. И вот что… ты ведь ювелир?

– Да.

– Значит, глаз твой точен и память хорошая. Видел ли ты розу на нашей церкви?

– Да, и она прекрасна!

– Это божественная красота, а она всегда помогает одолеть тьму, которая порой норовит смутить даже самые сильные души. Иди и взгляни на розу еще раз. И потом, в минуты слабости, вспоминай ее и скользи мыслью по ее каменному узору. Ибо это молитва, сотворенная в камне ради света.

Старик ушел, прихрамывая и тяжко опираясь на кривой посох. Тавернье посидел еще на солнышке, глядя в подернутую дымкой даль, потом собрал немного земли, по которой прошел старик. Позже он смешал ее с клейким составом и обмазал камень, чтобы спрятать его блеск. Положил его в кожаный мешочек, на котором монахиня– кармелитка вышила слова молитвы и знак святого креста. И этот мешочек он всегда носил на шее, никому не рассказывая о том, что внутри.

Мири сняла обруч с лупой и зажмурилась. Потом просто посидела несколько минут с закрытыми глазами. Нужно какое-то время, чтобы все пришло в норму. Она протянула руку и коснулась лежащих перед ней сапфиров – тех трех, что еще не убрала в пронумерованные пакетики. С ними не хотелось расставаться.

– Вы закончили?

Стеклянные двери за спиной разъехались, и на пороге возник заказчик: эффектный мужчина лет пятидесяти, он двигался стремительно, а за ним в хвосте вились присные, то бишь, подчиненные. Мири нередко работала с Павлом Генриховичем, хозяином крупной ювелирной компании, и сотрудничество это было весьма выгодным в материальном плане, однако всякий раз девушка пребывала в напряжении. Каждый раз Павел Генрихович словно сомневался в ней, хмурился, и она была уверена, что несколько раз он перепроверял ее заключения. Вот и теперь, недовольно оттопырив полную нижнюю губу, ювелир смотрел, как она убирает камни в пакетики и подписывает отпечатанные бланки экспертизы. Его заместитель, Семен Исаевич, круглый дядька с блестящей лысиной в обрамлении одуванчикового пуха волос, подмигнул девушке. Мира бледно улыбнулась в ответ. Больше всего ей хотелось на воздух, на живой солнечный свет. Спина и шея болели от долгого сиденья, жгло глаза, надо бы закапать лекарство, но не здесь и не сейчас.

Она поднялась со стула и нетерпеливо ждала, пока Павел Генрихович просматривал бумаги. Вот губы его сжались, и Мири знает, что это значит: он опять недоволен, характеристики некоторых камней оказались хуже, чем он предполагал. Он оторвал взгляд от бумаг и уставился на стоящую перед ним девушку. Невысокая, худенькая, с резкими чертами лица и темными волосами, которые всегда выбиваются из любой прически, она выглядит еще моложе своих лет. «Чертовка, – зло думал ювелир, – маленькая ведьма»… Но Павел Генрихович уже усвоил, что спорить бесполезно; за предыдущие два года совместной работы они пару раз повздорили, а один раз по-настоящему поругались. Он вышел из себя и орал, что она специально занижает характеристики его камней, что она глупа и ничего не понимает.

Мири лишь пожала плечами. Когда Павел Генрихович замолчал и в комнате повисла тишина, где отчетливо было слышно его надсадное дыхание и тихое гудение ламп и приборов, она спокойно ответила:

– Моя квалификация подтверждена документами. Я работаю на крупные компании и на хороших мастеров. Если вас не устраивает моя экспертиза, найдите себе другого специалиста.

– И найду! – он развернулся и ушел, хлопнув дверью.

Полгода она не получала от него заказов. А потом на дом приехал курьер, привез корзину цветов и письмо с датой и условиями новой экспертизы. Само собой, можно было отказаться. Тем более, что у Мири имелись подозрения: цветы додумался послать не сам Павел Генрихович, а либо его секретарь, либо Семен Исаевич. Но деньги ей упускать не хотелось, да и на камни взглянуть лишний раз не помешает: вдруг попадется что-то действительно достойное?

И вот теперь она стоит подле стола и жалеет о том, что не отказалась тогда от заказа, потому что этот хмырь болотный оттопырил свою габсбургскую губу и явно налаживается опять скандалить.

Павел Генрихович бросил на стол отчеты и хмуро уставился на девицу. Вот ведь, зараза! Сколько раз он проверял и перепроверял за ней, но ни разу не ошиблась она, ни разу не проглядела дефект. А уж синтетик от природного камня вообще отличала на ощупь. Он не верил в это, пока не увидел собственными глазами. В кабинете, где сидела Мири, все время работали камеры наблюдения. Одна нацелена была на руки и стол, а другая давала более широкий обзор. Они с Семеном как-то наблюдали, как эта пигалица взяла лоток, где натуральные камни были смешаны с синтетическими, покопалась в нем, пошевелила турмалины указательным пальцем, потом хмыкнула и покачала головой. Поудобнее устроилась на стуле, прикрыла глаза и начала сортировать камни. Так и просидела все время, не поднимая век. Наугад брала камень, терла его между пальцами, ощупывала и клала в правую или в левую сторону.

Семен прав, сто раз прав, кроме нее, никто не справится… хотя как-то все же боязно посылать такую безответственную гордячку на серьезное мероприятие. Впрочем, не одна же она поедет. Присмотрят за ней верные люди. И явно и тайно станут следить, день и ночь. Да и воля заказчика многое значит…

– Я просил бы вас уделить мне несколько минут для важного разговора, – сказал Павел Генрихович, решившись, и пошел к двери.

Мири, приоткрыв рот, смотрела ему вслед. Каков козел, а? Понятно, что «просил бы» – это просто оборот речи, но он и не думал ни о чем просить – приказал, как обычно. А она-то мечтала, что сейчас выйдет на улицу, вдохнет свежий воздух…

Семен Исаевич подкатился к ней, приветливо улыбаясь и посверкивая лысиной, подхватил под локоток и потянул за собой, приговаривая:

– Идемте, радость моя, идемте. Я знаю, что вы устали, но сейчас речь не об экспертизе… Кстати, вы, как всегда, безупречны, просто душа радуется. И гонорар сегодня же переведут на ваш счет.

Они шли по коридору, отделанному безликими серыми панелями. Вот впереди замаячил лифт. Подле – охранники. Втроем: Павел Генрихович, Семен и Мири – загрузились в кабину, и Павел вставил ключ в замочную скважину на панели лифта. Заложило уши – кабина взмыла в пентхаус.

– Не понимаю, – Мири пожала плечами и поерзала в кресле. Кресло оказалось сказочно удобным, чего, впрочем, можно было ожидать, так как вся обстановка кабинета поражала сдержанной роскошью. Однако тепло, шедшее от камина, и мягкие подушки кресла лишь усугубили усталость девушки. Глаза слезились, и Павел Генрихович немножко расплывался по краям. – Вы хотите, чтобы я поехала на аукцион в Женеву и купила для вас камень? Один?

– Это не просто камень! Это совершенно уникальный экземпляр, – подчеркнул Павел Генрихович. – И вы должны удостоверить его подлинность. Вы, наверное, единственный эксперт, кто может и без оборудования определить подлинность камня. А денежные средства будут находиться в руках другого человека.

Из-за спины Павла Генриховича выдвинулся мужчина. Мири несколько раз моргнула, чтобы лучше видеть, и внимательно уставилась на него. Кажется, она видела его раньше.

– Николай Салтыков, – негромко произнес мужчина, чуть склонив голову, и Мири растерянно кивнула.

Тут же сообразила, что на нее вешают поручение, на выполнение которого в ее плотном рабочем графике нет времени, да и нет желания особого лишний раз связываться с Павлом Генриховичем. Она собралась с мыслями и решительно заявила:

– Я не понимаю вашего настойчивого желания привлечь именно меня к этому мероприятию. Как правило, международные аукционы имеют своих оценщиков. Эти эксперты и весь аукционный дом несут ответственность и своей репутацией гарантируют подлинность лотов. Что, опять же, подтверждается соответствующими сертификатами. И мне, знаете ли, совершенно не хочется ссориться с коллегами по цеху, влезая на их территорию.

– Вы не понимаете! – Павел Генрихович швырнул в камин сигару. Ему очень трудно было сдерживаться. Он не привык кого-то о чем-то просить, давно прошли те времена… Но Семен тысячу раз прав – лучше этой маленькой еврейки в камнях не разбирается никто. И потому, сделав над собой усилие, он продолжал уговаривать девчонку.

– Видите ли, в чем дело. Это не обычный аукцион, потому что на продажу будет выставлен необычный камень. Его историю можно сравнить разве что с историей бриллианта семейства Хоуп. А если учесть, что это природный рубин больших размеров, то и без своего наследства он стоит немалых денег.

– Рубин? – протянула Мири. Мысли ее заметались вспугнутыми птицами. – О каком рубине идет речь?

– Он известен как рубин графа Дракулы, хотя есть более древнее название – «Ярость богов». – Павел кивнул, и Семен Исаевич тут же пододвинул к девушке альбом, лежащий на низком столике. Мири не двинулась с места, все ее силы направлены были на то, чтобы совладать с собой, не дать изумлению и страху, вихрем крутившимися в душе, быть прочитанными окружающими людьми. Что-то слишком часто последнее время попадались ей на глаза крупицы сведений, связанных именно с этим камнем, а теперь, теперь ей предлагается провести его экспертизу! Девушка сидела как истукан, стараясь привести мысли и чувства в относительный порядок, и тогда Павел Генрихович сам открыл нужную страницу, заложенную ножом для разрезания бумаги (слоновая кость, Индия, оправлен в золото, украшен аметистами и топазами, – механически отметила Мири). Дорогущий альбом отпечатан был в Италии на плотной бумаге высшего качества, а современные методы печати позволили воспроизвести мельчайшие оттенки цветовой палитры художника и все детали работы. Репродукция картины явила взорам собравшихся правителя Валахии Влада Цепеша (известного также как граф Дракула) во всей красе: изможденное лицо нездорового желтоватого оттенка, тяжелый взгляд, пышный костюм и тюрбан. И как украшение тюрбана – большой темно-красный камень.

– У этого рубина нет такой известности, как у алмаза «Хоуп» или у Кулиннана, – продолжал Павел Генрихович, неприязненно взглянув на портрет. – Возможно, потому, что о камне долгое время ничего не было известно… вы представляете хотя бы, о чем идет речь? – резко спросил он.

– Да, конечно, – устало отозвалась Мири, не в силах отвести глаз от лица графа. – Его описание есть в некоторых источниках, турецких, например. И дед мне рассказывал… Но я всегда думала, что это сказка…

– Ваш дед?

– Он был ювелиром в Вене, во время войны помогал своему дяде и… и вроде бы видел этот рубин у одного богатого австрийского промышленника.

– Что именно он говорил? – быстро спросил Семен Исаевич, обменявшись значительным взглядом с хозяином.

Но Мири уже пришла в себя и лишь пожала плечами:

– Да ничего конкретного. Большой камень, редкий дефект, который не портит его… промышленник вроде бы хотел его продать, но неизвестно, продал ли. Я была совсем ребенком и, если честно, мало что помню.

– Ну хорошо, – Павел Генрихович решил вернуться к делам насущным. – Так вы согласны на эту работу?

– Да, – не раздумывая, выпалила девушка. – Возможно, это единственный шанс увидеть камень, а такие редкости попадаются раз в жизни. Конечно, я поеду.

– Вот и славно! – воскликнул Семен Исаевич, потирая лапки. – И не думайте, что вам будет скучно в этой поездке. Нет-нет, ни в коем разе. Знакомьтесь, Мириам, дорогуша: Николай и Рустем – ваши сопровождающие лица.

Мири разглядывала мужчин, с которыми ей предстояло ехать на аукцион. Секретаря ей сегодня уже представили, да и прежде она видела его сто раз, но ни разу лично не общалась. Он всегда тенью следовал за Павлом Генриховичем; спокойный, с приветливой, но неяркой улыбкой, светло-русыми волосами, и приятным, но каким-то незапоминающимся лицом. Хотя, может, это ей так казалось. Павел Генрихович как человек представительный и, несомненно, харизматичный (хоть и деспот), неизбежно привлекал внимание к своей особе. Высокий, широкий в плечах, но несколько обросший излишней плотью, он был решителен в словах, жестах, движениях. Любил быть барином и проявлять власть. На его фоне терялись многие. Однако теперь, разглядев секретаря получше, Мири решила, что он, пожалуй, симпатичный. Правильные черты лица, серые глаза смотрят спокойно и уверенно, хорошей формы руки. Да и костюм на нем отлично сидит, что является немаловажным показателем стильности мужчины.

Потом она перевела взгляд на второго фигуранта. Этот был вызывающе хорош собой. Просто картинка с рекламного плаката. Стройный, узкобедрый, смуглый, гладко зачесанные назад волосы, агатовые глаза, аристократический, с легкой горбинкой нос. Рустем носил черные джинсы, белую сорочку без воротника и твидовый пиджак, который казался чуть мешковатым… но это лишь для того, чтобы скрыть наплечную кобуру.

– Итак, это ваши сопровождающие лица, – не без насмешки продолжал Павел Генрихович. – Будете путешествовать почти как принцесса: с секретарем и охранником. Впрочем, это только туда. Обратно уж как-нибудь сами.

– То есть я не буду сопровождать камень в Москву? – переспросила Мири.

– В Москву? – Ювелир даже вздрогнул. – Никто и не собирался привозить его в Москву! Наш родной город полон… малопредсказуемых и не слишком законопослушных личностей. А потому камень нужно оценить, то есть не оценить даже, а удостоверить его подлинность, и оплатить. На этом ваша миссия заканчивается. Сотрудники аукционного дома доставят его в сейф швейцарского банка. Вопросы есть?

– Да нет, я как-то…

– Вот и хорошо, – он ее уже не слушал. Просто отдавал распоряжения:

– Рейс сегодня в десять вечера из Шереметьево. Электронные билеты на вас заказаны. Рустем заедет за вами в семь.

– Я лучше сама доберусь.

– Не лучше.

Но тут Мири уперлась. Он ее достал, этот тип. Деньги он за экспертизу пообещал заплатить, конечно, хорошие, да и на камень она не отказалась бы взглянуть, но не продаваться же ради этого!

– Я остановилась не дома, а у друга, – медленно и раздельно повторила Мири. – И до аэропорта доберусь сама.

Павел Генрихович оттопырил нижнюю губу, и желваки на щеках дрогнули. Рустем остался внешне спокоен, но и Семен Исаевич и Николай невольно подобрались: в гневе Павел бывал страшен.

Но тот, видно, решил не тратить пыл на мелкую нахалку, потому что вдруг не стал ничего возражать, а лишь пожал плечами и буркнул:

– Как угодно. До свидания.

Мири, сухо попрощавшись и внутренне кипя, вышла из комнаты. Семен бросился за ней, всплескивая руками и норовя как-то сгладить, примирить и добиться всеобщего счастья и сотрудничества. Николай испарился совершенно незаметно.

Когда за ними сомкнулись тяжелые деревянные двери, Павел Генрихович перевел взгляд на Рустема и сухо сказал:

– Пусть за ней присматривают. С настоящего момента.

Рустем кивнул и выскользнул из кабинета.

Павел вернулся к столу, сел и тупо уставился на разложенные перед ним бумаги. Почему-то глухо ухало сердце. Надо же так разозлиться из-за этой пигалицы. Впрочем, дело не в ней, дело в камне. И не в камне даже, а в том, что он вдруг оказался втянутым в нечто опасное и неприятное.

Если бы у Павла Генриховича был герб, то девизом на нем начертали бы слова «Осторожность и осмотрительность». Его возраст вплотную приблизился к неприятно круглой цифре 50, но он подошел к этому юбилею с небольшими потерями и весьма существенными активами. Окончив Плехановский институт и получив диплом товароведа, Павел Генрихович всю жизнь так умел провести торговую операцию и свести дебет с кредитом, что его активы демонстрировали неуклонный рост.

Осторожность и предусмотрительность помогали ему жить в ладу с нормами права и законодательства не только Российской Федерации, где он вел основные дела. Все совершенно законно было в Бельгии, где Павел Генрихович прикупил по случаю неплохую квартиру, а также на Мальдивских островах, где он был совладельцем туристического комплекса, и тем более в Испании, где частенько отдыхал на собственной вилле. Партнерам порой казалось, что осторожность Павла Генриховича несколько гипертрофирована, а ежели мы опять потревожим старика Фрейда, то без труда найдем воспоминания и те психологические травмы прошлого, которые обеспечили ювелира таким устойчивым отвращением к рискованным предприятиям и авантюрам.

Дело в том, что папа Павла Генриховича (которого в те времена звали просто Паша) был директором ювелирного магазина. В советское время должность эта была весьма выгодной, но и опасной. Паша имел все блага, какие только можно было получить в советское время: одежда из «Березки»[4]4
  «Березка» – магазин, где на специальные деньги – «чеки», а позже и на валюту можно было купить импортные товары.


[Закрыть], отдых на Юге или в Прибалтике. Дом – полная чаша. Папа подвозил его к школе на «Волге».

А потом под папу начали копать. Как обычно, завелся ОБХСС[5]5
  ОБХСС – отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности.


[Закрыть], который нашел у какого-то деляги партию непробированного золота. Посыпались проверки, доносы и новые проверки. Возбуждались уголовные дела. Кого-то сажали и отстраняли от дел.

В доме Пашиных родителей поселился страх. Испуганная тишина и запах сердечных капель. Отец похудел и постарел, мать все время собирала и разбирала сумку, которую приготовила на случай ареста. Там были белье, носки, чай, сигареты (хотя отец не курил).

Липкий страх, переполнявший души родителей, пробирал мальчика до костей. Он только что поступил в институт, и мысль о том, что если отца посадят, он мгновенно превратится в изгоя, не давала покоя. Павел чуть не завалил сессию, плохо спал по ночам, начал курить.

В тот раз у отца на работе все обошлось, и жизнь довольно быстро вошла в привычную колею. Но Павел навсегда запомнил ощущение надвигающейся катастрофы и страх, страх, который оказался феноменом не только психологическим. Жизнь в страхе меняла человека на физиологическом уровне: от него знобило, кружилась голова, плохо работал желудок, и все время невыносимо хотелось куда-нибудь убежать и спрятаться.

И вот сегодня Павел Генрихович снова ощутил те, давно, казалось бы, забытые, симптомы. Он испугался. Как, как мог он, такой осторожный и опытный делец, влезть в это дело? Впрочем, вначале оно не обещало ничего, кроме приличных дивидендов за непыльную работу.