Текст книги "Симона и Грета"

13

Симона открыла буфет.

– Грета, откуда у нас пирожные?

– Я купила к чаю.

– Мы что-то отмечаем?

– Нет, просто захотелось.

– Можно взять?

– Ну конечно, Симона, что за вопрос!

– Ты мне не составишь компанию?

– Вообще-то я уже пила чай, но с тобой посижу.

– А где наша молодежь?

– Я думаю, они могут быть или на занятиях или еще где-то.

Симона улыбнулась.

– Логично!

– На самом деле еще рано. Часа через два явятся.

14

Симона сидела перед телевизором, когда услышала, наконец, звук открываемой двери.

Она вышла в коридор. Галя и Никита повесили куртки на крючки, и теперь Галя стаскивала с себя высоченные сапоги без молнии, а Никита снял кеды и не глядя, привычно сунул ноги в «свои» тапки.

– Здрасте, Симона Вольдемаровна!

– Мам, привет, это мы!

– Привет, привет. Вижу. Как ваши дела? Успехи есть?

– Успехов особых нет, но все нормально.

– Хорошо. Обедать?

– Мам, можно попозже? Мы сейчас не хотим.

– Пожалуйста.

– Грета дома?

– Она у себя.

– Отлично. Потом все вместе будем пить чай. Пошли, Никит.

Они отправились в Галину комнату и закрыли за собой дверь.

Симона вернулась в гостиную. Вышла Грета.

– Пришли?

– Да, пришли. Обедать не стали.

– Значит, не голодные. Потом чаю попьем.

Из-за двери слышен был приглушенный разговор и смех.

– Как ты думаешь, что они делают?

– Не знаю. Но думаю, ничего плохого.

– Меня немного смущает закрытая дверь.

– Симона! Ну, перестань! Наверняка у них есть темы для разговора, в которые они не хотят посвящать других.

– Но мы же не слушаем их разговоры!

– Не слушаем, но можем случайно услышать. А они не хотят. Имеют право.

Симона с сомнением покачала головой.

– Симона, если ты боишься, что они занимаются любовью…

– Грета!

– …ну, что они в постели… я уж не знаю, как еще деликатней сказать… то я тебя уверяю, что это не так. По крайней мере, этого не будет, пока мы с тобой дома, в соседних комнатах.

– Грета! Что ты говоришь такое!

– Но если, скажем, им захочется поцеловаться, то это будет удобнее делать при закрытых дверях.

– Ох, Гретка!

– А что такого? Галка уже взрослая девочка. И хорошенькая при этом. И я допускаю, что не только Никита захотел бы ее поцеловать…

– Нет уж, пусть лучше Никита.

– Милая моя, она нас не будет спрашивать, с кем ей целоваться.

– Да, ты права, – вздохнула Симона.

– Так что, не волнуйся. Все в порядке. Все в норме. И позови меня, когда будет чай.

15

– Смотрите, что у нас сегодня к чаю!

– Ух ты, Никитка, это же твои любимые пирожные! – воскликнула Галя. – Он может мимо любых сладостей пройти, но когда он видит эклер, обсыпанный крошкой и пудрой…

Никита улыбнулся и взглянул на Грету. Грета поймала его взгляд и расхохоталась.

«Пойдем кофе пить? – Пойдем! – Ты что будешь? – А у них есть эклеры с обсыпкой? – Есть. – Ну, если есть эклер с обсыпкой, можно меня не спрашивать, я другого не захочу».

– Я рада, что у меня есть единомышленник. Я сама обожаю эти эклеры.

Симона подняла брови, но ничего не сказала.

16

– Грета, мне надо с тобой пообщаться.

– Ну давай, Галюш, заходи. Что случилось?

– Не знаю, с чего начать.

– Начни с конца.

– Грет, у меня роман с взрослым дядькой.

– Та-ак. Что значит роман? И насколько дядька взрослый?

– Роман самый настоящий. Понимаешь?

– То-есть, у вас близкие отношения?

– Да, очень близкие.

– И давно?

– Средне. Две недели.

– Средне! Это совсем ничего! Ну и как?

– Неплохо.

– Ответ наглый и самонадеянный. Что неплохо?

– То, что ты спрашиваешь.

– Галюш, я не спрашиваю тебя – каков он в постели. Потому что тебе на этот вопрос нечего мне ответить.

– Почему нечего?

– Потому что тебе не с чем сравнивать. Сам факт первой взрослой связи для молодой девушки уже является чем-то эдаким. А когда приходит опыт, ты понимаешь, что может быть и иначе, и лучше, и прекрасно по-настоящему.

– Тогда что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду – как он к тебе относится и что он себе думает? И что ты думаешь? И не будет ли неожиданностей от этого романа?

– Он говорит, что любит меня.

– Ну, это понятно. А чем он тебе так понравился кроме того, что он сказал эту волшебную фразу?

– Он очень интересный, он похож на моего любимого актера. Он всем девчонкам нравится. Он умный. Он…

– Так. Это один из ваших преподаватедей?

– Грета! Ну как ты угадываешь? Откуда ты узнала?

– Галочка, это не сложно. Сколько ему лет-то?

– Сорок семь.

– Да… а тебе двадцать. Нормально. Сколько у него жен?

– Сейчас вторая. Но он жутко интересный.

– Дети у него есть?

– Есть. Двое.

– Слава богу.

– Почему?

– Потому что он не захочет еще детей. Его инстинкт отцовства удовлетворен. И что он тебе предлагает?

– Он говорит, что давно не видел, чтоб красивая девушка была одновременно такой умной.

– Галка! Ну как ты можешь вестись на такие элементарные, тривиальные вещи? А где вы встречаетесь?

– На квартире его друга.

– Что за друг?

– Не знаю. Я его ни разу не видела. Наверное, он в командировке.

– Галь, послушай меня. Ни в какой он не в командировке. Просто у них договоренность – когда кому-то надо переспать с кем-то, они пользуются этой квартирой. Это чья-то холостяцкая квартира, вот и все. И поверь, что они часто приводят туда девиц. В том числе глупых студенток, которые клюют на их фальшивую наживку. Или тех студенток, которые таким образом отрабатывают зачет. Галюш, если тебе он так нравится – что я могу поделать. Тем более, что ты уже с ним якшаешься. Но прошу тебя, не принимай это близко к сердцу. Не воображай, что это любовь, это просто первый сексуальный опыт. Вот и все. Поняла? Тогда тебе будет проще с ним расстаться дней через десять, и ты избежишь душевной травмы, когда застанешь его с другой девчонкой. Кстати, ты ведь и пришла ко мне потому, что уже что-то не так. Правильно?

– Ну, я просто не знаю, как быть дальше. Я вдруг подумала, что если он разведется с женой, то хочу ли я за него замуж?

– Ой, Галка, ну какой же ты ребенок! Он даже не думает разводиться. Ты пойми, он просто окружен соблазнами в лице многочисленных молоденьких студенток. Стройненьких, свеженьких, неискушенных, для которых он что-то из себя представляет. И он знай выпендривается перед вами! А потом едет домой, и там жена заставляет его выносить мусор, проверять уроки у детей, покупать хлеб, картошку и все такое. Кстати, ты санитарные нормы соблюдаешь? А то можно подцепить какую-нибудь пакость от этой массовки. Любовь без гигиены не любовь. Надо соблюдать гигиену.

– Грет! Ты такой циник. Но с тобой хоть можно обо всем поговорить. Ты представляешь, что было бы с мамой, если б она узнала?

– Нет, не представляю! А Никита?

– Что – Никита?

– Он знает?

– Да, он единственный, кто в курсе.

– А он как к этому относится?

– Не очень одобрительно, он не может понять, что я нашла в этом Степанцове.

– Так он еще и Степанцов!

– А что плохого? Ведь не Тютюськин же!

– Еще не хватало! А тебе Никита совсем не нравится?

– Грет, я ж тебе уже говорила – он для меня мал.

– Что ты понимаешь! Поверь мне, Галюш, он будет очень интересным мужчиной, по-настояшему интересным и по-настоящему мужчиной. И ты будешь очень жалеть, что его упустила.

– Пусть он сначала станет таким, а потом я посмотрю.

– А потом будет поздно, может быть.

– Грета, мне он не нравится.

– Но зато ты ему нравишься.

– С чего ты взяла?

– А чего ради он стал бы ходить сюда, как привязанный? Его же, как магнитом, сюда тянет.

– Если уж на то пошло, то я тут совершенно ни при чем. И ходит он не ко мне, а к тебе.

– Ну, правильно, он приходит, а тебя нет. Я же не могу его гнать. Мы сидим, разговариваем, ждем, когда ты заявишься.

– Между прочим, Грет, мне последнее время кажется, что он приходит именно ради тебя.

– То есть?

– Ему нравится с тобой общаться, ходить по всяким вернисажам. Вообще, он так на тебя иногда смотрит…

– Как он смотрит?

– Ну, так… горящим взором.

– Что ты несешь, Галка?

– Нет, правда. Он, наверное, влюбился в тебя. Во всяком случае, мне несколько раз уже это приходило в голову.

– Ну что ж, завести на старости лет роман с внучонком…

– Каким внучонком, Грета! Ты еще молодая женщина!

– Ты знаешь, сколько мне лет? Пятьдесят три! О чем ты говоришь!

– Тебе не дашь столько.

– Это другое дело. Но факт остается фактом.

Грета вдруг начала смеяться.

– Ты что, Грет? Что смешного? Ну скажи, почему ты смеешься?

– Ой, не могу! – Грета отдышалась, откашлялась – Мы с тобой два сапога, стоим друг друга.

– Почему?

– Ты в двадцать лет завела роман с сорокасемилетним балбесом. А я в пятьдесят – соблазню двадцатилетнего мальчика. Нормально!

– А что, Грет, потом махнемся! Знаешь, как в полонезе или там мазурке…

Они себе представили, как выполняют танцевальные па – Галя со Степанцовым и Грета с Никитой. И потом звучит команда – переход партнеров. И они с многозначительными улыбками и чинными кивками обмениваются кавалерами.

Они уже обе – Грета и Галя – хохотали, придумывая все новые смешные детали.

– А представь себе…хахаха… по… хахаха… по…хахаха…

– Что – по? Хахаха!

– По… по-о-ольку… – рыдая от смеха, смогла произнести Галя. И эта картина – как они скачут, руки наперекрест, в ритме польки, – вызвала такой взрыв хохота, что Симона с беспокойством приоткрыла дверь и заглянула – что у вас происходит? И с изумлением наблюдала, как тетка и племянница, согнувшись пополам, захлебывались хохотом, хлюпая носами и вытирая мокрые от слез лица.

17

Вообще-то Грета и сама замечала, что молодой человек иногда смотрит на нее восхищенными глазами. Но она отдавала себе отчет, что это восхищение относится к ней постольку, поскольку она является частью того мира, куда он, по-видимому, мечтал попасть, а может быть – даже и не мечтал, но попал, благодаря ей. Никите было явно интересно и лестно знакомство с людьми, имевшими магически звучащие знаки отличия от остальных – например, «главный редактор такого-то журнала», «режиссер такого-то фильма», «автор учебника по художественной композиции» и так далее. Возможно, знакомство с ними подпитывало его молодое честолюбие. А возможно и то, что крупный план позволял ему обнаружить у знаменитости черты, свойственные простым смертным, и это придавало ему уверенности и в своих собственных силах.

* * *

– Привет, подруга!

– Генрих!

Поцелуй дружеский и весьма пылкий. Он – потому что Грета хорошо выглядела, и раз она здесь – значит на плаву, в деле.

Она – потому что рада возможности продемонстрировать, что она еще на плаву.

– Шикарно выглядишь!

Благодарный молодой смех.

– Как тебе новый шедевр века? Видела?

– Нет еще. Как раз идем.

– Ну-ну, – с усмешкой. – Посмотрите, посмотрите. – Взгляд на молодого человека – зорко, но без интереса – раз он с ней – то значит свой. Будущий конкурент. Пусть пока что радуется, что стоял рядом с мэтром.

* * *

– Это знаешь кто? Это Генрих Коробов, член академии художеств.

* * *

– Грета!

– Мартина!

– Как ты? Что-то тебя давно не видно, я даже спрашивала – где Грета, никто не знает?

– Да я тоже думала – куда ты делась?

– Я уж испугалась…не ушла ли ты из редакции.

– А я удивлялась – после выставки – тишина.

– Значит, мы просто не совпадали!

– Да. По фазе.

Дружный женский смех.

– Ну ладно, – быстрый оценивающий взгляд на Никиту. – Надо будет как-нибудь…

– Да, да обязательно!

Многозначительно, с нажимом:

– Нам есть о чем поговорить!

– Вот именно! Ну, пока, дорогая!

– Увидимся!

* * *

– Это Мартина Федорова, жена владельца галереи «Два в кубе», зимой устраивала выставку своих инсталляций.

* * *

– А я все думаю – почему эта великолепная женщина меня игногигует?

Целует руку.

– Виктор Самуэлевич, как я рада вас видеть!

Самодовольный смешок.

– Как вы, догогая?

– Да по-всякому.

– А что такое? – на лице фальшивая озабоченность, рождающая секундную иллюзию на возможное участие в судьбе.

– Нет-нет, все нормально. – Грета уже давно не поддавалась на эти фантомы. – Просто хочется чего-то лучшего.

– Ну, моя догогая, кому не хочется…А этот юноша…

– Это мой племянник.

– То-то я смотгю — для сына он стаговат. У такой молодой особы не может быть такого взгослого сына.

Взрыв светского смеха Благодарно-веселый смех Греты. Самодовольный – Виктора Самуэлевича. Немного смущенный, скромный – пока еще – Никиты.

– А чем он интегесуется?

– Живописью. Он будущий знаменитый эксперт.

– А-а! значит, наш человек?

– Наш!

– Ну что ж, молодой человек, вы в хогоших гуках! желаю удачи!

* * *

– Ты его узнал? Нет? Это же критик Вольпин, у него колонка в журнале «Живопись и графика». Говорят, он всю жизнь учился не выговаривать «р». На самом деле, у него нормальная дикция.

– Грета Вольдемаровна, здравствуйте!

– Здравствуйте!

– Вы мою статью редактировали…

– Да-да. Я помню.

– Очень приятно вас встретить.

– Спасибо. Взаимно.

– Я бы хотела в вашем журнале еще две своих статьи опубликовать. Поможете?

– Это не совсем ко мне…Это к главному…

– Ну скажите, мол, старый автор…Когда позвонить?

– Насколько я знаю, портфель переполнен. Вы уточните у секретаря…

– Я позвоню, скажу с Гретой Вольдемаровной разговаривала. Это ваш сын? А я вот своего никак не могу затащить на выставку.

– Может насильно и не надо тащить… Всего вам доброго.

* * *

Это какая-то авторша. Напрочь не помню ее имени.

* * *

– Грета! Приветствую!

– О, привет, Володь! Как ты?

– Нормально! Идем к о дн у! Да нет, шучу, шуч у! Твой? – кивок в сторону Никиты.

– Мой.

– Нормально! Ты не в курсе, кого выбрали – Истомина или Кесарьяна?

– Я не знаю.

– Не так отвечаешь. Надо сказать «а я знаю?» Помнишь, как в анекдоте – «Рабинович, а вы знаете, почему подушка моей жены пахнет вашим одеколоном? – А я знаю?»

– Володь, ну откуда ты берешь все эти анекдоты?

– А я знаю? Ну, ладно. Давай! Си ю!

– Бай-бай!

* * *

Это художник-график Владимир Крупин. Он книги оформляет.

* * *

– Гре-ета!

– Ло-ора!

– А я думаю – ты или не ты?

– Я! Неужели я так изменилась?

– Ты очень изменилась, но ты знаешь, к лучшему!

– Ну, Лорик, я тебя умоляю!

– Да правда, ты помолодела, прямо как двадцать лет назад! Гретка, ты очень хорошо выглядишь, красотка!

– Лорка, дорогая! Как я рада! Сколько же мы не виделись?

– Года четыре, я думаю.

– Неужели уже четыре года?

– А ты думала? Время летит! Какой у тебя сын красивый! А я сначала подумала, что у тебя такой молодой поклонник.

– Лорик, не смущай мальчика!

– Да их сейчас разве смутишь! Правда ведь? И потом, чего тут смущаться! У такой женщины, как твоя мама, вполне может быть…

– Лорик, как ты-то сама?

– А я уже бабка!

– Ну да?!

– Да! Уже два года три месяца. Сейчас, подожди. – роется в сумке. – Вот, смотри мы какие!

– Ой, какое солнышко! Зайчик! Глазки какие умненькие!

– Да, весь в меня! – смеется. – Настюха уже собирается выходить на работу, так что будем помогать – когда мы с Алешкой, когда те бабушка с дедушкой. Они хотят еще няню, но знаешь, так трудно сейчас найти хорошую няню… но пусть ищут. А то я на пенсию все-таки не хочу выходить. Еще хочу поработать. Ой, погоди, кто-то звонит. Алло!

Грета воспользовалась паузой:

– Ну, Лорик, счастливо тебе! Мы пойдем!

– Алло, сейчас. Не клади трубку, – прикрыла трубку рукой. – Гретка, счастливо, рада была повидаться. Пока-пока. Не пропадай! – Да, алло. Так что ты говоришь?

* * *

Грета отметила, что Никита ни разу не сделал попытку сказать что-то наподобие «нет, нет, я не сын. Я просто…» Очевидно, ему тоже было приятно казаться ее сыном. По крайней мере, не было неприятно. Правда однажды ей пришло в голову что никто из ее знакомых имеющих сыновей не ходил с ними ежедневно в музеи и не пил кофе в кафе. Ладно. Пусть думают что хотят. Я ведь ничего ужасного не делаю. Я просто вожу мальчика по музеям и просвещаю его – что здесь плохого?

Намеки на молодого поклонника… Это было лестно и немного возбуждало – как глоток шампанского. Против этого он тоже, между прочим, не возражал. Возможно, и ему это было забавно. Во всяком случае, он принял игру.

Да… из этого мальчика со временем получится настоящий мужчина. В нем есть это. Эх… Если бы он был постарше, иногда думала она, не позволяя себе другой, более беспощадной формулировки – если бы я была моложе… Ну что ж, какой-нибудь девчонке жутко повезет.

18

Однажды Грета увидела натюрморт: белый кувшин и тарелка с вишнями. Вишни были все словно только что с дерева, некоторые черенки с листочком. Пара вишен свесилась с тарелки на салфетку под кувшином, несколько ягод скатились с тарелки прямо на стол. Грета вспомнила, как они с Никитой ходили на выставку фаянса и фарфора. Она обратила его внимание на белый кувшин начала тридцатых годов.

– Смотри. Какой чудесный белый кувшин!

– Да, правда, замечательный!

Никите так понравился этот кувшин, что он долго вокруг него вертелся, все не мог отойти, снова возвращался, любовался.

– Этот кувшин вкусный. Теплый. Вот, казалось бы – он просто белый, но он будет хорош в любом сочетании – на темном окне, рядом с зеленой глиняной миской. С букетом любых цветов. И форма у него классическая. Именно таким должен быть настоящий кувшин.

Грета была в восторге от Никиты. Она очень жалела, что никто не слышит, как он это говорит, и она уже представляла, как будет рассказывать Симоне о его чувстве цвета, формы, понимании подтекста. Он мог бы стать не только искусствоведом, но и сам писать. Может надо попробовать его учить живописи?

– Ну пойдем, Никит. К сожалению, это не выставка-продажа, так что прощайся со своим любимым кувшином.

– Да. Если бы у меня был такой кувшин…

– То что?

– Я бы налил в него вишневый компот.

Грета рассмеялась.

– Какой ты смешной, Никитка!

– Я смешной?

– Ты замечательный! – в голосе Греты звучала нежность.

* * *

– Грета, сколько стоил этот натюрморт? – спросила Симона.

– Какая разница!

– Нет, ну все-таки?

– Тысячу.

– Грета!

– Ну хорошо! Несколько тысяч. Мне скинули пару сотен.

– Несколько тысяч! Зачем ты это делаешь, я не пойму?

– Симона, мальчик очень талантливый!

– Хм…

– Да-да, не усмехайся. Талантливый, непосредственный, искренний! Ты бы видела, как он радуется! А ведь никто им не занимается. Пройдет еще пара лет – и он может все это утратить, огрубеть, а я хочу, чтоб он раскрылся!

– Но тебе это зачем?

Грета помолчала и сказала с грустью:

– Я сама не знаю.

19

Никита громко захлопнул дверь, бросил на пол рюкзак.

– Я пришел.

Немного подождав, он снова сказал:

– Я дома.

Тишина.

– Я дома. Я пришел. Но меня никто не ждет. Никому я не нужен. – Последнюю фразу он произнес по-театральному манерно и сам рассмеялся.

– Ну что ж. Может, это не так уж плохо. Может, это и к лучшему.

Он вспомнил, как однажды сказал эти же слова в какой-то совершенно незначительной ситуации – кажется, выставка закрывалась в шесть, а не в восемь, и у них с Гретой было меньше часа на то, чтобы быстро пробежаться по залам.

– Ну что, Никит, у нас меньше часа. Успеем или придем в другой раз?

– Я думаю, успеем.

– Давай попробуем. Как же я перепутала время? Мне казалось, что она до восьми!

– Может, это не так уж плохо. Может, это и к лучшему.

Потом они зашли выпить кофе, и Грета вернулась к этой фразе.

– Скажи, откуда у тебя эта фраза? Ты ее где-то вычитал или у кого то слышал?

– Не помню. Просто я так время от времени говорю.

– Ты знаешь, эти слова несут в себе большую философскую мудрость. И очень многие вещи благодаря им могут быть преодолены гораздо легче, чем без них. Так что ты вполне можешь сойти за мудреца, если будешь уместно пользоваться ими.

– Но все-таки, мне кажется, не я их придумал.

Грета от души рассмеялась.

– Никита, ну какой же ты правдивый и наивный! Конечно, не ты их придумал. Этой мудрости многие тысячи лет чужого опыта. Есть такая поговорка «нет худа без добра». Слышал? Это практически то же самое. Но твоя фраза звучит более элегантно, более емко. Говорящий эту фразу выглядит выигрышно. Что ты так смотришь? Не понятно?

– Не очень.

– Поясняю. Поговорка – это готовая формула, которая не требует особого напряжения мысли. Если ты часто будешь использовать набор поговорок, цитат и прочего – заработаешь репутацию человека, говорящего штампами. А если ты, в той же самой ситуации скажешь что-то вроде этой своей фразы «Может, это и хорошо. Может, это к лучшему», то это будет как бы сиюминутным, свежим выводом в результате обдумывания, что само по себе производит благоприятное впечатление. А думающий мужчина – явление не столь частое, как кажется самим мужчинам. Теперь понятнее стало?

– Да, теперь понятнее. То есть, получается, что благодаря таким фразам можно изобразить думанье?

Грета громко рассмеялась, и, спохватившись, приглушила смех – на них обернулись.

– Изобразить думанье легко, милый мой мальчик, а притвориться умным невозможно! – она легонько похлопала его по руке. – А ты, Никит, большая умница! Я о-бо-жаю тебя! За это.

– Может, это не так уж плохо? Может, это к лучшему?

* * *

Никита вспомнил, как они смеялись в кафе. Что-то в ней есть такое… Она ведь ровесница его матери, может даже старше. Но по ней никогда не скажешь… она держится иначе. Даже когда она что-то объясняет или рассказывает, он не чувствует разницы в возрасте. Он вообще иногда забывает об этом … Она – женщина! В этом все дело. И ведет себя с ним… Иногда она как посмотрит, их глаза встретятся, и … Это длится меньше секунды, а он потом никак не может прийти в себя. А она – как ни в чем ни бывало. И он думает – что это было? И было ли? Она ведет себя с ним как с мужчиной. Это точно.

Она ведет себя, как женщина с мужчиной, который ей нравится. Но возможно ли это? Или ему только кажется?

* * *

Никита прошел на кухню. О, теплые оладушки! Значит, бабушка ушла недавно, и подумала о нем перед уходом. Значит, не так все плохо!

Никита вспомнил, как Грета при самой первой встрече, когда Галка привела его попить воды, сказала «хорошо, что юноша не хочет коньяку. А только чаю!» И он тогда ответил что-то остроумное. Галя потом спрашивала – что с ним случилось, «ты совершенно не стушевался. Я тебя никогда таким в институте не видела». А он сразу почувствовал себя легко в их доме. И ему не хотелось уходить.

Грета… красивое имя. Она вообще-то, Маргарита. Маргарита Вольдемаровна. Ее сестру зовут Симона Вольдемаровна – тоже красиво. Но Грета… Он уже несколько раз обращался к Грете просто по имени, и она не заметила, по крайней мере, не поправила его. Приятно произносить – Грета, Грета…

Никита взял кружку с чаем и пошел в свою комнату. В одном из ящиков стола лежал конверт со всеми билетами на выставки, которые они посещали вместе. От конверта шел еле уловимый запах ее духов. В его памяти всплыли эпизоды их совместного времяпрепровождения: вот они обмениваются взглядами на выставке современной скульптуры. Вот они медленно идут по аллее, и она вдруг останавливается и смотрит на птицу – «Это что за птица?». Вот они спорят, и она делает свой характерный жест рукой – «нет-нет-нет». Вот она видит скамейку «давай посидим, пока никто не занял». От этих воспоминаний у Никиты голова пошла кругом. Он взял лист бумаги и попытался несколькими штрихами набросать ее портрет. Овал лица. Локоны. Очертание правой щеки, бровь… Этих нескольких черт оказалось достаточно, чтобы он смог мысленно воспроизвести ее лицо так ясно, словно она была перед ним. Но он боялся докончить набросок, так как не доверял своей руке – одна неточность, и все, потеряется сходство. Он все же попытался добавить еще что-то к рисунку – и все испортил.

– Вот черт, ведь знал же, зачем было все портить! – он попытался ластиком снять неверную линию, но только размазал карандаш, все загрязнилось, ушла легкость и дух случайно пойманного сходства.

Досадуя на себя, Никита взял другой лист и стал рисовать ее, стремясь поймать ее жест, поворот, общий облик. Вот она как будто стоит вполоборота, лица нет, но это ее фигура, ее плечи… И тут его обожгло – он должен нарисовать ее грудь. Если только обозначить – это как случайно притронуться. А нарисовать – это не просто коснуться, а взять всей ладонью. Иначе не нарисуешь, не придашь объем.

С женской грудью у Никиты было связано два самых сокровенных воспоминания детства. Он жил на даче, которую на лето сняли его тетка с мужем. Из детей там были их дочь – двоюродная сестра Никиты – с подругой. И сам Никита. Считалось, что девочки – а им было по двенадцать лет – будут опекать пятилетнего мальчишку. Они действительно о нем заботились, брали его с собой на речку. Собирали землянику. Раскрашивали картинки, лепили из пластилина, а перед сном – рассказывали ему сказки или читали книжки. Они все спали в одной большой комнате. Никитин диванчик находился слева от окна, а девочки спали у противоположной стены, где гуськом стояли две узкие железные кровати. Между кроватями и диванчиком прямо у окна стоял большой деревянный письменный стол. Обычно, уложив Никиту, девочки шли на веранду, а потом часа через два-три приходили и ложились спать. В один из дней Никита почему-то проснулся, когда они пришли. Но он себя не выдал и лежал с закрытыми глазами. Девочки зажгли настольную лампу и тихо шептались. Никита улавливал отдельные слова из их шептания «а он что?» «а давай завтра ему скажем, что нас уже Вовка позвал», «а если она расскажет ему, что тогда?»

Никита чуть-чуть приоткрыл глаза и в свете настольной лампы увидел девочек, стоящих у письменного стола. На них не было ничего, кроме трусов – белых в какие-то цветочки на сестре Кате, и синих в белую полоску на ее подруге Тане. Но главное, что его потрясло – это их уже вполне сформировавшиеся груди. У сестры они были остренькие, как два тугих колпачка, смотрящих чуть-чуть в разные стороны. А у Тани – круглые, как яблоки, и крупнее, чем у Кати. Девочки погасили свет. Так что Никитино видение продолжалось лишь несколько мгновений, но и в темноте он видел как светится их кожа, которая на груди была намного светлее, чем на спине или на руках. Хотя тогда, в пять лет он не понял, что именно его так поразило, но чувство ошеломленности увиденным не просто врезалось в его память, а стало частью сознания, того тайного сознания, которое открывается каждому человеку в период взросления и остается на всю жизнь паролем для включения механизма страсти.

Родители мало вникали в проблемы Никитиного взросления, а бабушка с дедушкой тем более не обсуждали с ним вопросы, актуальные для переходного возраста. К счастью для Никиты, он был достаточно уравновешен и обладал врожденной способностью к рассуждениям. Промучившись какое-то время от ночных эротических видений, он прочитал в книгах, что это нормальное явление, имеющее научное название и физиологическое обоснование. Он перестал бояться самого себя и у него, в отличие от многих его сверстников, не возникло острой, почти невротической потребности «попробовать» поскорее и самоутвердиться в своем мужском предназначении. Он ждал, когда ему выпадет случай испытать то потрясение, которое как эталон, было заложено в его память. Ему в школе нравились девочки. Одна из них как-то после физкультуры, которая была последним уроком, зазвала его в раздевалку и сказала что-то вроде «хочешь потрахаться». Она уже обнажила «низ», а ему нужно было увидеть ее грудь. И только в случае, если бы эта грудь вдохновила его, он бы решился сделать «это» даже в раздевалке, хотя это было бы не так романтично, как в его мечтах. Поэтому он ответил, что не против потрахаться в принципе, но не сейчас и не с ней. Одноклассница отреагировала на это спокойно – «ну, не хочешь – как хочешь, больше тебе не предложу». Другая девочка сначала разрешила ему расстегнуть ей блузку, но потом, видя, что он задерживается в районе блузки, стала ему помогать. Она взяла на себя активную навигацию, говоря ему, как и что надо сейчас делать. Никита потом вспоминал об этом эпизоде с весельем – девчонка явно насмотрелась дешевых фильмов, и ее «опыт» опирался на десяток однотипных порнушек, где героини методично двигаются и издают равномерные стоны, и время от времени произносят «не останавливайся, прошу тебя».

Однажды на уроке химии он увидел, как учительница под синим «химическим» специальным халатом поправляет бретельку бюстгалтера, сползшую с ее плеча. Он почувствовал знакомый укол в груди, от которого стало горячо в животе. С тех пор он стал наблюдать за учительницей, и уже скоро знал, что у нее часто спадают бретельки, и она их поправляет. Он ждал этих моментов. Один раз ему удалось увидеть, что бретелька черного цвета. Он понял, что больше не может терпеть. После уроков он подошел к ней и попросил ее ненадолго остаться. Она согласилась. Конечно, она видела, что подросток пожирает ее глазами, и возможно, ей это даже льстило. Ей было чуть за тридцать, и следовательно, она была достаточно молода, чтобы благосклонно принимать любое мужское поклонение. Но вряд ли ей приходило в голову, что не она сама, а ее машинальное движение вызывает бурю страстей у молодого человека.

– Никита, – хлоп, бретелька свалилась. – Что у тебя за проблема? – рука пошла под халат. – Вроде ты у меня один из лучших, идешь на твердую пятерку, – бретелька на месте.

Никита собирался сказать многое, вплоть до нахального – «дайте я сам поправлю эту бретельку». А еще лучше «не надо ее поправлять, дайте я лучше спущу вторую». И после этого он увидит ее грудь, и подставит ладони под их тяжесть… А она…

Но он заробел, не смог. Он стоял, смотрел на нее. И молчал. И не мог вымолвить ни слова.

– Никит! Ты в порядке? – она повела плечом, пытаясь удержать бретельку. Но безуспешно.

– Что случилось, Никита? – бретелька на месте.

Она подошла к нему близко, от ее халата пахло реактивами. Она положила ему руки на плечи – он был выше ее на голову.

– Никит. Ты хотел мне что-то сказать?

Он кивнул.

– Но передумал?

Кивок.

– А потом когда-нибудь скажешь?

Кивок.

– Обещаешь?

– Да. Обещаю.

– Ну, иди тогда.

Он был уже у двери, когда она спросила:

– Но это ничего срочного? Это может подождать?

– Может.

Очевидно, она решила, что мальчик влюбился в нее, и кому-то сболтнула. А возможно, кто-то заглянул в класс, когда они стояли рядом и ее руки лежали на его плечах. По школе поползли слухи. На каждом уроке химии он следил, как она поправляла бретельки, и не сводил с нее глаз. Она с многозначительной улыбкой вызывала его к доске. Обращалась к нему, спрашивала с места, хвалила его и прочила ему карьеру в химической науке. Скоро все только и говорили о том, что у химички роман со старшеклассником. Никита об этом не знал, потому что с ним никто про это не говорил, а романа-то никакого и не было. Где-то с конца апреля она перестала появляться в школе. На вопросы учеников завуч отвечала, что учительница отсутствует по семейным обстоятельствам.

Он решил, что на выпускном вечере он с ней объяснится и может быть тогда… Он ждал этого выпускного, и фантазировал, как он будет ее целовать, и как он расстегнет ее платье или блузку или что там будет на ней надето… И спустит, наконец, с ее плеч эти черные бретельки… И овладеет ею где-то в пустом классе. А лучше, в саду, в аллее. И она будет обнимать его за плечи и говорить «не останавливайся, прошу тебя».