Текст книги "ОРМУАРШУРАШУ"

Даниэль рассмеялся, закончив неожиданный для себя мысленный диалог.

«Да, еще немного, и я действительно свихнусь. Но листик все-таки очень похож на кошачью лапу».

«Эх, как там моя Карума поживает», – вдруг вспомнил он кошку редкой полудикой породы, похожую на гладкошерстную рысь, которая прожив три года в доме его приятеля-сценариста, не признавала никого, даже хозяйку дома, которая ее кормила. И к всеобщему изумлению эта Карума однажды вдруг сама прыгнула к Даниэлю на колени и, повертевшись, уютно устроилась, положив мордочку ему на сгиб локтя. Даниэль был счастлив от такого явного предпочтения, оказанного ему дикой грациозной красавицей, но когда он захотел сменить позу и положить ногу на ногу, он тут же почувствовал, как ее когти легко вошли в мякоть его бедра. Он расхохотался, несмотря на боль, и сказал «Нет, дорогая, так не пойдет». И аккуратно приподняв ее лапы, сел поудобнее. И она подчинилась, что еще больше потрясло публику. Об этом случае хозяин дома рассказывал всем своим гостям, и Даниэль, когда бывал у него дома, всегда подкреплял легенду явью – кошка шла к нему на руки, ложилась на колени и даже позволяла себя немного погладить, но… совсем немного. Даниэль никогда не позволял себе фамильярностей по отношению к ней, и она это ценила. «Не советую никому пробовать повторить этот трюк», обычно говорил хозяин, но никто и не пытался – слишком выразителен был кошачий взгляд…

Даниэль провел пальцем по нижней, «изнаночной» стороне листа, покрытой бархатистым ворсом.

«Ах ты, моя лапочка кошачья», – мысленно произнес он и пощекотал мясистую «подушечку» листа.

И в то же мгновенье в руку его впилось несколько «когтей», молниеносно выскочивших из невидимых под ворсом складок.

«Вот черт! Ну точно, кошачья лапа!» – Даниэль осторожно извлек шипы, но кожа уже начала гореть и зудеть.

«Ладно. Что-то я притомился от всей этой ботаники. Полежу-ка я, подумаю».

Даниэль растянулся в зарослях клевера, раскинув руки. Прохладная свежесть травы облегчала неприятные последствия уколов. Но Даниэль в этот раз не беспокоился о воздействии ядовитых инъекций. Возможно, яд был не такой сильный, или организм уже выработал противоядие, но так или иначе Даниэль расслабленно лежал на спине глядел в синее, почти безоблачное небо и пытался думать. У него было странное состояние – он понимал, что ему надо думать и есть о чем думать, но почему-то не получалось сосредоточиться. Он не мог зацепиться за что-то, что позволило бы ему выстроить единую сплошную нить рассуждений и наматывать ее как клубок на какую-то основу. Как только он напрягал мозг, его охватывала истома, усталость и он впадал, как в невесомость, в глубокое забытье. Все увиденное им во сне исчезало сразу же в момент пробуждения, оставляя лишь смутное беспокойное воспоминание о чем-то ярком. Так и в этот раз, раскинувшись на траве, Даниэль сказал себе «надо подумать», но отключился от реальности, не успев поймать момент перехода в четвертое, пятое или какое-то, еще не посчитанное измерение.

Ему приснился оглушительный гул, в котором солировал монотонный назойливый зудящий и гудящий звук. Казалось, что кто-то хочет просверлить ему лоб, и от близости этой угрозы Даниэль схватился за голову и проснулся. Он именно так и проснулся – сжимая обеими ладонями лоб, который вот-вот готов был взорваться от распирающего его гуда. Поняв, что уже не спит, Даниэль перевел дыхание, но ужасный звук не прекратился. Он продолжался и после сна. Даниэль прикрыл глаза, сделал несколько глотательных движений, но легче не стало. Тогда Даниэль машинально заткнул уши, чтобы не слышать изнуряющего звука, и как ни странно, это помогло. Звук стал глуше. Даниэль выждал какое-то время и тихонько приоткрыл одно ухо. Гудение опять стало слышнее, но все же не так невыносимо, как сначала. Возможно, Даниэль уже немного привык. Внезапно звук приблизился – возникло ощущение, что он исходит прямо из земли, в изголовье Даниэля. Даниэль повернул голову и замер от изумления: рядом с ним, почти касаясь его щеки, покачивался большеголовый налитой цветок клевера. А над цветком кружил и жужжал огромный шмель. Шмель был действительно огромный, Даниэль никогда не видел ни пчел, ни шмелей подобных размеров – примерно восьми сантиметров длиной, а то и больше, с размахом крылышек около двадцати сантиметров.

Страшно было представить, какое же у него жало!

Шмель кружился над цветком клевера, не обращая внимания на Даниэля, который боялся нечаянным неосторожным движением вызвать его неудовольствие. Время от времени шмель перелетал на другие цветки, находившиеся в радиусе одного-двух метров, но непременно возвращался к тому крупному и, очевидно самому сочному и сладкому цветку, который рос прямо над ухом Даниэля.

«Да, брат, похоже, у нас с тобой одинаковые вкусы!» – сказал Даниэль и вздрогнул – ему показалось, что эти слова были сказаны не им, а кем-то другим.

«Шмель, шмель, шмель», – произнес Даниэль, – «пчела, пчела, пчела. Огромная пчела. Огромный шмель».

Стереоэффект повторился. Слова, сказанные им, звучали где-то рядом, вне его.

«Что э-то зна-чит, не по-ни-ма-ю», – сказал Даниэль голосом «робота», и вдруг до него дошло: это он сам говорит! Он слышит себя! Это значит – к нему вернулся слух! Даниэль рассмеялся от радости, и смех громко отозвался в его ушах. Ну, конечно! Даниэль уже успел привыкнуть к своей глухоте и даже как-то приспособиться к ней. Он представлял ее себе, как некую перегородку или стенку из мягкого, вязкого и упругого материала – ну, скажем, типа дрожжевого теста. «Вот оно уже подошло, мама вываливает его из специального глиняного чана на большую деревянную доску, посыпанную мукой. Потом мама месит тесто, уминая его костяшками пальцев». Даниэль всегда любил смотреть, как мама это делает, ему тоже хотелось помесить, но мама не разрешала «у тебя руки грязные». Как-то он улучил момент и потыкал тесто пальцем. Оно было мягкое, вязкое и упругое…» Да, так вот, стенка или перегородка из такого материала типа теста. И любой звук, даже самый тонкий и острый, как иголка, застревает в этой стенке и уже сквозь нее не проходит. Так Даниэль представлял себе глухоту «вообще». Потом он попробовал так же объяснить себе механизм глухоты. Вот берем ухо, наш слуховой аппарат, там есть некая перегородка или перепонка, которая колеблется и вибрирует под действием звуковых волн, и эти вибрации и колебания как раз и помогают нам воспринимать звук, то есть слышать. А если с перепонкой что-то случается – например, она воспаляется, отекает, размягчается и становится примерно такой, как тесто, – то любые, даже очень сильные, штормовые звуковые волны не могут ее поколебать и заставить вибрировать. И мы ничего не слышим. И неважно, откуда исходит звук – извне или от самого человека. Вот человек что-то кричит, звуковые волны от его голоса разносятся кругами, все, кто имеет здоровые перепонки, его слышат. А его собственную разбухшую перепонку эти волны не колышут, не бьются об нее, затухают. Своя речь воспринимается человеком лишь потому, что исходит из его сознания, он ее знает «внутри», так же, как свои мысли, но звучания произносимых слов он не слышит.

«Интересно», – думал Даниэль, – «на самом деле, перепонка при глухоте поглощает волны или они отталкиваются, но теряют при этом полсилы? Да, представляю, как сейчас смеялись бы мои знакомые-технари. Надо было учить физику! Хотя, возражал он себе, что толку сейчас было бы в этом знании? Какая разница, знаю я, почему оглох или нет? От меня ничего не зависит! Он старался отодвигать эти мысли в сторону, чтобы не поддаваться пессимизму и не усугублять свое и без того невеселое настроение.

И вот сейчас, наконец, неожиданно, без всяких лекарств и процедур, само собой случилось излечение от глухоты!

Даниэль проверял свой слух, стараясь распознать – полностью ли вернулась способность слышать. Он то шептал еле слышно «пчела, пчела, пчела, пчела», то кричал изо всех сил – «пчела-а-а! пчела-а-а-а-а!», и каждый раз убеждался – да, слышу! Ему даже показалось, что слух стал острее – он отчетливо слышал шелесты травы, шуршанья, легкий хруст и еще всякие непонятные звуки, свидетельствующие о том, что какая-то жизнь существует совсем рядом. Никогда раньше, «до того», он не замечал этих звуков и не так сильно ценил возможность их различать, и уж меньше всего – находил в этом радость.

А сейчас он так радовался, как, наверное, не радовался с самого детства. За последние тридцать с хвостиком, он никогда не позволял себе бурного проявления эмоций. Когда все гоготали, он усмехался. Когда все чертыхались – он хмурился и молчал. Он создал себе имидж «загадочного и непостижимого художника, обладающего парадоксальным видением сущностей, немного пресыщенного их многообразием, но готового к мгновенному приятию случайности». Так писал о нем один искусствовед, его приятель. Даниэлю всегда было забавно читать многозначительные и замысловато-хвалебные статьи о себе. Забава заключалась не в чрезмерности превосходных степеней – Даниэль не допускал даже мысли о том, что он не заслуживает самых высоких оценок, и ему не претил приторный привкус лести. Ему было смешно, как авторы изощрялись в толковании его творчества, тем самым демонстрируя масштаб своей собственной одаренности. Но как гурман вдруг жадно вдыхает запах картошки с луком из распахнутой обшарпанной форточки полуподвала, или украдкой с наслаждением надкусывает грубо прожаренный пирожок с повидлом, вот так же Даниэлю иногда хотелось исконной естественности человеческих реакций, которые он научился подавлять. В своих интервью Даниэль часто цитировал хрестоматийную ахматовскую строчку «когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая греха…». Но в устах модного художника она воспринималась как кокетство, хотя на самом деле он таким образом слабо пытался сказать правду о настоящих истоках создания своих полотен.

Сейчас Даниэль праздновал возвращение в мир звуков. Его радость была сильнее всех имиджей и этикетов. Он вообще не подозревал, что способен так радоваться. Он декламировал «по-чуковски» смешные строчки, и сам смеялся своим дурачествам:

 
Ну и шмель-шмель-шмель!
Ай да шмель-шмель-шмель!
Вот так шмель-шмель-шмель!
Замеча-тель-ный!
 

Потом он сочинил:

 
Ты пчела моя, пчела.
Не ужаль ты мне чела.
Не садись ты мне на плешь,
Лучше клевер ешь, ешь.
 

Даниэль веселился и был счастлив, во-первых, потому, что он снова обрел возможность слышать звуки. Во-вторых, он, наконец, был самим собой, а имидж, как шляпа с перьями, остался где-то в далекой гримерной. Но самое главное – его организм сумел восстановиться, и это означало, что ноги тоже скоро придут в норму.

* * *

Каждый день он часами сидел и гипнотизировал свои ступни «Двигайтесь! Двигайтесь!». Он знал, что это должно произойти, поскольку чувствительность ног восстановилась полностью. Но ему хотелось поскорее встать на ноги, ходить, бегать и вообще – передвигаться по-человечески. Он уже ненавидел свое ползанье – «еще немного – и превращусь в двулапую ящерицу. А ноги отпадут за ненадобностью. И вместо них отрастет хвост крокодилий. И однажды на меня напорется какой-нибудь путешественник или житель ближайшей деревни, и пойдет слух о монстре, проживающем в этих местах. Понаедут исследователи, журналисты, будут пытаться меня выследить и сфотографировать. Они обнаружат следы человеческих…рук! Ха-ха-ха! Но ни одного следа ног или лап. Начнутся ученые споры – это мистификация, фальсификация, розыгрыш, монтаж. «А вы поезжайте и убедитесь сами». И вот снарядят экспедицию с участием сторонников, противников и независимых экспертов. И им действительно удается найти отпечатки рук на земле. А также следы моей жизнедеятельности – вполне человечьи, а также километры примятой травы и объеденный клевер. Кому-то удастся меня заметить и пристрелить… стоп. Такое развитие сюжета меня не устраивает. Или пусть с этого места играет дублер.

Устав от разыгравшейся фантазии и подкрепившись клеверным соком – «интересно, как я держусь столько времени на одном клеверном соке? Я ведь должен был уже истощиться до предела! А я ползаю вполне бодренько, и мозги работают. Даже еще пытаюсь шутить! Странная вещь наш организм!», – Даниэль крепко уснул. И ему приснился эротический сон.

«Он дремлет, раскинувшись на широкой низкой тахте, прикрытый цветным шелковым пледом. Вдруг сквозь сон он ощущает легкий щекочущий холодок, словно кто-то тихонько дует ему в шею. Он, не просыпаясь, хочет поймать этот холодок и дотрагивается до шеи рукой. Но дуновение ускользает и спускается ниже. Он чувствует его на груди, то слева, то справа. Оно играет и как будто дразнит, но Даниэлю никак не удается его поймать. Потом дуновение прекратилось, и некоторое время Даниэль затаясь, выжидал, что оно появится, и тогда уж он постарается поймать его. Но оно исчезло. Немного разочарованный, Даниэль перестал ждать. И все же ждал. И вот он вновь чувствует что-то, но это уже не ветерок, а легкие касания, легчайшие, как морганье ресниц или крылья мотылька. Он замирает, он рад, что «это» вернулось, и он уже не пытается его ловить, чтобы не спугнуть. Мотылек легонько бьется по его груди, и Даниэль чувствует, как где-то глубоко в нем зарождается томление, словно проснулась и начала томиться одна клеточка, и когда ее томление стало очевидным, проснулась другая. И когда первая уже вовсю полыхала, а вторая входила в раж, проснулась третья, и так медленно, мучительно, сладостно, его спящие клетки пробуждались от сна и вовлекались в одно общее действо. А движения мотылька между тем стали более настойчивыми и не такими воздушными. Это теперь было больше похоже на мягкие, бархатные прикосновения барсучьей кисточкой или кончиком кошачьего хвоста. Они проникли под шелковый плед и закружились вокруг пупка, и круги становились все шире. Даниэль чувствовал, как нарастает возбуждение, но он понимал, что это только начало и лежал не шевелясь. Ему хотелось не пропустить ни одной стадии этого непонятного эротического испытания. Мягкое прикосновение спустилось вниз, и тут началась настоящая сладостная пытка. Он чувствовал, как что-то ласкало и щекотало его напрягшийся член, а когда он пытался чуть двинуться, чтобы ласка попала на самое чувствительное место, «кошачий хвост», словно дразня, спускался еще ниже и начинал там свои щекочущие и скользящие поглаживания. Как только это ощущение становилось максимально приятным, бархатное касание перемещалось дальше, и у него сводило зубы одновременно от острого удовольствия и предвкушения того, что будет, и уже все больше от невозможности сдерживаться. И вот, наконец, он почувствовал, что «это» вернулось к тому месту, где оно было нужнее всего, и начало круговыми ласкающими прикосновениями доводить Даниэля до исступления. Он лежал с закрытыми глазами и постанывал, полностью отдаваясь ощущениям. Но в какой-то момент он приоткрыл веки, чтобы узнать, кто ему доставляет такое наслаждение. Каково же было его изумление, когда он увидел огромную пчелу, – или шмеля? – которая ласкала его своим пушистым брюшком и длинными шелковистыми крылышками. Заметив, что Даниэль смотрит на нее, пчела уставилась на него своими неожиданно голубыми глазами, и он мог бы дать голову на отсечение, что она усмехнулась и подмигнула. Затем она стала усердно работать хоботком и усиками, как будто она сидит на цветке клевера и пьет нектар. При этом она перебирала своими мохнатыми лапками, чтобы удержаться и не соскользнуть, и все это вместе доставляло Даниэлю пронзительное наслаждение, которое вот-вот должно было достигнуть апогея. Он пытался отдалить этот момент, чтобы продлить неописуемые ощущения, но потом перестал сопротивляться самому себе. Он почувствовал, что пчела, перебирая лапками, спускается вниз, как по стволу, тесно прижимаясь к нему пушистым брюшком и щекоча его трепещущими крылышками. Потом она стала взбираться вверх «по стволу», продолжая касаться его крылышками, словно заметая следы. Повторив это упражнение несколько раз, пчела, вновь добравшись до самого верха «ствола», сильно обхватила его лапками, как головку клевера, и помогая себе усиками, сделала несколько тянущих движений хоботком. Даниэль содрогнулся и задергался, словно по нему пропустили ток. Наверное, вулкан во время извержения испытывает такое же всепоглощающее наслаждение. Ему стало горячо дышать, дыхание обжигало гортань. Казалось, он, как дракон, может спалить все, что попадет ему под выдох. Содрогания продолжались, и это было похоже на салют, когда каждый новый залп огней сопровождается криками благодарного ликования. Наконец наслаждение утихло, оставив после себя ощущение восхитительного изнеможения. Даниэль лежал без движения, у него не было сил даже шевельнуть рукой. Он был весь в поту и пару, как будто вышел из сауны. Сердце колотилось как бешеное, но мало-помалу упорядочивало свой ритм.

От этого сердцебиения Даниэль и проснулся. Он открыл глаза, поводил ими вправо-влево, увидел пчел, жужжащих над цветами, и рассмеялся. В отличие от прочих снов, этот он запомнил прекрасно, и его отголоски были весьма ощутимы наяву. Несмотря на расслабленность, Даниэль чувствовал прилив необычайной бодрости. В нем зародилась какая-то интуитивная оптимистическая уверенность в том, что скоро его положение изменится к лучшему. «Да!» – сказал он вслух твердым голосом капитана из старой детской радиопередачи. – «Мы спасемся, друзья! Земля на горизонте!»

Внезапно ему пришла в голову мысль, которая потрясла его своей очевидной логичностью. Удивительно, как он раньше об этом не подумал. Мед! Раз тут есть пчелы, или шмели – я в них не разбираюсь, – то наверняка где-то должен быть мед. Здесь не видно ни одного дерева, в дупле которого мог бы быть мед, но это не значит, что меда нет нигде. И он должен поискать это место. Надо прислушаться к жужжанию и ползти туда, где оно слышнее всего. Там я найду мед.

* * *

Теперь у Даниэля была цель. Он меньше валялся на траве и отдыхал ровно столько, сколько было необходимо для восстановления сил, чтобы ползти дальше. Время от времени он останавливался, поднимал голову и прислушивался. Так собака, принюхиваясь, определяет направление движения. А Даниэль ориентировался на свой слух и двигался туда, откуда ему слышался призывный пчелиный или шмелиный гуд.

* * *

Даниэль не сразу заметил, что характер местности, по которой он проползал, немного изменился. Там и тут наряду с привычным уже клевером и другими луговыми растениями попадались отдельные кусты, усыпанные яркими желтыми, белыми или розовыми цветами, иногда несколько кустов стояли так плотно, что образовывали целые заросли. Судя по тому, что кусты росли в шахматном порядке, чтобы не мешать друг другу, можно было предположить, что это искусственные посадки. Но Даниэлю это пришло в голову не сразу, а после того, как его внимание привлекла большая ровная поляна, на которой через одинаковые промежутки стояли какие-то прямоугольные короба, похожие на большие почтовые ящики. Было непонятно, каким образом и для чего они тут оказались, но главное – их, несомненно, расставили люди.

Странное дело – находясь в полном одиночестве, оторванный от всего мира, беспомощный и обездвиженный, он мог стать добычей змей, рыси, или мало ли каких животных – неважно, что я их не видел, но ведь они вполне могли бы там быть – но он не боялся, у него не возникало чувства опасности. А теперь, увидев следы пребывания человека, Даниэль испытал страх. Он сам не мог толком объяснить себе, чего он испугался. Казалось бы, он должен опрометью кинуться к людям и выяснить, наконец, где он, и сообщить всем, что он жив. И попросить местных, чтобы помогли ему приобрести какую-то приличную одежду. И вообще, привести себя в порядок. И уехать отсюда домой. Но, во-первых, опрометью кинуться он не мог – он мог только ползти. Во-вторых, что-то останавливало его от возвращения в людское общество. Он, пожалуй, даже не смог бы сформулировать, что именно – какие дремучие звериные инстинкты пробудили в нем подспудное ощущение беспокойства и осторожности. Как бы то ни было, Даниэль не торопился обнаружить себя. Он решил спрятаться за кустарником и понаблюдать, прежде чем идти знакомиться с теми, кто установил здесь эти ящики.

Ждать пришлось довольно долго. Уже начало темнеть, когда на тропинке послышались шаги. Даниэль увидел человека, судя по энергичной походке – довольно молодого, который шел как раз по направлению к этим ящикам. Даниэль находился метрах в пятидесяти от поляны. Человек подошел к одному из ящиков, снял с него крышку, постоял, потом перешел к другому ящику, третьему и так далее. Что он делал, Даниэль толком не видел, потому что человек стоял спиной к нему. Когда незнакомец повернулся, Даниэль разглядел, что его лицо закрыто чем-то, похожим на сетчатый шлем.

«Это же пасека!» – осенило Даниэля. – «И эти ящики – улья! Значит, я пришел правильно».

Даниэлю очень хотелось меда. Сначала он решил дождаться, когда человек уйдет, и затем приблизиться к ульям и попытаться добыть немного меда. Потом он подумал, что это будет воровство. И к тому же он не умеет открывать улей. И больше того – у него нет защитной маски. Пчелы ведь не будут спокойно смотреть, как кто-то ворует их мед. Наверное, придется все-таки выйти из укрытия. Да, ничего не поделаешь. Надо. А собственно, в чем сомнения? Какие проблемы? Прежде всего, я назову себя – я знаменитый художник. Потом попрошу немного меда в долг, а заодно расскажу про все свои злоключения. И они, конечно же, помогут ему связаться с Москвой и организовать возвращение.

«Да! Надо кончать с этим затворничеством, а то уже совсем одичал – людей боюсь!»

Даниэль принял решение и приготовился выползти из укрытия. Человек тем временем закончил осмотр ульев и шел теперь по тропинке прямо по направлению к тем кустам, за которыми прятался Даниэль.

«Отлично! Он идет в мою сторону, значит, мне не придется долго ползти. Когда он приблизится, я заговорю с ним».

До кустов оставалось метров пятнадцать, когда человек замедлил шаг и, слегка пригнув голову, стал вглядываться в заросли. Потом он осторожно приблизился еще на пару метров. В этот момент голова Даниэля показалась из-за крайнего куста. Человек сделал еще несколько шагов и остановился, как вкопанный. Даниэль старался как можно скорее проползти еще несколько метров, чтобы можно было заговорить с незнакомцем, но человек вдруг развернулся и, крича от ужаса, помчался в ту сторону, откуда только что пришел. Он пробежал мимо ульев и скоро скрылся из виду, только его вопли еще долго доносились издалека.

Даниэль растерялся. Что это с ним? Он явно чего-то испугался.

Даниэль огляделся, но все вокруг было спокойно – никаких очевидных опасностей.

И все-таки наверняка что-то было, иначе почему он так резко повернул назад и орал, как резаный?

«Жаль», – подумал Даниэль, – «ну да ладно, подожду до утра».

Он лежал под кустом и представлял себе, как сложится завтрашний день.

«Вот приходит этот парень. Или кто-то другой, мне, в общем-то, все равно. Здравствуйте, скажу я, мне очень нужна ваша помощь. Но сначала я попрошу вас об огромном одолжении – дайте мне немного меда. Я уже не помню, когда ел по-человечески. Же не манж па си жур. Ха-ха-ха! Он тоже засмеется, потом я спохвачусь – ах, да, я же не представился. А он… Интересно, он меня узнает? И вообще, здесь слышали что-нибудь обо мне? Ну, надо думать, слышали. И он скажет – вы художник Даниэль Баров? Я улыбнусь и скажу – да, это я. – Ну он начнет как обычно – то да се, я вас узнал, мне так нравятся ваши картины, я так рад – ну и все в таком духе. Конечно, я вам помогу. И меду мы вам дадим самого лучшего. Ешьте, сколько влезет. – Спасибо вам. А вас как зовут? Пусть он будет, например, Егор – Меня зовут Егор. – Егор, у меня к вам целый ряд просьб. Вы уж извините, но я вынужден… – Да-да, пожалуйста, не стесняйтесь, я понимаю. Все, что вам нужно…

И они свяжутся с Москвой. Вызовут машину, или отрядят свою – есть же у них тут хоть какой-нибудь транспорт. А пока я буду ждать – нарисую их портреты, возьму адреса, телефоны, чтобы потом о них рассказать. Сделаю им промоушн. «Это ведь вы спасли знаменитого художника Барова? Расскажите поподробнее». И у них сразу же вырастут продажи меда, Надо будет помочь им построить самые современные пасеки. – Что там необходимо для пасек?

«Егор, а что за парень вчера вечером приходил сюда проверять улья? – Да это наш …ну пусть будет, Илюха, это наш Илюха, он хороший работник, пчелы его любят. А что? – Да ничего, просто он вчера шел вон к тем кустам, но потом на полпути резко передумал, и бегом побежал обратно, и что-то кричал. Похоже, он сильно испугался…»

А кстати, действительно, чего он испугался? Может он увидел змею?

При одной мысли, что в ветвях кустарника могла притаиться змея, Даниэлю стало не по себе. Ведь я могу нечаянно на нее наступить или дотронуться. Или она во сне свалится на меня.

Даниэля передернуло от чувства, в котором гадливости было не меньше, чем опасения. Он не любил все ползающее. А сам-то аки червь!

Пожалуй, надо отсюда куда-нибудь уползти. Но куда? Черт их знает, где эти змеи тут шастают. Интересно, за все время я ни разу не наткнулся на змею, а ведь мог! Легко! Просто я об этом не думал. А сейчас, раз я этого боюсь, то обязательно это и случится. Но куда же мне перебраться? Может, поближе к ульям? Ведь если улья стоят прямо на поляне, значит, змеи туда не суются. Следовательно, там мне будет безопаснее. Если только пчелы на меня не нападут…

Даниэль покинул свое убежище за кустами, где, как ему казалось, он был бы в безопасности, если бы не змеи. Но лежать посреди поляны ему не захотелось. Он прополз мимо ульев и увидел чуть подальше что-то похожее на бытовку. Это был чистый, обжитой деревянный вагончик с ситцевыми занавесками на окнах. По всей вероятности, он был приспособлен для ночевки тех, кто приходил сюда обслуживать улья. Но сейчас там никого не было, и дверь, скорее всего, была на замке. А если нет? Чтобы это узнать, нужно было проделать сложную операцию – преодолеть пять ступенек приставной лестницы, напоминающей укороченный трап. Вход в вагончик находился примерно на уровне семидесяти сантиметров от земли, но лестница была довольно крутой, не пологой, и подтянуться по такой, почти вертикальной, гипотенузе на руках без помощи ног – это была задача не из легких. Особенно было бы обидно напороться на запертую дверь.

Однако судьба, хоть и кривовато, улыбнулась Даниэлю. Дверь была не на замке, но она открывалась наружу. Поэтому, для того, чтобы ее распахнуть, ему пришлось сдвинуться к самому краю лестницы, и поскольку там не было перил, он, не удержавшись, упал на землю. Отдышавшись и успокоившись, он упрямо начал второе восхождение. Через час с лишним Даниэль, взмокший от непривычной нагрузки, лежал на пороге обретенного убежища. Отдохнув некоторое время, он продвинулся внутрь помещения, не забыв прикрыть дверь. Теперь никакие змеи ему были не страшны, но думать об этом, как и о чем-либо другом, Даниэль был не в состоянии. Он заснул в то же мгновение, как голова его коснулась тканой дорожки, постеленной на полу.

* * *

– А я тебе говорю, мне не показалось!

– Хорошо, допустим. Ну и где же он?

– Не знаю. Но он был!

– Ладно. Был и сплыл. Бог с ним.

– Ты не веришь! Я же вижу!

– Хорошо, хорошо, я не спорю.

– Ты не споришь, но не веришь!

– А ты бы поверил на моем месте?

– Не знаю. Но клянусь тебе, что я лично сам, своими глазами его видел.

Даниэль не знал, сколько он проспал. Когда он проснулся, в окно сквозь занавески вовсю просвечивало солнце. Но Даниэль, наверное, спал бы еще, если б его не разбудили спорящие голоса. Один голос был густой, хрипловатый, взрослый мужик, а другой… – похоже, лет двадцать парню. Даниэль с интересом вслушивался, надеясь узнать, наконец, кого же вчера испугался Илюха.

– Вот иду, значит, по тропинке, ну как обычно, и вдруг мне показалось, что за кустами, во-он теми, дальними, что-то темнеется. Я подошел поближе. Всматриваюсь. Да, что-то есть. Думаю, медведь, что ли. И как на грех, фонарь забыл. Еще несколько шагов сделал. Вроде все тихо. И тут смотрю из-за куста морда жуткая вылезла. Вся лохматая, заросшая. Зверь – не зверь, а не поймешь кто.

Вот так номер! Оказывается, это он меня испугался! Неужели я такой страшный?

– Я как стоял, так и прирос к земле. Ни двинуться, ни вздохнуть. А чудище, смотрю – ко мне ползет. Огромное, как… не знаю даже. Огромная ящерица. Или крокодил. Змей! А голова вроде как человечья. И такой меня страх пробрал, я решил, что это сам дьявол из ада вылез.

– Чтобы с тобой пообщаться? Видно, ты великий грешник, если дьявол лично для тебя на землю явился. Вообще-то он обычно в другом облике предпочитает показываться.

– Но и в змеином тоже.

– Но ты же не Ева, чтобы он перед тобой змеем прикидывался.

– Ну не знаю, он может любой облик принять. Короче говоря, я перепугался! И рванул оттуда.

– Неужели ты думаешь, что от дьявола можно убежать? Да он мог тебя догнать шутя.

– Но не догнал же.

– А может это и не дьявол вовсе?

– А кто же?

– Ну, может, тебе привиделось?

– Опять ты! Говорю тебе, я его видел!

– Хорошо, и дальше что было?

– Ничего не было. Я прибежал домой, рассказываю своим. На меня смотрят, как на сумасшедшего. Говорю, у нас ружье есть? А бабка: не надо его ловить. Ишь, думаю, дьявола пожалела. Это потому что она сама чертовка.

Даниэль лежал и слушал.

«Ну и ну, – думал он. – Вот так ситуация! И как я теперь к ним выползу? «Тихо, ребята, я не дьявол. Я художник». Что ж делать-то?

Тут ему показалось, что голоса приблизились.

– Ну что, пойдем?

– Пойдем. Подожди, я только фонарь возьму. Пусть будет при мне, когда вечером придется сюда идти.

Даниэль услышал звук шагов по крутой лесенке, легкий скрип открываемой двери. А еще через мгновение раздался истошный крик так называемого Илюхи.

* * *

Через полчаса молодой человек уже тихо сидел на стульчике спиной к стене, тесно сжав ладони между колен – так он пытался унять дрожь в руках, хотя колени у него продолжали ходить ходуном. Время от времени у него начинали стучать зубы, он крепко стискивал челюсти, стараясь превозмочь рецидив шока. Было видно, что он изо всех сил пытается заставить себя успокоиться.

Старший мужчина, наоборот, без видимого испуга, с нескрываемым интересом, разглядывал Даниэля.

– Так как, говоришь, тебя зовут?

– Даниэль Баров. Неужели вы правда обо мне ничего не слышали?

– Ну, прости, брат, – не слышали.

– Странно. Мне казалось, я довольно известен.