Текст книги "Кукла Коломбины"

«Привал комедиантов»

К делу она подошла тонко и издалека. Сначала похвасталась, что знает, чьи куклы находили рядом с трупами. На этот раз Афанасий Силыч слушал внимательно и настолько заинтересовался, что позволил еще раз высказать свою версию. Ну, что все убитые как-то связаны с актрисой Ольгой Судейкиной. А пока он, задумчиво теребя ус, переваривал услышанное, Нюрка перешла ко второму этапу:

– Тятенька, вот послушайте. Раньше поэты и художники собирались в «Бродячей собаке». Год назад заведение закрыли, но господин Пронин Борис Константинович недавно открыл новое. «Привал комедиантов» называется. Красивое название, правда? Как в Италии.

Сразу мечтательное выражение у нее на физиономии появилось. Афанасий Силыч почесал плешь. Ох уж эти гимназии! Одна смута от них в мозгах!

– Это в доме Адамини который? На Марсовом поле? Бывал я там перед самым открытием. Искали одного бегунка. Он туда забежал, мы за ним. Не понравилось мне. Непонятное что-то. То ли ресторан, то ли театр. Кабаре какое-то! Опять же в подвале расположен. Случись пожар…

– Тятенька, послушайте: мне просто необходимо туда попасть.

Афанасий Силыч часто заморгал белесыми ресницами.

– Голубушка… Да чего там делать приличной девице?

– Например, посудомойкой работать или еще кем.

– Это кем же? И с какой же стати моя дочь…

– А с такой, что в том ресторане выступает Ольга Судейкина!

Она взглянула победно. Вот, дескать, какая я ушлая. Полюбуйтесь, тятенька! Но тятенька любоваться не стал и помогать отказался наотрез.

Нюрка, видя, что у него от огорчения лысина потом покрылась, сразу отступила и сделала вид, что смирилась. Однако, выждав некоторое время, прилипла с тем же делом, доказывая, что сумеет в момент вызнать об этой Судейкиной все нужное и важное для дела.

– Да я минуты лишней там не задержусь! Мне и самой неохота в посудомойках ходить! Или пальто барам подавать! Мне бы только порасспрашивать, что да как. Прямо чую: эта Судейкина связана с убитыми! А может, с самим убийцей!

– Не дай бог! Что ты, дитятко! Получается, я тебя в самое пекло толкаю!

– Да какое пекло! Это же не вертеп!

Тятенька хмыкнул и открыл было рот возразить.

– Ну, если и вертеп, – заторопилась Нюрка, – мне-то что с того? Я объявляться не собираюсь, а с посудомойки что возьмешь! Была и нет ее!

Афанасий Силыч крякнул, и Нюрка поняла, что таки добилась своего: поможет тятенька с рекомендациями.

Посудомойкой в «Привал комедиантов» ее не взяли, а предложили место подавальщицы. Это значит не в зале гостей обслуживать, а бегать из кухни и передавать блюда опытным лакеям – Прохору и Александру. Ну и в обратку – с грязной посудой.

Рассудив, Нюрка решила, что такая работа гораздо лучше. У мойки весь вечер стоять – какая радость! А тут можно без опаски торчать у входа в зал, разглядывая посетителей сколь душе угодно.

Важный управляющий Антон Никитич окинул новую работницу взглядом и скривился, отвернувшись. «Сейчас дадут от ворот поворот», – испугалась Нюрка.

– Вы не смотрите, что щуплая! – преданно тараща глаза, начала она. – Я выносливая! Могу всю ночь туда-сюда мотаться и не устану ни капельки! Испытайте меня! Не пожалеете!

– Заведение наше новейшее, – повернулся к ней управляющий, – с апреля только открылись. Деньжищ в него вложено немало, сама видишь. Так смотри: ежели что испортишь или сломаешь, век не расплатишься.

Нюрка поняла, что опасность миновала, никто ее выгонять не собирается, прошла в зал и ахнула:

– Это кто ж такое непотребство намалевал?

Управляющий проследил за ее взглядом и нахмурился:

– Это не непотребство, а художество. А кто намалевал, не твоего ума дело. И нечего тут с немытым рылом прохаживаться. Не для таких, как ты, рисовано.

С немытым рылом? Ну погоди! В другой раз не смолчу!

Нюрка проглотила обиду. Лишь платок в мелкий цветочек – у Фефы выпросила – надвинула на лоб.

Антон Никитич посмотрел на разрисованные стены зала и усмехнулся в усы. А ведь точно сказала малявка. Непотребство и есть! Трактирщики и гуляки со своими подружками, коими расписана «Таверна», еще куда ни шло. А вот на гологрудую нимфу в следующем зале, к которой понятно с какой целью липнет фавн, даже взглянуть неловко. И как только не совестно было этому безбожнику Судейкину свою собственную жену в таком бесстыдном виде изображать. Срам, да и только! Да и арлекины криволапые вокруг не лучше! Ишь как раскорячились! Ноги задирают так, что перекреститься хочется и плюнуть!

Управляющий кашлянул и, недовольно взглянув на новую подавальщицу, пошел в кабинет. Надо будет сказать Тимофею, чтоб приглядел за этой пигалицей. А то не дай бог ляпнет при гостях чего не надо!

В первый вечер Нюрка больше глазела на посетителей, чем работала. Конечно, пришлось и побегать, особенно когда публика повалила валом. Но в основном старались, крутились и сновали туда-сюда ее новые знакомые – Прохор и Александр, одетые чудно: в восточные тюрбаны да шаровары цветные. Сколь Нюрка ни раздумывала, так и не поняла – при чем тут восточные одеяния?

Поглядев на лакеев, Нюрка решила: хорошо уже то, что не пришлось в портки рядиться. Ей выдали обычное серое платье, чтоб незаметней была. Ну и фартучек, как без него!

В любую свободную минуту она пристраивалась где-нибудь и, не привлекая внимания, разглядывала господ.

Женщин было гораздо меньше, чем мужчин. Это хорошо. Будет легче вычислить ту, что ей нужна.

Нюрка переводила взгляд с гостя на гостя, пока одно лицо не показалось ей знакомым. Она напрягла память.

Странные светлые глаза, угрюмый рот, вьющиеся волосы… Да это же ее спаситель! Так он тоже из этих, из художников? Или, может, актер? А что, красивый!

Вот встал, прошел по проходу, направляясь в соседний зал. Нюрка не могла оторвать от него взгляда.

– Это Блок, – шепнули ей на ухо.

– Какой еще… – думая, что Прохор подкрался незаметно, начала Нюрка и вдруг поняла.

Так это Александр Блок? Певец Прекрасной Дамы? Тот, стихами которого бредили все девочки в гимназии?

Нюрка аж задохнулась от нахлынувшего восторга. На глазах помимо воли выступили слезы. Ах ты боже мой! Великий Блок заслонил ее от преследователей! Даже полой прикрыл! Кому рассказать, не поверят! Скажут, что врушка!

– Он нечасто тут бывает, – продолжал говорить стоящий за спиной, и Нюрка наконец обернулась.

Это был вовсе не Прохор, а совершенно незнакомый юноша. Она почувствовала, что медленно краснеет.

– Позвольте представиться. Синицкий Николай Леонидович, – все так же шепотом произнес юноша и наклонил голову.

– Чебнева Анна Афанасьевна, – не осознавая, что сдает себя с потрохами, ответила Нюрка.

Если Николай и удивился, то виду не подал.

– Рад знакомству, – светским тоном произнес он.

И тут Нюрка, все еще не пришедшая в себя, сплоховала второй раз.

– Enchante, – пролепетала она и громко сглотнула.

Николай улыбнулся, и Нюрка чуть не провалилась под землю от стыда. Это она что сейчас сказала? Что очарована?

– Вы тут по делу? – продолжил беседу Синицкий и заглянул ей за спину. – Если хотите поужинать, то не лучше ли пройти в зал?

Эти слова привели ее в чувство.

– Да нет… не ужинать… я… тут… работаю, – выдавила она и в тот же миг рассердилась.

С чего вдруг смущается и мямлит! Первый раз мужчину видит, что ли!

Новый знакомый открыл было рот, но Нюрка не позволила ему ничего сказать.

– Прошу простить, в данный момент я очень занята, – произнесла она, сделав самый что ни на есть высокомерный вид, обошла молодого человека и двинулась в кухню.

Она почувствовала его провожающий взгляд, но не обернулась.

Еще чего! И так уж опозорилась дальше некуда!

Весь остальной вечер Нюрка у входа в зал не показывалась. Передаст на подносе блюда Прохору и шмыгает обратно.

Она злилась, что из-за этого невесть откуда взявшегося Николая ничего толком не разглядела и не успела узнать. А пуще злилась на саму себя. Увидела этого Синицкого и чуть не завалила все дело! Как доверить серьезное расследование той, кто так легко выпрыгивает из роли? Будь на месте Николая преступник, ее бы…

Нюрка даже ногой притопнула и вдруг замерла.

А ну как Синицкий и есть тот преступник, которого она ищет?

Увидел, как жадно она рассматривает посетителей ресторана, и решил узнать, та ли она, за кого себя выдает. И как же она себя повела? Мало того что назвала настоящее имя, так еще и по-французски ответила! Ну и что теперь делать?

Огорчившись до невозможности, Нюрка так и забегала по кухне.

– А ну перестань тут мотаться, дубина стоеросовая! – остановил ее грозный окрик старшего над лакеями, Тимофея. – Чего дуришь?

– Простите, дяденька, я больше не буду, – мгновенно вернувшись в образ забитой деревенщины, пролепетала Нюрка.

– Делом займись! – буркнул Тимофей и, одарив ее недовольным взглядом, вышел.

Понабирают невесть кого, а ты потом за них перед хозяином отдувайся! Борис Константинович безобразий не потерпит. Ресторан у них приличный, публика чистая. Им безрукие да бездельные работники не нужны. Вот так-то!

А за этой пигалицей надо бы приглядеть. Недаром Антон Никитич беспокоится.

Вся розовая в голубом Олечка

Вновь приступить к своему делу Нюрка смогла лишь через день. Прошлые промахи не давали ей покоя, поэтому сперва она убедилась, что Синицкого в зале нет, и, не забывая подавать обслуживающим столики лакеям блюда из кухни, продолжила незаметно разглядывать посетителей.

Конечно, в первую очередь дам.

Из всех она знала лишь одну. Поэтессу Ахматову. Увидела и замерла от восхищения. Боже мой, сама Ахматова! Ее сборник «Четки» они с Зиной знали почти наизусть! Богиня поэзии!

Нюрка нарочно вышла в коридор, когда заметила, что поэтесса направилась к выходу. Ахматова прошла мимо целых два раза, но даже не взглянула в Нюркину сторону, хотя та поклонилась.

Лица остальных посетительниц были ей незнакомы. Даже хуже – казались совершенно одинаковыми. Как и манеры. Все жеманничали и рисовались, будто на сцене представляли. У Ахматовой хоть челка была приметная. Но это единственное, что ее отличало. Держалась поэтесса очень надменно, причем со всеми. Будто она тут самая королевна.

Тоже роль играла.

Неужто они всегда так себя ведут? И как? Не устают? Если бы она хоть вечер так повыкрутасничала, у нее бы голова разболелась.

Нюркины размышления на увлекательную тему прервал чей-то голос, объявивший: сегодня они услышат новые стихи Николая Гумилева, только что приехавшего с фронта.

Нюрка вытянула шею, пытаясь увидеть известного поэта. Сам Гумилев! Ах, если бы можно было рассказать девочкам!

Управляющий предупреждал: в дальнем зале часто затевается что-то вроде концерта. То поют, то пляшут, то стихи читают. Это для того, чтобы она знала: во время выступления перед сценой шастать нельзя.

Ну, нельзя так нельзя! Не больно и надо!

Но если сам Гумилев…

Послушать стихи ей все же не дали: крикнули из кухни, чтобы шла помогать. На свой пост она вернулась, когда в зале уже звучала музыка, а на сцене какая-то женщина исполняла танец, по ритму напоминающий медленный вальс.

С Нюркиного места видно было немного: мелькающие в танце руки да всплески легких одежд.

Но когда музыка стихла и раздались овации, кто-то из посетителей вдруг крикнул:

– Браво, Олечка! Браво!

Олечка?

Нюрка оглянулась – нету ли рядом Тимофея – и двинулась вдоль стены к тому месту, куда были обращены взоры присутствующих.

Занавеса перед сценой не имелось, потолок и стены выкрашены черным, на них наклеены кусочки зеркал в виде созвездий, по краям – статуи из папье-маше. Одна – вроде как король, а другая – молодой витязь в шлеме с перьями и свитком в руке.

«Непонятно как-то», – сделала вывод Нюрка и устремила взор на актрису.

На черном фоне женщина в почти прозрачном одеянии – феерическая смесь муслина, гипюра и газа, – посылавшая зрителям воздушные поцелуи, казалась очень хрупкой, словно бестелесной. Она ли?

Из зала крикнули:

– Бис, Олечка!

Точно. Это Глебова-Судейкина и есть!

Нюрка так и впилась в актрису глазами, стараясь запомнить малейшую черточку.

Видно, однако, было плохо. Вот бы подойти!

И тут ей повезло.

Продолжая кланяться, Судейкина направилась не к столику, а в сторону выхода.

Нюрка успела оказаться там раньше и разглядела ту, что так долго искала, во всех подробностях.

Красивая. Яркая. На фею похожа. Только старая. Лет тридцать, наверное. Вон и морщинки возле губ.

Воспитанная Нюрка поклонилась посетительнице. Ольга взглянула на нее и неожиданно тепло улыбнулась.

Неизвестно почему у нее защемило сердце. Может быть, потому, что у женщины были очень грустные глаза?

В тот вечер Ольга Судейкина успела пообщаться почти со всеми, кто был в «Привале комедиантов». Сидела она за столиком рядом с Ахматовой и Гумилевым, но к ним постоянно кто-нибудь подсаживался.

Нюрка смотрела во все глаза, стараясь ничего не упустить.

Ольга много пила и почти ничего не ела. Мужчинам улыбалась со значением и томно. Лениво протягивала длинную руку для поцелуя и закидывала голову, смеясь. Говорила низким, тягучим голосом. Иногда вставала и начинала порхать между столиками.

«Как стрекозка», – подумала Нюрка.

С Ахматовой они явно были близкими подругами. Постоянно шушукались, наклонясь друг к другу, и улыбались заговорщицки. Смотрелись дамы противоположностями. Черноволосая сухопарая Анна и мягкая, с волнующими изгибами легкого тела, с рассыпавшимися по плечам светлыми кудрями Ольга.

Что связывает их?

Ушла Судейкина из ресторана, по здешним меркам, довольно рано. Вернее, ее увели. Еще одна расфуфыренная кривляка по имени Паллада и губастый, с рыхлым бабьим лицом господин, которого дамы называли то графом, то Алешкой, смеясь, выманили ее из-за стола, а потом подхватили под белы рученьки и повлекли к выходу. И правильно сделали. Еще немного, и Ольгу совсем развезло бы от выпитого.

Нюрку отпустили домой почти сразу после ухода Судейкиной. Об эту пору, как пояснил Тимофей, гости еды почти не заказывают. Только водку да вино. А с этим справятся и без нее.

Нюрка мигом собралась, жалея, что нет возможности проследить, куда повезли Ольгу ее подозрительные приятели. А еще лучше было бы проехаться вместе с ними, уцепившись за заднюю ось пролетки. Не раз с ребятами такое проделывала. Хотя такие, как Судейкина, поди, не на пролетках, а на автомобилях раскатывают и таксомоторы вызывают непременно первого класса, те, что сами белые, а внутри красным бархатом обтянуто. К этим не прицепишься. А жаль.

Посокрушавшись, Нюрка вышла из ресторана и, вдохнув свежего ночного воздуха, направилась прямиком на Кирочную.

Сегодня она увидела немало. Теперь нужно обдумать первые впечатления.

А выводы были следующие.

Ольгу Судейкину что-то сильно тревожит. Оттого и пьет много. Все эти смешки и веселье неестественные, как и все ее поведение. Что мучает женщину? В чем заключены ее тревоги? Отчего в ее глазах временами видна не только печаль, но и что-то еще – непонятное и загадочное…

Подул ветерок. Нюрка поежилась, плотнее запахнула полы пальто и прибавила шагу. Тятенька и так уж все глаза проглядел, поди. Беспокоится. Хорошо еще, что Фефа на целых две недели укатила на свадьбу племяшки. Иначе о работе в кабаре нечего было бы и думать.

Повезло и в том, что гимназисток распустили на каникулы почти на два месяца раньше. Не придется прогуливать занятия. Здание гимназии отдали под госпиталь, и некоторые ученицы старших классов поступили туда сестрами милосердия. Не будь у нее важного дела, тоже пошла бы.

Эх, получилось бы найти убийцу! То-то тятеньку похвалили бы! Может, даже медаль бы дали. А что? Не только на фронте подвиги совершают! У них в сыскной работа тоже непростая и для государства нужная!

Перспектива поимки безжалостного убийцы и тятенькиной радости так вдохновила, что Нюрка припустила к дому во все лопатки. Подпрыгнула даже на повороте.

Угодник Лурье

Николай Синицкий в «Привале» не появлялся.

Сперва Нюрка радовалась – при нем она чувствовала себя словно поглупевшей, – а потом призадумалась.

Что, если ее предположение верное и он – преступник? В таком случае сюда он больше не придет, и ей от этого сущая беда. Лучше, если бы на виду все время был.

В тот вечер в ресторане народу набралось столько, что Тимофей с разрешения управляющего привлек подавальщицу собирать грязную посуду прямо со столов. Лакеи не справлялись.

Нюрка принялась шнырять между столиками, передвигаясь столь ловко и бесшумно, что в конце концов дождалась похвалы за усердие и пары гривенников чаевых.

Веселья это, однако, ей не прибавляло, потому что Ольгу Глебову-Судейкину тоже не было видно уже несколько дней. Каждый впустую проведенный вечер убавлял Нюркиной прыти и надежд на то, что вся история с подавальщицей была задумана не зря.

Тятенька тоже стал торопить с уходом, злиться даже начал. Боялся, что вернется Фефа и устроит им за такие дела Варфоломеевскую ночь. Нюрка и сама почти пала духом, но из вредности тянула время, уговаривая тятеньку – а пуще саму себя – подождать.

В конце концов его терпение лопнуло.

– Немедленно подавай на расчет! Хватит! Наигралась!

Нюрка понимала, что тятенька прав, но последнее словечко ее задело.

– Так я играюсь, по-вашему?

– А то нет!

– Несправедливо это! Судейкина – всему первопричина, как пить дать! Я ведь чего задумала-то…

– Так ежели не выходит как задумала, – перебил тятенька, – что время тянуть? Еще треснут ночью по голове или хужей чего.

– Ну хоть до Фефиного возвращения позвольте. Нутром чую…

– У меня от твоих чуек изжога делается. Вот, погляди, как руки дрожат.

– Да ну вас, тятенька! Где изжога, а где руки!

– И то, и другое из-за нервов.

– Так ведь я для дела стараюсь! – не сдавалась Нюрка.

– Завтра же сам на расчет из сыскной подам, и не будет никакого дела!

Тятенькин расчет в Нюркины планы не входил, и она мигом сменила тактику. Стала ластиться да задабривать. Афанасий Силыч поупирался, но в конце концов согласился подождать. Только до возвращения Фефы. На том и порешили, хотя Нюрке и самой уже казалось, что артачится она зря.

В «Привал комедиантов» она в тот вечер шла с неохотой, но только вышла с подносом, как навстречу ей Николай собственной персоной.

Она, конечно, сделала вид, что не заметила, но Синицкий подошел поздороваться, и лицо у него при этом было такое, что Нюрка вмиг позабыла все свои подозрения.

– Анна Афанасьевна, рад, что вижу вас здесь!

– А где же мне еще быть? – насупилась Нюрка, памятуя, что из роли ей выпрыгивать никак нельзя.

– Меня долго не было, и я уже начал бояться, что не увижу вас боле.

– Зря боялись. Пропустите, мне работать надо.

Синицкий хотел сказать что-то еще, но тут из кухни вышел Тимофей, и Николаю пришлось ретироваться.

Весь вечер Нюрка невольно искала его взглядом и неизменно находила. Все в разных местах: то в зале, то в буфете. Нарочно, что ли, на глаза ей попадается?

А совсем уж поздно заявились Судейкина с Ахматовой. Да с кавалерами. Рядом с Ольгой расположился и по-свойски обнял ее плешивый франт с моноклем в левом глазу. Он сразу заказал шампанского, буженины, закурил и начал строить глазки Ахматовой.

Нюрка, и без того уже радостно-взволнованная, приободрилась совершенно.

Не зря она не торопилась покидать свой пост.

Наверняка будет ей за это награда.

Нюрка поискала глазами Синицкого, и он немедля возник рядом.

– Не знаете, кто рядом с Судейкиной сидит? Я его раньше не видела.

– Это Артур Лурье. Композитор.

– А он с кем?

– Лурье – кавалер Судейкиной.

– А Ахматова? Чего он ей на шейку дует?

– Не знаю точно, простите.

В тот вечер Судейкина, наряженная в детское платье, выступала со странным то ли балетом, то ли пантомимой под названием «Кэк-Уок». Николай на ухо объяснил, что номер специально для Ольги на музыку Дебюсси поставил знаменитый Юрий Анненков. Никакого Анненкова Нюрка не знала, но Дебюсси любила, особенно ей нравился ноктюрн «Clair de Lune». Слушая трогательные звуки «Лунного света» в исполнении Зининой матери, девочки не раз плакали вместе. Только Синицкому знать об этом не полагалось. Шмыгнув носом, Нюрка покосилась на него и сообщила, что музыка уж больно жалостливая, за душу берет. Николай серьезно кивнул.

Когда раскрасневшаяся Судейкина присоединилась к приятелям, за столик подсел еще один персонаж – господин в пенсне и шикарном костюме-тройке. Его приветствовали как своего, но называли по отчеству – Лев Давидович. Господин был говорлив, весел и беспрестанно целовал ручки то Судейкиной, то Ахматовой. Нюрка прищурилась. Небрежные темные кудри надо лбом, усы, щегольская бородка, дорогая одежда – все, казалось, принадлежит типичному прожигателю жизни, но что-то мешало принять его за обывателя. То ли лоб слишком высок, то ли глаз слишком остер.

Кто таков этот Лев Давидович?

Она поинтересовалась у Синицкого, но тот фамилии не знал, лишь был уверен, что к миру искусства господин не принадлежит.

– А вы почем знаете? – подозрительно взглянув на своего «осведомителя», поинтересовалась Нюрка.

– Я почти всех знаю или по фамилии, или в лицо. С детства рос в этой среде. Мой отец работает в дирекции императорских театров под началом знаменитого Владимира Аркадьевича Теляковского. Слышали? Неважно. А матушка неплохая пианистка, одно время концертировала, очень любит поэзию, особенно Блока. К тому же рисует. Однажды ее работы похвалил…

Николай вдруг осекся и с испугом посмотрел на лицо стоящей перед ним девушки. Глупая откровенность! Она может решить, что он хвастает своим положением! Или – что еще хуже – хочет предстать этаким богатым бездельником, который сам ничего из себя не представляет, лишь бахвалится знакомствами. Вот, дескать, я каков! С Пушкиным на дружеской ноге!

От стыда Николай мгновенно покраснел, стал лепетать что-то невразумительное, но она вдруг перебила:

– Покажите мне мужа Судейкиной. Его тоже знаете?

– Д… да. Только его сегодня нет. Раньше они с Ольгой в этом же доме жили. Но теперь, кажется, развелись.

– Кто кого бросил? Он или она?

Синицкий покраснел еще больше.

– Простите, но в таких вещах я не разбираюсь.

Нюрка кинула на него быстрый взгляд и поняла, что спросила зря. С какой стати подавальщице интересоваться подобными тонкостями? Это подозрительно. Подумает еще, что она тут вынюхивает.

А впрочем, так и есть. Вынюхивает. Однако Николай догадываться об этом не должен.

Нюрка сделала невинные глазки и, растянув губки в стеснительной улыбке, спросила:

– Вы в университете учитесь?

– Да. Отец решил, что для меня лучшее – карьера правоведа.

– О! – неподдельно восхитилась Нюрка. – Так вы юрист?

– Почти. Мне не очень нравится, но…

– А это не мешает вам торча… посещать подобные заведения?

Синицкий передвинулся так, чтобы лучше видеть ее лицо, и посмотрел внимательно.

– Вы, должно быть, считаете меня порочным и пустым человеком? Идет война, а я, как вы верно заметили, торчу в увеселительном заведении, будто ничего не происходит.

Нюрка уловила в его голосе настоящую горечь и собралась было все отрицать, но Синицкий продолжил:

– Вы правы. Я сам себе противен иногда бываю. Хотел пойти на фронт, но меня не взяли. Вялотекущий туберкулез, знаете ли.

Нюрка незаметно усмехнулась. Он что, на жалость давит? Хочет, чтобы она поверила – он здесь просто так и ни к каким темным делам отношения не имеет.

– Так вы здесь… настроение себе поднимаете?

– Не совсем. Я всегда мечтал стать писателем. Одно время даже сотрудничал с «Новым временем».

– А в ресторане сюжет для романа ищете? – продолжала настырничать Нюрка.

– Не для романа. Я, знаете ли, хотел бы рассказать об этих людях. Не о ком-то одном, а обо всех. Вместе они – другой мир, другая вселенная. Понимаете? Я мечтаю запечатлеть эпоху. Сохранить ее для потомков.

Нюрка подняла на него глаза и поразилась – таким вдохновенным было его лицо.

А ведь он не врет!

– Я собираю материал.

– И много собрали?

– Недостаточно, как я недавно понял. Кстати, на эту мысль меня натолкнули некоторые ваши вопросы. В том числе.

– Это какие же? – насторожилась Нюрка.

– Мое повествование будет поверхностным, если я не раскрою тайный мир героев.

– То есть их любовные связи?

– Не подумайте, будто я собираюсь рыться в грязном белье. Отнюдь! Но этих людей… их надо воспринимать не частями, а целиком! Тогда книга получится!

– Получится. Я нисколько не сомневаюсь, – подхватила Нюрка, подумав, что для ее расследования задумка Николая может оказаться весьма кстати.

А что? Ей самой везде не пролезть. Синицкий – дело другое. Он здесь свой. Так что все просто здорово!

Ее лицо вдруг озарила такая улыбка, что у Николая дух захватило.

Какая милая! И главное – понимает его!

– Не согласитесь ли вы, чтобы сегодня я проводил вас домой? – на волне внезапного вдохновения неожиданно предложил он.

– Нет! Зачем? Что вы! – замотала головой Нюрка и вдруг передумала:

– Хорошо. Но только не до самого дома. На углу расстанемся.

Согласный на все Николай кивнул.

Он был совершенно счастлив.

Удивительно, но в этот вечер все как будто способствовало их планам: Тимофей отпустил Нюрку несколько раньше обычного, на улице было тепло и сухо, и – самое важное – за всю дорогу до дома они не встретили никого из знакомых.

Нюрка сказала об этом Николаю и сразу поняла, что снова оплошала.

Поди, думает, что за знакомые такие? Шатаются по городу ночами. Не скажешь ведь, что ее знакомые как раз по ночам и ходят. Преступников выслеживают.

На углу они расстались, и оба подумали, что ни разу в жизни им не было так интересно с другим человеком.

На следующий день Нюрка пристала к тятеньке с вопросами о Лурье. Раз композитор, значит, личность известная. Просила разузнать и немало удивилась, когда тот, поначалу отбрыкивавшийся от нее, нехотя сообщил, что никакой он не Артур и не Лурье. Зовут того щеголя Наум Израилевич Лурье, еврей из местечка с чудным названием Пропойск, что в Могилевской губернии. Числится композитором, хотя окончил коммерческое училище. В консерваторию, правда, поступил, но вскоре бросил за ненадобностью. Выяснилось кое-что и о связи его с Ахматовой. Оказывается, они знакомы еще со времен «Бродячей собаки», где Лурье подвизался тапером.

– «Бродячая собака» по нашему участку проходила, приходилось заглядывать, – объяснил тятенька свою осведомленность.

Нюрка сразу заподозрила, что Лурье с Ахматовой не просто знакомы. Этот с фальшивой фамилией «просто так» быть знакомым с красивой и в особенности знаменитой дамой не мог. Уж больно глазки у него масленые, а рот улыбчивый и лукавый.

Живет с Ольгой, а смотрит на Анну.

Мог ли он иметь отношение к тому, что возле каждого трупа появляется кукла Судейкиной?

Вдруг милашка Судейкина ему надоела и он придумал такой способ от нее отделаться? Подкладывает ее кукол, чтобы на нее подозрения навести.

Надо бы разузнать, был ли Лурье в Риге в марте тринадцатого, когда застрелился Всеволод Князев. А то, что он мог оказаться рядом с Лохвицким и Говорчиковым, и так ясно.