Текст книги "500 сокровищ русской живописи"

ВЛАДИМИР БОРОВИКОВСКИЙ. Портрет князя А. Б. Куракина. 1801–1802. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Александр Борисович Куракин (1752–1818) был другом детства императора Павла I. По восшествии на престол Павел назначил его вице-канцлером, доверял важные поручения. Куракина при дворе называли «бриллиантовым князем» или «павлином» за любовь к роскошным одеждам и за страсть заказывать художникам свои портреты. По свидетельству современников, «роскошь… размягчила телесную и душевную энергию, а эпикуреизм его был виден во всех его движениях, и лучезарное тихонравие его долго пленяло и уважалось».

На великолепно исполненном большом парадном портрете в лице князя сквозь надменную снисходительность проглядывают легкая грусть и меланхолия.

ВЛАДИМИР БОРОВИКОВСКИЙ. Портрет сестер А. Г. и В. Г. Гагариных. 1802. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Этот двойной портрет дочерей действительного тайного советника князя Г. П. Гагарина открывает период «ампирных» портретов Боровиковского. По сравнению с ранними работами художника контуры здесь более определенные, цвета – ярче и контрастнее. Но общее сентиментальное настроение еще не исчезло. Сестры Гагарины заняты музицированием на лоне прекрасной, «безгрешной» природы, они будто находятся в мире музыкальных грез и естественных, «природных» созвучий. Старшая Анна с нотным листом в руке серьезна и полна внутреннего достоинства, она здесь на первых ролях. Варвара, более робкая и улыбчивая, привыкла быть на втором плане. Красота и звучность колорита достигаются сравнением соседствующих локальных цветов: серого платья и розового шарфа Анны, жемчужно-белого платья Варвары и красно-коричневой гитары.

ВЛАДИМИР БОРОВИКОВСКИЙ. Портрет А. Е. Лабзиной с воспитанницей С. А. Мудровой. 1803. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Анна Евдокимовна Лабзина (1758–1828) была женой масона и издателя А. Ф. Лабзина, основателя масонской ложи «Умирающий сфинкс». Она разделяла мистические устремления своего мужа, помогала в издательской деятельности, а после его опалы последовала за ним в ссылку в Симбирск. В данном портрете Боровиковский подчеркивает прежде всего чувство долга. Девочка (Софья Алексеевна Мудрова) льнет к своей воспитательнице, но Лабзина выглядит холодновато-отстраненной в своей добродетели. Поэтической иллюстрацией к этой работе Боровиковского могут служить строки Державина: «Являя благородны чувства, / Не судишь ты страстей людских: / Объяв науки и искусства, / Воспитываешь чад своих».

СЕМЕН ЩЕДРИН. Каменный мост в Гатчине у площади Коннетабля. 1799–1801. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Семен Щедрин был первым руководителем пейзажного класса петербургской Академии художеств. Он писал виды загородных дворцов и английских парков императора Павла I, став по сути родоначальником русской пейзажной живописи. Композиция данного пейзажа строится по классицистической схеме: первый план затенен; на втором, ярко освещенном, разворачивается архитектурный и смысловой сюжет, а третий план представляет собой условный задник – туманные дали. На картинах Щедрина пейзажный вид часто обрамляют так называемые «кулисы» в виде пышных, могучих деревьев. Маленькие фигурки людей, занятых повседневными делами, словно сливаются в едином потоке с жизнью прекрасной величавой природы.

ФЕДОР АЛЕКСЕЕВ. Вид Дворцовой набережной от Петропавловской крепости. 1794. Государственная Третьяковская галерея, Москва

От угла Петропавловской крепости, на фоне огромного холодного северного неба и широкой зеркальной глади полноводной Невы, открывается величественная панорама Дворцовой набережной Петербурга. Справа виден Мраморный дворец, далее дом Барятинских и дворец Рибаса; замыкает панораму решетка Летнего сада. Ясная поэзия, гармония и благородная сдержанность чувства пронизывают всю художественную ткань этого пейзажа. «Смотрите, какое единство! – писал поэт К. Батюшков о набережных Петербурга. – Как все части отвечают целому! Какая красота зданий, какой вкус, и, в целом, какое разнообразие, происходящее от смешения воды со зданиями».

ФЕДОР АЛЕКСЕЕВ. Красная площадь в Москве. 1801. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Алексеев оставил нам драгоценные свидетельства о том, как выглядела Москва до пожара 1812 года и последующей большой реконструкции Кремля. Еще не был засыпан глубокий «Алевизов ров», который тянулся вдоль кремлевской стены со стороны Красной площади. Кремлевская стена со Спасской башней на картине имеет сероватый цвет – она оштукатурена и очень сильно обветшала. Панораму Красной площади замыкает собор Василия Блаженного, окруженный многочисленными постройками. Художник наполняет вид площади увлекательными подробностями. Из Спасских ворот выходят гвардейцы, горожане заняты повседневными делами: гуляют, торгуют, гарцуют на лошадях, идут крестным ходом с чудотворной иконой. Вспоминаются слова Батюшкова о том, что Москва – это «дивное, непостижимое слияние суетности, тщеславия и истинной славы и великолепия, невежества и просвещения, людскости и варварства».

ФЕДОР АЛЕКСЕЕВ. Вид на Московский Кремль со стороны Каменного моста. Между 1800 и 1810. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

«Тот, кто, стоя в Кремле и холодными глазами смотрев на исполинские башни, на древние монастыри, на величественное Замоскворечье, не гордился своим отечеством и не благословлял России, для того (и я скажу это смело) чуждо все великое, ибо он был жалостно ограблен природою при самом его рождении» (К. Батюшков). Работая в Москве, Алексеев, по выражению И. Грабаря, «молился святыням древности». Кремль в пейзаже художника предстает как цитадель московской старины и святости. Плавный изгиб Каменного моста и низкие берега Москва-реки служат Кремлю своеобразным обрамлением, вводят зрителя в повседневный мир горожан.

ФЕДОР АЛЕКСЕЕВ. Вид на Биржу и Адмиралтейство от Петропавловской крепости. 1810. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Батюшков писал: «Взгляните теперь на набережную, на сии огромные дворцы один другого величественнее! На сии домы один другого красивее! Посмотрите на Васильевский остров, украшенный биржею, ростральными колоннами и гранитною набережною. <…> Как величественна и красива эта часть города! <…> Теперь от биржи с каким удовольствием взор мой следует вдоль берегов и теряется в отдалении между двух набережных, единственных в мире!» Петербург в этом пейзаже предстает и в парадном блеске, и в буднях. По широкой Неве плывут парусники, снуют гребные суда; набережные заполнены спешащими экипажами и прохожими, совершающими прогулку около только что возведенного здания Биржи.

Живопись первой половины XIX века

* * *

Начало XIX века традиционно называют золотым веком русской культуры. Это время, когда блистал гений А. Пушкина, А. Грибоедова и Н. Гоголя, а русская живописная школа в лице К. Брюллова получила европейское признание. Мастера этого исторического периода несмотря на драматические обстоятельства жизни устремлялись в искусстве к безмятежной гармонии и светлой мечте, избегали изображения земных страстей. Во многом это было обусловлено царившим в Западной Европе и России общим настроением разочарования в активной борьбе после крушения идей Великой французской революции. Люди начинают «уходить в себя», предаваться уединенным мечтаниям. Приходит эпоха романтизма, которая в России совпала с началом царствования нового императора Александра I и войной с Наполеоном.

В портретном искусстве начала XIX века находит отражение затаенный мир душевных переживаний, меланхолии, разочарования. Главным представителем романтического направления в русском портретном искусстве стал Орест Адамович Кипренский (1782–1836). Выпускник петербургской Академии художеств, Кипренский прожил бурную жизнь, в которой было все: безумные романтические порывы, страстная влюбленность, взлет славы и смерть в нищете на чужбине. От первого, петербургского периода его жизни, осталось драгоценное наследие – блестящие по живописи работы в портретном жанре («Портрет А. К. Швальбе», «Портрет Е. В. Давыдова», «Портрет графини Е. П. Ростопчиной», «Портрет Д. Н. Хвостовой» и др.). Герои портретов Кипренского подчеркнуто сдержанны, не проявляют своих эмоций, но на лице каждого из них лежит свойственная романтизму печать «предуготовленности» к испытаниям судьбы, значительности человеческой личности независимо от сословия, пола и возраста.

В первые годы XIX века из наполеоновской Франции в Россию приходит стиль ампир – новое возвращение классицизма. Рациональная ясность, гармоническая уравновешенность, величавая строгость, преодоление земных страстей ради идеалов патриотической доблести – все эти черты классицистического стиля оказались востребованы временем Отечественной войны с Наполеоном. Самым ярким выразителем классицизма в русской живописи стал Федор Петрович Толстой (1783–1873) – замечательный скульптор, живописец и рисовальщик. В его пленительных натюрмортах фрукты и цветы предстают как «перл творения», как античный идеал гармонического совершенства, очищенный от всего «земного» и случайного.

Пожар Москвы, партизанское движение, победоносное завершение войны с Наполеоном – все это впервые заставило дворянство по-новому взглянуть на народ, осознать его положение и признать его человеческое достоинство. В творчестве Алексея Гавриловича Венецианова (1780–1847) впервые появляется мир крепостного крестьянства. Этот художник пошел наперекор сложившейся академической рутине – стал писать не по академическим схемам, а «а ля натура», что было большой смелостью в те времена. Позировали Венецианову его крепостные крестьяне – жители села Сафонково Тверской губернии. Крестьянский мир в картинах Венецианова увиден словно из окна романтической дворянской усадьбы: в нем нет места критике социальной несправедливости, непосильного труда. Мир Венецианова полон гармонического совершенства, тихого, ясного покоя, единения людей и природы. В поэтически-условный крестьянский жанр Венецианова впервые проникает скромная, тихая прелесть негромкой северной русской природы, которая составляет особое очарование его картин. На свои собственные средства у себя в имении Венецианов учредил школу для художников, которых набирал в основном из крепостного сословия. Некоторые из его учеников достойно продолжили его линию в искусстве. Так, достойны внимания поэтичные интерьеры Капитона Алексеевича Зеленцова (1790–1845), пейзажи Григория Васильевича Сороки (1823–1864) и Евграфа Федоровича Крендовского (1810 – после 1853). По словам А. Бенуа, «Венецианов один воспитал целую школу, целую теорию, посеял первые семена русской народной живописи».

Лучшие выпускники Академии художеств получали право на стажировку в Италии – стране «живой» античности и прекрасных шедевров эпохи Возрождения. Многие из художников, уехав в Италию, задерживались в этой стране на долгие годы, не стремясь возвращаться в Россию, где царил дух казенной регламентации искусства, живописцы зависели от заказов императорского двора.

В Италии написал свои лучшие романтические пейзажи рано умерший талантливый художник Михаил Иванович Лебедев (1811–1837). Пленительная итальянская природа и щедрое южное солнце вдохновляли самого одаренного пейзажиста этого поколения Сильвестра Феодосиевича Щедрина (1791–1830). Щедрин отправился в пенсионерскую поездку в Италию 1818 году и прожил там из-за болезни до самой смерти в 1837 году. Он много раз повторял одни и те же мотивы – величественные панорамы Рима, безмятежные виды скал и моря на южном побережье Италии в окрестностях Неаполя и Сорренто. Щедрин был первым, кто начал писать пейзаж на пленэре (открытом воздухе), освободив его от традиционной академической условности красок. Мы не встретим у него романтических бурь и дождливого ненастья, в его пейзажах царит яркое солнце и безмятежный покой, люди живут единой жизнью с окружающей природой, а природа дарит людям негу, отдохновение, «помогает» в повседневных трудах.

Карл Павлович Брюллов (1799–1852) был самым прославленным живописцем среди всех русских мастеров начала XIX века. Его грандиозное полотно «Последний день Помпеи», созданное в Италии, имело оглушительный успех в Европе и в России. На Родине Брюллова встречали как национального героя. Виртуозный рисовальщик, влюбленный во внешнюю красоту мира, Брюллов сумел «влить новую кровь» в умирающий академизм, наполнив его яркими романтическими переживаниями. И в сюжетных картинах, и в портретах Брюллов представляет жизнь в формах театра. Огромным успехом у заказчиков пользовались его большие парадные портреты, где человек изображен словно застигнутым в момент «ролевого» действия («Всадница», «Портрет Н. В. Кукольника» и др.). Художник не ставил перед собой задачу передать неповторимую индивидуальность личности, его в первую очередь занимает внешняя пленительная красота женщин, великолепие дорогих одежд, роскошь убранства интерьеров. В последние годы творчества Брюллов отходит от идеала «безмятежного» внешнего блеска, его портреты становятся более камерными и психологически глубокими («Портрет А. Н. Струговщикова», «Автопортрет» 1848 года.)

Над всеми художниками первой половины XIX столетия возвышается фигура гениального мастера Александра Андреевича Иванова (1806–1858). По словам А. Бенуа, «в нем жила детская, ангельская, пытливая душа, настоящая душа пророка, жаждавшая истины и не боявшаяся мученичества». В Италии, куда Иванов был отправлен в пенсионерскую поездку после окончания Академии художеств, он около двадцати лет работал над грандиозным полотном «Явление Христа народу» и лишь незадолго до смерти возвратился на родину. Российская публика картину не оценила, а ее автор вскоре скоропостижно скончался от холеры в Петербурге, не успев получить деньги за главную картину своей жизни, приобретенную императором.

Подготовительные пейзажные этюды Иванова к «Явлению Христа народу» стали настоящими шедеврами. Работая на пленэре в окрестностях Рима, художник в поисках правды колорита совершил поразительные колористические открытия, предвосхитив достижения французских импрессионистов. Иванов был истинным художником-мудрецом религиозного чувства, сумевшим в акварельном цикле «Библейские эскизы» сказать новое слово в истории религиозной живописи, представить самое грандиозное и непостижимое с «истинно пасхальной торжественностью» (А. Бенуа).

Василий Андреевич Тропинин (1776 (?) – 1857) стал первым профессиональным московским портретистом, родоначальником московской школы живописи. Для крепостного художника у него была счастливая судьба: его хозяин, граф Морков, оплатил его обучение в Академии художеств, поощрял его творчество, а в 1823 году дал вольную. Сразу после этого уже популярный среди москвичей Тропинин получил звание «назначенного в академики». Художник оставил нам целую галерею лиц послепожарной Москвы, в которой царила особая атмосфера свободы, гостеприимство жителей, умение предаваться радостям жизни. Портреты Тропинина поражают своей жизненностью и в то же время ласковым, добрым взглядом на человека.

Павел Андреевич Федотов (1815–1852) был гвардейским офицером Финляндского полка, но в возрасте 29 лет в 1844 году он оставил военную службу и полностью посвятил себя искусству. Судьба отпустила ему для творчества около восьми лет – Федотов скончался в 37 лет в психиатрической лечебнице, успев написать не так много картин, но каждая из них – драгоценная жемчужина, которая вошла в сокровищницу русского искусства. Художник работал в области бытового жанра, придав ему новую высоту и остроту. Сцены из жизни купечества и дворянства он наполняет мягким юмором, подтрунивая над современными нравами («Сватовство майора», «Разборчивая невеста» и др.). Мир людей и их предметное окружение Федотов изображает с поразительным живописным совершенством, любовным проникновением, с нежностью и правдивостью. Последняя картина тяжело больного художника «Анкор, еще анкор!», отчаянно тихая и сумрачная, напоминает мутные сновидения горячки. В ней исчезает любование миром и лучезарная безмятежность – на историческую сцену вступает новое, трезвое и глубоко критичное изображение действительности – реализм.

СИЛЬВЕСТР ЩЕДРИН. Новый Рим. Замок Св. Ангела. 1824. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В пейзаже Щедрина образ Вечного города одновременно величественный и интимный. Тяжелая каменная громада замка Св. Ангела уравновешена зданиями и лодками на левом берегу Тибра. Величавое, плавное течение реки «подводит» взгляд зрителя к древнему арочному мосту и силуэту собора Св. Петра – символу величия Рима. На первом плане мирно и неспешно течет повседневная жизнь горожан: они вытаскивают лодку на берег, готовятся выйти под парусом, спешат по своим делам… Все детали пейзажа – живые, увиденные в натуре, лишенные академической условности. Очень красива сама живопись картины: все окутано воздухом, пронизано утренним мягким, рассеянным светом.

СИЛЬВЕСТР ЩЕДРИН. Грот Матроманио на острове Капри. 1827. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Из затененной пещеры грота открывается пленительный вид на воды и скалы морского залива, которые словно нежатся под ослепительно яркими лучами солнца. Арка грота образует своеобразные кулисы, которые эффектно отгораживают дальнее пространство морского залива от приближенного к зрителю мира повседневной жизни людей.

СИЛЬВЕСТР ЩЕДРИН. Малая гавань в Сорренто с видом на острова Искья и Прочидо. 1826. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Из всех многочисленных видов Сорренто кисти Щедрина этот пейзаж – самый эллинский по духу. Солнечные лучи «осязаемо» спускаются с небес, отражаясь в спокойной серебристой глади залива, мягко освещают прибрежные хижины и лодки, подчеркивают неспешность и размеренность движений в маленьких фигурках рыбаков, занятых своими повседневными заботами. Краски пейзажа светоносны, тени прозрачны, все наполнено воздухом.

СИЛЬВЕСТР ЩЕДРИН. Веранда, обвитая виноградом. 1828. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Один из лучших пейзажей художника, написанный в окрестностях Неаполя, пронизан эллинским духом ясного покоя и светлой гармонии. Природа предстает у Щедрина как образ рая на земле. Веет свежим и влажным дыханием моря, ароматом нагретых виноградных листьев. Укрывшиеся на веранде от палящего солнца люди предаются блаженному отдыху. Золотистые солнечные лучи проникают сквозь сплетенные ветви винограда, ложатся бликами на каменные опоры веранды, отражаются яркими отблесками на выгоревшей траве… Щедрин виртуозно передает сложнейший эффект освещения, достигая невиданного раньше в пейзаже единства света, цвета, воздушной стихии.

МАКСИМ ВОРОБЬЕВ. Осенняя ночь в Петербурге (Пристань с египетскими сфинксами на Неве ночью). 1835. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В одном из своих лучших петербургских видов Воробьев передает всю полноту романтического восторга перед чудесным городом и его архитектурой. Сияние полной луны превращает реальный уголок Петербурга в чудесное видение. Знаменитые каменные сфинксыисполины темными силуэтами обрамляют гранитную набережную, лунная дорожка на Неве уводит взгляд зрителя вдаль и приглашает полюбоваться безупречными пропорциями дворцов на противоположном берегу. Современников в пейзажах Воробьева восхищали «прозрачность красок», насыщенность их светом и теплотой, «свежесть и постепенность в тенях».

МАКСИМ ВОРОБЬЕВ. Дуб, раздробленный молнией. 1842. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Этот пейзаж создавался как аллегория на неожиданную смерть жены художника, Клеопатры Логиновны Воробьевой, урожденной Шустовой. Ослепительная вспышка молнии расколола ствол могучего дерева. В сгустившихся синих сумерках земля сливается с небом, у подножия дуба вздымаются разъяренные морские волны, в которые бросается одинокая фигура, почти незаметная в водовороте стихий. Художник воплощает здесь излюбленный для романтизма мотив: трагическую беспомощность человека перед ударом величественной, но беспощадной стихии.

МИХАИЛ ЛЕБЕДЕВ. В парке Киджи. 1837. Государственная Третьяковская галерея, Москва

После окончания Академии художеств Лебедев отправился для продолжения обучения в пенсионерскую поездку в Италию, откуда писал: «Мне кажется, грешно в Италии (да и везде) работать без натуры». В одном из своих лучших произведений художник смело отступает от канонов традиционного для этого времени классицистического пейзажа. Композиция построена по диагонали и насыщена движением. Взволнованно и ярко переданы атмосфера знойного дня, буйная сила южной растительности; каменистая почва широкой дороги, написанная свободными мазками, словно впитала жар солнца.

Наряду с Сильв. Щедриным, рано умерший Лебедев стал первооткрывателем в русской живописи живого, непосредственного чувства природы.

ГРИГОРИЙ ЧЕРНЕЦОВ. Парад по случаю открытия памятника Александру I в Санкт-Петербурге 30 августа 1834 года. 1834. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Чернецов был придворным живописцем императора Николая I, который считал себя большим знатоком искусства. Работы Чернецова точно отражают вкусы императора – имея склонность к военному делу, Николай I требовал от художников «протокольной» фиксации натуры в изображении парадов, мундиров, вооружения и т. д. Панорама Дворцовой площади словно вычерчена по линейке, огромное северное небо с дождевыми облаками эффектно «осеняет» парад войск перед Александровской колонной, сооруженной по проекту французского архитектора Монферрана.

ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет А. К. Швальбе. 1804. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

На портрете изображен отец художника Адам Карлович Швальбе, крепостной помещика А. С. Дьяконова. Кипренский любил рассказывать, как этот портрет, показанный на выставках в Неаполе и Риме, принимали за работу Рембрандта или Рубенса. Художнику удалось передать характер портретируемого – энергичный и твердый. Великолепно вылеплено лицо с глубокими морщинами и волевым подбородком, светом выделена рука, уверенно держащая трость. Эта ранняя работа принадлежит к безусловным шедеврам кисти Кипренского, свидетельствует о глубоком усвоении им приемов живописи старых мастеров.

ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет графа Ф. В. Ростопчина. 1809. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Московский градоначальник Федор Васильевич Ростопчин (1765–1826) обладал редким чувством юмора, занимался литературной деятельностью. В знаменитый салон Ростопчиных собирался весь цвет тогдашней Москвы. Во время нашествия Наполеона молва приписывала Ростопчину приказ о сож жении Москвы.

В этой превосходной по рисунку и колориту работе мы не увидим особых характеристик характера модели: портрет прост и даже скромен. По сравнению с мастерами предыдущей эпохи Кипренский меньше внимания уделяет аксессуарам, деталям одежды. Черный сюртук и сложенные руки воспринимаются почти как единое пятно. Вот как отозвался об этой работе сам Ростопчин: «Без дела и без скуки сижу сложивши руки».

ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет графини Е. П. Ростопчиной. 1809. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Портрет был исполнен Кипренским как парный к портрету супруга графини Ф. В. Ростопчина. Екатерина Петровна Ростопчина (1775–1859) была фрейлиной Екатерины II. Она тайно перешла в католичество и последние годы жила очень замкнуто. Кипренский создает мягкий, благожелательный, задушевный образ портретируемой. Весь ее облик дышит тишиной и самоуглубленностью. Цветовая гамма богата тонкими и нежными переходами серебристых и оливковых тонов, что соответствует настроению портрета.

ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет лейб-гусарского полковника Е. В. Давыдова. 1809. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

На портрете изображен двоюродный брат знаменитого поэта и героя войны 1812 года Дениса Давыдова – Евграф Владимирович Давыдов (1775–1823). К моменту написания портрета он был полковником лейбгвардии Гусарского полка, участвовал в сражении с Наполеоном под Аустерлицем. Фигура окружена таинственным романтическим сумраком, в котором можно разглядеть листву оливы на фоне черносинего неба. Кипренский находит чудесное созвучие колорита: красного цвета мундира, золотых позументов, белых лосин… В лице Давыдова больше внешней прелести, чем глубокого психологизма. Бравый, бесстрашный герой демонстрирует свою мужественную осанку и веселую удаль молодости.

ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет А. А. Челищева. 1808 – начало 1809. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Александр Александрович Челищев (1797–1881) с 1808 года воспитывался в Пажеском корпусе, позднее участвовал в войне 1812 года – то есть принадлежал к поколению, которое определяло судьбу России в начале XIX века. В облике 11‑летнего мальчика Кипренский подмечает особое, недетское выражение лица. Темные глаза-бусины вдумчиво и внимательно смотрят на зрителя, в них читается серьезность, «предуготовленность» к сложным жизненным испытаниям. Цветовое решение портрета строится на излюбленном Кипренским контрастном сочетании черного, белого, красного и яркозолотистого.

ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет Д. Н. Хвостовой. 1814. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Один из самых пленительных женских образов Кипренского наполнен настроением тихого, задумчивого созерцания. Дарья Николаевна Хвостова (1783–?) приходилась племянницей бабке М. Лермонтова.

В отличие от портретистов предшествующей эпохи художник не останавливает внимания зрителя на аксессуарах ее одежды: они даны деликатно, общими крупными пятнами. В портрете живут глаза – удивительные темные глаза, которые словно застланы туманом разочарования, грустных воспоминаний и робких надежд.

ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет Е. С. Авдулиной. 1822 (1823?). Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Екатерина Сергеевна Авдулина (1788–1832) – жена генерал-майора А. Н. Авдулина, большого ценителя искусств и активного участника Общества поощрения художников, хозяйка особняка на Дворцовой набережной и домашнего театра на каменноостровской даче. Она одета в модный, облегающий голову чепец, в руках держит веер – непременный атрибут дамы этого времени вне домашней обстановки. Ее сложенные руки – цитата из «Джоконды» Леонардо да Винчи, которую Кипренский, несомненно, видел в Лувре. Один из современников утверждал, что в этом портрете «округлость тела и свет сделаны мастерски. А как символичен теряющий свои лепестки левкой, стоящий в стакане с водой!..» Перед нами натура романтичная, созерцательная, погруженная в свои затаенные думы. Ветка нежных белых цветов в хрупком стакане на окне словно уподобляется облику изображенной женщины.

ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Автопортрет. 1828. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Этот автопортрет был написан перед отъездом художника в Италию. Перед нами знаменитый мастер, снискавший восторженные отзывы современников, и одновременно уставший и разочарованный человек. По воспоминаниям современников, «Кипренский был красив собою, с прекрасными выразительными глазами и волнистыми от природы кудрями». Чуть прищурив глаза, он испытующе смотрит на зрителя, словно вопрошает о чем-то. Портрет выдержан в теплом, насыщенном колорите. Краски в лице перекликаются с расцветкой халата. Фон, как и в других работах мастера, кажется сгустившимся сумраком, из которого мягко высвечивается фигура изображаемого человека.

ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет А. С. Пушкина. 1827. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Портрет был написан в Петербурге по заказу А. Дельвига сразу после возвращения поэта из Михайловской ссылки. Современники, близко знавшие Пушкина, утверждали, что более похожего портрета поэта не существует. Образ Пушкина лишен обыденности, характерные «арапские» черты внешности смягчены. Его взгляд скользит мимо зрителя – поэт словно застигнут художником в момент творческого озарения. Высветленный фон вокруг головы напоминает своеобразный нимб – знак избранности. С наброшенным на плечо английским клетчатым плащом Пушкин уподобляется великому английскому поэту-романтику Байрону. Свое отношение к портрету он выразил в стихотворном послании Кипренскому «Любимец моды легкокрылой…» – «Себя как в зеркале я вижу, / Но это зеркало мне льстит».

ВАСИЛИЙ ТРОПИНИН. Портрет А. В. Тропинина, сына художника. Ок. 1818. Государственная Третьяковская галерея, Москва

На портрете изображен Арсений Тропинин (1809–1885) – единственный сын художника. Этот портрет выделяется среди других работ мастера особой внутренней теплотой и сердечностью. Тропинин решает труднейшую задачу – находит живописные средства, выражающие особый мир детской души. Портрет лишен статичного позирования: мальчик изображен в легком повороте, его золотистые волосы разметались, на лице играет улыбка, небрежно распахнут ворот рубашки. Длинными, подвижными мазками художник лепит форму, и эта динамичность мазка оказывается созвучна детскому темпераменту, романтическому ожиданию открытий.

ВАСИЛИЙ ТРОПИНИН. Портрет П. А. Булахова. 1823. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Обаяние этого персонажа – в живости и душевном равновесии, в гармонии простых и ясных взаимоотношений с миром. Подвижными мазками вылеплено его румяное, лоснящееся лицо, широко и свободно написана серебристая меховая жилетка, рукав синей рубахи, несколькими ударами кисти «повязан» шейный платок… Такая манера живописи прекрасно соответствует благодушному и веселому, очень московскому образу Булахова, который, по словам А. Бенуа, напоминает на портрете «кота, слизавшего сметану».

ВАСИЛИЙ ТРОПИНИН. Портрет К. Г. Равича. 1823. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Портрет чиновника московской межевой канцелярии Константина Георгиевича Равича – очень московский по духу, далекий от официальной строгости и самоуглубленной зам кнутости. Равич словно застигнут художником врасплох: он в домашнем халате, прическа в беспорядке, галстук распущен. Отблески ярко-красного халата «вспыхивают» румянцем на его холеном и добродушном лице. Равич выражает распространенный тип московского дворянства – он был любитель покутить, поиграть в карты. Впоследствии он был обвинен в смерти одного из игроков, с которым случился удар после крупного проигрыша, провел семь лет в тюрьме и был выслан в Сибирь «по подозрению».

ВАСИЛИЙ ТРОПИНИН. Портрет А. С. Пушкина. 1827. Всероссийский музей А. С. Пушкина, Санкт-Петербург

Портрет написан в первые месяцы 1827 года, вскоре после возвращения поэта из Михайловской ссылки. Друг Пушкина, С. Соболевский, вспоминал, что «портрет заказал Тропинину сам Пушкин тайком и поднес его мне в виде сюрприза с разными фарсами (стоил он ему 350 руб.)». По другой версии, портрет был заказан самим Соболевским, который хотел видеть поэта не «приглаженного» и «припомаженного», а «растрепанного, с заветным мистическим перстнем на большом пальце одной руки». В итоге в портрете камерность образа уживается с романтической «приподнятостью», прекрасно переданной жизнью духа великого поэта.