Текст книги "Бойся теней. 27 историй авторов мастер-курса Антона Мамона"

– Понятно, не будешь. Это я тебе гарантирую, стопудово. Ты вообще больше ничего делать не будешь. Закончились ваши гастроли.

Все трое засмеялись. Клава смогла улыбнуться.

– А я ведь тогда на тачку тоже накопил. Хотел хорошую брать, да не успел. Поперся на ту стрелку, из-за двух киосков. И идти-то не хотел. Вот зачем, спрашивается? Купил бы машину и ездил. Я ведь таксистом начинал, машины знал как свои пять пальцев, механику любую починить мог. Да вот не довелось. Жадность фраера губит, теперь вот, как решето стал. Прошили меня автоматной очередью.

Кабан с грустью жевал какую-то травинку. Золотые коронки поблескивали на солнце, массивная печатка на пальце тоже. Фикса, печатка, кепка. Раньше мода была такая у таксистов, одно время.

– Ты, Клава, нас не бойся, – назидательно произнес Танцор. – Мы смотрящие уже почти тридцать лет в этом районе. Тут все под нами. Не позволим всяким бандюганам людей обижать. Ты иди, возьми свою кредитку и сумку, вон и кошелек твой валяется, подбери. И езжай домой. Только аккуратно, скорость не превышай.

– И помни, на парковке сначала на нейтралку, потом ручной тормоз, потом сцепление отпускай и затем уже зажигание выключай, – добавил Кабан. – А «буханка» твоя еще долго будет бегать, хорошая машинка. Мы на такой же на стрелки ездили.

– И никого чужого в машину не сажай больше. А то батька заругает, – подключился Ржавый. Он пошарил в карманах Сергея, достал украшения, ключ от машины и протянул Клаве.

– Спасибо, – смогла сказать Клава едва слышно. Сил у нее не было никаких. – Я вам очень благодарна… Ой, что это? Пиджак горит!

Рукав черного смокинга Танцора полыхал огнем. Клава подбежала и хотела уже сбивать огонь, но Танцор закричал и замахал руками:

– Не подходи, сами разберемся! Беги!

И Клава побежала быстро, прижимая свою сумку к груди обеими руками, только у машины обернулась. Вся троица Робин Гудов не спеша удалялась в сторону деревенского кладбища. Костюм Танцора был уже весь охвачен огнем. Он тащил Толика за руку, пламя перекинулось, и вся одежда несчастного тоже загорелась. Полыхающий, как факел, Толик страшно кричал, извиваясь, но вырваться не мог. Таксист и отличный автомеханик по кличке Кабан взял под мышки ноги Санька и волочил по земле, отчего Санькина голова билась о камни и выступы. Вся спина Кабана была в дырках, из пулевых отверстий сочилась кровь и смешивалась на земле с кровью его жертвы, которая текла из ушей, носа, ушибленных ран на голове.

Ржавый пинками подбрасывал тело Сергея со связанными за спиной руками, как футбольный мяч. Тело взлетало легко, как пушинка, падало и билось о землю. В левой руке Ржавый нес свою голову, торжественно, как офицер военную фуражку, лицом вперед. При каждом пинке голова повторяла:

– Пин-код шесть и три семерки, пин-код шесть и три семерки…

Клава села за руль, застегнула ремень безопасности, вставила ключ зажигания, выжала педаль сцепления и завела машину. Передвинула рычаг на первую скорость, опустила ручной тормоз и очень медленно поехала в сторону автодороги, стараясь очень плавно нажимать на газ и отпускать педаль сцепления, как учили в автошколе.

Ольга Тихонова.
НЕ ЗАКРЫВАЙ ГЛАЗА

Лариса зашла в лифт, еле держа тяжелые сумки с продуктами, изловчившись, с трудом нажала кнопку восемнадцатого этажа и, как только двери закрылись, устало прислонила спину. Крепко зажмурив глаза, чтобы сдержать слезы, миловидная женщина 52 лет подумала о том, что пусть это будет самый страшный день в ее жизни и самая большая потеря.

Ее любимый муж Сергей, с которым она прожила 27 лет, сообщил о том, что он полюбил другую женщину, и попросил Ларису съехать из его квартиры в трехдневный срок.

Детей они не родили, да и общим имуществом не обзавелись, делить было нечего, кроме прожитых лет, но их уже не вернуть.

– Как давно ты успел полюбить другую женщину? Ведь у нас все было хорошо! – Лариса пыталась говорить спокойно, но голос все равно предательски дрожал.

– Давно уже все не хорошо. Ты вечно уставшая, ты не ухаживаешь за собой, нам не о чем поговорить, кроме твоей долбаной работы. Да и что интересного ты можешь рассказать, все разговоры только о жизни твоих стариков, за которыми ты присматриваешь. Работник блин, социальный, ни развития, ни денег! – последняя фраза прозвучала как оскорбление и упрек.

– Сережа, давай поговорим, разберемся во всем, нельзя же взять и перечеркнуть нашу жизнь, семью…

– Какую семью? Открой глаза! Ты даже ребенка не смогла мне родить! А вот с Настей я через три месяца стану счастливым отцом и мужем. О дате развода я тебе сообщу, и прошу, не пытайся затягивать процесс, мы с Настенькой хотим родить ребенка в браке.

– Это ты убил нашего ребенка! Ты заставил сделать меня аборт, не вовремя тебе было, сволочь! Это по твоей вине я не смогла стать матерью. Гори в аду со своей потаскухой и вашим приплодом. Будьте вы прокляты!

Из печальных воспоминаний Ларису выдернул шум дверей открывающегося лифта и дикие вопли растрепанной женщины на площадке. Перед Ларисой предстала картина: двое мужчин в белых халатах пытались скрутить обезумевшую женщину, лицо и руки которой были в крови, рядом суетился Егор Иванович, а из соседней квартиры выглядывала Валентина Викторовна, к которой Лариса и шла. На несколько мгновений все стихло, видимо появление Ларисы всех отвлекло. Санитары первыми пришли в себя и, скрутив Полину, вкололи ей успокоительное. Она сразу как-то обмякла и произнесла фразу «Не закрывай глаза», как будто бы обращаясь к Ларисе.

Лариса очнулась в гостиной, напротив нее сидели Валентина Викторовна и Егор Иванович с расцарапанным лицом.

– Что случилось? – спросила Лариса. – Как я тут оказалась? Господи… – Воспоминания об увиденном накрыли Ларису волной.

– Не поминай Господа всуе, Ларочка, – протягивая чашку чая, упрекнула Валентина Викторовна. – Ты потеряла сознание, и Егор Иванович тебя принес сюда.

– Что с вашим лицом, Егор Иванович, что тут вообще произошло? Почему Полина была вся в крови?

– Полина моя совсем обезумела, как с цепи сорвалась, испортила икону, которую я так долго писал, выколов ей спицами глаза. Когда я попытался ее остановить, она набросилась на меня, еле свои глаза уберег, еле сдюжил. Не кровь на ней была, краска…

– Пришлось психиатрическую скорую помощь вызывать, хорошо, что я в этот момент заглянула к Егорушке, что мы двери-то только на ночь закрываем. Ларочка, да вы пейте чаек, голубушка, а то на вас лица совсем нет.

– Да как-то все навалилось… – выдохнула Лариса, вспоминая утренний разговор с мужем.

– А вы поделитесь, не держите в себе, легче станет, – подливая чай, предложила Валентина Викторовна.

– Муж полюбил другую, у них будет ребенок, мне нужно съехать с его квартиры в трехдневный срок. Поскольку в Москве на зарплату социального работника особо не разгуляешься, придется увольняться и уезжать обратно в деревню…

– Ларочка, зачем же так торопиться с решением, не спешите, подумайте, может еще все наладится. А пока поживите у меня, одна комната пустует, я в нее и не хожу совсем после смерти мужа. Мне хоть и 86 лет, но обслуживаю себя сама, из ума еще не выжила, а продукты вы мне и так приносите, оставайтесь, я только рада буду скоротать с вами вечерок, а то Егору Ивановичу я уже, наверное, надоела.

– Ну что вы, Валентина Викторовна, я бы хотел присоединиться к вашей теплой компании, если позволите, я ведь теперь тоже совсем один, в этот раз Полину упрячут надолго.

– Егор Иванович, мы с вами старинные друзья, конечно, присоединяйтесь, да и Ларочка, думаю, возражать не будет, правда?

– Правда, – кивнула Лариса.

На том и порешили. Лариса перебралась к Валентине Викторовне, зажили спокойно, Лариса взяла на себя все бытовые вопросы, вечера проводили за приятной беседой с чаепитием в компании Егора Ивановича. Полину действительно надолго положили в больницу. С диагнозом демонопсия на фоне шизофрении, расстройства, при котором человек утверждает, что видит демонов, лечение не помогало, ей становилось все хуже. Усердные молитвы Егора Ивановича за супругу и регулярные посещения церкви тоже не помогали в выздоровлении.

Развод с мужем состоялся быстро, Лариса не препятствовала, дала согласие, на сроке для примирения не настаивала, но принять предательство мужа так и не смогла. Особенно накатывало по ночам, никак не удавалось приглушить обиду, казалось, что чем больше дней проходит, тем хуже ей становится, особенно не отпускала мысль о ребенке, который должен был вскоре появиться на свет.

Бессонные ночи оставляли отпечаток на внешности, и конечно ее изможденный вид не остался незамеченным.

Однажды вечером за чаепитием Валентина Викторовна осторожно поинтересовалась:

– Ларочка, с вами все в порядке? Вы выглядите очень плохо. Поделитесь с нами, не держите в себе, станет легче.

Обычно сдержанная, Лариса зарыдала в голос, до боли зажимая глаза ладонями, сил сдерживаться совсем не было, да и не хотелось. В окружении этих пожилых людей она позволила себе наконец выплеснуть эмоции.

– Мне очень плохо, невыносимо жить. Весь мир рухнул в одночасье, я все и всех потеряла. Я не могу смириться с потерей, с тем, что мой муж теперь с другой, он станет отцом ребенка этой женщины. Что у них любовь, родив ребенка, они будут жить счастливо. Мое имя превратилось для него в пыль. Я проклинаю их и их еще не рожденного ребенка каждый день и час. Я захлебываюсь в своей ненависти, готова продать душу дьяволу за то, чтобы все беды мира свалились на их головы. Я ужасный человек, сама себя ненавижу за это.

Егор Иванович и Валентина Викторовна обменялись долгим взглядом, старуха кивнула, словно давая понять, что время пришло. Егор Иванович крепко обнял Ларису за плечи, она развернулась и уткнулась лицом ему в грудь, безутешно рыдая. Он прижал ее голову, поглаживая, как родитель, который пытается утешить своего ребенка.

– Ну уж, голубушка, право, дьяволу душу продать легко, только не выкупишь обратно. Чай, не ломбард. Вы уж так не шутите, кабы потом о словах-то своих не пожалеть…

– Продала бы, ей-богу, ни перед чем не остановилась бы, лишь бы жизнь их в ад кромешный превратить. Меня никто из них не пожалел, и я бы не пожалела.

– Посиди, голубушка, попей чайку с Валентиной Викторовной, есть у меня для тебя одно решение, раз уж время пришло.

Егор Иванович встал и ушел в свою квартиру. Через несколько минут он вернулся с иконой.

– Вот, Лара, прими в дар, молись, проси, она поможет, – протягивая икону, ободряюще кивал Егор Иванович.

– Но я не могу принять такой подарок, она же должна очень дорого стоить, мне и заплатить-то нечем…

– Заплатила ты, заслужила, сама позже поймешь. Ты поаккуратнее с ней, краска еще не до конца высохла, – и Егор Иванович вложил икону Ларисе в руки.

– Иди, деточка, отдохни. Забери икону к себе в комнату и ложись спать, – посоветовала Валентина Викторовна.

– И правда, пойду, простите меня, нервы совсем расшатались.

Лариса испытывала стыд перед этими добрыми немолодыми людьми, особенно за свое богохульство, пришло же в голову при верующих людях, один из которых писал иконы, говорить такие ужасные вещи. Она забрала икону, пожелала всем доброй ночи и ушла в свою комнату.

На кухне два пожилых человека молча пили чай, глядя друг на друга.

Молчание прервала Валентина Викторовна.

– Пора, – поглядев на часы, сказала она.

Старики взялись за руки и начали шепотом произносить заклинание.

– Для завершения обряда она должна пролить кровь с закрытыми глазами, – напомнил Егор Иванович.

– Я об этом позаботилась, добавила в ее чай специальных трав, усмехнулась Валентина Викторовна.

Лариса сидела в кресле, держа икону в руках и внимательно ее разглядывая. В какой-то момент ее начало клонить в сон, она подумала о том, что пора бы лечь спать, но ноги были словно ватные и встать с кресла совсем не было сил.

Проваливаясь в дрему, Лариса вспомнила свой дом в деревне и бабушку, которая однажды рассказала ей историю, как странствующий старец передал в их церковь икону, которую батюшка принял и определил место в церкви. Но со временем люди в деревне начали замечать, что после того, как появилась икона, жизнь людей стала портиться, они начинали болеть, ругаться с родными, урожаи становились все беднее, а скот часто погибал. И тогда они пришли к батюшке и потребовали убрать икону из церкви и сжечь.

Батюшка не пошел против толпы и дал свое согласие, но при этом отказался участвовать в сожжении иконы.

Деревенские быстро соорудили место для расправы в виде креста, привязали икону и подожгли сено вокруг. Икона не сразу загорелась, но краска с изображения святого начала медленно сползать, открывая взору присутствующих страшную картину другого лика, изображенного под образом святого, то был дьявол.

В ту ночь и церковь дотла сгорела, поговаривали, что батюшка из нее не выбрался, но тело не нашли, а батюшку больше никто не видел.

А икона адописная оказалась, потому и беды на людей сыпались, что молились-то они не святому.

Из оцепенения Ларису вывело воспоминание о безумной Полине и ее фраза «Не закрывай глаза!»

Лариса почувствовала, как из ее ноздрей фонтаном хлынула кровь. Открыв глаза, она увидела, что икона была залита ее кровью. Дотянувшись до влажных салфеток, лежащих на журнальном столике, одной она попыталась зажать нос, а другой стереть кровь с иконы.

От воздействия влаги краска размокла, а салфетка сняла с иконы верхний слой, обнажая изначальное изображение. Взору Ларисы представился ужасный образ, который скрывался под ликом святого.

– Адописная икона… как та, о которой рассказывала бабушка… Боже, что теперь будет? – тихо произнесла Лариса.

– Будет то, чего ты на самом деле хотела, наш Повелитель тебя услышал, твое желание исполнится. Цена тебе известна, ты сама ее предложила, – раздался за ее спиной голос Егора Ивановича.

– Нет, – выкрикнула Лариса, бросаясь к телефону. – Я предупрежу Сережу!

Валентина Викторовна и Егор Иванович преградили ей дорогу, она попыталась оттолкнуть их, но сил в руках не было, ноги перестали слушаться, ее тело обмякло, и она рухнула на пол к ногам стариков. Перед глазами все закружилось, предметы залетали по комнате, Лариса видела ухмыляющиеся лица своих соседей и странных сущностей, которые тянули к ней свои мерзкие лапы. Теперь Лариса могла только кричать, тело ей больше не принадлежало, так же как и душа.

– Егорушка, вызывай бригаду, – скомандовала Валентина Викторовна, – дело сделано, Повелитель будет доволен.

Два санитара переглянулись, узнав адрес, по которому поступил вызов.

– Странное место, не находишь? Недавно забирали буйную, еле скрутили, все черти ей мерещились. Теперь еще вот одна, тоже с чертями не договорилась походу.

Мужчины рассмеялись и поехали на вызов.

В этот раз все оказалось гораздо проще, пациентка лежала на полу обездвиженная и только несвязно бормотала про каких-то чертей.

По дороге в больницу скорая помощь попала в пробку, которая образовалась из-за сильного пожара в квартире жилого дома. Из подъезда выносили накрытые брезентом трупы мужчины и женщины. Если бы Лариса была в сознании, она бы увидела адские языки пламени, вырывающиеся из окон квартиры, где она когда-то была счастлива с мужем.

Очнулась Лариса в палате и с ужасом осознала, где находится.

– Очнулись? Трое суток проспали. Отдыхайте, милочка, а чтобы вам черти, прости Господи, не мерещились, мы вам икону в палате повесили, для успокоения вашей души. Это подарок супруга одной из пациенток, в ее палате похожая висит. Ей правда не очень помогает, слабоверующая должно быть.

Медсестра заботливо накрыла Ларису одеялом и удалилась, аккуратно закрыв за собой дверь.

Лариса попыталась встать, но тело ее не слушалось, она медленно перевела взгляд на стену и с ужасом увидела ту самую икону.

Из соседней палаты доносился истошный крик Полины:

– Не закрывай глаза!

Но было уже слишком поздно…

Лиса Самайнская.
МАНЕЖ ДЛЯ ДВОИХ

Пажик вытирал потные ладони о штаны, с трудом унимая дрожь в теле. Это его первое долгожданное выступление, которое молодой человек едва не вымаливал у Дядюшки. Будучи инспектором манежа, он относился к представлениям крайне серьезно. Пажику никогда не давали своих номеров – он был на манеже лишь в качестве помощника. Но теперь он совершеннолетний, взрослый и может проявить себя!

– Ни пуха, зайчик! – Треф сжала руку в кулак.

Пажик криво улыбнулся любимой акробатке. Она всегда поддерживала его, словно старшая сестра, и сегодня ее слова были важны как никогда.

– «К черту» надо отвечать, бестолочь! – Ворон грубо натянул Пажику шляпу на голову и небрежно потормошил. – Не опозорь нас. Еще три дня выступать.

– Я постараюсь…

– Чего? Что за лепет? Громче говори!

– Я постараюсь!

– Пажик!

Из-за занавеса показалась рука Дядюшки, и юноша, едва не роняя карты, подскочил к выходу на манеж.

Он сглотнул, поправляя шляпу. Ему никак нельзя опозориться…

 
* * *
 

– Бестолочь!

Ворон грубо толкнул его, отчего Пажик упал на грубый пол шатра. Ладони его тут же начало жечь, как и глаза.

– А я говорил, что выручка может упасть, – покачал головой Оррак, вытирая руки после сырого мяса, скормленного тиграм.

– Лучше бы и дальше стоял у стенки, пока я метаю ножи! Хотя бы это у тебя получается! – Ворон поднял юношу за шкирку, но Треф ударила его по руке.

– Оставь ты его!

Пажика била мелкая дрожь, он не мог и слова выдавить. Юноша чувствовал себя провинившимся щенком, которого наказывают хозяева.

Но они цирковая семья. А в семье все помогают друг другу. Правда ведь?

Выступление еще не закончилось, а потому наказание пришлось отложить. Оррак ушел за тиграми, Ворон – на манеж. С Пажиком осталась лишь Треф.

– Знаешь, зайчик, – она приобняла его за плечи, отчего ее кулон с желудем качнулся и обжег холодом его шею, – может это и правда не твое? Понимаешь, сцене нужны уверенные люди, смелые, харизматичные. А ты ведь не такой, зайчик…

Пажик неверящим взглядом уставился на акробатку. Она ведь всегда поддерживала его. Она ведь верила в него. Она ведь…

– Зайчик, помоги лучше Глицере в шатре. Скоро выступление закончится, все побегут гадать. А потом вернешься к тренировкам с Вороном.

– Но я ведь… – тихо начал юноша, – я ведь хотел стать фокусником…

– Зайчик, тебя едва было слышно даже на арене с микрофоном.

Пажик чувствовал, как дрожит губа. Даже оскорбления Ворона и Оррака не звучали так обидно, как ее слова сейчас.

Он опустил голову, снял шляпу и медленно направился к шатру гадалки. Возможно, быть вечным помощником – это и есть его главный вклад в цирк. Ведь в семье, даже неродной по крови, никто не желает друг другу зла, и их советы всегда идут от чистого сердца.

Пажик робко отодвинул шторку, заходя внутрь шатра. Глицеры не было, но оставленная зажженной свеча, плавающая в чаше с водой, намекала на то, что хозяйка скоро вернется.

Пажик выглянул из шатра, убедился, что никого нет, после чего сел на место Глицеры и взял ее карты. Таро не было его коньком, юноша лучше гадал на обычных картах, но «нетронутые» найти было крайне сложно – Ворон с Орраком вечно брали его карты и играли на деньги. Гадать на таких было уже нельзя.

Пажик перетасовал карты, делая любимый каскад, возвращая их на место. Ему было приятно думать, что после его прикосновений к картам предсказания были добрыми. Грустно было лишь от того, что все считали, что это заслуга Глицеры. Пажик ведь знал, что ее расклады никогда не были хорошими. Но кто бы поверил ничтожному лакею?

Свеча дрогнула. Пажик приблизился, замечая, как медленно начал подниматься черный дымок.

– Я говорила, что провалишься.

Юноша вздрогнул, случайно задувая свечу. Глицера, несмотря на свои браслеты и огромные серьги, передвигалась до странного тихо. Она жестом приказала Пажику встать, усаживаясь на свое место.

– Сколько раз я говорила не делать каскад картами? Ты же сгибаешь их. Держи обычные.

Она кинула ему свежую пачку игральных карт, но юноша неловко перехватил их, отчего несколько штук упали на пол под цоканье гадалки. Пажик собрал их с пола, сунул пачку в карман и пересел на место посетителя, наблюдая за тем, как гадалка вновь зажигает свечу.

– Ну и? – она вновь начала мешать карты. – Сколько ни тасуй, а на тебя твое же счастливое прикосновение не распространяется.

– Я знаю…

– Хватит киснуть, я тебя предупреждала. Приди в себя уже. Впереди много работы. Ты уже сделал амулеты на удачу? И в этот раз надо побольше на любовь, они быстрее расходятся.

Пажик опустил голову. Услышав треск свечи, он перевел на нее взгляд. Пламя весело танцевало, словно показывая ему свою готовность предсказывать.

– Глицера… – начал он, однако заметил, что женщина его не услышала, и повторил громче. – Глицера, у меня вопрос…

– Так задавай, чего мнешься?

– Моя жизнь… Когда-нибудь изменится?

«Смогу ли я стать фокусником? Смогу ли однажды носить красную рубашку и бабочку, громко объявлять каждый номер и быть в центре внимания?» – пронеслось в его голове.

Глицера нехотя вытянула несколько карт, раскладывая перед Пажиком. Свеча снова затрещала.

– Рыцарь мечей. Он явно изменит твою жизнь. Вы одной масти, должны быть на одной волне. Дьявол и Солнце. Бойся своих желаний. Изменения будут, но вряд ли ты будешь к ним готов. Все? За работу.

Вероятно, в любой другой ситуации Пажик мог бы порадоваться. Однако сегодня все казалось ему жалкой насмешкой. Даже изменения, которых он жаждет, не принесут ему счастья.

Глицера хмуро смотрела на пламя. Вода в чаше со свечой зашлась рябью.

 
* * *
 

Ранним утром Пажик стоял за кулисами, пока Дядюшка на манеже спорил с Орраком о выручке. Дрессировщик вечно был недоволен своей долей, и Пажик не понимал отчего же – ему как помощнику никогда не платили, в то время как Оррак вгрызался в каждую копейку.

Юноша влажными ладонями сжимал красный занавес, пытаясь найти в себе силы подойти к Дядюшке и извиниться за свой провал. Пажик закрыл глаза, сделал несколько глубоких вдохов, но что-то остановило его от выхода на манеж. Он вновь отодвинул занавес и замер.

Позади Дядюшки стоял молодой человек, до ужаса похожий на Пажика: такие же светлые волосы, курносый нос и светлые глаза. Вот только улыбка была не дорисованной к уголкам губ, а настоящей, широкой. На шее у него красовалась красная бабочка, и Пажик не мог не скрипнуть зубами от зависти.

– День добрый, господа! – он излишне манерно поклонился, снимая шляпу. – Сегодняшнее выступление было фееричным! И я окончательно принял решение идти к вам в помощники!

Дядюшка обернулся, скрестив руки на груди, и усмехнулся. Он окинул молодого человека взглядом, не скрывая насмешки.

– Ну, допустим. И что же ты умеешь?

– Все то, что не умеют ваши нынешние помощники!

– И как же обращаться к тебе? – Дядюшка засмеялся, поправляя шляпу.

– Валет.

– Выдержишь работы в два раза больше, Валет?

– Да хоть в пять!

Пажик вздрогнул, когда их взгляды пересеклись. Валет смотрел на него с той же широкой улыбкой. Но Пажик чувствовал, как внутри все похолодело.

Валет действительно справлялся с любой работой. И делал он все это настолько шустро и элегантно, что постепенно все циркачи начали проникаться к нему явной симпатией. Пажик не сводил с него глаз. Он не мог есть и спать, целыми днями лишь наблюдал за ним, словно призрак. И каждый раз, когда они сталкивались взглядами, Валет лишь улыбался ему, и в этой улыбке Пажик видел что-то опасное, пугающее.

Юноша подождал, пока все разойдутся по комнатам, и расположился недалеко от манежа, зажег лампу и достал чистую колоду карт, намереваясь погадать. Он перетасовал карты и достал первую.

– Пиковый валет… – прошептал Пажик, с отвращением убирая руку от карты. – Валет мечей… Предатель…

– Рыцарь.

Пажик вздрогнул от шепота на ухо, едва не роняя лампу. Он неловко подхватил ее, освещая человека перед собой.

Валет улыбался. На щеках у него были нарисованы пики.

– Рыцарь мечей. Тот самый.

Он приблизился к Пажику, усаживаясь перед ним на корточки.

– Давай, доставай еще карты.

Пажик смотрел на Валета и понимал, почему его пугал этот человек – глаза его не улыбались. Они кричали о затаенном безумии.

– Кто ты такой… – выдавил он из себя.

– Что-что? – Валет наклонился к нему ближе, подставляя ладонь к уху. – Ничего не слышу.

Пажик почувствовал, что внутри него начинает расти дрожь. От страха ли, от злости – сейчас это не имело значения. Они никак не могут быть одной масти.

– Такой неудачник, – продолжал Валет, качая головой. – Мать померла в родах, отца никто не знает. Тебя даже на бумаге не существует. Невидимка! Но вместо этого ты спрашиваешь, кто я?

Смех Валета, казалось, прокатился по всему манежу.

– Сумасшедший… – Пажик попытался отползти, но Валет схватил его ледяной рукой за ногу.

– Я? – он приблизился еще сильнее, и юноша едва не чувствовал на себе его дыхание. – Разве это я подставлял новеньких? Разве это я портил их реквизит? Разве я жаловался на них понапрасну? Я похож на эгоистичного неудачника?

Пажик смотрел на Валета широко раскрытыми глазами. Никто не мог этого знать. Пажик так тщательно скрывал это, даже Глицера не могла догадаться.

– Боишься? Тебе страшно? – не успокаивался Валет, и на лице его уже не было и следа улыбки. – Страх придает сил. Но только не такому ничтожеству, как ты. Поэтому пришло мое время. Не пытайся мешать мне.

Вторая холодная рука коснулась его глаз, и Пажик попытался убрать их с лица, но что-то будто начало душить его, словно красная бабочка Валета перебралась на его шею и обвила, как змея.

– Нет!

Он вскинул руки и принял сидячее положение, судорожно втягивая ртом воздух. Юноша все так же находился недалеко от манежа. Лампа потухла, из-под занавеса пробивались первые лучи солнца. Карты вокруг были разбросаны, и лишь одна лежала на самом Пажике…

«Чертовы мерзкие карты…»

 
* * *
 

– Ты чего? – щелчки Глицеры перед глазами заставили юношу прийти в себя. – Я с кем вообще разговариваю сейчас?

Пажик опустил взгляд на руки, плетущие амулет на удачу.

Все чаще он начинал замечать, как рутинные дела заставляют его просто отключаться. Тело уже настолько привыкает, что само знает, что нужно делать: уворачиваться от кинжалов, собирать реквизит, убираться, кормить тигров. Раньше это его совсем не пугало, но теперь он чувствовал, как жизнь утекает из-под пальцев. Он будто превращается в механическую куклу.

И этот раз не стал исключением. Пажик рассеянно моргнул, понимая, что ноги принесли его к вольеру. Возле клетки стоял Валет и как завороженный смотрел на лакомящихся тигров. Заметив Пажика, молодой человек приветливо помахал ему, засмеялся и юрко ускакал в другую от него сторону, дабы не сталкиваться.

Юноша обвел взглядом помещение в поисках Оррака. Но скупого дрессировщика, сидящего, как обычно, на своем сундуке с сокровищами, не было.

Только тигры смачно хрустели, уплетая долгожданное щедрое кушанье.

Дядюшка кричал и обвинял всех в побеге Оррака. Однако искать его было уже поздно. Выступление с тиграми пришлось отложить.

Лишь Пажик знал, что последним Оррака, должно быть, видел Валет. Ему хотелось поговорить об этом с кем-нибудь. Но кому он мог верить?

«Никому…» – шептал в голове мерзкий голос, и Пажик начинал его бояться.

– Харизматичный все-таки ублюдок, – услышал он Ворона из комнаты инспектора манежа. – Не зря оставили его. Но эта его красная бабочка…

– Всегда нужна верная псина рядом, – засмеялся Дядюшка, зажигая лампу.

– Лишь бы не кусалась.

– С наглыми мальчишками у меня разговор короткий, – Дядюшка захрустел пальцами, и Пажик почувствовал, как его начинает тошнить.

Из клетки с тиграми тоже раздавался хруст. Но их ведь никогда не кормили мясом с костями…

– Разве это похоже на семью? – раздался шепот Валета над ухом, и Пажик почувствовал, как чужая ладонь вновь закрывает его глаза. – Мерзкий Оррак, отбирающий у тебя каждую копейку, мерзкий Ворон, метающий в тебя ножи так, словно действительно мечтающий попасть, мерзкий Дядюшка, который не видит в тебе человека.

– Н-но… Треф и Глицера…

– Мерзкие лицемерки. Они никогда не любили тебя. И ты хочешь довольствоваться их жалостью? Хочешь до конца своих дней жить как псина?

Пажик почувствовал странный запах и резко выдохнул, отстраняя его руку, моргнул пару раз, пугаясь темноты в глазах. Он чувствовал, как бешено бьется его сердце, как дрожат его руки.

Холодное дыхание коснулось его уха, и он испуганно отстранился.

Темно. Никого не видно. Ничего не слышно. Но что-то есть рядом. Что-то злое, пугающее.

Вспышка света ослепила Пажика, и он увидел Валета, держащего лампу. На его лице была все та же улыбка, однако вместо нарисованных пиков щеки его были испачканы чем-то темным. В другой руке показалось блестящее лезвие, также испачканное чем-то темным.

Пажик замер, судорожно осматриваясь. Это без сомнения была комната Дядюшки.

– Я все думал, что же мне с ним сделать… – Валет задумчиво почесал висок острием ножа. – Хотел выбрать что-то оригинальное… Но не получилось…

Взгляд Пажика остановился на ноже Ворона. Кровь застыла в его жилах, но странный прилив смелости заставил его подойти к Валету, выхватывая нож.

– Ты что натворил?…

– Ах, точно… – Валет отвел лампу в сторону. – Я же не показал.

Пажик почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу. Сердце его застучало где-то в желудке.

Ворон, пригвожденный кинжалами, висел на деревянной афише, где Дядюшка с широкой улыбкой приглашал всех на представление. По три меча на руках и ногах, два в животе. Разбитая голова с широкой раной на лбу зияла пустотой.

– Этот грим идет ему лучше всего.

Пажик перевел взгляд на дрожащую руку, в которой держал нож.

– Что ты наделал… – шепотом сказал он, но Валет прыснул от смеха.

– Я показал ему лучшее представление. Не только он умеет метать ножи.

Он развернул Пажика в противоположную сторону, где виднелась сидящая на стуле фигура Дядюшки. Пажик не видел его лица, но готов был поклясться, что такого ужаса тот никогда не испытывал.

– Д-дядюшка…

Глотая слезы, он приблизился к нему, замечая, что руки мужчины привязаны к ручкам стула.

– Д-дядюшка, почему вы молчите?…

Он протянул руку, но не успел коснуться его.

Глицера, распахнувшая занавес, тяжело дышала, освещая все перед собой большой лампой. Вбежавшая за ней Треф, увидев Пажика, заверещала и потеряла сознание.

– Ты что натворил?! – закричала Глицера.

Пажик поднял голову.

Голова Дядюшки была неестественно низко. Все его тело было залито кровью. Шея, которую не успели дорезать, едва держала голову мужчины. Глаза его были открыты, а губы искривлены в жуткой гримасе.

– Это… Это не я… – отшатнулся Пажик, падая на пол и отползая. – Это Валет… Это все он…

– Какой еще Валет?! – Глицера схватила его за воротник и встряхнула. – Приди в себя! Сколько можно верить в эти игры?!