Текст книги "Парадокс Соломона"

Глава 7. Нужен личный психотерапевт

Всё. Надо подумать. Хуже всего, что ни с кем не посоветуешься.

Бабуля? Нет, у неё давление. Не будем рисковать.

На работе?

Мариша? Нет, слишком правильная, однозначная. Сдаст в психушку.

Свистун? Простой как три рубля. Примитивный. Обсмеёт. Выгонит.

Подруги?

Виталина? Ей долго надо будет объяснять. Битый час будет думать.

Татьяна? Умна, но восторженна до тупости. Будет охать и ахать.

Катерина? Да, это лучший вариант. Разговор возможен только со знакомым психотерапевтом, который по дружбе не включит навигатор в дурку.

– Катерина! Привет. Надо срочно встретиться, – я говорила, боясь насмешек.

– Привет. Почему так? Ещё вчера меня игнорила, – ехидно заметила подруга.

– У меня глюки, – скорбно произнесла я, тяжеловато было в этом признаваться.

– Вы обратились по адресу, – противным официальным тоном Катерина дала понять, что не верит в серьёзность происходящего. – Подъезжайте по известному вам адресу…

– Не смешно! Понимаешь, не смешно! Мне страшно! – мне хотелось кричать, да я и кричала.

– Ну, так быстрее дуй ко мне! – уже нормально, как человек, ответила Катерина.

Она работает в платной клинике «В здоровом теле – здоровый дух». Телом не занимается. Её область – душа.

Название клиники очень странное, учитывая, что это крылатое латинское выражение имеет продолжение: «В здоровом теле здоровый дух – редкая удача». Это я хорошо помню из курса «Латинский язык»: «Orandum est, ut sit mens sana in corpore sano». Римский поэт-сатирик Ювенал сказал, что нужно молить, чтобы здоровый дух был в здоровом теле. Значит, клиника как бы намекает, что, если у вас здоровое тело, навряд ли будет здоровый дух, и наоборот. Никто ни за что не отвечает. Мы умываем руки за ваши деньги.

Что я за человек? У самой такие проблемы, а волнуюсь за репутацию больнички. Интересно, как они на звонки отвечают?

– Алло. «Здоровое тело» слушает.

Да, сделали себе проблему своими же руками. То есть головой. Надо называться коротко. «Айболит» слушает. «НеБолит» на проводе. «Витаминка» у аппарата. Всякая дрянь в голову лезет. Хотя есть смешнее: гостиница «Развитие». Остановитесь в «Развитии».

Захожу в клинику. В регистратуре (спасибо по-русски написали) – Зойя. Вот уж точно – здоровое тело! Грудь лежит на стойке и живёт отдельной жизнью, дышит, аж дух захватывает. Это у меня, а у мужиков?

– Привет! – радостно приветствую я хозяйку стойки и невольно скашиваю глаза на грудь. Завидую? Нет. Летом жарко такой груз носить.

– Привет! – у Зойки приятный, мелодичный голос, заманивающий лечиться всех подряд. Ей бы на линии «Секс по телефону» работать. Вот где деньги зашибала бы!

– Не забывай про бахилы! – сладострастно пропела обаятельная регистраторша, попутно бархатно улыбаясь клиентам, едва стоящим на ногах от увиденного на стойке. Больные хорохорились, улыбаясь в ответ, строили из себя здоровых, пришедших просто отдать деньги.

Поднимаюсь на четвёртый этаж. Тела лечат внизу, а души на самом верху. Логично.

– Можно? – я постучала ради приличия, вдруг Катерина не одна.

– Заходите. А… Это ты. Быстро доехала. У меня как раз перерыв. – Подруга смотрелась в строгом и одновременно богатом кабинете: хорошая причёска, дорогой костюм, каблуки. Ухоженная, благоухающая благополучием благопристойная дама. Такая точно поможет. – Кофе будешь?

– Давай, – я утонула в кресле для клиентов.

– Рассказывай, – подруга готовила напиток, демонстрируя достаток учреждения, в кофемашине. Запах был обалденный.

– Спасла я сегодня старичка на пешеходном переходе от неминуемой смерти. Лопухин фамилия… Умер в 1816 году, – я постаралась как можно короче изложить суть дела.

– Как умер? Ты же сказала: спасла, – скосила на меня глаза подруга.

– Умер в 1816 году, – повторила я. Катя оцепенела с ложечкой в руке, побледнела, глаза увеличились.

– Это он сказал? Как выглядит? – вспомнила, наконец-то, что врач.

– Как из 1816 года. Хорошо хоть не в белых тапочках и без характерного запаха, – под ребром засосало, организм жаждал кофе. – Кружку-то давай!

– Держи. А ты вчера-сегодня ничего не принимала? От давления? От головной боли? От депрессии? – зачастила вопросами Катя. Обижаться было грех, я бы тоже заподозрила «спортсмена» в допинге.

– Нет. Нет. И ещё раз: нет! Но это ещё не всё.

– Не всё? – Катерина, бросив роль бариста, стала быстро записывать в блокнот.

– Его никто не видит. Кроме меня. Представляешь, только я вижу, – похоже, я уже гордилась этим.

– Ещё лучше! А зачем явился? – в голосе подруги появились азартные нотки охотника за привидениями. Неужели сразу поверила?

– Вызвали его какие-то придурки – историки. Развлекались, думаю. Спиритисты чёртовы.

– Не ругайся! – любит она меня воспитывать. – Это же очень интересно!

– Кому? Мне интересно, кому это интересно? – я уставилась на Катерину.

– И тебе, и мне. А если ты его видишь, значит, это так надо. Кому-то, – загадочно прозвучал ответ, словно она уже догадывалась о чём-то. – На дуру ты непохожа…

– Вот спасибо! – прервала я Катерину.

– И я тебе верю, – твёрдо добавила она.

– А я себе нет. А если глюки? Я, конечно, интересовалась своим родом, но не настолько, чтобы со старпёром-покойником общаться, – я была на мысленном распутье: налево пойдёшь – с мёртвым встретишься, направо – сенсацию проморгаешь, прямо пойдёшь – не знаю, что будет… Свистун обсвистит?

– Опять со своим молодёжным сленгом, – поморщилась подруга-психотерапевт и продолжила с умным видом: – Мозг изучен плохо. Восприятие действительности у всех разное. Сколько реальностей – неизвестно. Вдруг ты уникум? Видишь параллельные миры. Можешь заглядывать в прошлое.

– Да никуда я не заглядывала! И не подглядывала! Он сам проник в наш век! – мозг у меня был в раскоряку, изучать бы его вдоль и поперёк, пока он в таком положении, но некому. Похоже, он, мозг, взял тайм-аут и помалкивает, следя за моим поведением.

– Не виноватая я, он сам пришёл! – пропела Катерина голосом Светланы Светличной, потом спародировала известный идиотизм: «Узпакойся!» – Всё нормально.

Я поморщилась, да, разница в возрасте сказывается, шутки у подруги древние. Не к месту, особенно в такой напряжённый для меня момент.

– А сама небось кнопочку под столом нажала, охрану вызвала или санитаров, – мне было непонятно поведение Катерины: равнодушие или уверенность?

– Кнопочки у меня нет, охрана в монитор смотрит. Ты же не буйная? – Катерина была спокойная, как акула перед нападением, нарезала круги. Я тоже успокоилась. Происходящее казалось уже обыденным. А что? Ва-аще, не страшно. Подумаешь, мёртвый старик со мной поговорил!

– Может быть, мне это приснилось? Или меня загипнотизировали? – сделала я робкое предположение.

– Может. А он тебе ничего не давал? Посмотри в карманах, в рюкзаке, – почему-то спросила Катя. В сыщика решила поиграть? На всякий случай я проверила карманы куртки – ничего нет. В рюкзаке много чего было, я вывалила всё на столик: косметичка, ключи, бутылка с водой, зонтик (куда же без него в Питере), набор ручек, записная книжка… Ничего постороннего. Так, боковые карманы… Перстень. Старинный, с полустертыми линиями… Или это печать? Я протянула находку Катерине.

– Это он тебе оставил, чтобы ты обязательно пришла на встречу. Поверила и пришла, – уверенно сказала она, обрадовавшись находке. Словно знала, где и что искать.

– Зайди, Катюша, в поисковик. Лопухин Иван Владимирович. Фото. – Мне что-то поплохело. Есть такое слово? Короче, у меня упадок сил, слабость мозговой деятельности.

– Готово. Он? – Повернула экран ко мне.

– Точно. Здесь он молодой, лет 40—45. А сейчас ему… Точнее, умер он в 60.

– Высокий лоб, глаза умные, прямой нос, чёткая линия губ, волевой подбородок. Жалко, что в парике, – Катерина почти с любовью смотрела на портрет.

– Мне кажется, что он немного самовлюблённый товарищ. Смотри, какой надменный. Наверное, часто разочаровывался, видишь носогубные складки? – я тоже разглядывала Лопухина.

– Товарищ… Какой он тебе товарищ? Ты же журналист, Алёна. Слова выбирай, – поморщилась Катя.

– Вот именно – журналист. Говорю ярко, образно, народным языком. Прочитала? Был председателем московской уголовной палаты много лет. Вёл бурную масонскую деятельность, печатал листовки, или как их там, увлекался благотворительностью…

– А чем эти масоны занимались? Что-то я никогда ими не интересовалась, – подругу потянуло к знаниям.

– Играли в пионерскую организацию. Ритуалы, тайны. Тимуровцами были: помогали старушкам, перебегающим улицу в неположенном месте! – меня подкинуло от её наивности. – Они же богатые! Развлекались: мистика, посвящение в масоны…

Информации было много. Мы притихли.

– Смотри на гравюры: присяга при свечах… Вступающий в ряды масонов лежит в гробу… Лицо закрыто полотенцем, окрашенным кровью… – мне было уже не по себе. – Я слышала, что масонские ложи до сих пор существуют…

Катерина забеспокоилась, посмотрела на часы.

– Всё, Алёнка. У меня приём через 5 минут. Ты пойдёшь на встречу? Может, мне с тобой? – самоотверженно предложила подруга дней моих суровых.

– Зачем? Ты его не увидишь, – мне стало грустно, точнее, страшно: психотерапевт подтвердила, что я ку-ку.

– Звони вечером. Ладно? Пообещай, – попросила Катя.

– Посмотрим. Если вернусь… – вроде с юмором ответила я, но мне на самом деле было страшновато. Точнее, страшно интересно.

– Куда ты денешься… – ободряюще улыбнулась Катерина.

Подойдя к двери, я оглянулась, а это плохая примета:

– Почему ты мне поверила?

– Потому что ты ненормальная, то есть необычная, – Катерина, как всегда, была серьёзна, а глаза смеялись. – А я люблю таких. Они мои клиенты.

– Алчный ты человек, Катя! Только о деньгах и думаешь.

Глава 8. Похищение на Мойке

Я вернулась на работу. День тянулся бестолково. Я перекладывала бумажки, задавала вопросы, отвечала на письма, вела переговоры по уже написанным статьям. Всё делала на автомате и формально. Тело было в редакции, а мысли уносились к набережной Мойки.

Почему Лопухин пришёл в наш век? Кто его вызвал? Что он здесь забыл? Тьфу ты! Как он мог забыть что-то там, где до этого не бывал? Почему оставил именно мне свою драгоценность? Всё муторно, нереально, страшно. Но интересно.

Азарт охватил меня. Зуд расследования. Жажда новизны. Золотая лихорадка приключений. Страх прошёл. А какой материал для статьи!

Мариша весь день наблюдала за моей лихорадкой. Но ничего не спрашивала. Я бы уже извелась от любопытства, всё выведала бы. Она – нет. Молчит, стойкая оловянная девочка. Ждёт, когда я сама расскажу. Вот терпеливая! «Гвозди бы делать из этих людей». Надо бы вспомнить, кто это говорил…

Наконец-то можно убегать с работы. Я и побежала в буквальном смысле этого слова. А Лопухин не пришёл! А был ли мальчик?

Может, тактичная Катерина сделала вид, что поверила мне, а сама по подлому диагностировала у меня какое-то заболевание, отпустила, чтобы не портить мне жизнь посещением психиатра? Рано или поздно психичку, то есть меня, всё равно поймают, а подруга моя тут вроде и ни при чём.

Я стояла у набережной, растерянно оглядываясь по сторонам, вдруг опаздывает?

– Лопухина? – ко мне близко подошли парни с рыбьими глазами. Двойняшки? Близняшки? Короче, двое из ларца, одинаковы с лица. Неприятные, прилизанные какие-то. Брр… Противные…

– Чё надо? – решила отбрить их сразу.

– Отойдём в сторону, – приторно-ласково сказал один, схватив меня за руку.

– Не бойся, – с улыбкой змеи добавил другой, завладев второй рукой (эх, жалко, отбиваться нечем). Они, осторожно приподняв меня, понесли через дорогу, в сторону подворотни. Интересно: никому из туристов и дела нет до меня?

Я укусила приторного в плечо, он, не ожидая этого, выпустил мою руку. Почувствовав одной ногой землю, второй пнула змееподобного в коленку, он присел, ослабил хватку, я выскользнула из его лап, рванула к набережной. А бежать-то было некуда. Я прижалась к граниту. Прыгнуть, что ли? Взгляд метался от мутно-жёлтой воды к мутно-голубым глазам парней. То и другое пугало.

– Что вам нужно? – голос был хриплым, из горла вместе с дыханием вырывался свист, я часто сглатывала слюну. Ноги опутала вата страха. В животе бурчало. Недалеко до конфуза… Вот влипла… Лопухин… Хрен старый… Подставил…

Близняки, понявшие мою решительность (или нерешительность?), близко не подходили, зная, что бежать мне некуда, только в Мойку, вниз головой или «солдатиком».

– Будь добра, отдай то, что тебе передали, – и свободна! – сахарным голосом предложил один и сделал шаг ко мне.

– Пока-а… просим по-хорошему, – ядовито добавил второй и тоже приблизился.

Я полезла в рюкзак (парочка повеселела) и, сильно размахнувшись, бросила перстень в воду. Бульк – и всё! Парни кинулись к ограждению канала.

– Выкусили? – мой голос треснул, сломался, стал тонким и неприятным, как у евнуха.

Бледнолицые парни вцепились пальцами в гранит, побледнев ещё больше.

– Грызите гранит гангстерской грамоты, – голос не восстанавливался, я почему-то заговорила сплошными средствами выразительности, а по голове ещё не били.

– Дура! Нырять сама будешь! – хором сказали однояйцевые.

– Я плавать не умею, уж простите, товарищи бандиты, – обрадовала я парней, ноги опять стали ватными, «товарищи» вплотную подошли ко мне.

Один из налётчиков, видимо, воспылал ко мне любовью, обнял меня за талию, второй, явно ревнуя, больно прижал что-то к моему боку. Нож? Пистолет? Теперь и не крикнешь…

– Тихо. Идёшь с нами, не дёргаешься, – ласково прошептал играющий в обнимашки бандюган.

– Иначе бритвой по горлу и в колодец, – добавил второй, по роли – плохой парень. Меня порадовало, что у нас есть общее увлечение: он тоже смотрит старые советские фильмы и к месту цитирует фразы из них.

– Умеете вы уговаривать, – голосом детектива из любимого сериала сказала я и криво усмехнулась: прямо сценка из стендапа. Терять мне было уже нечего, и я добавила: – Пошли, друзья-дегенераты.

Помаду было жалко. Неделю назад купила. А Катерина – молодец! «Оставь, – говорит, – перстень, вещица дорогая, потерять можно. Спрячу в сейф: подальше положишь – поближе возьмёшь». Мудрая женщина.

Зашли в подворотню. Типичный питерский дворик-колодец. На скамейке тусуются бабки. Смотрят сурово, с осуждением. Я стала коситься на парней, намекая: «Эти нехорошие люди меня схватили, иду не добровольно». И глазками морг-морг. Три коротких – три длинных – три коротких. Жить захотела – вспомнила азбуку Морзе. Откуда знаю? В роликах видела: заложники так делают, прохожие их понимают.

Старухи же оказались туповатыми:

– Что лыбишься? – протрубила толстая краснощёкая бабища.

– Ходят и ходят тут! – тоненько поддержала белая моль, худосочная и маленькая.

– День на дворе. А эти нажрутся и зенки пучат! – завершила узколицая с мышиным хвостиком. Точно такую убил Раскольников. Крыса натуральная. От возмущения у неё троилось в глазах, вроде я не одна «SOS!» молча подаю. Или эти лупоглазые сопровождающие тоже подмигивали?

– Милая, не обращай на них внимания: завиду-у-ют! – в бок впилось что-то тяжёлое, а обнимающий громко чмокнул меня холодными губами в щеку… Тьфу! Слизняк.

Меня втолкнули в подъезд, парадной это трудно было назвать: темно, грязно, воняет. В подвале воют кошки. Дверь туда заварена железными прутьями, висит амбарный замок. Неужели поведут в подземелье? Нет, стали подниматься пешком, хотя лифт есть. Второй этаж. Высокая капитальная дверь, ей лет 100 точно. Куча звонков, пучки проводов, потемневшие медные таблички. Коммуналка. Явно нежилая.

Похитители открыли дверь своим ключом. Заходим, продолжение интерьера подъезда: облупленные стены, кружева паутины плетутся явно с XVIII века… «Интересно, а управляющая компания тут есть?» – забеспокоилась я, вспомнив, что журналистка.

Меня стало подташнивать, низ живота похолодел и сжался. Организм готовился к худшему. Как бы медвежья болезнь не началась из-за медвежьей услуги Лопухина.

Было тихо. Никто здесь не живёт. Сняли хату для своих подлых дел. Изнасилуют. Потом распилят и ночью, по питерской традиции, в Мойку скинут. В пакетах с надписью «Несу счастье». Буду до посинения свою вещицу искать в холодной мутной воде.

Вошли в комнату. Стол, стулья – больше ничего. Если не считать мужика. Красивый, лет 35, но лицо смазанное какое-то, хорошенькое до неприятности, чистенькое очень, аккуратненькое. Ручки ухоженные, с маникюром. Педикюр тоже делает? Вот, конечно, именно это мне сейчас интересно узнать!

Щетины нет, как будто 5 минут назад брился. Эпиляцию делает или депиляцию? Татьяна рассказывала: девятиклассникам объясняли про апелляцию по результатам ОГЭ, одна девочка говорит: «Нормально, ещё и заявление на удаление волос писать». Вот к чему вспомнила? Дура я конченая… Угодила в ловушку.

Смазливчик был чем-то похож на своих шестёрок. Или они на него. Общее – пустые глаза. Это нехорошо, значит – беспредельщики. Глаза эмоции должны выражать. А тут холод.

Главарь молчал, разглядывая меня. Тонкий нос его был в напряжении – это отвратительный отпечаток мефистофелевского злорадства. Так смакует зло умное существо, крыса, например, думая, что бы погрызть. Ей можно простить – животное. А этот точно садист. Но своими ручками ничего делать не будет. Пачкаться не захочет.

Сесть не предложил, унизить сразу решил.

Наманикюренный тип нетерпеливо постучал тонкими пальцами по столу, как фашист в фильмах про войну, и начал допрос ласково и вкрадчиво:

– Ну что, детка?

– Чё? – по-деревенски грубо вопросом ответила я. Понесло меня от страха, как корабль на рифы, как обречённого на эшафот.

– За-а-чем вы-ы-бро-о-сила це-е-нную ве-е-щь? И что-о-о это-о-о было-о-о? – голосом мультяшного питона, подзывающего к себе обезьян, продолжал он.

– Это два вопроса, – щёлкнула его по носу своей наблюдательностью.

– Вот и отвечай. Итак? – он сменил позу, широко раздвинул ноги – доминирует.

– Вещь моя, что хочу, то и делаю, – гордо, как партизанка, ответила я. А что ожидало партизанок, я знала. Мамочки! Мне стало страшно. Это не кино!

– Конкретнее, – в голосе появились стальные нотки, развязка приближалась.

– Ну… это… Два придурка пристали. Хотели флешку отжать, а там фотки… интимные… мои. Вот и выбросила, – с невинным видом стала врать, делая честное лицо, вспомнила, что нельзя взгляд отводить.

– Флешка?! – глаза красавца резко сузились. – Флешка?! Ты хочешь сказать, что Лопухин, притащившись из XVIII века, принёс тебе флешку в подарок?!

– Какой такой Лопухин? Это я Лопухина, – я ломала дурочку, подумав, что надо бы сделать уточнение: старик из XIX века.

– Мы без тебя знаем, кто есть кто, кто откуда. Видели, что он тебе передал, точнее, подкинул, – главарь вышел из себя и не зашёл обратно.

– А как вы его видели? Он же невидимый, – прокололась я. Есть у меня такой недостаток: мысли сами собой выскакивают, без команды.

– Видит тот, кто хочет, или тот, кому это дано, а дано тому, кто имеет право. – Сумничал, тоже мне. Сам понял, что сказал?

– А флешку не увидели… – упрекнула я.

Ничего не ответив, главарь вскочил, резко отшвырнул стул и вышел. Я бросилась к окну. Стёкла мутные, не мыли их с прошлого века, что ли? Рамы старые, деревянные, но крепкие. Дубовые, как дверь. Выбить стекло стулом? Выпрыгнуть? Я покрутила ручку, не открывается.

– Даже не думай! – один из братков бесшумно вошёл и улыбнулся, как жаба.

– Это ты можешь не думать. А я думаю постоянно. Беспрерывно. Привычка такая, – я отошла к столу и села.

– Садиться никто никому не разрешал, – равнодушным до тошноты голосом заметил парень.

– «Никто» – твоё имя, – съехидничала я.

– «Никому» – твоё, – отбил удар надзиратель.

Открылась дверь. Второй махнул мне рукой:

– Пошли. Прогуляемся.

Ну, всё. В ванной расчленять будут. Прощай, молодость… Страх прошёл. Осталось равнодушие. Беспомощность. Невозможность повернуть время вспять. Вздохнув, я вышла.

Дверь одной из комнат была приоткрыта, из неё в тёмный коридор проникал тусклый свет… и слышался стон. Пытают кого-то, гады. Лучше пусть пытают, а не насилуют. Только не проговаривать это, как Братец Кролик: «Делай что хочешь, но не бросай меня в терновый куст…» Брезгливые мысли бегали толпами, наталкиваясь друг на друга и мешая себе и мне. Выдам сразу всё, даже то, чего не знаю, чтобы не мучиться. Всё равно убьют.

Меня втолкнули в комнату. Обои в мелкий цветочек. Железная кровать с красивыми коваными спинками. Высокая перина. Кто-то лежит и стонет. Женщина. Тонкая ночная рубашка с кружевами, чепец, из-под которого выбиваются волосы. Молодая. Измождённое лицо. Большие, полные слёз глаза, с тёмными кругами вокруг… Рядом на коленях стоит мальчик лет десяти. Он держит худенькую руку женщины, целует…

– Мамочка! Я буду молиться за тебя!

Мать гладит его по голове, в глазах боль и страдание. Мальчик отходит в угол комнаты. Становится на колени. Поднимает голову к образам:

– Боженька! Прошу тебя, не забирай мамочку! – крупные капли катятся по бледному личику. – Я так её люблю… И тебя люблю… Пусть она выздоравливает… Боже, отними у меня палец… Нет, всю руку отними. Только бы мамочка жила! Прошу тебя, господи! – вскрикнув, ребёнок упал, худенькое тельце содрогнулось, как в припадке.

Холод пробежал по моей спине, кулаки сжались. На мгновение я перестала бояться и закричала:

– Сволочи! Вы что, захватили женщину с ребёнком? – я гневно оглянулась и осеклась: мёртвые глаза стоящего в коридоре главаря шайки смотрели сквозь меня. Это было не лицо – маска. Маска существа, не человека. Я пожалела, что не разбила стекло и не выпрыгнула из окна.

Рыданий уже не было слышно. Я посмотрела в угол комнаты: ни мальчика, ни кровати с женщиной. Я схожу с ума… Главное, что я понимаю это. Смогу обратиться за помощью, если живой останусь.

Вдруг из воздуха появилось кресло. В нём очень пожилой мужчина, ноги прикрыты клетчатым пледом. Тонкие черты лица. Благородный вид. Он зябко повёл плечами. Мёрзнет возле растопленного камина. Камин? Откуда взялся? Вошёл мужчина, лица не видно, он спиной ко мне. Бережно укутывает плечи старика шерстяным большим платком в крупную клетку.

– Так лучше, папа? – заботливо спрашивает сын, наклоняясь и целуя его в голову с редкими белыми волосами. – Почитать тебе?

– Почитай, милый мой… – слабым дребезжащим голосом отвечает отец.

– Подожди немного, я выберу, – мужчина подходит к массивному шкафу, с трудом открывает громоздкие створки. Переплёты кожаные, солидные. Берёт одну книгу, читает, ставит на место, выбирает другую.

– Свечи зажгли? – беспокоится старик, протягивая сухую дрожащую руку вперёд. Канделябр стоит на столе, от движения фитильки забеспокоились. Ощутив тепло, опускает руку, прячет под плед. Слепой?

– Зажгли, папа, – терпеливым и ласковым голосом отвечает сын и поворачивается. Я тихо вскрикиваю: Лопухин! Да, это он. Только моложе. Ему лет 50.

Трогательная сцена обезоружила меня. А мальчик тогда кто?

Я посмотрела на сопровождающего меня главаря: глаза не наполнились никакими эмоциями. Пустые. Пустые!

Я боялась оглянуться и посмотреть на Лопухиных. Вдруг исчезли?

Да, их уже нет. А кто сидит за столом? Лопухин. Но ему 60 лет! Что за цирк? Может, мне что-то вкололи, а я не почувствовала? Ничего не пила здесь, не ела, но глюки конкретные. Или гипноз?

– Нет. Если вы имеете в виду латинское слово «hypnosis» – усыпление, – устало ответил мне Лопухин и прикрыл глаза рукой.

Я вслух вопросы проговорила? Или он читает мои мысли?

– Это воспоминания. Я могу их лишиться. А это самое дорогое, что осталось у меня, – он говорил всё тише, словно теряя силу, не отрывая руки от головы.

Значит, мальчик тоже он?

– Что происходит? Зачем вы втянули меня в это? – голос у меня был таким тоскливым, что мне стало жалко саму себя. Я тихонько заплакала.