Текст книги "Летающая Тэкла"

– Рыдает в кустах, – буркнул другой карлик.

Альбин выразительно поднял бровь.

– От восторга, – пояснил третий. – Можно подумать, у нас забот других нет, как только обижать этого мутанта!

Альбин двинул лицом, как бы сомневаясь в искренности сказанного, и тут возвратилась Тэкла. Она стремительно промчалась по склону, рухнула на незабудки рядом с Альбином и закричала:

– Красота! Красота!

Карлики бросились собирать хворост для костра.

Поиск моста благоразумно отложили на утро. Альбину, против обыкновения, долго не спалось, хотя никта уже вполне взошла на престол мироздания и возложила на свое хмурое чело алмазный венец. Тэкла свесила во сне руку с ветки дерева, где устроилась на ночлег, и просторный рукав заслонял перед глазами Антонина одну шестую звездного неба.

Альбин был взволнован увиденным сегодня, и мириады непознаваемых чувств бродили в его груди, то слепляясь в ком, приятно теснящий дыхание, то рассыпаясь на остренькие колкие блестки.

Наконец Альбин сдался на милость бессонницы, поднялся и принялся тихо бродить по берегу. Вода реки была полна таинственных всплесков. В темноте леса на противоположном берегу то и дело оживала невидимая птица – испускала гулкий звук и шумно хлопала крыльями, видимо, не сходя с места.

Вдалеке над водой разливалось тихое сияние. Оно вкрадчиво выползало из-за купы папоротников, застывших букетом на самом берегу. Альбин пошел в ту сторону, с каждым шагом примечая все новые и новые оттенки темноты. Казалось, им не будет конца.

Но вот он поравнялся с папоротниками, и тотчас позабыл обо всем прочем. Альбин Антонин увидел мост. Тусклый свет исходил от древних опор, вытекал из них, словно пот из отверстых жарою пор. Мост построили римляне, как и предполагал Альбин, и потому он уцелел, но крупные камни, скрепленные раствором, подверглись видоизменениям. Разрушительная Сила не смогла расточить их; однако ее воздействие оказалось достаточным, чтобы исказить внутреннюю структуру этих камней, сместив составляющие их элементы. Светились и лишайники, почти сплошь покрывающие мост, так что издали казалось, будто над рекой растянута кружевная шаль. Альбин любовался этим зрелищем, пока у него не защипало глаза, а после вернулся в лагерь и наконец заснул.

* * *

Переправлялись быстро. Альбин не мог знать наверняка, какое воздействие окажет светящийся мост на его спутников-мутантов, и всерьез опасался за их здоровье. Тэкла попросту перелетела через реку в стороне от моста, а карлики, повинуясь приказу молодого хозяина, с дробным топотом промчались по замшелому настилу. Линкеста Альбин перетащил за руку – измученный долгим пешим переходом, унылый мутант еле переставлял ноги.

Дорога ожидала путников сразу за мостом, как давний испытанный друг. «Ave! – словно бы говорила она. – А вот и я, ребята!»

Они доверились ей и скоро опять погрузились в неохватные дебри Арденнского леса. Низина скоро закончилась, влажные заросли по обочинам сменились ореховой рощей. Решено было остановиться и как следует запастись орехами. Индикатор, называемый по старинке cornu unicorniis, рог единорога, показывал отсутствие в здешних плодах естественных или техногенных ядов; что до радиационного фона, то он держался на стабильной отметке, хотя и несколько выше, чем хотелось бы. Линкест не принимал участия в сборе орехов – обессиленно спал. Альбин запретил своим оруженосцам трогать его и тем паче бранить. Тэкла тоже не утруждала себя работой. Перелетая от дерева к дереву, она без устали грызла орехи, пока, отяжелев, не повалилась прямо на землю, усыпанную толстым слоем прошлогодней листвы. И долго потом она лежала, бездумно копаясь в листьях, и улыбалась почерневшими от орехов губами, а Альбин смотрел на эти губы – и одним только Ангелам ведомо, о чем он думал, потому что сам Антонин сказать бы этого не смог.

* * *

За рекой местность немного изменилсь – лес сделался как будто более прозрачным и проницаемым для света, хотя по-прежнему оставался бескрайним. Два или три раза оруженосцам мерещились между стволами угрожающие фигуры, но это всякий раз оказывались грибы – бледные, на длинной тонкой ноге синюшного цвета, ядовитые даже на глаз.

Тэкла шла рядом с Альбином и напевала себе под нос:

– А-а-а…

Линкест все чаще засыпал на ходу и падал. Если карлики не успевали подхватывать его, он оставался лежать на дороге, и за ним приходилось возвращаться. Альбин высказывал Тэкле свои опасения насчет этого мутанта, но она и бровью не вела.

– Ему необходимо спать по двадцать склянок в день, – объяснила она. – Он слишком обостренно воспринимает окружающее, и это обессиливает его. Линкест ведь создает не просто какие-то там безделки, а настоящие шедевры – что, по-твоему, это ничего ему не стоит? Сейчас же его впечатления настолько сильны, что ему и двадцати склянок мало.

– Ты меня успокоила, доминилла, – искренне сказал Альбин и распорядился сделать носилки.

Теперь они продвигались быстрее и в два дня покрыли довольно большое расстояние. К рассвету третьего путники увидели впереди, с мечевой стороны дороги, странные косматые стволы. Все пространство между деревьями непрестанно шевелилось и двигалось, как живое; но что именно служило источником этого движения, никак не удавалось понять. Наконец один из братьев отделился от отряда и, чуть пригибаясь, побежал туда, а остальные приготовили арбалеты. Альбин встал так, чтобы при малейшей опасности закрыть собою Тэклу; что до Линкеста, то он продолжал спать, во сне гримасничая и беспокойно двигая руками.

Затем карлики, как один, сорвались с места и быстро засеменили вслед за братом. Последний из них повернул голову и крикнул Альбину:

– Там улитки! Много!

Тэкла чуть подпрыгнула на месте, взлетела и устремилась туда же. Альбин, уже в который раз, почувствовал себя очень глупо. Поэтому он попросту уселся на дорогу рядом с носилками Линкеста и вперился в пустоту.

Спустя недолгое время он ощутил на себе пристальный, почти гипнотизирующий взгляд, и в тревоге обернулся. Линкест – редкий случай! – пробудился и теперь барахтался, запутавшись в плащах, ремнях и жердинах, к которым его привязали. Широко распахнутые глаза умоляли о помощи.

Альбин встал и остановился прямо над носилками, рассматривая страдающего мутанта. Под этим взором Линкест оцепенел, и лишь хрящеватый нос словно хоботок сам собою шевелился на его лице. Альбин присел на корточки, расстегнул пряжку пояса, которым карлики обычно пристегивали спящего к носилкам. Взбрыкнув в воздухе непомерно длинными руками и ногами, Линкест наконец обрел сидячее положение.

– Тебе, вижу, получше? – осведомился Альбин.

Линкест тяжело задышал. Альбин прислушался к его дыханию, однако тотчас убедился, что Тэкла была права: никаких хрипов или всхлипов в этом дыхании не наблюдалось.

– Вот и хорошо, – сказал Альбин. – Пойду, пожалуй, взгляну, что там происходит.

То, что издали мнилось косматыми стволами, оказалось старым виноградником. В древности здесь росли какие-то плодовые деревья, давно одичавшие и утратившие плодовитость. Римляне, по обыкновению, пустили сюда виноград, чтобы снимать с одного сада два различных урожая. Однако впоследствии в течение жизни этого сада вмешалась Сила. И хотя Альбин, конечно, знал – как знал это любой горожанин, получивший хотя бы среднее образование, – что Сила обладает техногенной природой и никак не может быть персонифицирована (суеверия – для невежественных мутантов), ему, тем не менее, часто представлялся некий злой и любопытный гений, который здесь плюнул, там топнул и ну наблюдать за последствиями. Вот и здесь – деревья захирели, а виноград разросся. Почему? Кто ответит? Кто изыщет логику в действиях Силы?

Мертвые стволы и ветви были сплошь, во много рядов, увиты жирными лозами. Крупные виноградные листья, как отрубленные лягушачьи лапы, топорщились во все стороны. Кое-где под ними висели крохотные гроздочки зеленых ягод – не ядовитых, но очень кислых и вяжущих рот. «Кожа да кости», – как выразился один из братьев.

Ягоды – да; но листья – совсем другое дело: сочное волокнистое листвяное мясо представляло собою изысканное лакомство, особенно в кисло-сладком маринаде с лепестками чесноцвета и корешком дикорастущего тмириандра.

Однако нашлись на эти лакомые листья и другие охотники; и охотники сии не без оснований полагали, что имеют здесь куда более прав, нежели какие-то пришлецы – да сгинут они в гумусе за свое нахальство!

То были улитки.

«Экая малость!» – скажет какой-нибудь городской житель, видавший улиток только в консервной банке фирмы «Этрускделикатес».

Малость? При виде здешних улиток это последнее слово, которое придет на язык. Они были размером с хорошего лошака, со спиралевидной раковиной на спине. Похожая на башенку, она лениво раскачивалась при передвижениях раскормленного тела, мускулистого, добротно смазанного слизью, с крепкими и чуткими рожками, которые то вытягивались, то прятались – последнее более от избытка жизненных сил, ибо никакой опасности для себя улитки не замечали.

Оруженосцы разглядывали их и стремительно обменивались мыслями. Идея набить улиток и заготовить мясо впрок, завернув куски в виноградные листья, показалась чрезвычайно привлекательной. С другой стороны, карлики не вполне представляли себе, как отнесутся другие улитки к гибели своих собратьев. Ума у них, конечно, нет и быть не может; но кто поручится, что эти моллюски не ощущают себя частями единого организма? Такое иногда встречается. Взять, к примеру, самих близнецов. Если одному из них случается повредить руку или ногу, то остальные тотчас чувствуют это на себе. «Как жжение, а иногда колет», – объясняли они Альбину, которого однажды заинтересовало это явление. Что уж говорить о хворях! Свирепый грипп-сабинянка, например, скосил всех шестерых сразу, хотя в то время они находились совершенно в разных местах: двое в Болонье, один ездил с поручением на виллу, а трое сопровождали домину с юным Антонином в поездке на воды в Антиохию.

Тем временем одна из улиток отползла чуть в сторону от прочих и, протянув далеко вперед усики, ставшие от этого тонкими, принялась исследовать особо мясистый лист. Соблазнительно близко находилось ее тело, чуть подрагивающее от непрерывного сокращения и расслабления мышцы, и карликам были хорошо видны каждое бледно-зеленое пятнышко, каждый пупырышек на полупрозрачной сероватой коже.

«Пора!» – подумал один из братьев и поднял арбалет.

Шесть стрел вонзились в улитку одновременно. Она мгновенно съежилась и попыталась втянуться в раковину, но стрелы, торчащие из тела, этому помешали. Улитка вдруг застыла на месте. Раковина свесилась с ее спины набок, усики как будто выпали из головы и обвисли.

Остальные улитки остановились и повернулись в сторону погибшей. Теперь братья и Альбин увидели, как много их здесь: весь склон, сколько мог охватить взор, ожил; он был покрыт шевелящимися телами, над которыми двигались настороженные щупальца.

Прилетела Тэкла. Стоило ей задеть подолом одно щупальце, как целый лес усиков взметнулся в воздух.

– Их там тьмы! – уже издали кричала Тэкла, размахивая руками. – Весь склон, по обе стороны, и дальше! Полный виноградник!

Она увидела мертвую улитку и стремительно схватила Альбина за руку.

– Беги!

Улитки медленно, сплошной массой, накатывали со склона. Несколько их сорвалось и шлепнулось прямо на дорогу перед Линкестом. Тотчас двое братьев пустили по стреле в ближайшую, а затем, выхватив из ножен коротенькие мечи, большими прыжками подскочили к улитке и снесли ей голову.

Улиток тем временем все прибывало, и все шестеро оруженосцев уже бились с ними плечом к плечу. Улитки брызгали на них слизью, напирали, пытались сбить карликов с ног и задавить их тяжелыми телами, чтобы потом полакомиться подтухшим мясом.

Тэкла витала над головой Альбина и повторяла:

– Беги, беги!..

Альбин понимал, что она права. Патриций – слишком большая драгоценность, чтобы подвергать его жизнь такой опасности. Тем более, имеются мутанты, готовые пожертвовать собой ради него. Однако не следовало также забывать о том, что, согласно аристотелевой этике, бесчестные поступки ухудшают породу. Поэтому Альбин с двумя патрицианскими мечами вошел в круг и вместе со своими оруженосцами взялся за тяжелую работу – обрубать щупальца и головы улиток. А в центре круга обороняющихся сидел на земле Линкест, обхватив голову руками и уткнувшись лицом в колени.

Моллюски уже обступили их со всех сторон. Сколько бы их ни погибло, в конце концов кольцо сожмется, и море студенистых тел и жестких кругляшков-раковин поглотит людей.

И вдруг напор стал слабеть. Это случилось так неожиданно, что поначалу никто из обороняющихся даже не понял, что происходит. Улитки сперва замерли, а затем медленно двинулись назад. Масса словно бы втягивалась обратно на склон, ее выплеснувший. Антонин почувствовал это первым и опустил мечи, а следом за ним остановились и его оруженосцы.

Тэкла поднялась над их головами повыше и зависла в воздухе с распростертыми руками. Впереди, насколько она могла видеть, творилось нечто странное. Улитки расступались, теснясь, гулко стукаясь раковинами, наползая друг на друга. Открылся довольно широкий пустой проход. Все кругом замерло.

Карлики переглядывались недоумевающе. Альбин обтирал платком горящее лицо – он весь был выпачкан слизью.

– Что там? – спросил Альбин у Тэклы. Он сложил платок и сунул его в карман, под сагум.

– Пока не вижу…

Тэкла прищурилась, чуть приподняла плечи и беспокойно втянула в рукава ладони-рукавички. Спустя минуту и Альбин разглядел впереди плавно стекающего со склона моллюска. Эта новая, удивительная улитка была немного меньше прочих и выглядела более крепкой, не такой рыхлой и студенистой. Длинные рожки, протянутые параллельно земле, были украшены крошечными колокольчиками и бантами, раковина разрисована красными и желтыми спиралями. К усикам крепились тонкие блестящие цепочки. Сзади по земле катилась легкая бига, а в ней находился некто, ярко сверкавший на свету. Вот он повелительно поднял руку, вспыхнула винно-красная пылающая искра – быть может, камень на перстне – и улитки спокойно расползлись по всему холму, вернувшись к прежнему своему занятию.

Бига неспешно приближалась к путникам. Теперь Альбин уже ясно видел между улиточьими рогами маленькую фигурку женщины. Рост ее составлял примерно 3/7 от роста Альбина. Существа причудливее ему встречать еще не доводилось. Ее личико было похоже на мордочку белки – с маленьким скошенным подбородочком, диковатыми бусеничными глазками и вытянутыми трубочкой губками. В длинные, белые, свалявшиеся, как мох, волосы были вплетены рожки жука-рогача, вызолоченные и усыпанные крошечными рубинчиками. Длинная одежда, вымазанная золотой краской, стояла колом.

Существо остановило упряжную улитку в нескольких шагах от горы битого мяса и, приподнявшись на цыпочках, заглянуло через баррикаду тел. Затем оно несколько раз пронзительно, свиристяще крикнуло – или свистнуло, понять было невозможно. Антонин отстранил от себя своих спутников и выступил вперед.

– Мир тебе, прекрасная, – проговорил он. Лоб и щеки противно пощипывало, глаза – он чувствовал – начали заплывать. И пальцы правой руки плохо сгибались – их поразил злокозненный отек.

Женщина с лицом белки резко дернула головой, прислушиваясь к голосу Альбина. Между тем карлики с проклятиями выбирались из завала один за другим. Их физиономии, густо заросшие бородами, пострадали куда меньше, чем белокожее лицо Альбина, но все равно вид они имели весьма потрепанный: в комках слизи, тяжело переводящие дух.

От сияния, которое распространяла незнакомка, нестерпимо болели глаза, и по щекам близнецов тотчас потекли обильные слезы. Позолота и рубины отражались в крупных каплях, так что чудилось, будто карлики плачут золотом и драгоценными камнями.

Женщинка в биге чирикнула высоким, металлическим голосом. Антонин разобрал «Аракакора» и предположил, что незнакомка назвала свое имя. Он произнес длинное приветствие, включив в него свое патрицианское звание и родовое имя, – чтобы у домины Аракакоры достало времени распознать язык. Пока Альбин говорил, она внимательно разглядывала его, быстро двигая глазками. Затем выговорила отрывисто, звонко, словно щелкала орешки:

– Альбин? Антонин?

Альбин четко наклонил и тотчас поднял голову. Запряженная в бигу улитка тем временем потянулась к сочному листу. Повозка дернулась и чуть проехала вперед. Домина Аракакора покачнулась и, чтобы не потерять равновесие, ухватилась крошечными, сплошь в перстнях, ручками за край биги. На мгновение она утратила кесарскую величавость, и тут с небес – не шумя даже, а гремя накрахмаленным полотном – снизошла наконец Тэкла. Платье развевалось и как бы запаздывало, догоняя летающую свою хозяйку. Плавно опустившись прямо перед бигой, она чуть качнула высоким головным убором.

– Тэкла Аврелия Долабелла благодарит за избавление ее спутников, – молвила она милостиво и очень свысока.

Таким вот нехитрым образом Антонин и его оруженосцы превратились в скромную свиту Тэклы Аврелии. Альбина это позабавило, а карлики свирепо засопели носами.

Аракакора еще раз оглядела всех, а после произнесла краткую речь, старательно проговаривая латинские слова, – они казались слишком крупными для ее крошечного ротика и выходили оттуда с немалым усилием.

– Дикие улитки. Нет домашние. Триба Аракакора. – И она несколько раз показала направление.

Один из братьев, потоптавшись на месте, сверкнул глазами, набрался смелости и заговорил:

– Как бы узнать… можно ли дичи набрать? Зря, что ли, эдакую пропасть мяса накрошили…

Женщина несколько раз дернула личиком, бусинки-глаза, непостижимые, будто искусственные, вдруг заглянули – как показалось карлику – в самую глубину его души и быстренько все там ощупали, прикасаясь невесомо и вместе с тем болезненно.

– Мясо? – сказала она. – Взять мясо!

– Ясненько, – проговорил карлик.

Братья свалили на линкестовы носилки столько, сколько поместилось. Аракакора наблюдала за ними, изломав брови. Точнее, искривив то место на лбу, где у слабомутированных людей обычно имеются брови. Аракакора рисовала их на голой коже синей краской.

Несколько раз она украдкой поглядывала в сторону Тэклы и при этом на полузвериной мордочке маленькой возницы появлялось выражение удивленного любопытства. А Тэкла как будто сделалась фарфоровой: розовый румянец, полукружье бровей и немигающие синие глаза.

Наконец все было готово, и бига медленно покатила вперед. Братья шагали следом с горой улиточьего мяса на носилках. Альбин замыкал шествие; Тэкла парила над его головой и была совершенно совершенно недоступна.

Вдруг один из карликов остановился и вскрикнул:

– Линкеста позабыли!

С этими словами он метнулся в сторону и побежал обратно к тому месту, где произошла бойня. Линкест точно был там, погребенный под студенистыми телами. Он судорожно сжимал руками колени, все мышцы его тела были напряжены, глаза натужно выпучены. Губы – и те затвердели. Линкест был совершенно каменный.

– Ох ты, пресветлые Ангелы! – проговорил карлик сквозь зубы. – Что же с тобой делать, дурацкий мутант?

Он схватил с земли палку и огрел Линкеста по голове. Решение оказалось верным. Молодой человек обмяк, разжал пальцы, закатил глаза под веки и повалился набок, словно и сам превратился теперь в кусок улиточьего мяса – безвольный и очень-очень тяжелый.

С уханьем оруженосец Альбина подхватил его под мышки и поволок. Длинные ноги Линкеста тянулись по земле, норовя на каждом шагу вступить в длительные отношения с каждой мало-мальски выдающейся кочкой, с каждым оригинальным корнем или плетью вьюнка. К счастью, шествие, возглавляемое улиткой, двигалось очень неспешно.

Латифундия, где обитала триба Аракакоры, открылась спустя 2/5 клепсидры по болонскому счету времени. Теперь Антонин по достоинству мог оценить слово «странные», которое могонциакский почтарь относил к здешним мутантам. В глубине темной чащи на черной влажной почве в незапамятные времена выросла колония грибов. Они одеревенели не менее двух столетий назад, и каждый был высотою приблизительно в три антониновых роста. Широкие шляпки были выкрашены в красный, синий, желтый цвета; паутины и листья, столетия назад упавшие на эти шляпки, обработали специальным укрепляющим раствором, раскрасили, позолотили и посеребрили, превратив таким образом в украшения. В древесине ножки были прорублены окна, а внизу имелась низкая дверь.

Появление незнакомцев взбудоражило всю трибу. Десятки сотрибутов Аракакоры вышли встретить кортеж; множество их выглядывало в оконца или свешивалось со шляпок, и все они шумно стрекотали и цвиркали. Некоторые, явно озорничая, выкликали те латинские слова, которым, несомненно, обучил их почтарь. Тэкла возмущенно покраснела, а оруженосцы затряслись от потаенного смеха. Все, кроме того, что тащил Линкеста, – этот побагровел и непрестанно поминал то Ангелов, то три– и тетраклятого беса Долихена, благо Антонин не слышал и не мог надавать по губам за богохульство.

Жилище Аракакоры было под стать самой домине – роскошное. Самый большой гриб, вызолоченный и везде, где только можно, украшенный. Над дверью, например, были приклеены два огромных скрещенных стрекозиных крыла – на счастье; чуть выше можно было видеть засушенные лепестки и листья папоротника. Сквозь них просвечивала позолота. Окошек оказалось не одно, а целых два – толщина ножки это позволяла; оба неправильной формы.

К Аракакоре, вереща, бросились несколько мутантов. Не добежав, они остановились, будто споткнулись, и принялись с размаху кланяться, переламываясь для этого в поясе, да так, что глядеть – и то было страшно. Аракакора сошла с биги, и слуги обступили улитку. Они быстро посрывали с нее украшения, облили водой из берестяных плетеных ведер, чтобы смыть с моллюска краску и увели пастись, непрестанно при этом перецвиркиваясь.

Линкеста уложили прямо на земле, под грибом. Он умученно спал. Заметно было, как под веками двигаются его глаза.

Прочих путешественников Аракакора пригласила к себе. Тэкла отказалась и царственно поднялась на шляпку, где расположилась с наибольшим удобством. Одна из прислужниц Аракакоры вскоре выбралась туда же через маленькую дверку и стала испуганно мяться чуть в стороне от гостьи. Тэкла выждала немного, а затем велела подать горячего питья и перекусить. И началось! Одна за другой на крыше показывались служанки с забавными вытянутыми мордочками и похожими на мох волосами, которые они красили в разные цвета и заплетали в косы.

Одна принесла берестяное умываньице, другая – мягкие белые комья мха: один – десничник, другой – шуйник, третий – на случай, если у гостьи окажется еще какая-нибудь дополнительная конечность (здесь у многих имелась неразвитая третья рука, называемая трийца).

Затем настал черед горшочка с горячей лягушачьей похлебкой, горшочка с тушеным камышом, горшочка с медовым квасом и нескольких сладких травяных хлебцев.

Немного приглушенный, сюда все же доносился шум из внутренних помещений, и Тэкла прилагала немалые усилия к тому, чтобы не прислушиваться и не пытаться хотя бы в общих чертах уловить, о чем же там говорят, – этого не допускала ее гордость. Раз или два она слышала молодецкие выкрики карликов – по правде сказать, братья так орали, что пропустить их вопли мимо ушей было невозможно. А голос Альбина звучал, как всегда, спокойно и доброжелательно.

Знай Тэкла, какие неудобства испытывает рослый патриций, оказавшись внутри тесного помещения, она бы, пожалуй, подивилась его самообладанию. Ему пришлось сидеть, наклонив голову и втянув ее в плечи, – и не на тахте, а на полу. И все равно макушкой он ощущал прикосновение потолка.

Зато братья чувствовали себя в гостях вполне вольготно. Они расселись хоть и тесно, наподобие горошин в стручке, зато прямо – и даже могли при этом болтать ногами.

Их угощали печеными корнеплодами, о названии которых Альбин не решился спрашивать, и улиточьим мясом, приготовленном в особом маринаде.

Беседа клеилась не без труда. Свиристящий акцент домины Аракакоры делал ее латынь неудобопонимаемой, а болонский выговор гостей с их манерой растягивать не только гласные, но и сонорные, был, в свою очередь, труден для госпожи. Тем не менее кое-что прояснить все же удалось.

Во-первых, путешественникам давалось прелюбезное разрешение задержаться здесь на пару дней, чтобы заготовить мясо. Более того, этим займутся служанки домины Аракакоры, которые, несомненно, лучше владеют рецептурой.

Во-вторых, всех гостей приглашали на большой праздник в память Горация Коклеса, которого здесь почитали как святого покровителя всех улиток, заботящегося об их умножении и процветании. Кульминацией празднества обычно бывала грандиозная коклеомахия, Cocleomahia Magna; вот в ней-то и предлагалось принять участие воинственным карликам. Если, разумеется, Антонин даст на то соизволение.

Братья мгновенно оценили великодушие хозяйки. Им оказывали большую честь, и отказаться было бы неучтиво. Да не больно-то им и хотелось оказываться. Антонин не хуже братьев осознавал деликатность ситуации, поэтому домине Аракакоре немедленно было дано согласие близнецов и соизволение их патрона. Со своей стороны, домина вызвалась представить будущих бойцов Великому Коклеомахеру.

Антонин не без облегчения покинул палаты Аракакоры и стал одиноким лагерем отдельно, в стороне от жилых грибов. При нем постоянно находилась застенчивая девочка-прислужница, чуть кособокая из-за трийцы, которую она держала согнутой под мышкой левой руки. Девочка совершенно не понимала латыни и только тихонечко, виновато чирикала в ответ на все попытки заговорить с нею. По нескольку раз на дню она куда-то убегала и вскорости возвращалась с большим горшком каких-нибудь местных яств.

Кроме забот о пропитании такого большого гостя, были и другие. Лицо Альбина из-за отека постепенно превращалось в подушку, пальцы переставали слушаться. Сочувственно пострекотывая, девчушка обкладывала Антонина жеваными листьями. Он вскоре обнаружил, что от этих примочек ему действительно становится лучше, и с полным доверием подставлял распухшие щеки и нос. В конце концов, очень довольный, он подарил девочке красивую пряжку с камушком.

Братья-карлики тем временем спешно проходили учения под руководством младших коклеомахеров. Те показывали, как управлять верховым моллюском, демонстрировали устройство седла и пики-рогача, отрабатывали удары, предназначенные для того, чтобы разозлить улитку, но не причинять ей большого вреда. Все это было увлекательно и совершенно ново, и близнецы с огромным удовольствием погрузились в сложную науку коклеомахии. Только и слышалось:

– Выпад! Назад!

– Цывирк! Тыц-тыц!

– Руку, руку держи! Не дергай!

– Ац! Гац! Ц-ц-ц!

– Ах ты, размажь тебя по слизи…

Для предстоящего боя оградили нарочитое ристалище, везде развесили венки, цветы, крылья мертвых бабочек и все это раскрасили всевозможными красками. Для глаза, привычного к традиционным формам, вид этого ристалища представляся весьма диковинным, ибо геометрически это была крайне невнятная фигура: местами неправильный многоугольник, а местами очень кривая окружность. Для улиток – самое то.

Возле ограждения выставили бочонки с хмельным медом с кусочками воска и повесили плетеные ковши, чтобы всякий мог пить, если взбредет такая охота. Для сугубых любителей был припасен жучиный самогон. Закусок, по обычаю, не полагалось.

Альбин Антонин и Тэкла заняли места в первом ряду на жестком камышовом коврике. Кругом так и кишели другие зрители, маленькие и юркие. Стрекотание не умолкало ни на миг; с каждой новой каплей клепсидры оно делалось все громче и громче. В глазах рябило от ярких, пестрых одежд и волос, от бус из засушенных и разрисованных ягод, ореховой скорлупы и жучиных крыльев, от браслетов и поясов из позолоченного паутинного плетения, от белых и серебряных колокольчиков.

Но вот показался Великий Коклеомахер – в длинных бахромчатых одеяниях. Все три его руки были крепки и отменно развиты. Он поднял длинную трубу и трижды гнусаво и мощно протрубил в нее. И тотчас по узкому проходу на ристалище двинулись улитки. Они медленно влачили свои исполненные достоинств тела по выстланной листьями почве. Их рожки венчались специальными заостренными колпачками наподобие копейных наконечников – pilum.

Навстречу им на верховых улитках выехали шестеро бойцов. Высокие седла, укрепленные перед раковиной, украшались кистями. Сбоку имелось специальное гнездо, куда вставлялась длинная пика. С древка по всей его длине также свисали разноцветные кисти. При малейшем движении пики они начинали раскачиваться, переливаясь на солнце.

Местные умельцы разодели и приукрасили карликов, как могли, и теперь оруженосцы Альбина щеголяли в особых кирасах из виноградного листа, прошитого толстой золотой нитью. Эти кирасы изготавливались для каждой коклеомахии заново и кроме декоративной задачи выполняли еще и сакральную: они символизировали вечное обновление природы.

Скорость, с которой сближались противники, изматывала зрителей, держа их в долгом напряжении. Наконец обе вереницы улиток вползли на территорию ристалища и оказались лицом к лицу.

Направляя верховых моллюсков покалыванием особых кинжальчиков, карлики заставили их развернуться. Острия пик коснулись улиток-противниц. Те насторожились и с трудом зашевелили тяжелыми от наконечников усиками. Медленно обходя их сбоку, карлики повторили прием, все более раздражая моллюсков. Те наконец что-то поняли и заскользили навстречу надоедам.

Первое соприкосновение улиточьего pilum'а с пикой вызвало восторженные вопли зрителей, которые затем уже не умолкали. Тэкла от всей души веселилась, наблюдая это замедленное сражение. Шея у нее была коротковата и выглядела немного распухшей, но, как думалось Альбину, это ей даже шло: когда Тэкла смеялась, ее белое пухлое горло слегка вибрировало, как у голубки.

Карлики то понуждали своих улиток пятиться, и тогда наступали улитки-противницы, грозя рожками и выплевывая слизь, то сами переходили в неторопливую атаку и наклоняли длинные страшные пики.

Постепенно темп сражения ускорялся. То один, то другой моллюск пытался поддеть соперника острием под брюхо. Круглые раковины перемещались по всему ристалищу. Для тех, кто смотрел на бой издали, они были выкрашены в разные цвета, так что зрители без труда разбирались, кто сейчас наступает, а кто отходит.

Коклеомахия продолжалась чуть менее клепсидры, а затем вновь запела длинная труба, и карлики один за другим ловко попрыгали с седел вниз, держа свои пики в отставленной руке.

Тотчас через ограждение ристалища перескочили двенадцать нарядно одетых мутантов. Из-за прикрепленных к спинам пустых раковин они казались горбатыми. Их длинные волосы свободно развевались по плечам. Острыми длинными палками они выгнали улиток-противниц, а верховых принялись быстро расседлывать и мыть.