Текст книги "Завоеватели"

– Это последнее, – разозлилась Анна-Стина.

Фуфлунс оторвался от второй синякиной раны и, пристально поглядев на Анну-Стину, заметил назидательным тоном:

– Пылающие уши в час мыши – добрый друг совет даст. Ты слушай нас, женщина. Боги этрусков еще никого не подводили.

– А помнишь битву при… – мечтательно начал Сефлунс, размазывая деревянной ложкой весь масляный запас Вальхеймов. И вдруг остановился.

– Что, забыл? – сказал Фуфлунс ехидно. – Ну и молчи тогда.

– Подумаешь, название забыл! Зато помню главное. Сколько народу тогда полегло, ужас! В те годы с людьми так не носились. Еще вождя или там царя, может быть, спасут, если раненый, – да и то пять раз подумают. А с такой дохлятиной, как ЭТО, вообще возиться не станут.

Он с отвращением посмотрел на Синяку. Анна-Стина уже приготовилась было возмутиться, но тут Сефлунс повелительно кивнул ей подбородком.

– Полотно для перевязки, – распорядился он.

Она повиновалась. Больше ее помощи не требовалось, и она сидела на стуле, поджав под себя ноги, и наблюдала за работой двух ворчливых стариков. Они переругивались, вспоминали поросшие мхом забвения битвы, чуть было всерьез не передрались из-за какого-то Ксенофонта, о котором Сефлунс говорил, что тот был ублюдок и мракобес, а Фуфлунс, брызгая слюной, шипел: «А ты Анабазис читал? Ты только Киропедию читал, и ту в этрусском переводе!»

Вдруг Сефлунс остановился и произнес загробным голосом:

– А вот сейчас у меня дергается правое веко.

– К сытной еде, – тут же объявил Фуфлунс, мгновенно забыв о Ксенофонте.

Боги выжидательно уставились на Анну-Стину. Девушка вздохнула – она уже начинала дремать.

– Может быть, у тебя что-нибудь другое дергается? – предположила она. – Здесь вам никакая еда не светит. Был кусок хлеба, один на всех, но его умял ваш драгоценный Ларс Разенна.

И демонстративно отвернулась.

Боги призадумались. Анна-Стина расслышала отчетливый шепот Фуфлунса:

– Сейчас сниму к черту повязки и запихаю пули обратно в раны.

– Только попробуй, – угрожающе сказала Анна-Стина. – Разенна все узнает. Завтра же.

Боги обменялись тоскливыми взглядами и засобирались прочь. Сефлунс засунул коробки с травами себе под плащ.

– Ну, извини, – сказал он.

Анна-Стина не шевельнулась.

Когда боги исчезли в темноте улицы, она спрыгнула на пол и закрыла дверь на задвижку. Потом, бесшумно ступая босыми ногами, подошла к Синяке. Он был в сознании и не спал.

– Тебе лучше? – спросила она тихонько. Он ответил утвердительно, прикрыв глаза.

Из комнаты в гостиную осторожно выбрался Ингольв. Разбуженный голосами и стуком захлопнувшейся двери, он хмуро прищурился на тусклую керосиновую лампу.

– Кто здесь был?

Анна-Стина слегка усмехнулась.

– Представь себе, Разенна действительно прислал медиков. Два смешных чудака. Нагрубили, натоптали на ковре…

Ингольв посмотрел на грязные следы, оставленные посланцами Ларса, потом тяжело опустился на скрипнувший стул.

– Мама Стина, – сказал он, – дай что-нибудь пожевать.

– Ничего нет. Немного сахара осталось.

– Черт, – сказал Ингольв и замолчал.

Анна-Стина босиком стояла перед ним, глядя на взъерошенные, еще влажные после мытья волосы брата, а он сидел, опустив голову, и не двигался. Анна-Стина ждала. Наконец брат посмотрел в ее усталое лицо и попросил неласково:

– Хоть кипятка дай.

Синяка снова открыл глаза и увидел, как Анна-Стина расставляет на скатерти чашки. Стол в гостиной был круглый, тяжелый, на одной массивной ноге. Пестрая шелковая скатерть с желтыми кистями свисала почти до пола. У одной чашки была маленькая выщербинка, и битый фарфор потрескивал под кипятком.

Анна-Стина сказала, все еще думая о Ларсе:

– Он просто чародей.

Ингольв фыркнул:

– Сожрал весь хлеб в доме. Завтра придется идти мародерствовать.

– Тебе и так пришлось бы это делать.

– Пришлось бы, – согласился брат, – но на сытый желудок.

Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и повернулась в сторону дивана. В тусклом свете лампы она увидела смуглое лицо с горящими синими глазами. И эти огромные глаза смотрели на Анну-Стину с непонятной тревогой.

Темные губы юноши шевельнулись. Он закашлялся, вытер рот ладонью и хрипло спросил:

– Кто… чародей?

Он выглядел испуганным. Брат и сестра молча переглянулись и встали из-за стола. Анна-Стина прихватила с собой лампу и поставила ее на пол возле дивана. Раненый снова прикрыл лицо локтем.

Ингольв подсел на диван, сильно взял Синяку за руку и обратил к свету тыльную сторону руки. Чуть пониже локтя был выжжен знак: сова на колесе. Синяка замер, стараясь дышать как можно тише.

– Он из приюта Витинга, – сказал Вальхейм и с отвращением оттолкнул от себя бессильную синякину руку.

В вольном Ахене Витинг был весьма известной персоной. Он содержал приют для сирот и подкидышей и считался одним из главных городских филантропов, поскольку воспитывал преимущественно детей хворых, увечных или поврежденных рассудком – тех, от кого отказывались городские приюты, находившиеся в ведении магистрата. Будучи находчивым и хитроумным предпринимателем, Витинг до семи лет кормил сирот бесплатно, а затем начинал учить их сапожному ремеслу и приставлял к делу. Сапоги, впрочем, были хорошие.

Анна-Стина оглядела притихшего паренька еще раз, но никаких, по крайней мере, внешних признаков неполноценности не обнаружила. Разве что смуглая, почти черная кожа и невероятная синева глаз… И почему его так испугало слово «чародей»? Наверное, с головой у него не все в порядке, решила Анна-Стина.

– Как он вообще попал в армию? – спросила она брата.

Вальхейм беззвучно выругался, потом сказал вслух:

– Сволочь.

Анна-Стина подскочила, и тогда брат, опомнившись, слегка покраснел и провел пальцем по ее щеке.

– Прости, мама Стина. Третьего дня я видел Витинга у нас в штабе. Он пил пиво с офицерами и громко хвастался, что распродал часть имущества. Мерзавец… – Ингольв посмотрел на Синяку, который лежал неподвижно, полуприкрыв глаза. – Я даже не подозревал, что Витинг поставляет армии не только сапоги. Когда меня посылали в форт, дали кого попало.

Он замолчал. Во всем доме, во всем городе царила тишина. В темноте притаились армии, но форт уже лежал в руинах, и Вальхейм неожиданно понял, что все время думает только об этом.

Анна-Стина всхлипнула. Ингольв положил руку ей на плечо, и она склонилась щекой к его крепкой широкой ладони.

– Как ты думаешь, – спросила она, – город сдадут?

Он уверенно кивнул и добавил вполголоса:

– Умнее было бы сдать его без боя.

– Но ведь мы с тобой никуда отсюда не уйдем?

Он улыбнулся.

– Конечно, нет, Анна. Нам с тобой некуда отсюда идти.

Глава вторая

Вчера форт замолчал, и эта часть города, казалось, была совершенно забыта войной. Волны бились о стены, возведенные еще при Карле Незабвенном. Вода уже смыла следы недавнего кровопролития, и только лохмотья белого офицерского плаща свисали с разрушенной стены, как флаг поражения.

Забытые яхты метались у пирса городского яхт-клуба, словно оставленные хозяевами кони. Ветер мчался вверх по Первой Морской улице, выводящей к башне Датского замка. Синее осеннее небо без единого облака стояло над заливом, не отражаясь в его бурных серых водах. Полосатые сине-красно-белые паруса завоевательского флота были видны справа от старого форта.

Ахенская армия отступала через город, который было решено сдать без боя. Вместе с солдатами уходили и многие горожане – члены городского магистрата и торговцы, содержатели постоялых дворов и ремесленники; уносили инструменты и товар; уводили детей. Офицеры, все еще великолепные в своих блестящих кирасах, с белыми и алыми султанами на шлемах, подхватывали в седла красивых женщин, одетых в шелк и бархат.

Армия продвигалась медленно. На каждой улице к гигантскому шествию присоединялись все новые люди. С грохотом катили по булыжнику пушки. Сверкающая громовая медь не сумела отстоять город, и теперь тяжелые колеса разбивали мостовую.

По всему городу звонили колокола. Они начали звонить сами собой, словно призывая на помощь. Но колокольни были по большей части разрушены, и звон получался слабый, жалобный.

По пустеющим улицам дребезжали телеги, на которых поверх сваленного кучей добра сидели те, кто не мог идти.

Шествие текло по центральной городской магистрали к южным воротам. Казалось, все в городе пришло в движение.

Утром этого дня Анна-Стина открыла окно, и в дом на улице Черного Якоря тут же ворвался колокольный звон. Она постояла, прислушалась. К тревожному перезвону неожиданно присоединился еще один колокол, совсем близко от дома близнецов. Побледнев, Анна-Стина повернулась к окну спиной. Ингольв вышел в гостиную босой, поежился – утро было прохладное – бросил на сестру рассеянный взгляд и принялся пить из серебряного кувшина, где еще мать, а до нее – бабка близнецов всегда держали воду.

– Что случилось? – спросила Анна-Стина. – Почему звонят?

Ингольв пожал плечами.

– Должно быть, Карл Великий где-то умер, – сказал он, пролил на себя воду и замолчал, заметно разозлившись.

Анна-Стина еще раз выглянула в окно.

– А соседи, похоже, съехали.

Ингольв поставил кувшин обратно на буфет и спросил:

– Анна, что у нас на завтрак?

Она устремила на брата долгий взгляд, не понимая, как он может спрашивать сейчас о каком-то завтраке. Но Ингольв и бровью не повел. Демонстрируя полнейшее безразличие к пронзительным взглядам сестры, капитан уселся за стол и хлопнул ладонями по скатерти.

– Детка, я голоден. И отойди от окна. Мне не хотелось бы, чтобы тебя ненароком подстрелили.

Анна-Стина задернула шторы, и комнату залил приглушенный розоватый свет. Девушка поставила на стол чашки, принесла из кухни кипяток и несколько жареных без масла сухарей. Уселась напротив брата. Он с аппетитом хрустел сухими хлебцами и, казалось, в ус не дул. Анна-Стина заставила себя взять кусочек. Неожиданно Ингольв встретился с ней глазами. Слезы потекли по щекам Анны-Стины, губы ее задрожали. Она поперхнулась и закашлялась. Ингольв подождал, пока уймется кашель, подал ей кипятка в чашке и улыбнулся.

– Почему ты плачешь, Анна? Что тебя так испугало?

– Почему звонят?

– Армия отступает. Жители покидают Ахен. Разве ты не знала, что рано или поздно это случится?

– Знала… но почему так скоро?

Он пожал плечами.

– Какая разница? Перед смертью не надышишься.

Несколько секунд они сидели молча. Ингольв смотрел в испуганные глаза сестры. Потом улыбнулся.

– Нам нет никакого дела до этого, Анна. Нас это не касается. Мы с тобой остаемся в Ахене, правда?

Она торопливо кивнула и стала еще более испуганной.

– А если из города ушли все? Что тогда, Ингольв?

– Значит, мы останемся здесь вдвоем, – сказал Ингольв. – Кстати, а где Синяка?

Синяка прятался в развалинах богатого купеческого дома неподалеку от площади Датского замка, устроившись на куске стены с вырезанными в сером камне коршунами. Он хотел видеть всё.

От непрестанного колокольного звона гудело в голове. Мимо бесконечным потоком двигались солдаты – пехотинцы в высоких медных шлемах и белых мундирах, кавалеристы в ярко-красных плащах, артиллеристы. Кони, сабли, пики, грозные пушки, приклады, украшенные резьбой по кости, сапоги, колеса – все это сливалось в яркую пеструю картину. Казалось, шествие будет тянуться вечно.

Но через несколько часов город опустел. Людской поток хлынул в юго-восточные ворота.

Затем более получаса ничего не было слышно, кроме ветра и плеска волн. Колокола замолчали. После недавнего грохота, после колокольного звона, лязга оружия, стука подков, гудения тысяч голосов особенно остро ощущалась тишина, и даже на большом расстоянии был хорошо слышен плеск волн о борта оставленных яхт.

Но вот до Синяки донесся новый звук. По Первой Морской улице затопали сапоги. Они ступали тяжело, медленно, словно бы с усилием. Заскрипели деревянные колеса – вверх по улице вкатывали единорог. В город вошли Завоеватели.

Это были рослые крепкие люди, одетые в меховые куртки и штаны из дубленой кожи. Немногочисленные по сравнению с той армией, которая только что отступала через Ахен, исхудавшие за время похода, с головы до ног забрызганные грязью, они вступали в завоеванный город так, словно добрались наконец до постоялого двора, где можно передохнуть после трудной, но хорошо сделанной работы.

Вверх по развороченной мостовой они втаскивали два станковых арбалета и единорог, черный, с ярким медным пятном там, где была сбита ручка. Двое или трое все время кашляли. Один из них споткнулся на крутом подъеме, но даже не выругался.

По сравнению с ахенским офицерством Завоеватели выглядели жалкими оборванцами, и уж совершенно непонятно было, как им удалось разбить такую великолепную армию. Синяка не мог взять в толк, как эти простые прямые клинки и старые длинноствольные ружья смели с пути всю ту армаду сверкающей меди и железа, которая проколыхалась перед ним полчаса назад.

Взрывы у форта сорвали осеннюю листву с лип, растущих вдоль Первой Морской улицы, а ветер смел листья. Завоевателей окружали тлеющие руины, брошеные дома и безмолвие опустевших улиц, где слышны были только звуки шагов. Двери качались, распахнутые настежь. Дворы были захламлены обломками и брошенными в спешке вещами.

Одолев подъем, Завоеватели вышли на небольшую круглую площадь, посреди которой торчала башня, оставшаяся от более древней крепостной стены, сейчас уже разобранной. Предпоследний дом на улице перед площадью уцелел и производил рядом с развалинами впечатление чего-то лишнего.

Резкий порыв ветра метнулся над площадью. Синяка недовольно поежился и смахнул с лица прядь волос. Завоевательские сапоги стучали уже совсем близко. Синяка полагал, что развалины скрывают его достаточно надежно и что он может наблюдать за врагами из безопасного укрытия. И потому сильно вздрогнул, когда один из Завоевателей, налегавший на колесо единорога всей грудью, красивый кудрявый парень с невероятно чумазой физиономией, крикнул:

– Эй, ты! Чего смотришь? Давай, помогай!

Другой, невысокий, плотный, лет двадцати семи, удивленно обернулся к кричавшему.

– С кем это ты разговариваешь, Хилле?

Хилле махнул рукой в сторону развалин.

– А вон, спрятался… – Он снова поглядел на Синяку. – Будет притворяться. Лучше иди по-хорошему.

– Он же не понимает, – сказал невысокий.

Синяка сжал зубы. В том-то и дело, что он ПОНИМАЛ. Отсиживаться в развалинах и дальше было глупо, раз его обнаружили. Хромая, он выбрался на площадь.

– Ну и рожа, – пробормотал неумытый Хилле и закашлялся.

Синяка посмотрел на него, словно издалека, шевельнул губами, но не произнес ни слова. Он спокойно взялся за колесо и налег плечом рядом с кашляющим солдатом, который был с ним одного роста, но шире примерно в два раза.

Толкая единорог, Синяка почти не думал о том, что находится среди тех самых людей, с которыми два дня назад сражался у Черных ворот и которые убили почти всех его товарищей. Сейчас Синяку занимало совсем другое. В его жизни было много необъяснимых странностей, которые в свое время привели его в приют для неполноценных детей и которых он старался не замечать. Начиная с цвета кожи и заканчивая тем, что он понимал все, о чем говорили Завоеватели. Всю свою короткую жизнь Синяка прожил в Ахене. Он ни разу не бывал за пределами города и уж конечно не знал ни слова ни на каком языке, кроме своего родного. И тем не менее, чужая речь не казалась ему сейчас незнакомой. Он тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли.

Возле круглой башни отряд остановился. Это была старинная башня, сложенная из необработанных булыжников, между которыми клочками торчал темно-зеленый мох. Из бойницы свешивался грязный белый флаг.

Горожане не трогали башню много лет, ибо с незапамятных времен она служила местом обитания беспокойного духа Желтой Дамы. Когда-то Желтая Дама была настоящим привидением, коварным и опасным, но с тех пор, как она начала бродить по каменным плитам и винтовым лестницам башни, прошло уже около тысячи лет. За это время Желтая Дама изрядно поутихла и, в конце концов, превратилась в полупрозрачную тень.

Завоеватели, разумеется, этого знать не могли. Заманчивая мысль расположиться на отдых в башне и занять ее, опередив другие отряды, отчетливо проступила на их обветренных лицах. Занимать брошенные горожанами дома не хотелось – опыт непрерывных войн приучил их не поворачиваться к завоеванным городам спиной. Башня казалась идеальным местом: крепкие стены, узкие бойницы, тяжелая дверь, за которой можно спокойно заснуть, – чего еще желать?

Оборванные, с пятнами пота на куртках, многие с повязками серого полотна на ранах, они молча смотрели на своего командира и ждали его решения.

Командиром передового отряда, который сошел на ахенский берег с борта дракара «Медведь», был невысокий плотный человек лет сорока с длинными смоляно-черными волосами и блестящими карими глазами. Солдаты называли его между собой запросто Косматым Бьярни, о чем тому, несомненно, было хорошо известно.

Бьярни задумчиво смотрел на свое воинство. С ним в поход вышло сто человек. Сейчас на центральной площади завоеванного Ахена стояли восемьдесят семь. Остальных он потерял в сражениях, а двое умерли от горячки еще в начале похода.

Вот белобрысый Норг, могучий парень в серой куртке без рукавов, наброшенной поверх кольчуги. Рядом с ним мрачноватый тощий Хильзен, темноглазый смиренник. Хильзен морщится: у форта он был ранен в руку, и Норг, добрая душа, сделал ему перевязку, на которую смотреть без содрогания было невозможно. Чуть поодаль Тоддин-Из-Дерева, светловолосый, ленивый и непробиваемо спокойный, стоит и поглядывает исподлобья ясными глазами. Хилле Батюшка-Барин привалился к единорогу и задумчиво шевелит пальцами ног, высовывающимися из дыры в сапоге.

Усталые, грязные, голодные – непобедимый отряд Завоевателей с дракара «Медведь».

Бьярни негромко сказал:

– Лучше этой башни нам здесь ничего не найти.

Завоеватели одобрительно загалдели. Хильзен потрогал рукоять шпаги и загадочно улыбнулся. Одна из его многозначительных улыбочек, что так выводили из себя Норга.

– Не стоит торопиться, – как всегда, спокойно произнес Тоддин, и Бьярни повернулся в его сторону. – Там вполне может быть засада. Лучше дождаться ребят с «Черного волка»…

– И потом они сами займут нашу башню, – перекосившись не то от боли в руке, не то от неприятной мысли, вмешался Хильзен.

Синеглазый юноша неожиданно усмехнулся и опустил голову. Заметив это, Бьярни вспыхнул и резко схватил его за плечи.

– Ты понял, о чем мы говорили! – сказал он.

Синяка отмолчался.

– Ты понял! Понял! – повторял капитан. Левой рукой он уже вытаскивал нож. – Говори! Ты понял?

Юноша нехотя сказал:

– Да.

Бьярни поднял ножом его подбородок.

– Откуда ты знаешь наш язык? Лазутчик?

– Оставь парня, – вмешался Тоддин.

Капитан сильно встряхнул свою жертву. Смуглое лицо слегка поморщилось, но ни тени страха не мелькнуло в синих глазах.

Косматый Бьярни посмотрел на него с недобрым интересом.

– Так откуда ты знаешь наш язык?

– Я не могу объяснить, – сказал Синяка. – Просто… – Он махнул рукой, из чего можно было заключить, что язык Завоевателей носился в воздухе где-то неподалеку.

– А сквозь стены видишь? – поинтересовался Норг и шмыгнул носом.

Юноша обернулся к нему и ответил вполне дружелюбно:

– Ты хочешь знать, есть ли в башне люди? Нет, людей там нет. И не было вот уже несколько столетий.

– Стало быть, мы можем ее занимать? – уточнил Норг.

– Да, – медленно произнес молодой человек, – если не боитесь…

Хильзен задрал подбородок и язвительно поинтересовался:

– Кого же нам здесь бояться?

– Призрака Желтой Дамы, – объяснил юноша. – Довольно неприятная особа, так рассказывают.

На площади грянул здоровый дружный хохот.

– Малыш, – снисходительно произнес Хильзен, которому едва исполнилось девятнадцать лет, – если у вас в городе все такие, как ты, то я не удивляюсь, что мы вас побили…

Синяка не обиделся. Подождав, пока перестанут смеяться, он спокойно сказал:

– У нас таких больше нет.

Косматый Бьярни поманил его пальцем. Горожанин подошел ближе, не опуская глаз.

– Как тебя зовут, мальчик? – спросил капитан.

– Синяка.

– Это имя или прозвище?

Синяка немного подумал.

– Имя, – сказал он наконец.

Бьярни положил тяжелую ладонь ему на плечо. Покосившись, Синяка увидел на волосатой лапе капитана широкий кожаный браслет, утыканный шипами.

– Так вот, Синяка, ты пойдешь с нами в башню. Не исключено, что ты ценой своей жизни хочешь погубить доблестных парней с «Медведя». Но больно уж неохота отдавать башню волчарам.

Синяка не выразил ни удивления, ни страха. Он повернулся и зашагал к тяжелой двери, на которой даже не было замка, потом остановился и поманил к себе могучего Норга. Норг уперся в мостовую, расставив пошире ноги в почти новых кожаных сапогах, и потянул дверь на себя. Несколько минут он пыхтел и медленно багровел, затем дверь подалась с адским скрежетом. Норг ворвался в башню, не заметив даже, как толкнул по дороге Хильзена, который схватился за раненую руку и безмолвно скорчился у стены, уставившись в одну точку и приоткрыв рот. Синяка обошел его и оказался в пыльном сумраке башни у винтовой лестницы.

– Ну, где ты там? – хрипло шепнул из темноты Косматый Бьярни.

Откуда-то из-под лестницы зашелся кашлем Хилле Батюшка-Барин.

– Иди вперед, – приказал Синяке Бьярни.

Без колебаний Синяка быстро побежал наверх, и под его ногами винтовая лестница исполнила старинную гальярду, причем, фальшивила и путалась в диезах. За Синякой затопали запоги Завоевателей, и башня огласилась какофонией звуков.

Один за другим они появлялись в большом круглом зале на втором этаже. Синяка ждал новых хозяев Датского замка, стоя посреди зала, – высокий, по-детски легкий, с бесстрашными глазами одного цвета с осенним ветренным небом, светящимся в бойнице.

Справа громоздился древний доспех – с широкими лапами, мощной грудью в обручах из дутого железа, он стоял, слегка присев на полусогнутых ногах и растопырив руки. Казалось, он хочет схватить Синяку за плечи.

К доспехам вела цепочка следов, отпечатавшихся в густой пыли. Только теперь, увидев следы и поглядев на мальчика со стороны, Бьярни заметил, что он босой. Светло-серые армейские штаны Синяки были покрыты снизу коркой засохшей глины.

Пыль лежала везде – не только на каменном полу, но и на доспехах, на огромных грубых столах и лавках, сваленных в углу. Выцветшие ветхие гобелены, висевшие на стенах, расползались от одного только прикосновения пальцев (можно добавить, что то были пальцы хозяйственного Тоддина).

Хильзен разбежался и легко вскочил на стол, грохнув сапогами. Стол даже не крякнул – предки нынешнего хилого племени ахенцев делали мебель на славу. Бьярни покосился на Хильзена с еле уловимым одобрением.

Под столом кучей лежала старинная серебряная посуда. Судя по некоторым характерным пятнам, так и не вымытая после последней трапезы, со времени которой протекло уже несколько столетий. Желтая Дама как раз появилась во время пиршества и выгнала людей из замка навсегда.

– Недурно, – кратко заключил Косматый Бьярни и жестом велел Синяке подниматься на третий этаж.

Синяка без малейших колебаний повиновался, сверкнув на лестнице босыми пятками. Бьярни тяжеловесно ступал за ним.

На третьем этаже они обнаружили склад оружия. Завернутые в истлевший ковер, под окном-бойницей лежали огромные мечи. Хильзен толкнул ногой ковер и задумчиво поглядел на рассыпавшиеся по полу клинки.

В другом углу навалом лежали копья, пики и несколько тяжелых алебард. Синяка хотел было взять одну, но едва не отрубил себе ногу.

– Да, тут можно разместиться, – сказал Бьярни. Он еще раз оглядел большую комнату и прищурился с удовольствием. – Только сначала нужно убрать пыль, а то задохнемся.

Норг покровительственно потыкал в Синяку пальцем.

– И никакие призраки нам не указ.

На секунду в комнате стало тихо, и вдруг снизу донесся звон металла и отчаянный вопль Хилле, в котором смешались страх и боль. Бьярни мгновенно схватил Синяку за волосы, подтащил к себе и приставил нож к его горлу.

– Все-таки там была засада, – сказал он. – Змееныш.

Хильзен, придерживая шпагу в ножнах, подскочил к лестнице, склонился и крикнул:

– Хилле! Ты жив?

Снизу залязгало. Потом послышался басок Хилле:

– Ну.

– Что там у тебя случилось?

Лязг возобновился. Потом Хилле сказал:

– А, мать его. – И закашлялся. – Доспех упал, зараза. – Он гулко чихнул несколько раз, после чего вкусно шмыгнул носом.

Косматый Бьярни медленно отпустил Синяку. Юноша тряхнул головой и, не сказав ни слова, отошел к стене. Внизу Хилле Батюшка-Барин принялся кашлять и ругаться. Потеряв терпение, Хильзен легко сбежал по лестнице. Через несколько секунд за ним последовали и остальные.

За упавшим доспехом обнаружилась печка, построенная в более поздние времена. Это было круглое металлическое сооружение, покрытое облупившейся грязно-синей краской, довольно безобразное на вид. Судя по всему, последние обитатели башни стыдливо прикрывали ее старинными доспехами, чтобы не мозолила глаза. Завоеватели, понятия не имевшие о том, что такое единство стиля в архитектуре, пришли в неописуемый восторг. Решение не отдавать башню крепло с каждой минутой.

Бьярни пригнал несколько солдат, чтобы вычистили пыль, растопили печку и натаскали воды.

Несколько минут Норг постоял на втором этаже, слушая бурные протесты Хилле, который яростно сопротивлялся попыткам Тоддина отправить его за дровами. Невнятно ругаясь и душераздирающе кашляя через слово, он уверял, что не создан для лесоповала. Послушав некоторое время, Норг внезапно озверел и молча треснул подростка по голове кулаком. Хилле замолчал и покорно затопал вниз.

Хильзен, как всегда, непринужденно отлынивал. Он поднялся на третий этаж, где никого, кроме Синяки, не было. Тот смотрел в узкое окно на залив, где хорошо были видны яркие полосатые паруса, освещенные предзакатным солнцем. Хильзен задумчиво изучал фигуру юноши. Что-то странное было в облике этого молодого горожанина.

Синяка почувствовал на себе взгляд и обернулся. И тогда Хильзен понял. Волосы, вот оно что, сказал себе юный Завоеватель. Волосы у Синяки были светлее, чем кожа. При таком смуглом лице он должен был иметь иссиня-черные кудри или, на худой конец, угольные, но уж никак не русые.

Хильзен нашел лавку поудобнее и тяжело опустился на нее. Машинально прижал к груди левой ладонью больную правую руку и поморщился.

– У форта? – спросил Синяка, кивая на повязку в коричневых пятнах крови.

– Угу, – процедил Хильзен, не разжимая губ.

Ресницы Синяки дрогнули, и он еле заметно пожал плечами. Хильзен потер пальцами больную руку пониже раны.

– А сам почему хромаешь? – спросил он вдруг Синяку.

Мгновение Синяка смотрел на Завоевателя молча. Хильзен кривил рот, баюкал правую руку и, казалось, целиком ушел в свои думы.

– Почему хромаю? – переспросил наконец Синяка. – Ваши постарались.

Хильзен поднял голову. На мгновение глаза их встретились. Потом Хильзен нарочито зевнул во весь рот.

– Ты, парень, знаешь что, – сказал он. – Ты иди. Мы ведь пленных не берем.

– А мне некуда идти, – сказал Синяка равнодушно и посмотрел на Хильзена так, словно тот был древним доспехом. Потом его глаза снова зацепились за неряшливую повязку повыше правого локтя.

– Ты промой дырку на руке, чудо, – сказал Синяка. – У тебя заражение будет.

– Не учи ученого, – небрежно произнес Завоеватель. – Одо фон Хильзен получал в сражениях раны и потяжелее.

– Это ты о ком? – не понял Синяка.

– О себе, болван, – сказал Хильзен и снова зевнул. – А все же лучше бы тебе было уйти из города со своими… Мы ведь скоро здесь камня на камне не оставим…

Синяка криво дернул плечом.

Над лестницей появилась всклокоченная светловолосая голова Норга. Сделав умильное лицо, он произнес:

– Господин граф! Кушать подано!

Хильзен подошел к лестнице и легонько пнул сапогом макушку Норга.

– Убери башку с прохода, – сказал он. – Не видишь – граф идет.

Норг, возмущенно взвыв, с грохотом скатился вниз по ступенькам.

Вскоре Хильзен уже восседал за столом и вкушал нечто вроде каши, в которой мелькали кусочки плохо проваренной сушеной рыбы. Отставив мизинец, на котором поблескивал железный перстенек, он орудовал огромным, острым, как бритва, ножом, деликатно снимая губами с широкого клинка внушительные холмики каши.

Норг следовал его примеру, однако подобным изяществом манер не обладал и ножом орудовал, как лопатой, деловито посапывая. Хилле Батюшка-Барин запустил в серебряную тарелку свои невероятно грязные пальцы, не прибегая к помощи столовых приборов.

Когда Синяке выдали порцию, он уселся на краю стола и, подобно Батюшке, принялся жадно хватать еду руками, заглатывая куски целиком, по-собачьи. Рыбьи кости трещали у него на зубах. Покончив с кашей, он тщательно вылизал тарелку и обтер пальцы об одежду.

Хильзен пошарил в груде серебряной посуды, надеясь отыскать себе подходящую кружку. Одна показалась ему не очень замызганной. Она вмещала в себя никак не менее пинты и была снабжена откидывающейся крышкой. Сама кружка была сделана в виде бочки, а ее ручка – в виде втрое витого каната.

Хильзен зачерпнул кипятка и тихо взвыл: серебро немедленно нагрелось и обожгло руки. Он поставил кружку на пол. От усталости он уже плохо соображал. Высунув руку в окно, Хильзен нащупал белый флаг, который Завоеватели заметили на подходах к башне, и сорвал его. Обернув серебряную кружку белым флагом поражения, Хильзен принялся с наслаждением пить кипяток. Постепенно он согревался. Ахен завоеван, он, Хильзен, жив, и есть где провести ночь – под крышей и в относительной безопасности. Хильзена неудержимо тянуло в сон.

Косматый Бьярни, подобревший от сытости и удачи, развалился в кресле. Это был настоящий трон – с высокой прямой спинкой и двумя грифонами-подлокотниками из черного дерева. Капитан смотрел, как Синяка облизывает миску. Все, что он слышал о горожанах, – образованных, зажиточных людях, которые построили этот прекрасный город, – к тому же, о людях с БЕЛОЙ кожей, – всё это никак не вязалось с диким обликом Синяки.

– Эй, ты! – крикнул Бьярни.

На другом конце стола Синяка поднял голову от тарелки.

– Ты что, сто лет не ел? – спросил Бьярни, ковыряя ножом в зубах. Синяка не расслышал и переспросил, но Бьярни потерял охоту продолжать разговор. У него начал заплетаться язык, и он почувствовал, что пьянеет от сытости.

Хильзен уже спал, приоткрыв во сне рот. Тоддин вынул из ножен шпагу, поддел белый флаг и направил его в сторону Косматого Бьярни.

– Командир, – сказал он, – этот парнишка говорил, что в башне вот уже сотню лет как не было людей.

Бьярни широко зевнул.

– Так их и не было, – сказал он лениво. – Вон сколько пыли. Следов-то нет?

– Это, конечно, так, – согласился Тоддин. – Но, в таком случае, кто же вывесил в окне белый флаг?