Текст книги "Обыкновенные девчонки (сборник)"

Живая и неживая природа

Наступило второе школьное утро. Вместо праздничного белого передника Катя надела черный, вместо белых лент вплела в косы коричневые, но от этого радость нового дня нисколько не стала меньше.

Ровно в восемь часов Катя вышла из дому. В одной руке она несла новенькую сумку с новенькими книжками, а в другой, бережно прижимая к себе, держала пухлый альбом в глянцевитом голубом переплете.

Небо, казалось, тоже сняло с себя вчерашний праздничный наряд – синеву и белые легкие облака – и надело большой темный передник. Тучи то и дело закрывали солнце. Но солнечные лучи от времени до времени прорывались сквозь тучи и заливали все вокруг осенним мягким светом.

– Что ты принесла?.. Что у тебя за альбом? – послышалось со всех сторон, как только Катя переступила порог класса.

– Потом увидите! Не смотрите! – ответила Катя и направилась прямо к Аниной парте.

Стелла Кузьминская раскладывала по всей парте свои книжки и тетради.

– Это Анино место, – строго сказала ей Катя. – Ты тут не одна сидишь.

– Когда Аня придет, я переложу, – спокойно ответила Стелла.

– Нет, сейчас переложи! – рассердилась Катя. – Это не твоя половина!

Стелла тихо проговорила: «Собственница!» – и передвинула книжки на свою половину.

– Ты сама собственница! – сказала Катя. – Я же не о себе беспокоюсь.

И Катя осторожно положила альбом в Анину парту.

В этот день все собрались особенно рано. Во-первых, кому охота опаздывать, да еще с самого начала года? А во-вторых, каждому интересно поглядеть, кто что принес для школьного музея.

Одной Ани все еще не было, и Катя с тревогой поглядывала на дверь. Она едва слышала очень интересные разговоры о том, как лучше сушить цветы (под прессом или под теплым утюгом) и чем лучше кормить рыбок с вуалевыми хвостами.

Рядом Наташа что-то весело рассказывала, часто трогая ее за рукав, но Катя в ответ только кивала головой. Что ж это, в самом деле, случилось с Аней?..

И вот раздался звонок. Девочки притихли, беспокойно посматривая то на Людмилу Федоровну, то на свои коробки, тетрадки и альбомы.

Каждой хотелось, чтобы учительница поскорей взяла в руки именно ее работу и поскорей сказала, хорошо это или плохо.

Людмила Федоровна, должно быть, догадалась, о чем думают девочки.

– Не торопитесь, не торопитесь, – сказала она улыбаясь. – Все посмотрим по порядку.

Коробки и коробочки, альбомы и распухшие от вклеек тетрадки были разложены по крышкам парт и подоконникам. А кое-кто положил свои коллекции даже на учительский стол.

Людмила Федоровна взяла в руки коробку, стоявшую как раз посередине ее стола, и прочла надпись, четко выведенную на белой бумажной наклейке:

– «Стелла Кузьминская. Образцы топлива». Ну что ж, очень толково. Посмотрите, девочки, какую занятную коллекцию собрала Стелла.

Коробка Стеллы пошла по рядам, и девочки с таким интересом рассматривали ее и читали названия на этикетках, словно первый раз в жизни видели и уголь, и торф, и хворост. Но все это называлось теперь «коллекцией топлива». Под связочкой тоненьких хворостинок была аккуратная подпись: «Дрова», а под кусочками угля – «Древесный уголь». И все эти «образцы» торжественно покоились в ячейках, устланных ватой.

Коробка Стеллы наконец вернулась к ней, и она взяла ее спокойно, как человек, давно привыкший к успеху.

– Ну а у тебя что? – спросила Людмила Федоровна, подойдя к Лене Ипполитовой, которая уже несколько минут сидела с вытянутой вверх рукой.

– У меня гербарий, – ответила Лена и, поправляя очки, вскочила с места. – Лекарственные травы. Мы собирали их в лагере и потом сдали в аптеку. А некоторые я засушила. То есть не некоторые, а все… То есть не все, а по листику от каждой травки… То есть не от каждой…

– Ну да, понятно, – спокойно сказала Людмила Федоровна. – Ты засушила по одному растению каждого вида. Покажи-ка!

Людмила Федоровна взяла в руки толстую общую тетрадь и стала перелистывать ее. На каждой странице были наклеены сухие зеленые листья на тонких стеблях, с белыми, розовыми, желтыми, фиолетовыми цветочками. Листья были самой разнообразной формы: одни были похожи на растопыренные пальцы, другие – зубчатые, третьи – узкие и острые, как ножи.

Лена так и впилась глазами в учительницу.

– Молодчина, Лена! – похвалила ее Людмила Федоровна. – Прекрасный подбор, и высушено очень хорошо.

– Тоже нашла что собирать! – донесся вдруг насмешливый голос с задней парты.

Все обернулись назад.

Людмила Федоровна, прищурясь, окинула взглядом класс:

– Кто это сказал? Ты, Клава Киселева?

Высокая девочка в переднике с пелеринкой и с большими бантами в коротких косичках (банты качались под самыми ушами) небрежно откинула крышку парты и встала с места.

– Что значит твое странное замечание?

Клава молчала, опустив голову. Теперь ее банты покачивались над партой, отражаясь в лакированной крышке, словно в темном пруду.

– Неинтересно, – пробормотала она.

– Что – неинтересно?

– Собирать траву какую-то…

– Вот как? Ну а ты что собрала? Покажи-ка, покажи! Может быть, у тебя что-нибудь поинтереснее?

Клава Киселева молчала.

– У нее ничего нет, – послышался шепот.

Людмила Федоровна подошла поближе.

– Ты летом куда-нибудь уезжала? – спросила она.

– Уезжала, – ответила Клава. – Недалеко. На дачу.

– Так разве ты там ничего не нашла?

– А что там интересного – на даче-то!

– Конечно, – сказала Людмила Федоровна, – если ничем не интересоваться, то ничего интересного и не найдешь.

И учительница подошла к Катиной парте:

– Ну, Катюша, что у тебя?

– У меня тоже гербарий, только не совсем такой, как у Лены, – сказала Катя, встав с места. – Это мы вместе с Аней собирали. Стелла, достань, пожалуйста, альбом из Аниной парты.

Людмила Федоровна взяла в руки тяжелый альбом и, положив на край учительского стола, откинула крышку переплета.

– Так, – сказала она, слегка склонив голову набок и внимательно рассматривая первую страницу. – Это ты рисовала?

– Я, – сказала Катя и немножко покраснела.

– Очень хорошо. Большие успехи сделала.

На первой странице альбома была нарисована акварелью ветка цветущей яблони, а сверху буквами, как будто бы сделанными из листиков и хвойных иголок, выведено: «Наш лес».

– Очень хорошо! – повторила Людмила Федоровна. – Посмотрим, что будет дальше.

Две следующие страницы были разделены тщательно вклеенным листом папиросной бумаги. Слева был нарисован старый, ветвистый клен. Справа наклеены широкий лапчатый лист, тонко срезанный кусочек коры, распластанная ножом веточка и полупрозрачная, нежно-зеленая двукрылатка, в которой прячутся семена клена.

На следующих страницах нашли себе место дуб, осина, береза, сосна, елка…

– Кто же из вас это придумал? – спросила Людмила Федоровна, разглядывая страницу за страницей.

– Уж наверно Катя, – сказала Настенька Егорова, приподнимаясь на парте и стараясь издали заглянуть в альбом. – Она у нас такая выдумщица!

– Нет, нет! – Катя решительно замотала головой. – Это мы вместе!

– Да ведь Аня и рисовать-то не умеет!

– Ну и что ж такого? Рисовала я. А придумывали, собирали, сушили и наклеивали мы вместе. Аня даже больше, чем я. Это все было еще до того, как я в лагерь поехала. Я тогда у Ани на даче гостила.

– Отличная работа! – сказала Людмила Федоровна. – Альбом – прямо на выставку!

– А можно нам посмотреть? – закричали девочки. – Людмила Федоровна, дайте и нам посмотреть!

– Нет, подождите… Сначала скажи мне, Катюша: как этот альбом очутился в парте у Ани?

Катя удивилась:

– Да очень просто. Это я положила.

– Когда?

– Только что. Вот перед самым началом урока.

– А сегодня утром ты заходила к Ане?

– Нет. Не успела.

– А вчера вечером?

– И вчера не успела.

Катя смущенно опустила голову. Ей казалось, что Людмила Федоровна с упреком смотрит на нее и думает: «Хороша подруга! Собирали, сушили, наклеивали вместе, а подает работу одна, как будто Аня тут ни при чем!»

– Я ведь не знала, что она не придет, – словно оправдываясь, сказала Катя. – Когда я приехала из лагеря, мне захотелось опять посмотреть на наш гербарий, кое-что подрисовать. Вот я и взяла его у Ани на несколько дней. Думала – мы вместе подадим.

– Значит, ты не ходила к Ане? – тревожно переспросила Людмила Федоровна. – Ни вчера, Ни сегодня? Ну и хорошо, если не ходила.

– Почему?

– Аня серьезно заболела, – сказала Людмила Федоровна. – Мне вчера ее мама звонила. Ходить к Ане нельзя ни в коем случае!

Катя так и села на парту: «Нельзя к ней ходить. Заболела!»

На душе у нее стало беспокойно и невесело.

А ведь только что она была так рада, что Людмиле Федоровне понравился их альбом. Теперь эта радость как-то съежилась и потускнела. Аня-то ведь не узнает, что их похвалили…

Альбом переходил из рук в руки. Девочки ахали: «Ах, как хорошо! Ах, как красиво нарисовано! Людмила Федоровна, правда, березка у нее как живая?»

Людмила Федоровна улыбалась и кивала головой:

– Да-да, я же сказала: отличный альбом! Будет просто украшением нашего музея!

И вдруг с задней парты послышалось негромкое:

– Еще бы ей плохо рисовать!

Людмила Федоровна обернулась на голос:

– Ты хочешь что-то сказать, Клава?

Клава Киселева встала и, передернув плечами, начала тем же обиженным тоном, каким говорила про лекарственные травы Лены Ипполитовой:

– Ничего удивительного нет, что Снегирева умеет рисовать. Ей мама помогает. У нее мама художница.

Все зашевелились, зашептались. Одна Катя сидела неподвижно, словно и не слыхала, что сказала Клава.

– Ну, в чем дело, девочки? – спросила Людмила Федоровна. – Успокойтесь!.. Ты хочешь сказать что-то, Валя Ёлкина?.. И ты тоже, Настя Егорова? Ну подожди, пока Валя скажет.

Валя вскочила:

– Катина мама лечиться уехала, – начала она, – и Катя все до последней веточки рисовала сама. Мы с Настей это хорошо знаем.

Настя Егорова не вытерпела и тоже вскочила:

– Киселева и в прошлом году всем завидовала и в позапрошлом. Еще совсем маленькая была, а всем завидовала. Мы с ёлочкой, то есть с Валей Ёлкиной, это давно заметили.

– Никому я не завидываю! – крикнула с места Клава.

Людмила Федоровна подняла руку:

– Тише! Во-первых, говорят не «завидываю», а «завидую». А во-вторых, если ты даже не завидуешь, то, во всяком случае, не умеешь радоваться чужой удачной работе. И знаешь почему? Потому, что ты сама не хочешь и не любишь работать.

Катя слушала, что говорит Людмила Федоровна, и думала о том, как старалась Аня сделать альбом получше, покрасивее. Даже плакала один раз, когда клей проступил темным пятном на другой стороне листа. Про себя Катя в эту минуту совсем забыла. Ей и в голову не пришло обидеться на Клаву за то, что та сказала, будто мама помогала ей рисовать деревья. Она только удивилась: «Вот чудачка эта Клава! Мне-то какой же будет интерес, если мама за меня все нарисует?»

Тем временем Людмила Федоровна пересмотрела одну за другой все разложенные по партам и подоконникам работы.

– Ну а у тебя что, Ира Ладыгина? – спросила она наконец, заметив еще одну поднятую руку.

Тоненькая, шустрая девочка, с зеленоватыми озорными глазами и золотисто-красной, похожей на шапочку подберезовика, головкой, осторожно вытащила из парты коробку от папирос, приложила к уху и прислушалась.

– Что там у тебя? – спросила шепотом ее соседка, Тоня Зайцева, и от любопытства ее круглые глаза под белыми бровками стали еще круглее.

– Живая природа, – серьезно ответила Ира и открыла крышку.

В ту же минуту большой черный жук, со страшными челюстями и зубчатыми рогами на голове, упал на парту. Тоня Зайцева в ужасе отскочила. А Клава сказала:

– Подумаешь, жуки! У нас на даче их было сколько угодно.

Держа коробку в одной руке, Ира другой рукой смело перевернула жука на спину и вдруг взвизгнула на весь класс. Жук вцепился ей в палец. Ира выронила коробку, и жуки так деловито поползли в разные стороны, словно, сидя в коробке, давным-давно условились, кому в какой угол спрятаться. Девочки повскакали с мест, с грохотом откидывая крышки парт. Людмила Федоровна оторвала жука от Ириного пальца и громко крикнула:

– По местам!

Но тут же она схватилась за горло и совсем охрипшим голосом сказала:

– Девочки! Я не хотела говорить вам об этом в наши первые школьные дни. Но вижу теперь, что мне придется сказать вам все. Я очень нездорова. Если у нас не будет полной тишины и строгой дисциплины, мне нельзя будет вас учить – я должна буду уйти из школы. Надеюсь, что больше напоминать вам не придется.

По классу пронесся тревожный шепот, и все замерли.

Только некоторые девочки поглядывали по сторонам, следя за путешествием жуков по классу.

Из коридора донесся разноголосый шум. Перемена.

Смущенные, не решаясь взглянуть в глаза Людмиле Федоровне, девочки понесли свои коробки и альбомы к ней на стол, а дежурная, Лена Ипполитова, вместе с учительницей принялась убирать коллекции в шкаф.

Людмила Федоровна подозвала к себе Иру.

– Нельзя коллекционировать живых жуков, – сказала она. – После уроков зайди в учительскую. Я дам тебе книжку, – в ней объясняется, как собирать коллекции насекомых.

Следующий урок был арифметика. В классе решали задачи. Но ни на этом уроке, ни на остальных Катя не переставала думать об Ане. «С такой, как ты, ни одного дня дружить нельзя». И как это она могла сказать Ане такие обидные слова? Ане, наверно, и вчера уже было плохо. Она ведь говорила, что у нее голова болит. И недаром она так плакала, так плакала…

Катя потихоньку вытирала глаза платком, а Наташа чуть слышно шептала ей:

– Катя, ну Катя, ты чего? Не надо, Катя!

Дюймовочка

На другой день в классе не учились. Людмила Федоровна задала побольше уроков – четыре столбца примеров, две задачи, велела выучить наизусть длинное стихотворение – и сказала, чтоб в школу не приходили: будет дезинфекция. А на третий день все уже было по-старому, только в классе сильно пахло каким-то лекарством. Людмила Федоровна, встречая девочек у дверей, сказала им, что у Ани скарлатина и ее ночью отвезли в больницу.

«Ночью отвезли! – с тревогой подумала Катя. – Кто отвез? Почему ночью?»

Ей представилась машина скорой помощи. Машина вихрем мчится по улице, тревожно завывая. Кругом огни, огни – красные, желтые, зеленые. Автомобили выстроились в ряд, ждут светофора, а «скорой помощи» всюду дают дорогу, потому что внутри машины, на носилках, лежит больная девочка. И Катя поняла: теперь ее с Аней разлучила не какая-то глупая ссора, а долгая – может быть, опасная – болезнь, от которой в классе так тревожно пахнет дезинфекцией…

В этот день Катя была невнимательна на уроках, и Людмила Федоровна несколько раз сделала ей замечание и даже назвала ее не Катей, а Снегиревой.

Из школы Катя вышла вместе с Наташей Олениной. Можно было подумать, что неожиданно наступил вечер – так сильно вдруг потемнело. Тяжелые, низко нависшие тучи заволокли все небо. Девочки не успели даже перейти улицу, как брызнул дождь. Они забежали в ворота соседнего дома, и в ту же минуту с шумом разразился ливень. Сразу стало холодно. Ветер порывами загонял под ворота беловатые столбы водяных брызг, пробирался в рукава, за воротник, леденил щеки.

Наташа жалась к стенке, стараясь укрыться от дождя и ветра, а Катя стояла у самого выхода на улицу, не замечая, что шумный ручей, выбегающий со двора, подмачивает ее башмаки, а водяные брызги усыпают мелким бисером лицо, волосы и пальтишко.

– Катя, Катенька, ну не надо! – жалобно говорила Наташа, и голос ее даже дрожал от сочувствия. – Я ведь понимаю – это ты все из-за Ани расстраиваешься…

Катя, не отвечая, кивнула головой.

– Ну вот! А я ж тебе говорю, что в больнице совсем не страшно. Уж я-то знаю – больше месяца лежала. Мне даже весело было. Не веришь? Ну, честное пионерское!

– Да нет, я верю, – хмуро ответила Катя. – Но если бы только мы с ней раньше не поссорились!.. Ну вот, подумай сама: она уж больная была, а я ей сказала, что она плохая, что с ней дружить нельзя. Она и сейчас, наверно, думает, что я ее своей подругой не считаю…

От огорчения и досады на себя Катя даже сморщилась, зажмурила глаза и изо всех сил ударила себя по ноге сумкой.

– Хоть бы еще одно словечко ей сказать… Дура я, дура! Даже письмо не догадалась передать, пока ее не увезли!

– А письмо можно послать и в больницу, – сказала Наташа успокоительно, уверенным тоном опытного человека. – И не только письмо – там, знаешь, два раза в неделю передачи принимают.

Катя с удивлением посмотрела на подругу:

– А разве письма в больницу носят?

– Конечно, – усмехнулась Наташа. – Надо будет только узнать, в каком корпусе и в какой палате она лежит, и написать на конверте.

Катя схватила Наташу за руку.

– Ох, Наташа! Да это же замечательно! – закричала она. – Мы потом пошлем ей большую передачу от всего класса. Я знаю: все захотят! А пока просто письмо – по почте, да? Только вот что бы такое ей еще послать, кроме письма? Такое, чтобы в конверте поместилось?

Девочки задумались.

– Может быть, моточек шелку, иголочку и несколько красивеньких-красивеньких лоскутков? – спросила Катя. – Это подходит, а?

– Нет, – сказала Наташа, покачав головой. – Шить ей не скоро позволят.

– Может быть, записную книжечку и карандашик? Бывают такие маленькие, тоненькие карандаши…

– Нет, и писать ей пока не позволят.

– Тогда я не знаю…

– А я знаю! – вдруг весело сказала Наташа. – Пошлем ей мою Дюймовочку! Если взять конверт побольше, она в нем поместится.

Катя пристально посмотрела на подругу:

– Твою Дюймовочку?

– Ну да, а что? Она у меня привыкла к больнице. Пусть теперь поживет в Аниной палате. Ведь в сказке Дюймовочка тоже все время путешествовала. И помнишь, как она вылечила ласточку?

Катя покачала головой.

– Я давно читала, – ответила она.

– И неужели совсем позабыла? Ну, помнишь, все ласточки улетели в теплые края, а одна ласточка не могла лететь и осталась. Дюймовочка за ней ухаживала, сплела для нее коврик из травы, кормила ее потихоньку… А потом ласточка выздоровела и тоже полетела к своим. Вот пусть и моя Дюймовочка ухаживает за Аней в больнице. Только не знаю, отпустят ли после скарлатины Дюймовочку домой. Ну да ладно, пусть она в больнице останется, если уж она у меня такая больничная кукла.

В небе показался голубой островок. Он становился все шире, шире, и вот уже дождь прошел, выглянуло солнце, и оставшиеся кое-где тучи осветились изнутри, словно у темных туч была светлая подкладка.

Перепрыгивая через лужи, девочки снова пустились в путь. Им сразу стало тепло и весело.

Держась крепко за руки, прошли они через шумную Арбатскую площадь в скверик у станции метро. Сквер был весь устлан живым ковром из розовых, синих и желтых цветов. Посреди небольшого бассейна стоял бронзовый голый мальчик, похожий на арапчонка. Казалось, что он изо всех сил старается удержать в руках бронзовую рыбу. Из зубастого рыбьего рта высоко и шумно бьет упругая водяная струя.

Девочки остановились у фонтана, глядя на светлые брызги, озаренные солнцем.

– А Дюймовочкин больничный халатик у тебя цел? – спросила Катя.

– А то как же? Мы его тоже в больницу пошлем. Да и все Дюймовочкины платья. На что они мне без Дюймовочки? – сказала Наташа и о чем-то задумалась.

Катя осторожно тронула ее за руку:

– Послушай, Наташа, а над ней там не будут смеяться? «Вот, – скажут, – такая большая девочка, а ей куклу прислали…»

– Нет, нет, что ты! – Наташа решительно замотала головой. – Смеяться никто не будет. Во-первых, это не для игры, а так просто – на память, а во-вторых, знаешь, в больнице и большим иногда кажется, что они маленькие… А ты сегодня очень торопишься домой?

– Нет, не очень. Бабушка сказала, что обедать будем не раньше трех.

– Так давай зайдем ко мне. Я тут недалеко живу, по бульвару… Соберем Дюймовочкины вещи, склеим большой конверт… Ладно?

– Ладно, пойдем.

Они пошли по дорожке, влажной от недавнего дождя.

На каждом углу стояли лотошники. Перед ними в лотках и на земле громоздились фрукты – румяные яблоки, тёмно-лиловые сливы, полосатые арбузы; в решетах – прозрачные гроздья винограда.

А с кленов и лип на бульваре сыпались и сыпались мокрые, желтые, загнутые по краям листья.

– Хорошо! – грустно сказала Катя. – И надо же было ей заболеть, когда все так хорошо…

– Это всегда так бывает, – рассудительно ответила Наташа. – Все болеют не вовремя. А если хочешь заболеть – ни за что не заболеешь… Ну, мы пришли. Сюда – в ворота!

Наташа жила в первом этаже деревянного домика, прятавшегося в глубине двора. Дверь открыла большая, толстая девочка лет пятнадцати, в коричневом платье и в черном переднике. На плече у нее сидел огромный пушистый рыжий кот.

– Уже из школы? – спросила она, пересаживая кота на другое плечо. – Фуфа, сиди!

И, напевая что-то, она медленно пошла по коридору и скрылась в одной из комнат.

– Это – Мура, наша соседка, – сказала Наташа Кате, осторожно всовывая тоненький ключик в отверстие замка.

Дверь в комнату легко, будто сама собой, открылась.

– Мама тебе позволяет брать с собой ключ? – удивилась Катя.

– А что же в этом такого? – спросила Наташа.

– И ты не теряешь?

Наташа только плечами пожала:

– Вот еще! Ключи терять! Да что я – разиня какая-нибудь?

– А у нас бабушка даже Тане ключей не дает, – со вздохом сказала Катя. – Говорит: «непременно потеряете». А ведь Таня уже в институте!

Наташа слегка улыбнулась и покачала головой:

– Нет, это только так говорится: «потеряете, потеряете»! Вовсе она этого не думает, твоя бабушка. А просто вам с Таней незачем брать с собой ключи. Ведь у вас всегда кто-нибудь дома. Ты позвонишь – тебе сразу откроют. А у нас не так. Мама до шести часов на службе, а иной раз и позже задержится. Что ж бы я стала делать, если б у меня ключа не было?

Она говорила просто, спокойно, как большая. Катя невольно с уважением и любопытством посмотрела на свою новую подругу.

Дома Наташа была совсем не такая, как в школе. Стоило ей переступить порог этой небольшой, чисто выметенной и тщательно прибранной комнаты, как на лице у нее появилось какое-то другое выражение – деловитое, немного озабоченное и в то же время уверенное.

– Раздевайся! – сказала она Кате и, ни слова не говоря, раскинула на вешалке Катино пальто так, чтоб оно скорее просохло.

Потом она быстро сняла через голову свое коричневое форменное платье, переоделась и, схватив Катю за руку, потащила ее в угол, где на табуретке, аккуратно накрытой вышитой салфеточкой, стояли игрушечный зеркальный шкаф и железная кроватка, постланная по всем правилам. Под ватным стеганым одеялом лежала розовая и блестящая куколка.

– Это и есть твоя Дюймовочка? – спросила Катя.

Наташа кивнула головой:

– Ага!

Она открыла дверцу игрушечного зеркального шкафа и достала оттуда настоящий белый халатик с карманами спереди и тесемками сзади.

– Этот халатик мы на нее наденем. А другие платья положим в коробочку.

– Да ведь коробочка не войдет в конверт!

Наташа на секунду задумалась.

– И сама Дюймовочка в конверте не поместится, – сказала она, повертев в руках куколку. – Мы с тобой лучше вот что сделаем: завернем все в бумагу, перевяжем веревочкой и отнесем к воротам больницы. Там берут и пакеты и письма.

Она заботливо оправила простынки и одеяльце на кукольной кровати и приперла поплотнее дверцу опустевшего зеркального шкафа.

– Ты еще играешь иногда в игрушки? – спросила Катя.

– Нет, уже не играю, – слегка вздохнув, сказала Наташа. – Некогда, знаешь… Да не выбрасывать же их! Все-таки как-то жалко… Ну вот, я и решила: пусть еще год постоят. А когда перейду в пятый класс, подарю кому-нибудь… – Наташа как-то грустно усмехнулась. – Если бы я в этом году не осталась, а перешла, ничего этого у меня, наверно, уже не было бы… – Она тряхнула головой, как будто для того, чтобы отмахнуться от неприятной мысли, и озабоченно поглядела на часы. – Ой, Катенька, уже скоро три, а я еще и за дело не бралась. Мне надо картошку почистить и суп на плиту поставить.

– А уроки когда же?

– А вот картошка будет вариться, а я буду учиться. – Наташа засмеялась: – Как складно вышло – правда? Ну, пойдем со мной на кухню. Мне картошку чистить веселей будет.

– Ладно, пойдем. Только на минутку. Уже домой пора.

– Успеешь! Долго ли тебе дойти до дому? Минут десять – не больше.

– Даже меньше!

И девочки побежали по коридору на кухню.

У белой газовой плиты стояла худенькая седая женщина и переворачивала на сковороде котлеты. Катя подумала, что это чья-нибудь бабушка, но Наташа шепнула ей, что это не бабушка, а мать той самой Муры, которая открыла им дверь. Масло на сковороде плевалось и брызгалось, суп в кастрюле бурлил, выбрасывая клубы пара.

– Мура! – крикнула мать, выглянув в коридор. – Принеси тарелку, я тебе супу налью. Слышишь, Мура?

– Слышу, – отозвалась из комнаты Мура. – Не глухая.

Не дождавшись ее, мать сама побежала за тарелкой.

А Наташа в это время стояла у своего столика и ловко – неторопливо, но быстро – делала свое дело. Картофелины одна за другой послушно поворачивались у нее в руке, оставляя под ножом длинную тонкую ленточку шелухи, и звучно падали в кастрюльку, полную воды.

В коридоре опять раздались частые шлепающие шажки. Мурина мать суетливо вошла в кухню и стала наливать в тарелку суп.

– Мама, – донесся из комнаты сонный и недовольный голос Муры, – я не буду есть, я спешу! Три часа ты разогреваешь этот несчастный обед… Фуфка, не царапайся!

– Да ведь я уже несу! – крикнула мать с отчаянием в голосе и почти побежала в комнату, неся на вытянутых руках дымящуюся тарелку с супом.

Наташа и Катя переглянулись.

– Вот всегда она так! – сказала Наташа, когда девочки опять остались одни. – Барыня какая! Смотреть противно!

– Еще бы! – решительно подхватила Катя и вдруг сразу замолчала.

Ей стало жарко, покраснели уши, кровь прилила к щекам… Она вспомнила, как третьего дня после обеда бабушка попросила ее помыть посуду. Она сказала: «сейчас», и стала дочитывать страничку в одной очень интересной книжке. Дочитала и незаметно перескочила на другую страницу, потом – на третью…

«Что же ты, Катенька?» – спросила бабушка.

«Сейчас. Вот до главы дочитаю».

«Да ведь вода остынет».

«Ах, бабушка, какая ты!.. Я же сказала: сейчас».

Бабушка ничего не ответила, встала и вышла из комнаты.

…А когда Катя дочитала главу и, заглянув в конец следующей, прибежала на кухню, посуда была уже вымыта.

Бабушка перетирала последние тарелки. Не глядя на внучку, она сказала:

«Ступай, ступай себе! Твое дело – обедать, а постряпают да приберут другие. Ты у нас барыня!..»

Неужели же она, Катя, похожа на эту противную Муру? Нет, ни за что!

Она быстро соскочила с высокой табуретки, на которую было присела.

– Вот что, Наташа: ты захвати Дюймовочку завтра в школу. На большой перемене мы и письмо вместе напишем и пакет приготовим. А сейчас я пойду. Уже поздно. Бабушка из-за меня второй раз обед греть будет…

Наскоро попрощавшись с Наташей и застегивая на ходу пуговицы пальтишка, Катя выбежала на улицу.

Круглые электрические часы на углу показывали ровно четыре! Большая стрелка подскочила и передвинулась, прямо на глазах, еще на одну минуту дальше. Катя со всех ног побежала домой.

«И что я за человек такой! – с досадой думала она на бегу. – Наташу пожалела – так Аню обидела. Про Аню думаю – так про бабушку забыла. Не умею я как-то про всех думать сразу!..»

Одним духом она взлетела по лестнице и нажала кнопку звонка. Дверь открыла бабушка.

– Пообедали уже? – с тревогой крикнула Катя.

– А что – проголодалась очень? – ласково спросила бабушка. – Ну, иди, иди, покормлю. А мы с Мишенькой хотели было Танюшу подождать. Она с минуты на минуту вернется.

Катя перевела дух.

– Ну, так и я буду ждать! – сказала она весело. – Хоть до завтрашнего дня! А после обеда я всю посуду перемою. И кастрюли вымою и сковородку вычищу. Хорошо, бабушка?

Бабушка из-под очков поглядела на нее и вдруг засмеялась.

– Да уж чего лучше! – сказала она. – А ты что это сегодня такая сознательная? Где ума-разума набралась?

Катя смущенно усмехнулась и вместо ответа спросила:

– А ты, бабушка, почему такая догадливая? Где ума-разума набралась?

Бабушка хитро прищурила свои черные живые глаза.

– А там же, где ты, внученька, – сказала она. – На людей посмотрю и себе заметку сделаю.