Текст книги "Страшный дар"

Глава третья

1

Субботним утром преподобный Джеймс Линден сидел на диванчике в аптеке, дожидаясь, когда же племянница купит нужные ингредиенты для смеси с неприличным названием «Молоко девственницы». Этой гадостью следовало умываться по утрам за неимением майской росы – лучшего средства для гладкой кожи. Но, как следовало из покаянной речи Агнесс, майскую росу она проворонила, потому что не проснулась вовремя утром первого мая.

Она вообще была не в ладах с пунктуальностью.

Завтрак племянница опять проспала, зато на чайнике красовался теплый стеганый чехол. От одного вида пунцового атласа с аппликацией из зеленых бархатных листьев у пастора пропал аппетит. А когда пять минут спустя все же вернулся, из тонкого серебряного хоботка по-прежнему вилась струйка пара. Чай был горячим и как будто даже вкуснее обычного. Но мистера Линдена это обстоятельство едва ли обрадовало.

Племянница обсуждала с аптекарем мистером Гарретом преимущества различных сортов бензойной смолы, но к ее лепету пастор уже привык, как привыкает рабочий к стрекотанью хлопкопрядильного станка. Ничего, со временем она станет настоящей леди, закованной в доспехи из китового уса. Очень основательной леди. Такой, что приводит служанок в трепет одним поднятием левой брови. Дайте ему срок!

Пока мистер Гаррет отвечал на вопросы, пожевывая ус, пожелтевший от вредных испарений, место у стойки занял его помощник, долговязый юнец с таким острым кадыком, что тот грозил распороть шейный платок. Сначала бедняга задел локтем весы, разметав по прилавку гирьки, потом воззрился на двух пиявок, что тихо резвились себе в огромной стеклянной банке. Присутствие священника его тяготило. Душа молодого человека стенала под бременем греха.

Как хорошо, что в англиканской церкви нет таинства исповеди! Не придется объяснять отроку, что его поступки, безусловно, дурны. Но волосы на ладонях от этого не вырастут.

Послышался шорох юбок, и мистер Линден автоматически поднялся, даже не глядя, кто вошел. Юная особа сделала реверанс так судорожно, словно у нее подкосились ноги. Еще любопытнее.

– Тридцать драхм камфарного масла, мистер Лэдлоу, – обратилась она к подмастерью, и он полез в застекленный шкаф, уставленный фарфоровыми баночками.

– У Эдварда опять отит, мисс Билберри?

– Опять.

Новое лицо заинтересовало Агнесс, но девица не удостоила ее ни единым взглядом. Только опустила пониже поношенный шелковый капор с обломком пера, как рыцарь опускает забрало перед началом турнира.

Отмерив пипеткой нужное количество лекарства, Лэдлоу протянул ей пузатый флакончик, и на мгновение их руки соприкоснулись. Только на миг, и вновь отдернулись, смущенно забились в карманы.

Старик Гаррет почти ослеп, Агнесс же, наверное, верит, что в первую брачную ночь молодожены читают лирику Теннисона. Но мистер Линден догадался в два счета. Как тут не догадаться? Тристан и Изольда над чашей с любовным эликсиром!

Мисс Билберри поёжилась, как будто предчувствуя, что ей в спину полетит камень. Не дожидаясь метательных снарядов, девица бросилась вон из аптеки, прежде чем пастор успел ее окликнуть.

Ничего, они увидятся завтра. В церкви. Когда он огласит ее грядущую свадьбу.

Как жаль, что у англиканцев нет таинства исповеди! Разве что перед самой смертью, когда священник не может ни наложить епитимью на грешника, ни дать ему дельный совет – лишь позавидовать чьей-то насыщенной жизни. А можно ли без исповеди узнать, что творится в головах у прихожан? Или хотя бы узнать вовремя.

И как тут долженствует поступить пастырю? Ответ очевиден: отозвать обоих в сторонку и отчитать, чтобы впредь даже переглядываться не смели. Еще лучше – в присутствии родителей и хозяев, которые закрепят урок парой пощечин.

Сделает он это?

Нет, не сделает.

Разве можно винить овец, если вместо сторожевого пса им достался волк? Пусть он нацепил белый ошейник, но забыть прежние повадки нелегко, ох как нелегко!

«Господи, помоги мне стать как все», – начал Линден свою обычную литанию, но заметил, что племянница уже запаслась склянками и пристально на него смотрит. Застигнутая врасплох, она опустила глазки цвета барвинка, принимая его хмурую мину на свой счет.

– К миссис Бегг, за шляпой, – скомандовал он резко.

Далеко идти им не пришлось – бакалейная лавка миссис Бегг расположилась по другую сторону площади, между булочной и конторой гробовщика. Дома2 в сердце Линден-эбби были повыше, чем на окраинах, с лавками на первом этаже, жилыми апартаментами на втором и чердаком для прислуги. Стояли они еще с тюдоровских времен, но в конце прошлого века, когда архитектурные поветрия наконец донеслись до севера, горожане устыдились своей старомодности. Перестраивать, конечно, ничего не стали, тем более что кирпичи тогда облагались налогом. Зато обмазали стены густым слоем штукатурки и процарапали на них борозды – издалека и особенно после пары пинт их можно было принять за кирпичную кладку.

До чего же фешенебельно! Ни дать ни взять квартал Ройал-Кресент в Бате! Узкие колонны с островерхими фронтонами, которые наспех прилепили к каждому крыльцу, уже успели потрескаться, если и вовсе не обвалиться. А новомодные подъемные окна, пришедшие на смену ставням, сквозили так, что к концу зимы от насморка страдали даже мыши.

– Здесь что-то было, сэр? Какой-то памятник? – Агнесс указала на постамент в самом центре площади, и мистер Линден в который раз изумился ее наивности.

– Позорный столб. Здесь секли воришек и бродяг.

– А д-давно его убрали?

– Лет пять назад. Наш судья хранит его на заднем дворе. Ждет, когда вернутся добрые старые денечки.

У витрины гробовщика мисс Тревельян отвлеклась на воскового младенца в крохотном гробике, но вздыхала о нем недолго – мысли о шляпках и чепчиках, порхавших в недрах бакалейной лавки, не давали ей покоя. Скорее туда! Пастор и оглянуться не успел, как кромка ее платья мелькнула в дверях, а пару секунд спустя Агнесс появилась уже с другой стороны витрины. Когда он все-таки догнал беглую родственницу, она примеряла шляпку, столь обильно украшенную искусственными цветами, травами и ягодами, словно на нее вытряхнул свою корзину зеленщик. Мистер Линден готов был сорвать с Агнесс эту безвкусицу, но замешкался в дверях.

– …Я был лучшего мнения о Белинде! Управляющий лорда Торберри подарил мне ее – еще вот такусенькой – и клятвенно заверял, что это благороднейшее создание. Чистокровная гончая с конюшни лорда.

Негодующий бас принадлежал церковному старосте Сайласу Кеттлдраму, толстячку в клетчатом сюртуке и гессенских сапогах. Кисточка на правом была оторвана. Мистер Кеттлдрам подпрыгивал возле прилавка с тканями и от возмущения колотил в свой цилиндр, словно индеец в боевой барабан.

– И что ты думаешь? Сблудила! И с кем! С дворнягой фермера Николса, с этой помесью ежа и волкодава. А зубищи у него… Знаешь, по-моему, среди его пращуров затесались бобры. Какие щенки, я задаюсь вопросом, родятся от такой образины? Их же сразу придется утопить. Но что за рев поднимут мои сорванцы, если я хоть пальцем трону деточек их Белинды. Вот что ты мне посоветуешь?

Тот, кому предназначался вопрос, оказался пастору незнаком. Джентльмен лет сорока с гаком, росту среднего, в плечах узок, волосы когда-то рыжеватые, но поседевшие и поредевшие, как у побитой молью лисы. Зато аккуратно пострижены и расчесаны, как, впрочем, и бакенбарды. Черный траурный сюртук, но не поношенный, а новый, из дорогого твида. Такой сюртук не пылится в шкафу годами, дожидаясь чьей-то кончины, и шьется на заказ.

– А что тут можно посоветовать? – пожал плечами скорбящий. – Щенков, само собой, утопить, хотя на твоем месте я бы пристрелил пса, совратившего твою Белинду. Да и о ней стоит задуматься. Учти, что отныне все ее щенки, от кого бы она их ни зачала, будут похожими на того барбоса.

– Это еще с какой стати?

– Таков закон природы. Низменная связь раз и навсегда клеймит любую самку. Подумай, нужны ли в твоем доме тявкающие ублюдки.

Церковный староста сделал предупреждающий жест и попытался поклониться, что смотрелось весьма комично, поскольку из-за внушительного брюшка он давным-давно не видел пальцы ног и даже не знал в точности, есть ли они у него.

– Позвольте представить вам, мистер Линден…

– …и мисс Тревельян, – добавил пастор, подзывая племянницу.

– …Джона Ханта, моего приятеля со школьной скамьи, – протрубил мистер Кеттлдрам. – Прибыл в наши края прямиком из Типперэри…

– Чем меньше будет сказано о моей ирландской поездке, тем лучше, – сухо заметил мистер Хант.

– Однако же я надеялся, что там ты развеешься…

– Некоторые материи не зависят от перемещений в пространстве.

Мистер Линден еще раз присмотрелся к чужаку. Креп на шляпе, черная лента обвилась выше локтя. Глубокий траур. Но держится молодцом, даже как будто слишком бодро. Кольцо на левой руке – не вдовец, что отчасти объясняет присутствие духа. Одно из двух: дальний родственник, покинувший сей бренный мир недавно, или кто-то из ближнего круга, но скончался как минимум полгода назад.

– Мои соболезнования, – посочувствовал пастор.

– Бог дал, Бог взял, – отвечал мистер Хант смиренно.

Дабы хоть как-то развеять атмосферу уныния, несообразную бакалейной лавке, мистер Смит обернулся к той единственной, кто до сих пор хранил молчание. Слова так и теснились у нее во рту, но мисс Тревельян глотала их, как горькие пилюли.

– Мистер Линден, познакомьте же нас со своей родственницей! Миссис Кеттлдрам пригрозила, что на порог меня не пустит, если я вернусь без сведений о сей таинственной особе! Скажите, она уже выезжает?

Этот вопрос давно кружил у пастора в голове. Признать ее взрослой означало бы утратить власть над ней, пускай и частично. Но что если повышение статуса заставит ее взяться за ум, крупицы которого наверняка распылены внутри ее головки?

– Мисс Тревельян выезжает, – подтвердил преподобный, отмечая с недовольством, что в лице Ханта что-то изменилось.

Губы выпятились явственнее, зрачки затянуло маслянистой поволокой. Или пастору почудилось, или дурман любви, исходивший от двух пичужек в аптеке, пропитал ткань его глухого сюртука и до сих пор кружил голову?

Агнесс порозовела, словно сиротка из работного дома, которой вместо жидкой овсянки плеснули сливок. Еще бы, из неловкого подростка она превратилась в девицу на выданье – и всего-то за пару секунд! Ранее беседа велась поверх ее головы, теперь же Агнесс получила законное право вставить словечко.

– Рада знакомству, сэр, – без промедления защебетала она, – и передайте наилучшие пожелания миссис Кеттлдрам.

К неудовольствию пастора, мистер Хант тоже удостоился ласковой улыбки.

– А дочери у вас есть?

– Оливия, да только она еще дитя и такая егоза, что совсем вас утомит. Барышень тут раз-два и обчелся. Только у миссис Билберри, моей соседки, есть дочь ненамного старше вас, но она поглощена свадебными хлопотами…

Пастор нахмурился. Хлопоты мисс Билберри сводились к тому, что она сосредоточенно полировала рога для будущего мужа. Не хватало еще, чтобы этот зяблик с ней водился. Хотя Милли Биллберри при любом раскладе лучше, чем… чем иные особы, за упоминание которых налагается штраф.

– Боюсь, среди наших пустошей вы скоро заскучаете, мисс Тревельян. Одна надежда на мистера Ханта. Ба! Да я забыл упомянуть, что он управляет железнодорожной компанией. Скоро нашу провинциальную тоску разрушит перестук колес. Ежели, конечно, местные фермеры окажутся сговорчивее ирландских оборванцев…

– От пожеланий ирландских арендаторов ни-че-го не зависит, – поморщился мистер Хант. – Дорога будет проложена именно там, где решит совет директоров. Кто бы на нее ни притязал, земля все равно принадлежит английскому лорду. Вся загвоздка в том, что лорды не проживают в своих ирландских имениях – я их за это не виню, в тех краях любой рациональный человек сойдет с ума, – так что искать их нужно в Лондоне. Как бы то ни было, совет директоров с ними договорится. За ценой мы не постоим.

– Такая щедрость, такая щедрость! – Староста подрабатывал у приятеля глашатаем.

Графство Типперэри, подумал пастор. Оплот суеверий. Забитые, полунищие крестьяне мешают проложить железную дорогу. Кого-то они боятся больше, чем англичан, на чьей стороне ружья и дубинки, черные мантии и пудреные парики…

Нет, этого не происходит. Этого не может происходить.

– К слову, о щедрости, – вернул его к реальности голос Ханта, такой сухой, что, услышав его, хотелось самому прочистить горло. – Дирекция нашей компании охотно пожертвует на вашу церковь.

Тут развеялась даже набухавшая тревога. Мистер Линден опешил, словно бы снял шляпу, чтобы смахнуть пот со лба, а в нее уже швырнули два пенса. Хорошая церковь не нуждается в пожертвованиях. Пастор отвечает за ремонт алтарной части, прихожане – за неф. И уж тем более церкви Линден-эбби не пригодятся дары тех, кто не принадлежит к ее пастве. У этого Ханта акцент айрширский! Добавить сюда постный вид – и вот вам портрет пресвитерианина из шотландского Лоулэнда!

– Сами справимся, – отрезал пастор.

– Зря вы так, мистер Линден, – посетовал джентльмен. – Очень зря. Поддерживать памятники древности в исправном состоянии – занятие дорогостоящее. Камень крошится, кровля ветшает, колокольня кренится от ветра, а наутро праздные языки болтают, будто пролетавший мимо дьявол задел ее копытом. Каким веком датируется ваша церковь? Я слышал, что двенадцатым?

– Вы слышали правильно. Когда-то здесь находилось аббатство двенадцатого века. Но после закрытия монастырей при Генрихе Восьмом его продали частному лицу – моему пращуру, между прочим. Он превратил кельи в комнаты, клуатры – в галереи. Так возникла Линден-эбби, наша родовая усадьба. Что до монастырской церкви, то ее горгульи смутили пуритан, и войска Кромвеля ее взорвали. А жаль, она была куда милее, чем наше нынешнее строение.

– Впервые вижу священника, который не хвастался бы своей церковью, – подивился проницательный Хант. – Всяк кулик свое болото хвалит – разве не так, сэр? Ваше-то чем вам не угодило?

– С какой стати вы решили, будто мне не угодило… мое болото? Церковь как церковь. Шерстяная.

Агнесс округлила губки, словно хотела задать вопрос.

– Это значит, что по ее стенам растет шерсть, – подсказал ей дядя. – Тепло и уютно в февральскую стужу.

– Да полно вам, сэр, нет, ну честное слово! – вмешался староста. – Это значит, мисс Тревельян, что церковь построена на доходы от продажи руна. Таких в центре много, но и у нас попадаются.

– Купцы порадели для других купцов. Каждый витраж подписан, все стены в гербах. Ремонт проплачен на столетия вперед. Если уж вам не на что потратить деньги, мистер Хант, то отдайте их на приходское пособие для бедных.

Брови мистера Ханта поползли вверх, лоб собрался в толстые морщины.

– Пособие? Правильно ли я расслышал, сэр? В вашем приходе беднякам по-прежнему приносят еду на дом? Сие расточительство их развращает.

– Что же им, умирать от голода? Неурожай тянется уже пять лет.

– Тем беднякам, что не могут сами себя обеспечить, должно подать заявку в работный дом.

При этих словах Агнесс содрогнулась, а мистер Кеттлдрам промокнул лоб платком размером с небольшую скатерть и украдкой отжал его – в помещении стало жарче.

– А не поможете ли вы мне выбрать гардины, мисс? Сам-то я навряд ли отличу бархат от какого-нибудь там гроде-на-пля, – воззвал он к девушке, настойчиво уводя ее в сторону.

Неприязнь ректора к Законам о бедных была известна всему приходу. И хотя благонамеренные люди сходились во мнении, что в работных домах нищих и накормят, и уберегут от бесчинств, а заодно и налоги на их содержание поползут вниз, открыто с пастором никто не спорил. Особенно после того инцидента на заседании приходского совета. Это когда мистер Линден в сердцах ударил кулаком по столу, а инструкции по постройке работного дома взвились до потолка и кружили там, причем в компании чернильницы и пресс-папье. Долго еще члены совета искали источник сквозняка. Шквального сквозняка. Стол ведь тоже поднялся на пару футов.

– Мужья отдельно, жены отдельно, матери видят младенцев только по воскресеньям. Дети семи лет от роду треплют пеньку, стирая подушечки пальцев в кровь. Бывшие рабочие, покалеченные на фабрике, глодают заплесневелые кости, – подойдя к чужаку почти вплотную, со спокойной, размеренной злобой проговорил Линден. – Так, по-вашему, должны жить люди в самой цивилизованной стране мира?

Мистер Хант улыбнулся ему заговорщически, словно они вместе разбойничали на большой дороге.

– «Люди», сэр, тут ключевое слово, – шепнул он. – Мы сами решим, как нам жить. Хотя взгляд со стороны тоже бывает полезен. С той стороны. А, сэр?

От неожиданности пастор отступил на шаг. Сдержанность – вот главный признак джентльмена, напомнил он себе. А его верхняя губа всегда была такой напряженной, что ее судорога сводила. Вот и сейчас он изобразит недоуменный взгляд, ни единым словом не выдаст свое волнение, потому что все в прошлом и никогда не воротится…

– Всегда к вашим услугами, сэр. Обращайтесь, если что.

Не смог.

Мистер Хант побледнел и сунул руку в карман брюк. Что это он там припас? Бумажку с надписью «Абракадабра»? Веточку бузины, засохшие ягоды рябины, камень с дыркой? Еще какой-нибудь экспонат из музея естествознания? И вытаскивает ли он талисман, когда сдает одежду в прачечную? А то как бы прачки на смех не подняли. Пастор почувствовал, что сам вот-вот расхохочется, настолько дикой была ситуация.

Что ж, ваше слово, мистер Хант. Ну же. Или рациональному человеку такое не вымолвить?

И почему на душе так легко, если вокруг рушится мир?

Может, потому, что души-то и нет?

– Мы еще встретимся, – совладал с собой мистер Хант. – Вот только улажу кое-какие дела, и сразу вернусь за вами.

Позвав друга, он поклонился мисс Тревельян и долго не разгибался, то ли выражая ей свое глубочайшее почтение, то ли силясь что-нибудь у нее рассмотреть через слои муслина.

– Приходите на чай, сэр, – уже в спину ему сказал пастор. – Пить вы его, конечно, не станете, зато у меня красивый сервиз.

Ничего не ответив, Хант покинул лавку в сопровождении своего Санчо Пансы. А преподобный Линден засунул палец под шейный платок, чтобы ослабить его, но опомнился и затянул потуже.

Одно неверное движение, и он свернет с дороги. Продираться обратно придется через тернии, оставляя ошметки кожи на шипах. Медленно, по шажку, отойти от обочины. Прежде чем его затянет в круговерть воспоминаний и та женщина опять начнет звать: «Джейми, не ходи туда, не надо! Ох, Джейми, не ходи, что же ты наделал!» Но она выбрала другую дорогу, и пути их никогда не пересекутся.

У него нет другого выбора. Вернуться сюда, вернуться в сейчас. И вот он уже здесь, и долг вновь тяжкой ношей лег ему на плечи.

Ступая еле слышно, мистер Линден подошел к Агнесс. Она ощупывала шелка и прикладывала к запястью лоскутки разных цветов, чтобы посмотреть, на каком фоне ее вены буду казаться еще более голубыми.

– Агнесс!

– Да, дядюшка?

Мистер Линден почувствовал себя аббатом, который предлагает юной послушнице разные фасоны власяниц – вот эта, отороченная чертополохом, весьма хороша, но и та, инкрустированная ржавыми гвоздями, тоже премило на вас сидит.

– Я выбрал для тебе шляпу. Вон ту. – И он указал на нечто среднее между ведром для угля и цыганской кибиткой.

Капор был тусклого черного цвета и завязывался под подбородком лентами с острыми, как бритвы, краями. Чудище притаилось в углу витрины, и остальные шляпки его сторонились.

Агнесс тихонько вскрикнула:

– А давайте возьмем простую соломенную с кремовой лентой!

– Нет, этого никак нельзя. Вспомни, что писал апостол Павел: чтобы также и жены украшали себя не плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою.

– А чем же тогда?

– Добрыми делами.

– А разве нельзя заниматься добрыми делами, но при этом носить красивые вещи? – заспорила Агнесс, но вяло, с каждым словом теряя надежду. – Хотя бы по воскресеньям? Между прочим, шляпка не такая уж многоценная.

– Видишь ли, племянница пастора должна служить примером прочим прихожанкам. Она должна быть столпом нравственности. Не могу же я допустить, чтобы столп нравственности разгуливал в шелках и кружеве!

– А леди Мелфорд…

– Миледи может надевать все что ей заблагорассудится… Кстати, не забудь выучить один стих из Иезекииля.

На обратном пути Агнесс краснела при виде прохожих и прятала за спину омерзительный дар, хотя такие меры предосторожности были излишними. Завернутый в плотную бумагу, капор напоминал своими очертаниями не предмет дамского туалета, а котел. Никто бы не догадался.

В церковь Агнесс его не надела, сказав, что из-за широких полей не сможет как следует рассмотреть витражи. А ведь она просто обожает витражи! Они такие… такие… божественные.

Взойдя на кафедру, мистер Линден пронаблюдал, как племянница устраивается на скамье у окна с надписью «Слава Богу в небесных высях, и слава овцам, за все заплатившим». Встав на колени, она неловко поерзала, опасаясь, что сползет подвязка чулок, и раскрыла свой молитвенник. Такого потрепанного пастор еще никогда не видел. Она им что, от бродячих собак отбивалась? Надо поставить ей на вид, чтобы лучше следила за личными вещами.

Как и следовало ожидать, Джон Хант в церковь не явился. Такие господа действуют иначе. Они ведь даже в спину не стреляют, просто изо дня в день подталкивают к тебе пистолет, пока сам не приставишь дуло к виску. Сначала полетят анонимки, за ними пара статей в радикальной прессе – пространные рассуждения о распущенности среди аристократов и клира. Без имен, конечно, но люди сами додумают. Со временем история обрастет подробностями – жил некогда один престарелый лорд, и была у него красавица-жена, которая надолго уходила из дома и бродила меж холмов… А когда фамилии все же будут упомянуты – журналисты из радикалов горазды зубоскалить над благородным сословием, – пастору придется подать в суд за клевету. Ответчик, конечно, откажется признавать вину. Начнется разбирательство, набегут свидетели, которые забрызгают грязью память об отце… и о матери… где бы она сейчас ни находилась…

От звуков органа мистер Линден вздрогнул и лишь тогда заметил, что паства уже в сборе и выжидательно смотрит на него. Пора начинать.

Службу он вел основательно, не пропуская ни строчки, выполняя все обряды, в том числе благодарственный молебен за «восстановление на престоле милосердного государя Карла Второго, несмотря на мощь и злобу его врагов» – на это воскресенье выпал День дуба, когда во всей Англии праздновали восстановление монархии.

Работа, просто работа. Никто в земной юдоли не избежит труда. Но у его тщательности была и другая причина – мистер Линден тянул время до самого ненавистного места в англиканской службе.

До проповеди.

Проповеди ему не давались.

Откашлявшись, мистер Линден начал:

– Ранее мы ознакомились с десятым стихом из книги Иисуса Навина, где, среди всего прочего, упоминаются пятеро царей, что бежали от израильтян по скату горы Вефоронской, и Господь бросал на них с небес большие камни. Усомниться в том, что Господь бросал камни в язычников, не представляется возможным, ибо могущество его безгранично. Таким образом, это доказанный факт. Вместе с тем открытым остается вопрос о размере, физических свойствах и прочих характеристиках оных камней…

Подняв голову от бумаг, Линден увидел, что на лице Агнесс отразилось недоумение. В своем белом стихаре он казался ей зловещим альбатросом, что нагоняет бурю взмахами просторных рукавов. Она ожидала от него обличений, таких пламенных, что в церкви запахнет серой, и выглядела отчасти разочарованной.

Привыкай, девочка. Не все будет так, как хочется тебе.

– …Согласно распространенному толкованию, град, сиречь явление естественного порядка, был вызван сверхъестественной силой и чудесным образом разгромил воинство нечестивцев…

Но что же другие прихожане?

Если бы они резались в карты на задних скамьях, никто не посмел бы их упрекнуть. Но паства сидела не шелохнувшись. Дворяне привыкли, что церковь – это то место, куда мы ходим по воскресеньям, а если хотим удивить соседей, то и два раза. Англиканская вера – основа государственности. Не будучи англиканцем, нельзя поступить в Оксфорд и заседать в парламенте. Разве кто-то ждет от воскресной службы просветления? Пусть методисты содрогаются от религиозного экстаза! Людям респектабельным по нраву другие проповеди – чинные и комфортные, которые не поколеблют основ общества. Камни так камни. Лишь бы нашу лужайку не подпортили, а так вреда от них не будет.

– …Не менее вероятно, что богомерзкие идолопоклонники пострадали от так называемых воздушных камней, именуемых аэролитами, кои были замечены в различных концах земли, в том числе и в Йоркшире в 1795 году…

А народ попроще? Неужто не храпит? Но нет, крестьяне боялись его до одури. Трепетали перед ним. Мужчины и особенно молодые матери. Иное дело – батрачки с ферм. За его спиной то и дело раздавались смешки, а иные девицы флиртовали даже во время причастия. Смиренно склоняли голову, глотая вино, но вдруг поднимали на священника глаза и улыбались обагренными губами. «Мы все знаем, – читалось в их взглядах, распутных и молящих. – Мы слышали о таких, как ты. Пожалуйста, хоть разочек. Здесь так ужасно скучно!»

– …Таким образом, разумно было бы предположить, что в библейском стихе подразумевается не какой-то определенный тип камней, а смесь градин и аэролитов. Аминь.

Все прошло как обычно – проповедь, причастие, гимны, коленопреклонения. Только мисс Билберри впилась ногтями в ладонь, когда пастор упомянул о ее грядущей свадьбе с Оливером Холлоустэпом и спросил, знает ли кто-нибудь о препятствиях для брака. Препятствий не нашлось. Если бы кто-нибудь хоть рот раскрыл, мясник Холлоустэп, похожий на молодого бычка в брюках и сюртуке, запустил бы в говоруна скамьей. По субботам Холлоустэп ездил в Лидс на состязания по боксу, а воскресным утром появлялся в церкви с куском говядины, который прикладывал к сочным синякам. Говорят, он может оглушить корову ударом в лоб.

Еще два воскресенья, и Холлоустэп откинет фату с круглого личика мисс Билберри. Быть может, хотя бы по такому торжественному поводу он наконец примет ванну.

После службы мистер Линден постоял на крыльце, раздавая напутствия прихожанам, и пешком направился домой, досадуя, что племянница не стала его дожидаться. Тем же вечером он подкараулил ее в гостиной, когда она обклеивала ракушками плоскую коробочку. Рядом стояли плошки с разноцветным песком. Занятие это было настолько кропотливо-бесполезным, что даже восхитило пастора. Такой же восторг на грани ярости можно испытать, вспомнив, сколько ресурсов египтяне тратили на усыпальницы для фараонов. И какую прибыль можно было получить, распорядись они этими ресурсами иначе.

– Как тебе сегодняшняя проповедь? – навис над ней дядюшка.

– Очень п-познавательная.

– Я старался. Но вот какая штука – за мной водится скверная привычка писать на нескольких листах, а почерк, увы, оставляет желать лучшего. Посему каждую субботу ты будешь переписывать мою проповедь набело. Смотри, не перепутай даты и имена. Они важны.

– Можно я буду у вас уточнять? – встревожилась племянница.

– Еще не хватало, чтобы ты дергала меня по малейшему поводу. Будешь сверяться с трудами по истории церкви. И обращай внимание на знаки. Подчеркивание означает, что слово нужно выделить интонацией. Буква «П» в скобках – тут внушительная пауза. Ты все поняла, дитя мое?

– Поняла, дядюшка, – буркнула переписчица поневоле.

Она мазнула кисточкой по боку коробки и присыпала полоску клея синим песком. Наверное, с таким же удовольствием она сыпала бы песок ему на гроб, подумал пастор.

Он подождал, когда же на него снизойдет то удовлетворение, которое, верно, чувствуют все опекуны, наставляющие своих воспитанниц на путь истинный. Помогая ей влиться в общество, он вольется в него сам и обретет благочестивый покой. Хотя какой ему теперь покой? Но это все равно не повод сворачивать воспитательные планы.

То чувство не вернулось. Почему-то пришло другое – нетерпеливое ожидание. Как будто он бросил ей мяч, а она покрутила его в руках, осторожно положила на траву и убежала по своим делам. Глупо ждать того, что она никогда не скажет. Та, другая, нашла бы что сказать, но та, другая, жила в памяти. Вопреки законам природы они оба отбросили крылья, превратившись из невесомых мотыльков в гусениц, что уныло ползут по земле. Ползут по разным дорогам. И виноват во всем этом он.

Лучше бы ему не рождаться.

Подавив вздох, пастор Линден покинул гостиную.

Нужно привести в порядок бумаги, прежде чем Хант его уничтожит.