Текст книги "В городе яблок. Были и небыли"

Музейная история

В сентябре 1985 года Центральный Государственный музей Казахской ССР переехал из здания Кафедрального собора, что в парке имени 28-и гвардейцев-панфиловцев, в огромное суперсовременное по тем временам здание на улице Фурманова. Экспозицию строили ударными темпами – жизненная необходимость – успеть к 16 съезду компартии Казахстана1818
  16 съезд коммунистической партии Казахской ССР состоялся в январе-феврале 1986 года.


[Закрыть]. Сотрудники и бригады художников работали на износ – день ненормированный, переходящий в ночь, без праздников и выходных. Здание, естественно, как и всякая «датная» стройка, до ума не доведено – холод невероятный и сквозняки, как в средневековых замках.

В каждом из четырёх экспозиционных залов работали научные сотрудники со «своими» художниками. Тематический материал собирался трудно, каждый предмет оплачен «кровью» и нервами. Над каждым экспонатом сотрудники, понимая их историческую, и не только, ценность, тряслись до полной потери сознания.

Работа кипела и в зале истории советского периода уже шла к завершению. Реконструкции, инсталляции, витрины… Вещи, награды, фотографии, документы – срез страшного и великого времени. В одной из витрин, с реконструкцией кабинета писателя, среди многих раритетных вещей на ореховом столе под круглым абажуром «наркомовской» лампы стояла хрупкая «музейная гордость» – хрустальный «морозный» стакан в серебряном, выложенном эмалью, подстаканнике. Из него, в своё время, пил чай Сакен Сейфуллин. И вот как-то утром, сотрудники, придя к месту работы, обнаружили пропажу: подстаканник стоит, а стакана нет. Началась тихая паника. Надо сказать, что зал был поделён на зоны ответственности – тот из сотрудников, кто вёл определенную научную тему и отвечал за построение этого раздела, отвечал и за сохранность экспонатов. Все кинулись в свои «зоны ответственности». И «случилось страшное» – пропажи обнаруживались одна за другой: комиссарская шинель времён гражданской войны, алюминиевая армейская вилко-ложка, вышитая скатерть, и, самое ужасное, из витрины пропал скальпель из хирургического набора академика Сызганова – самый большой и невероятно острый. Дальнейшее напоминало «пожар во время наводнения в сумасшедшем доме».

Через час на рабочие места подтянулись художники и тоже приняли посильное участие в этом апофеозе безумия. Когда сотрудники рядами и колоннами уже приготовились идти сдаваться с повинной и слёзы брызгали из глаз во все стороны, как сок из спелых помидоров, и кончился валидол, корвалол и нитроглицерин, кто-то из художников, пробежавшись по экспозиции в очередной раз, всё понял. Он кинулся в башенку с внутренней лестницей, ведущей на крышу, и скоро вернулся, бережно сжимая в руках липкий хрустальный стакан и серебряно сияющий скальпель.

Объяснилось все просто. Художники работали даже по ночам, некоторые так и оставались спать в экспозиции. И вот, один из талантливейших живописцев, мастер диорам В.П., уже где-то перед рассветом дописывал задник диорамы «Бой у разъезда Дубосеково». Рука у него «пошла», работа спорилась. Всё! В.П. посмотрел на дело «своих кистей», понял, что он гений и решил отметить это событие. А так как натурой он был поэтической и романтичной, то поднялся ввысь, к мерцающим и начинающим гаснуть звёздам – на крышу. Прихватил с собой всё, что могло понадобиться, накинул на плечи шинельку и вверх! А уж там расстелил скатерть, скальпелем нарубал колбаски с хлебом, налил из заветной бутылочки в хрустальный стакан, немножко расслабился и уснул.

Художник он действительно – от бога, а экспонаты благополучно вернулись на свои места. Вот только зачем ему была нужна вилко-ложка? Хотя пути творческой натуры неисповедимы.

* * *

– Что, опять не смешно?

– Да не то, чтобы очень. Но – жизненно.

– Люди творческие, своеобразные.

– Ничего больше рассказывать не буду!

– Что за детский сад: буду – не буду. Твоему дому, кстати, крышу починили?

– Починили, и фасад отремонтировали, а то я уж боялся, что мой домик тоже, того… приговорят. Обошлось.

– Вот и славно. Разлетаемся. До завтра.

Ночь седьмая: Голос сгоревшего театра

Мой дом сгорел в начале лихих девяностых. Несколько лет он смотрел на город чёрными провалами окон, с немым укором и тайной надеждой: когда же придут люди, восстановят крышу, покрасят стены, вставят стёкла и на обновленной сцене куклы начнут весёлый разговор с маленькими зрителями.1919
  Здание было построено в начале 30-х годов, как здание кинотеатра «Алатау». В 1944 году передано для Театра юного зрителя. После того, как было построено новое здание для Казахского академического театра драмы имени М. Ауэзова, ТЮЗ переехал в прежнее здание Каздрамы на Коммунистическом проспекте (ныне Абылай хана, 38). В 1981 году в здании ТЮЗа обосновался Республиканский кукольный театр.


[Закрыть]

Проектировали дом архитекторы-конструктивисты, правда, потом, позже поменяли и изукрасили фасад, но все же дом-кинотеатр был экспериментальным, необычным. И ещё он был самым большим кинотеатром2020
  Первый сеанс «синематографа» в Верном состоялся 22 июня 1910 в кинотеатре «Марс». К 1912 в Верном было три частных кинотеатра, закрытых в годы Гражданской войны.


[Закрыть] в городе. Да их и было то всего три, построенных и открытых почти одновременно: «Алатау», «Алма-Ата» в парке Федерации2121
  Парк Федерации был заложен в 70-е годы 19 века на месте станичного кладбища. Старокладбищенский парк позже был соединен с Соборным и получил название Городской сад. Название парка неоднократно менялось: в 1899 в связи с 100-летием со дня рождения А.С.Пушкина получил название «Пушкинский сад», в 1919 – Парк павших борцов за свободу, в 1927 – Парк Федерации, с 1942 – Парк имени 28-ми гвардейцев-панфиловцев.


[Закрыть] и «Ударник», переделанный из здания Софийской церкви в Большой станице.

А какие очереди я видел! Когда показывали фильм «Чапаев» – несколько раз в кинотеатре меняли экран: во время атаки каппелевцев ребятня (да и не только, говоря между нами) стреляла по «белякам» из рогаток и забрасывала грязью. А как захлёбывались хохотом зрители на «Волге-Волге» и «Весёлых ребятах», как переживали за судьбу Максима2222
  Кинотрилогия «Юность Максима», «Возвращение Максима», «Выборгская сторона» режиссёров Г. Козинцева и Л. Трауберга, рассказывающая о судьбе молодого рабочего, который становится профессиональным революционером.


[Закрыть], как готовились к неизбежному, смотря «Александра Невского».

Влюблённые встречались под часами у входа; мороженщик в белой куртке предлагал, зажатое между двумя круглыми вафлями, клубничное мороженое; торговали цветами алма-атинские бабушки: подснежниками ранней весной, тюльпанами, знойными летними барынями, ромашками и флоксами, прихваченными ночными морозами, пышными разноцветными астрами.

Война закрыла мой дом. В Алма-Ату эвакуировали киностудии «Мосфильм» и «Ленфильм» и 15 ноября 1941 года на их базе, присоединив Алма-атинскую киностудию художественных фильмов, создали ЦОКС – Центральную объединенную киностудию. Так Алма-Ата стала кинематографической столицей Советского Союза. А здание кинотеатра «Алатау» стало одним из съёмочных павильонов киностудии. Сразу за ним поставили брезентовый шатёр шапито и в этих двух павильонах снимали трюковые сцены. Я видел, как работали Николай Крючков и Любовь Орлова, Николай Черкасов и Валентина Серова, Пётр Алейников и Вера Марецкая, Михаил Жаров и Людмила Целиковская, Василий Ванин, Марина Ладынина, Марк Бернес, Леонид Андреев, Лидия Смирнова… Я помню, как получив по продовольственным карточкам 400 граммов хлеба и кусочек вяленого мяса – суточную норму, актёры возвращались на съемочную площадку и работали, работали, работали. Во мне до сих пор звучат бессмертные строки:

 
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придёт,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждёт.
 

В конце 1944, когда «Мосфильм» и «Ленфильм» вернулись в Москву и Ленинград, мой дом отдали Театру для детей. Удивительная женщина, Наталья Ильинична Сац, создала казахстанский Театр юного зрителя. Она и её единомышленники любовно обустраивали место, где каждый ребёнок чувствовал себя счастливым, а взрослый, пусть ненадолго, но возвращался в беззаботное детство. Склонившийся в лёгком поклоне Пушкин и играющий на домбре Джамбул встречали входящих.2323
  Так как скульптуры жанровые – Джамбул играет на домбре, а Пушкин идёт на зрителя с цилиндром в протянутой руке, алма-атинские остряки тут же прозвали эту композицию «Подайте нищему». Когда назначали встречи, говорили: «Встречаемся тогда-то у «Подайте нищему».


[Закрыть] Вырезал их скульптор Исаак Иткинд из ствола того самого столетнего карагача, что рос на углу проспекта Сталина и Октябрьской, причём разрешение на порубку дерева с трудом выдал горисполком. Год мой дом ремонтировали, а в ноябре 1945 торжественно открыли спектаклем «Красная Шапочка».2424
  Русская труппа начала работу в ноябре 1945 спектаклями «Красная Шапочка» Е.Л.Шварца и «Осада Лейдена» И.В.Штока. Казахская труппа открылась спектаклем «Золотой ключик» А.Н.Толстого 1 мая 1948. В период формирования трупы, в феврале 1947, была поставлена комедия А.Н.Островского «Не всё коту масленица».


[Закрыть] За тридцать пять лет спектаклей я пересмотрел несчётно, все пьесы знал наизусть и даже иногда работал суфлёром, подсказывая молодым актёрам забытый от волнения текст.

А потом обе труппы ТЮЗа переехали и в мой дом пришли куклы и кукловоды. С ними тоже было интересно и весело, но я тосковал и по ночам играл в шахматы с ночными сторожами – студентами-физиками Юркой и Азомой: то с Юркой – за чёрных, то с Азаматом – за белых.

Внезапно полыхнуло пламя, и был огонь, и дым, и долгая-долгая ночь, и на месте театра, наконец, построили другой дом. Да что там дом: жилой комплекс, с ресторанами, банками, магазинами, автостоянкой. И я живу в нём. Он такой красивый, но пока не мой – огромный дом, многоэтажный… Во тьме сияют окна, редкие, как клёцки в супе скряги. Квартиры проданы. Недвижимость. Надёжно. Просто. Только память ведёт в театр, давно сгоревший ночью.

И до сих пор я вспоминаю ребятню из маленьких частных домов с улицы Панфилова, моих благодарных зрителей. К ним я частенько наведывался в гости:

Бармалей

Это утро ничем особенным не отличалось. Обычное июньское утро, жаркое, солнечное. Как всегда, после завтрака папа пошёл на работу, мама осталась дома, с детьми – в школе каникулы, а детский сад на ремонт закрыли. Деток пятеро, погодки. Четыре дочки – старшей девять лет, – и сынок Бахрам, младшенький, любимый. Девочки все весной родились и имена у всех весенние, цветочные – Анаргуль, Бахтигуль, Гульсянам и Ясмина. Папа, когда с работы возвращается, обнимает всех сразу, говорит: «Вы мои цветочки любимые!» Мама брови сразу шутливо хмурит:

– А я разве не любимый цветочек?

– Ты не цветочек. Ты – тростиночка! Самая-самая дорогая, моя Назугум! – на руки её подхватывает, как ребёнка, и так с ней на руках и танцует. Мама Назугум ростом невелика и чтобы повыше казаться шею очень прямо держит и плечи назад отводит, а ещё у неё волосы густые, длинные – она их в косу заплетает и на затылке закручивает. От этого подбородок всегда приподнятый и когда она идёт, кажется вот-вот, ещё шаг и взлетит Назугум, как птица. Никогда она праздно не сидит – всегда в делах, всегда в заботах. Вот и сейчас в комнате прибрала, посуду помыла, бельё постельное погладила, тесто на пироги стала заводить. И всё с улыбкой делает и напевает тихонько. Дочки помогают, чем могут, а Бахрам ходит за мамой и тянет:

– Ма-ам, почитай книжку… Ну, ма-ам, пожалуйста, почитай.

Зимой мама читала детям «Буратино», а потом они пошли в театр, на спектакль. Прочитала «Золушку» – и снова в театр. Бахраму нравилось, когда оживали любимые книжные герои. А тут ему подарили книжку с картинками и такие картинки интересные – там и бабушка от которой посуда убежала, и крокодилы с мочалкой, и странный шкаф с краном, и страшный бородатый человек в большой шляпе и с саблей. Если и они оживут?

Наконец мама все дела переделала и сказала, что пора читать. Девочки на тахту забрались, в серединку братца посадили, прижались друг к другу, как птенцы в гнезде. Мама напротив на маленькую табуретку примостилась и открыла книжку. Прочитала про Мойдодыра, про Федорино горе и начала про злого Бармалея. Только дошла до слов: «… кушает детей – гадкий, нехороший, жадный Бармалей!» – раздался стук в дверь. Девочки-«цветочки» закричали: «Ай! Ай! Ай!» И даже Бахрам крикнул: «Ай!» Правда, потихоньку потому, что он смелый, а смелые ничего не боятся. Это оказался вовсе не Бармалей. Пришла соседка, тётя Катя, сказала маме, что в магазин к обеду обещали привезти гречку и сливочное масло, но очередь надо сейчас занимать: «Не то окажемся в хвосте, и всё перед нами разберут».

Мама расстроилась, как же так, надо бы купить и гречки, и масла, но в очереди часа три придётся простоять. Как дети одни? Тогда старшая Анаргуль сказала:

– Не бойся, мама, мы друг за другом присмотрим. Дверь никому не откроем, спички зажигать не будем. Мы книжку дочитаем, про Бармалея.

– Какие вы у меня молодцы! – обрадовалась мама, и они с тётей Катей побежали занимать очередь.

Анаргуль взяла книжку, важно села на мамино место и прочитала:

– Ку-ша-ет детей…

Вдруг под тахтой раздался странный звук, будто кто-то коготками поскрёбся. Сестрёнки взвизгнули на разные голоса. Анаргуль осторожно положила книжку на пол, встала на колени, заглянула под тахту:

– Нет там никого.

– Смотрите, – прошептала Гульсянам. – Окно. Штора шевелится!

– За шкафом тоже кто-то есть, – дрожащим голосом отозвалась Бахтигуль. Когда играли в прятки, в углу, между стеной и старым деревянным шкафом всегда прятался кто-то из сестёр. Теперь там скрывался кто-то чужой и страшный.

С криками дети спрыгнули с тахты и наперегонки побежали на кухню. Анаргуль захлопнула тяжёлую дверь, привалилась к ней спиной. На кухне хорошо, тихо и прятаться негде: печь-плита, обеденный стол, табуретки, полки с продуктами да раковина. Вот и всё – никаких тёмных углов и занавески на окне тюлевые, прозрачные. Уселись дети за стол, а Бахрам и говорит: «Есть хочу!» И то, что остаётся делать – книжку, когда убегали в комнате оставили – читать нечего, в прятки играть не получится. Значит, надо поесть. А что поесть? Завтрак уже съели, обед ещё не готов. Тогда решили дети сами приготовить самое вкусное лакомство. Поставила Анаргуль на стол сахарницу с крупным жёлтым сахарным песком, положила рядом столовую ложку. Потом достала с полки полковриги чёрного хлеба, осторожно порезала на ломти. Сёстры и братишка, затаив дыхание, следили за её неторопливыми, уверенными движениями. Теперь настал самый ответственный момент: нужно было включить холодную воду и быстро-быстро намочить каждый кусок хлеба водой из-под крана с одной стороны. Анаргуль проводила куском хлеба под струйкой воды, передавала Гульсянам. Та клала хлеб на стол, перед Бахтигуль, и сестра споро насыпала на ломтик ложку сахара, разравнивала, сахар впитывал часть воды из хлеба, и получалась ни с чем несравнимая вкуснятина.

Лакомое блюдо прикончили в два счёта, только-только успели вытереть стол, как в дверь, ту самую, из комнаты, раздался громкий стук: «Тук!» А потом: «Тук-тук-тук! Тук!»

– Бармалей! – отчаянно закричал Бахрам.

– Бармалей! Бармалей! – дружно подхватили сёстры. Они полезли под обеденный стол, но Бахрам, маленький отважный Бахрам, схватил джаур, в котором мама обычно замешивала тесто на лягмян, скалку и сказал, что всех защитит. Он очень, очень боялся, но не подавал виду, потому что кто спасёт сестрёнок, если не он?

В дверь опять сильно и сердито застучали: «Тук-тук-тук». Девочки притихли, обнявшись, только Ясмина тоненько заплакала от страха. И тут щёлкнул ключ в замке, и из коридора в кухню вошла мама. Она долго стояла в очереди, несла домой тяжёлую сумку с гречкой, а масла ей уже не досталось, поэтому мама была усталая и расстроенная. Мама поставила сумку на пол, увидела Бахрама с тазиком и скалкой, вздохнула. Она хотела сказать, что такими вещами не играют, так нельзя делать, но просто подошла к двери в комнату и хотела её открыть.

– Туда нельзя, – Бахрам замахал скалкой. – Там Бармалей!

Из-под стола вылезли девчонки, схватили маму, кто за руки, кто за платье:

– Не ходи, мама! Не открывай дверь! Там Бармалей! Он к нам стучится!

Мама удивилась, но сказала:

– Я чуть-чуть, – отодвинула детей, тихонько приоткрыла дверь, заглянула в комнату. Дети замерли. Мама рассмеялась и сказала:

– Не бойтесь, посмотрите, вот он какой – Бармалей! – и распахнула дверь. В комнате никого не было, сквозняк шевелил тяжёлые шторы, а на снежно-белом абажуре-ришелье сидел огромный коричневый майский жук. Он цеплялся за полотно лапками и сердито гудел. Мама взяла газету, свернула трубкой и выгнала Бармалея за окно. И тогда сестрёнки, братец и мама обнялись, засмеялись и заплакали. От радости.

* * *

– На «Бармалея» потом сходили?

– Не-а, не было таких спектаклей – ни «Бармалея», ни «Доктора Айболита».

– Жалко.

– Зато других много было разных. Как было хорошо в театре: белые лёгкие маркизы на окнах, венские стульчики с бархатными сиденьями и спинками, соединённые в ряды. Паркет воском натирали – светлый, золотистый и по нему солнечные зайчики. А в буфете бутерброды с копчёной колбасой, лимонад, яблоки. Пироженки-эклеры, маленькие такие, вкуснючие.

– Ты ж не пробовал.

– Я видел…

– Ну, всё, всё, не расстраивайся, отправляйся домой. До завтра!

– До ночи…

Ночь восьмая: Голос Алма-Атинского почтамта

«Кто владеет информацией – тот владеет миром» – это не мои слова, но я мог бы подписаться под каждой буквой, если бы имел руки. Ещё в доисторические времена, когда человечество не знало, что такое грамота, рисунки на коре деревьев или оговоренные символические предметы доставляли гонцы. Связь, иными словами, передача и приём информации, объединяли племена для необходимых и важных дел. О взятии Трои в Греции узнали через несколько часов благодаря сигнальным огням. В Древней Греции, Риме, Персии, Египте существовала отлично налаженная государственная почта. В Риме передавали информацию, используя систему зеркал. В Средние века люди не сдавали позиций и, если не усовершенствовали, то и не растеряли наработанного предшественниками. В 18 веке изобрели оптический телеграф. Но останавливаться на достигнутом недостойно человечества, простите за некую высокопарность! Менялись времена, развивалась техника, и на смену оптическому телеграфу в 19 веке пришел телеграф электрический. Для Верного, который находился на самой окраине Российской империи, почтово-телеграфная связь была жизненно необходима.

Первое почтовое отделение в Верном открылось в сентябре 1860 года, а два года спустя, когда протянули первую дальнюю телеграфную линию Верный-Пишпек, его переименовали в почтово-телеграфную контору. Контора эта находилась в здании по улице Фонтанной (ныне Тулебаева) и пребывала там вплоть до того момента, когда столицу перенесли из Кзыл-Орды в Алма-Ату. В комплекс суперсовременных по тем временам зданий, первый правительственный центр республики, созданный на бывшей Казачьей площади, вошел и мой Дом связи. Можно подумать, что Дом связи это одно здание. Ничего подобного – это несколько зданий, в которых размещались почтамт, телеграф, телетайп, международный и городской телефон, – соединённых друг с другом переходами и лабиринтами подвалов. Постороннему человеку попасть в служебные помещения было совершенно невозможно – мой дом охранялся надёжно, как государственная граница. В 1964 году в части Дома на углу проспекта Коммунистического и улицы Кирова2525
  Ныне Проспект Абылай хана и Богенбай батыра.


[Закрыть] возвели башенку с часами-курантами, которые мелодично отбивали время. Потом куранты сломались и огорчали жителей города молчанием и печально повисшими стрелками, похожими на усы виноватого кота. И никто куранты не чинил. «О времена, о нравы!», я конечно, не Цицерон, чтобы так выражать предел негодования, но переживал сильно. Тем более, – лучше поздно, чем никогда, куранты отремонтировали и в День города 5 октября 2003 года они после долгого молчания снова начали отбивать время.2626
  Инициаторами реставрации городских башенных часов выступили Казахская государственная консерватория им. Курмангазы и Казкоммерцбанк, который выделил 4,5 млн. тенге. Австрийская фирма «Schauer & Sachs», поставила 13 колоколов и компьютерное обеспечение для возможности проигрывать определённые мелодии и задавать ритм на компьютере. Тогда же на часы была установлена система GPS, для контроля точности времени. Дизайн часов было решено оставить прежний.


[Закрыть] А одно из зданий Дома связи, отдали консерватории. Там теперь ректорат и учебные аудитории. Я частенько туда заглядываю, навещаю «перепрофилированный» Дом, и рассказываю новому Голосу истории из прошлого.

Страшная история2727
  Алматинская городская легенда конца 70-х годов прошлого века.


[Закрыть]

Работала на алма-атинском почтамте приёмщицей телеграмм тётушка Дильназ. По возрасту, вроде, тётушкой её звать не положено – ещё сорока не исполнилось. Но очень она была уютная, домашняя, всех молоденьких девчонок опекала. Нет, жизни не учила, не наставляла – просто выслушивала, когда надо, сочувствовала и поила чаем. Чудесным китайским зелёным чаем с непередаваемо вкусными лепёшками. Жила она одна в хрущёвской двушке – ни мужа, ни детей. Из близкой родни – только старший брат Муким, который с женой Разиям и дочерью Насибой жил в Чилике и приезжал к сестре раза два в год по праздникам, на день рождения, и на родительскую поминальную годовщину. Дильназ всё ждала, когда Насиба школу закончит, поступит в институт и станет жить у неё – даже большую комнату для племянницы приготовила. А время тянулось и тянулось, медленно, как патока. Уже устала ждать тётушка Дильназ.

Наконец настал долгожданный тысяча девятьсот семьдесят седьмой. Насиба закончила школу с золотой медалью, дорога в любой вуз открыта! Родители счастливы, тётушка радуется, а дальние родственники из Китая, уж неизвестно каким способом, но передали по такому случаю подарок – редкой красоты ковёр. Шерстяной, с высоким ворсом, по чёрному фону огромные розовые и малиновые пионы среди зелёных листьев. Разиям на ковёр посмотрела и говорит: «А давай, доченька, пока ты замуж не выйдешь, ковёр у нас в спальне повисит». Насиба, добрая душа, согласилась: «Конечно, мама, путь в спальне висит. Я все равно у тёти Дильназ пока жить буду». Муким на выходные в город поехал, дочкины книги и вещи к сестре повёз. Так мама с дочерью сами ковёр в спальне повесили. А ночью раздался из спальни страшный крик – Насиба вскочила, к матери кинулась, свет по пути включила, забегает – лежит мама на полу, у кровати, мёртвая, и лицо от ужаса искажено до неузнаваемости.

Похоронили Разиям, отплакали, погоревали; разошлись соседи по домам, Муким в спальню ушёл, а утром так и не вышел. Насиба ждала-ждала, но к обеду не выдержала, заглянула в спальню, а отец мёртвый. И лицо такое, будто кого-то страшного увидел. Милицию, конечно, вызвали. Но кого искать, где искать? Так никого и не нашли, и ничего не узнали.

Дильназ взяла племянницу к себе жить, вещи домашние кое-какие перевезла. Особенно ей ковёр понравился – повесила его в большой комнате. А Насиба стала спать на диване, как раз у стены, где ковёр висел. И вот, как-то зимой готовилась Насиба к экзаменам – известно, от сессии до сессии живут студенты весело, а в последние дни и ночи – штурмовщина. Так перед последним экзаменом решила она днём поспать, а ночью позаниматься, и с утра на экзамен пойти. Поставила будильник на час ночи и заснула.

Дильназ ночью услышала, как будильник зазвенел, а потом раздался нечеловеческий жуткий вопль. Схватила тётушка вазу хрустальную, на юбилей коллективом связистов подаренную, кинулась на помощь. В комнату влетела, одной рукой выключателем щёлкнула, другой рукой вазу для удара занесла. Никого. Только Насиба на полу лежит бледная, не дышит.

Дильназ сразу «скорую» вызвала и милицию. «Скорая» Насибу в больницу увезла, а оперативная группа квартиру осмотрела и, естественно, никого и ничего не нашла. Следователь, который с опергруппой приехал, подробно расспрашивать о Насибе начал, о её родителях. Дильназ рассказала, что в семье племянницы случилось. А следователь и вспомнил, что за последний год несколько таких странных смертей по городу и у всех дома китайские ковры на стенах. Он наудачу свет выключил и все увидели, как в темноте у стены появился светящийся зелёный гроб, а в гробу мертвый Мао Цзедун, но глаза у него открыты и на людей смотрят. Тут-то поняли, что дело вовсе не в нечистой силе. Ковёр отвезли на экспертизу, выяснили, что после смерти Мао скорбящие китайцы решили его память увековечить и в ковры стали вплетать нити, вымоченные в фосфоре, чтобы в темноте светились. Так и получалась на ковре картина в картине: днём – цветы, ночью – Великий Кормчий.

Ковёр с картиной-призраком Дильназ назад после экспертизы забирать решительно отказалась, и куда он делся, её совершенно не интересовало. Насиба от потрясения оправилась и экзамен, пусть с опозданием, но сдала успешно.