Текст книги "Хранительница"

В доме ее не оказалось, и Таш, сделав над собой громадное усилие, постарался успокоиться и рассуждать здраво. Тщательный осмотр ее комнаты показал, что она, по крайней мере, ушла сама, так как одежда ее была в порядке. А после осмотра кухни стало ясно, что она ушла давно, потому что там не было даже намека на ужин.

Таш поставил свечу на стол и сел ждать. К счастью, ожидание продлилось всего полчаса, но это были едва ли не худшие полчаса в его жизни.

Она пришла и с ходу начала рассказывать ему про Пилу, и про ее отца, и про родственников, и про этого, одновременно гремя кастрюлями и выставляя на стол еду. Потом огорошила известием, что ей опять придется уйти, потому что Пилу нужно срочно напоить успокаивающим отваром, иначе она не уснет, а у нее дома нужных трав нет.

Она устроила на кухне полный разгром в поисках запрятанного Дорминдой подальше от греха макового семени и начала готовить отвар. Таш с усмешкой наблюдал, как Рил, ругаясь сквозь зубы, яростно кромсала ножом пучки сухой травы, и совершенно отчетливо понимал, что ему больше ничего не надо в этой жизни. Только бы она была рядом. Все равно, как. Даже все равно, с кем. Только бы была.

Конечно же, он не отпустил ее к Пиле одну. (Нечего девушке шастать одной по ночам.) И, выходя из двора, опять заметил две мелькнувшие и растворившиеся в темноте тени. Сейчас было не до них, но на этот раз он обратил на них внимание.

Глава 7

– Идиот! Кретин! Недоумок! Кто вас просил? Как вы могли вообще до такого додуматься?

В кабинете верховного жреца Центрального ольрийского храма в буквальном смысле гремели громы и молнии. Его светлость метался по небольшому кабинету, как тигр по слишком маленькой для него клетке, а под потолком кружились в танце крупные шаровые молнии. Что же касается грома, то голос его светлости звучал ничуть не тише, отчего новый секретарь господина Тито-са, отчетливо слышавший каждое слово сквозь тяжелую дверь, предпочел временно оставить свои обязанности и незаметно исчезнуть от греха подальше.

Сам же верховный жрец находился в совершенно неподобающем его сану положении, но это его в данный момент совсем не волновало. Он думал только о том, достаточно ли крепка дубовая столешница его письменного стола, чтобы, в случае чего, защитить его от прямого попадания шаровой молнии. По всем расчетам выходило, что недостаточно, и Тито-с трясся как осиновый лист, моля богиню защитить своего верного раба от разгула стихии.

– Я же вам сто раз приказывал действовать осторожно, а не как слон в посудной лавке! – Белый жрец наконец прекратил бесполезные метания и остановился рядом со столом. – Что вы можете сказать в свое оправдание?

– Простите, ваша светлость! – жалобно проблеял верховный жрец. – В мои расчеты вкралась ошибка!

– И еще какая! – снова вскипел его светлость. – Я же объяснял, я же вам тысячу раз говорил, что она сентиментальная дура! Ее сентиментальность по утрам просыпается раньше, чем она сама! Неужели вы не могли предвидеть, чем закончится ваша идиотская попытка угробить ее с помощью чумы?! Только тем, что она со всех ног бросится защищать тех, к кому она успела привязаться, а учитывая ее проклятую чувствительность, это уже наверняка половина города!

– Но вы же утверждали, что она все забыла и не сможет вспомнить! – пискнул Тито-с, решивший, что самое время попробовать перевести стрелки и снять с себя хотя бы часть вины.

Ход был неудачным, потому что белый жрец снова разъярился.

– Свигров змей и все его отродья! Демоны вас побери, Тито-с, вы действительно такой дурак или прикидываетесь? Она ничего не вспомнит до тех пор, пока не сможет пробить заклятие, которое я на нее наложил! То есть если ей не придется колдовать на каждом шагу и она будет жить жизнью обычного человека с его мелкими печалями и заботами. Мелкими, понимаете? Ничто так не убивает душу, как обыденность! Нудная, тягостная, жестокая и ненавистная всякой живой душе обыденность! А у моей ученицы, смею вас уверить, именно живая душа! У нее талант, и такой, с которым у печки за вышивкой не посидишь и от которого можно сгореть вернее, чем от прямого удара молнии. Поэтому я вас так настойчиво предупреждал, что нужно действовать осторожно, поэтому я просил вас не торопить события. Даже если нам не удастся ее убить напрямую, трясина обыденности со временем убьет ее вернее, чем топор палача. Так что, Тито-с, если у вас есть какие-нибудь идеи насчет того, как исправить то, что вы натворили, то сейчас самое время их озвучить. Если их нет, то не взыщите! Я заменю вас на кого-нибудь более разумного.

Господину Тито-су не нужно было объяснять, что означало в устах его светлости слово «замена». Должность верховного жреца являлась пожизненной, и заменить его можно было только в случае его смерти, и никак иначе. Такая перспектива настолько подхлестнула мыслительные способности Тито-са, что он моментально сообразил, что можно сделать, хотя еще полчаса назад подобное ни за что не пришло бы в его голову.

– Ваша светлость, я знаю, знаю, что нужно сделать! – быстро-быстро, словно боясь не успеть, заговорил он. – Вчера ко мне приходил на исповедь наш молодой князь, я уж не знаю точно, что у него там произошло, но он как-то умудрился познакомиться с нашей подопечной!

– И этот негодяй пытался добыть о ней сведения у вас на исповеди? – поднял брови его светлость.

– А что в этом такого? – искренне удивился Тито-с. – Наоборот, я считаю, это прекрасно, что мальчик доверяет мне. Иначе откуда бы мы узнали об их знакомстве? Так вот, уж не знаю чем, но она его зацепила. – При этих словах его светлость мученически поднял глаза к небу. – И он ею заинтересовался. И мне кажется, что неплохо было бы их свести, потому что характер у молодого человека как раз такой, какой требуется. Он у власти уже два года, и ни разу ни у кого не возникло повода обвинить его в мягкосердечии. Несмотря на свою молодость, он никому не позволяет вить из себя веревки, а те, кто все же пытается, обычно плохо заканчивают.

– Ну что ж, это идея, – задумчиво протянул белый жрец. – Неплохо было бы выдать ее замуж за этого князька, воистину я не знаю ничего более занудного и утомительного, чем жизнь во дворце.

– Ну, вряд ли он захочет жениться на безродной рабыне!

– Это она-то безродная? – хмыкнул его светлость. – Но вы правы, настаивать бесполезно. Лучше сделайте так, чтобы она как бы ненароком прошла этот ваш идиотский тест. Уверяю вас, ваш князек после этого сразу же потащит ее в храм.

– Мудрость вашей светлости превосходит границы моего понимания! – подобострастно заметил Тито-с. – Позвольте мне приступить к исполнению ваших приказаний?

Тот с усмешкой посмотрел на него.

– Приступайте, Тито-с, приступайте! Но еще один промах, и вам придется навестить вашего демона, да-да, того самого, которого моя ученица одним ударом отправила обратно в ад. Но я вам обещаю, что ваше путешествие туда будет гораздо менее приятным, чем его.

С некоторых пор Самконгу стало ясно, что их спокойная жизнь подходит к концу. Пока еще ничего такого не произошло, но возникли некоторые моменты, которые явно указывали на возможные неприятности.

Во-первых, позавчера пограничный разъезд конфисковал один из его обозов. На это можно было бы не обратить внимания, но откупиться от пограничных чиновников на этот раз не получилось, а учитывая то, сколько краденого добра было в этом обозе, ему в ближайшее время следовало ожидать визита местной полиции. Хорошо еще, что все самые крупные чины этой самой полиции были давно прикормлены, иначе пришлось бы срочно принимать меры.

Во-вторых, повязали одну из шаек Крока. Прямо на деле, что вообще вызывало нехорошие подозрения. Либо за ними следили, либо внутри их братства завелась крыса.

И в-третьих, Самконгу не давала покоя просьба Таша осторожно приглядеть за его домом. Скажите на милость, какому самоубийце понадобилось следить за Ташем?

Конечно, просьбу Таша не оставили без внимания, и ребята несколько дней походили вокруг его дома, но ничего подозрительного не обнаружили. Только полюбовались на Рил и ее грустную подружку. (Так, о Пиле не вспоминать!) Но сбрасывать со счетов мнение Таша было неумно, потому что за двадцать шесть лет постоянного общения Самконг не раз убеждался, что на пустом месте Таш своих выводов не делает.

Следовательно, вопрос о слежке становился совсем неприятным. Дело в том, что для того, чтобы вести кого-либо из братства так, чтобы они этого не почуяли, могли только очень хорошо обученные люди, которых в Ольрии просто не было. Здесь все было по старинке, самое крупное дело, которое были способны раскрутить местные силы охраны порядка, – это найти украденную корову. Значит, либо все – и конфискованный обоз, и шайка Крока, и привидевшиеся Ташу шпионы – было дикой случайностью и совпадением, во что Самконг при его жизненном опыте просто не мог поверить, либо кто-то нанял нужных людей за границей. Но кто и зачем? Конкуренты? Вряд ли. При их связях в Вандее и весе в тамошней гильдии изгоев надо быть полным кретином, чтобы решиться под них копать. Хотя в любом случае это надо проверить. Вот и поручим это Валдею, он лучше всех умеет разговаривать с братьями по гильдии.

Что же касается остальных мотивов, то в Ольрии нанять сыщиков такого уровня могут позволить себе всего несколько человек, включая, разумеется, молодого князя. Их надлежит проверить всех, и поручить это следует Бадану, как самому ловкому. Не хватало еще тут дров наломать.

А еще надо проверить приезжих вандейцев, и вообще всех подозрительных приезжих. А это лучше всех сделает Крок. Заодно и напугает до полусмерти.

И поговорить с Лайрой, пусть даст задание девочкам держать ушки открытыми.

И самое последнее. Пообщаться с Франей и отправить несколько его пацанов в Закорючку. На них вряд ли кто-то обратит внимание, а они не хуже других присмотрят за домом Таша, за Рил и... Ну, да и за Пилой тоже.

Пила очень тяжело переживала смерть отца. Она грустила, тосковала и почти перестала улыбаться. О запрете на посещение Лики уже никто не вспоминал, благо у Пилы теперь был жених, который рад был потакать ее прихотям, а мачеха только и делала, что заглядывала ему в рот. В результате этого обстановка в собственном доме сделалась для Пилы совсем невыносимой, и она почти все время проводила у Лики. Та, как могла, старалась развлечь ее, но чаще всего просто сидела и грустила вместе с ней, понимая, что помочь она ничем не может. Помочь могло только время, а его прошло еще слишком мало. Лика же могла только поить Пилу своими отварами и петь ей песни, которые уменьшали боль и дарили надежду на счастье, что и положено было делать песням.

Лучшим же лекарством от тоски стал для Пилы неожиданный визит Самконга. Когда высокий, широкоплечий, красивый, улыбающийся во все тридцать два зуба Самконг возник в один из вьюжных вечеров на пороге их дома, Пилу словно подменили, и она снова превратилась в бойкую, веселую, острую на язык хохотушку, которую знала Лика. Наблюдая за тем, как она улыбается главе Олгенского ночного братства, Лика чуть не плакала от счастья и облегчения, по наивности не догадываясь, что все это может значить.

Они засиделись допоздна, распивая принесенное Самконгом вино и слушая Ликины песни. Потом Пила засобиралась домой, а Самконг, как хорошо воспитанный барон, хоть и бывший, вызвался ее проводить, от чего она, к удивлению и ужасу Лики, отказываться не стала. И ее подруге осталось только надеяться на то, что в темноте их никто не увидит, хотя это было все равно что надеяться на то, что вся Закорючка за пять минут вымрет от внезапно вернувшегося мора.

Следующий обоз Самконга должен был отправляться через неделю, и к тому времени уже можно было начать анализировать полученные в результате ранее предпринятых действий сведения.

Как и следовало ожидать, обиженный за своих ребят Крок перевернул весь город в поисках подозрительных чужеземцев. Результат его поисков был таков: искомые вандейские сыщики обнаружились в количестве двадцати человек, рассеянные по всем постоялым дворам Олгена. Они тщательно маскировались под невинных младенцев, и потому Крок, несмотря на свою обиду, принял решение их не трогать. По крайней мере до того момента, пока не станет ясно, что они тут затевают, о чем и доложил Самконгу. Тот его решение полностью одобрил, и за вандейцами установили наблюдение.

Кроме того, в процессе поисков Кроковы ребята наткнулись на двух подозрительных хмырей, которые сразу их засекли и не позволили подобраться к себе поближе, профессионально уйдя через приготовленный заранее лаз в потолке. И как в воду канули, что очень не понравилось Кроку. О них попытались собрать хоть какие-нибудь сведения, но безуспешно. О них вообще никто ничего не знал, кроме того, что один был вроде бы грандарец, а второй вандеец.

Валдей накануне вернулся из Вандеи и однозначно заявил, что никто из тамошних братьев на их собственность не посягает, напротив, все готовы оказать Самконгу и его «семье» любую посильную помощь в борьбе с врагами. Это, конечно, не могло не радовать, но, честно сказать, Самконг в этом и не сомневался. Их там хорошо знали, и вряд ли кто-то решился бы с ними связываться.

А вот из сведений, предоставленных рыжим Баданом, напрашивался только один неутешительный вывод: против них выступал лично молодой князь, и никто более.

Что же касается девочек Лайры и Франиной ребятни, то они не смогли добыть никаких интересных сведений, по крайней мере пока, но сбрасывать со счетов их возможности Самконг не собирался и отдал приказ продолжать собирать информацию вплоть до особых распоряжений.

Таким образом, на вопрос «кто?» ответ был получен, но вопрос «почему?» все равно стоял во весь свой немаленький рост. Проще всего было объяснить действия князя обыкновенным нежеланием делить законную кормушку с пришлыми прихлебателями, но опыт Вандеи, столкнувшейся в свое время с подобной проблемой, должен был подсказать ему, что борьба с использованием силовых методов не слишком-то эффективна. Точнее, совсем не эффективна. Вандея, угробив на подобной войне кучу людей и денег, пошла по другому пути. Тамошний князь максимально усилил полицию и службы охраны порядка, а заодно заключил договор с общиной изгоев, где обговаривались условия взаимного мирного проживания. В то, что ольрийский князь просто дурак, чтобы не учитывать опыт соседней, пусть и недружественной, страны, Самконг, признаться, не верил. А потому не верил и в то, что буде князь захочет навести в стране порядок, то он не выйдет на них с определенными предложениями. Пока же предложений не поступало, значит, цель княжеских действий была иная.

И еще. Вопрос о слежке, конечно, более-менее прояснился, но вот вопрос о крысе по-прежнему стоял открытым. Кое-какие мелочи, а также чутье старого, неоднократно битого изгоя подсказывали ему, что тут что-то есть. Поэтому о своих подозрениях он поведал только Ташу, потому что не доверять ему просто не мог. Он бы предпочел умереть от руки предавшего его друга, чем оскорбить его подобным предположением.

Поэтому они с Ташем, предварительно все несколько раз обсудив, объявили своему ближайшему окружению о намерении отправиться с ближайшим обозом в Вандею для переговоров. Охрану обоза оставили обычной, демонстрируя полное доверие «семье», но по пути к ним присоединились несколько самых надежных Ташевых парней, для возможной публики изображавших из себя банду наемников. Франя, которому они тоже не могли не доверять, остался в Олгене, чтобы присмотреть, что и как. Так что, если дома была крыса, то она непременно должна была себя проявить.

Конечно, Пиле не удалось скрыть свою прогулку с Самконгом, да она, по большому счету, и не пыталась этого сделать. Она вернулась домой и молча ушла к себе, оставив разъяренную мачеху угрожать и выкрикивать проклятия в закрытую дверь своей комнаты по поводу позднего возвращения.

В эту ночь она ни на секунду не сомкнула глаз. Она была счастлива и несчастна одновременно, в тысячный раз повторяя про себя слова, сказанные ей Самконгом. Они жгли ее раскаленным железом, дышали на нее пламенем костра, от них шел жар, как от печки в морозную ночь. Он сказал, что полюбил ее так сильно, что ему тяжело жить без нее. Что она может прийти к нему в любой день, потому что он всегда будет ее ждать. Что если ей что-нибудь понадобится, то ей достаточно только сказать об этом, для него будет честью выполнить любую ее просьбу. Что он умирает от желания прикоснуться к ней, но ее репутация и ее свобода для него дороже собственной жизни.

Он действительно ни разу не прикоснулся к ней. Идя рядом, держался на почтительном расстоянии, а свои признания делал на расстоянии вытянутой руки, за что Пила была ему благодарна. Она была совсем не уверена, что сумела бы проконтролировать себя, потому что в двадцатиградусный мороз рядом с ним чувствовала себя так, словно на дворе стояло жаркое лето.

Она лежала и оплакивала свою любовь, потому что не знала, хватит ли у нее решимости откликнуться на ее зов. Ей было страшно до ужаса бросить все и встать по другую сторону закона, до конца жизни остаться среди проклятых богами изгоев, которых набожные люди совершенно серьезно считали исчадиями ада.

Да ладно, честно сказать, потеря собственной души и вечные муки в аду не слишком пугали ее. Если этим нужно будет заплатить за мгновения счастья, то сейчас она готова была это сделать. Но дети! Их с Самконгом дети! Она не готова была платить за свое счастье их жизнями и их душами, это было слишком жестоко! Сердце ее сходило с ума от боли, разрывалось между возможностью и невозможностью счастья, билось о ребра, как птица о железные прутья клетки.

Наутро мачеха и этот устроили Пиле допрос и скандал. Разумеется, нашлись доброжелатели, которые сообщили им о ее недостойном поведении накануне. И Пила купила себе репутацию, дав свое окончательное согласие на брак с этим, и возможность беспрепятственно бывать у Лики, позволив этому назначить дату свадьбы. Он не стал тянуть и объявил о том, что они поженятся в конце месяца. Так что быть свободной Пиле осталось всего три недели.

Она обреченно смотрела на своего жениха и не пыталась даже искать что-либо общее между ним и главой Олгенского ночного братства, потому что ни капли сходства между ними не было. Если сравнивать их с оружием, то Самконг скорее напоминал ей боевой топор, Таш, например, походил на спрятанный в ножнах меч, а ее будущий муж казался ей похожим на перочинный ножик. Со сломанным лезвием. Такой же мелочный, суетливый и бесполезный, способный только на то, чтобы перекладывать с места на место кучки блестящих металлических кругляшек.

По-настоящему же в этот момент Пила боялась только одного: что на свадебной церемонии в храме Всевеликой богини во время их первого поцелуя ее вырвет прямо на свадебный костюм жениха.

Расчет Самконга оказался верен, потому что из того дерьма, которым завершилась их поездка, крысиная морда торчала, как нож из покойника.

Поначалу, как водится, все шло хорошо. Все вокруг было спокойно, обоз двигался степенно и неторопливо, под полозьями саней тихо скрипел снег. Было холодно, мороз стоял такой, что пробирал всадников до костей, а от лошадей шел пар. Иней заплел белыми кружевами весь лес и окружил путников такой красотой, от которой у любого, даже самого бесчувственного человека непременно захватывало бы дух. К сожалению, те, кто ехал с обозом, хоть и не отличались крайней степенью бесчувственности, все же по сторонам смотрели мало. А если и смотрели, то совершенно с другой целью, нежели возвышенное любование красотой. И в скором времени их напряженное ожидание было вознаграждено.

Все произошло очень быстро. Вдруг лес пришел в движение, и обоз грамотно закрыли, с обоих сторон завалив дорогу поваленными деревьями. Место было выбрано очень удачно, обозники оказались зажаты между двух скал, с которых их сразу же принялись расстреливать из луков. И перестреляли бы, как куропаток, если бы они не были готовы к чему-то подобному. Никакой паники не возникло, народ быстро залег под телеги и стал отстреливаться. Потом одна часть пошла в атаку под прикрытием другой.

В общем, отбились, хотя потерь могло быть и поменьше. Таш, матерясь, ходил между телегами и подсчитывал «убытки». Из его ребят не пострадал никто. Сам он отделался небольшой рваной раной на плече от пробившего кольчугу арбалетного болта, а вот Самконгу не повезло. Сила силой, а поворачиваться следовало быстрее, особенно если сцепляешься сразу с двумя дружинниками нашего светлого князя. Сказалось отсутствие тренировок, и он получил мечом по ноге так, что слава богам, хоть совсем не отрубили. К счастью, Таш, который лучше всех знал слабые стороны своего друга и с некоторых пор присматривал за ним, успел вовремя, и логического завершения боя для Самконга не последовало. Но рана была нехорошая, глубокая, и надрубленную кость было видно невооруженным глазом.

Все были сильно злые, и потому пленных почти не осталось. Таш кое-как нашел двоих, находящихся в более-менее приличном состоянии, и велел беречь, глаз не спускать, и доставить в поместье Самконга как можно скорее и как можно меньше привлекая к этому обстоятельству ненужного внимания.

Раненых перевязали, погрузили в освобожденные от поклажи сани, и повезли обратно в Олген, благо отъехать слишком далеко от столицы не успели, а тяжелых среди них не было. Разве что Самконг, рана которого в дороге вела себя препакостно, отчего он громко матерился, не давая покоя остальным болящим. Впрочем, никто не жаловался, а Таш понимающе усмехался себе в усы, прекрасно зная, что его друг никогда не умел болеть молча. Только с криками, руганью и проклятиями, от которых всем вокруг тут же становилось тошно. Но Таш его прощал, потому что это был, пожалуй, единственный его недостаток.

Дома уже ждал Заген, сразу взявшийся за их перевязку. Рана Самконга ему не понравилась, и он настоятельно порекомендовал беспокойному пациенту провести в постели хотя бы несколько дней. Тот начал громко возмущаться, типа, какая может быть постель, когда тут такие дела, но Заген молча дал ему сонных капель, и Самконг отрубился. Затем он подштопал Таша и тоже посоветовал ему отлежаться, но тот только отмахнулся. Рана была пустяковая, раньше он такие вообще на ногах переносил, а остаться здесь на ночь означало не увидеть Рил до завтрашнего вечера. Лекарь не стал настаивать, понимая, что это бесполезно, и занялся другими пострадавшими.

Уже подъезжая к дому, Таш подумал, что, пожалуй, несколько переоценил свои силы. Рана все-таки давала о себе знать, его как будто пригибало к земле. «Старею», – с горечью подумал он. Все еще злясь на себя, Таш расседлал коня, поставил в конюшню, засыпал ему овса и пошел в дом, не сомневаясь, что ему удастся скрыть от Рил свое состояние.

Но он ошибся. Рил хватило полвзгляда, чтобы понять, что что-то не так.

– Таш, что случилось? – прямо спросила она, забыв назвать его «господин».

Он попытался отбрехаться:

– Ничего, все в порядке.

Она подошла ближе и встревоженно заглянула в глаза.

– Ты бледный. Тебя ранили? – проявила она редкую догадливость и провела ладонью по его щеке.

Тут Таш, ставший внезапно мягким, как воск, не смог ей соврать.

– Ерунда, царапина, – сказал он, поймав ее руку и сжав в кулаке. – Покормишь?

Рил охнула.

– Силы небесные! Куда тебя ранили, покажи! – потребовала она.

– Рил, я есть хочу!

– Сначала покажи!

– Ну ладно! – Таш поднял рубашку и показал перевязанную рану. – Видишь, ерунда, царапина. Довольна теперь? – Она с ужасом смотрела на красное пятно на повязке. Он решил успокоить ее: – И вообще, Самконгу больше досталось.

Она словно очнулась.

– А с ним что?

Ташу надоело стоять и он сел за стол. Рил тут же забегала, накрывая ужин.

– Он ранен в ногу. Глубоко, до кости. Лекарь дал ему снотворное. Когда я уезжал, он уже спал.

Рил закрыла рот ладошкой.

– Ему, наверное, больно!

– Да уж, наверное. Всю обратную дорогу матерился и так орал, что вороны пугались.

Она посмотрела на него расширенными от ужаса глазами, а потом прыснула. Наверное, представила орущего Самконга. Таш немного посидел за столом, но так ничего и не съел. Аппетита он сегодня не нагулял. Наконец он поднялся, чтобы идти спать. День выдался нелегким, а мысли после всех событий одолели и вовсе тяжелые. Рил, его нечаянное счастье, молча направилась за ним следом, помогла снять рубашку, стащила сапоги и укрыла одеялом. Пару минут посидела рядом, все так же молча, и ушла.

Вернулась, когда он уже засыпал. Присела на корточки у кровати, осторожно прижалась щекой к раненому плечу и что-то зашептала.

Таш с удивлением понял, что она читает над ним наговор. Такое проявление заботы растрогало и рассмешило его. Он протянул здоровую руку, погладил ее по голове, как гладят неразумного ребенка, и пробормотал:

– Ты ж моя ведьма!

После чего отключился.

* * *

На следующее утро, рано, еще затемно, как будто что-то почувствовав, пришла Пила. Лика не хотела ничего рассказывать, но с враньем у нее всегда были проблемы, и Пиле не составило труда выведать у нее всю информацию, касающуюся Самконга. Правда, узнав все, что хотела, Пила с трудом сдержала рвущийся из горла крик. Рассказ Лики причинил ей такую боль, выдержать которую она никогда не считала себя способной. Она буквально задыхалась, ей казалось, что ей в сердце воткнули нож и провернули его несколько раз.

– Лика, – глухо сказала она, – я должна его увидеть.

– Ты с ума сошла? – Лика замерла от ее слов. – Ты вообще понимаешь, что говоришь?

– Понимаю. Отведи меня к нему, я боюсь, что одну меня не пустят!

– А меня пустят? Я даже не знаю, где он живет!

– Я знаю. У него там охрана, а ты можешь сказать, что ты рабыня Таша и что он тебя послал. Ну же, Лика, ты же не хочешь, чтобы я сошла с ума от неизвестности!

– Я не хочу, чтобы ты сошла с ума на рыночной площади, когда палач будет ставить тебе клеймо! – резко сказала Лика, надеясь привести ее в чувство.

Но в данный момент на Пилу не действовали никакие призывы к благоразумию.

– Да плевать мне на клеймо! – с отчаянием крикнула она. – Говори, поможешь? Или я одна пойду!

И Лика вдруг успокоилась. Она внимательно посмотрела на подругу и спросила:

– Ты уверена в том, что делаешь?

– Да, тысячу раз да! Мне все равно, как, лишь бы с ним!

– Тогда идем! Одевайся!

Они закутались в плащи до самых глаз – мороз стоял такой, что зубы мерзли, – и вышли из дома.

До поместья Самконга они добрались довольно быстро. Лика все время оглядывалась, оценивала ситуацию, все еще надеясь, что на них никто не обратит внимания, и Пиле, если что, можно будет вернуться.

У ворот девушки остановились, переглянулись, и Пила, опасаясь, что Лика повернет назад в шаге от цели, сама взялась за массивное железное кольцо и решительно постучала в ворота. Им открыл молодой здоровый парень довольно нахального вида.

– Чего надо, барышни? – спросил он, окидывая их оценивающим взглядом с головы до ног.

– Нам нужно видеть господина Самконга, – ответила Лика.

– Вряд ли он сейчас захочет кого-нибудь видеть. Приходи в другой раз. – Парень потянул на себя тяжелую дверь, собираясь закрыть ее, но Лика сделала шаг ему навстречу.

– Я рабыня господина Таша, и мне нужно видеть господина Самконга именно сейчас. Я обещаю, что он не будет тебя ругать за то, что ты нас пропустишь.

Парень внимательно посмотрел на нее.

– А ты уверена, что ты Ташева рабыня? Тогда скажи, как он выглядит?

– Ну, – Лика на мгновение задумалась, как описать того, кто казался ей совершенством, – ростом он примерно с тебя, стройный, хотя, скорее, худощавый, возраст где-то за тридцать пять, точнее не знаю, он не говорил. Волосы каштановые, с сединой, длинные, до лопаток, но у вас тут все так носят. Глаза карие, немножко с зеленцой. Нос... ну, обычный нос...чуть горбатый, сломали, наверное... или это потому, что он грандарец?..

– Ладно, с этим ясно. А где он живет?

– Там же, где и я. В Закорючке.

– А в каком ухе у него серьга?

– В левом, маленькая серебряная, с зеленым камнем.

– А в честь чего он ее носит?

Лика задумалась.

– Не знаю. А в честь чего?

Парень засмеялся.

– Никто не знает. Я думал, может, он тебе сказал. Ладно, проходите. Только сразу предупреждаю, Самконг злой как собака, с самого утра на всех орет. – Он распахнул ворота, давая им пройти. Лику он, впрочем, задержал, чуть потянув за рукав.

– Детка, а Таш очень ревнивый? – спросил он ее шепотом.

– Как зверь! – в тон ему ответила Лика и сделала страшные глаза.

– Жаль!

Они пошли по дорожке, ведущей к особняку, стараясь не слишком озираться по сторонам. Это было непросто, потому что жизнь вокруг била ключом, народ шустро сновал туда-сюда, занимаясь самыми разнообразными делами, и наблюдать за всей этой суетой было попросту интересно.

Ни Лика, ни, тем более, Пила, не знали точно, в какой именно части дома находится предмет их поисков, а спрашивать побаивались, как вдруг Лика увидела старого знакомого.

– Эй, Вьюн! – крикнула она и замахала ему рукой.

– А, небесная дева! – весело отозвался он, подбегая к ней. – Ты чего здесь?

Лика коротко объяснила ситуацию и попросила проводить. Тот, конечно, согласился и, вертясь, как флюгер, и треща без умолку, повел в дом, но вскоре стало ясно, что можно было вполне обойтись без провожатого. Громкий рев Самконга разносился по всему особняку, перемежаемый время от времени забористой бранью. Пила рванулась на знакомый голос, как гончая на дичь, а Лика немного задержалась около двери, прощаясь с Вьюном.

За дверью неожиданно стало тихо. Несколько слуг бочком-бочком выскользнули из комнаты, облегченно выдыхая, как будто их там до этого по меньшей мере пытали. Лика собралась с духом и толкнула тяжелую, окованную медью, дверь. Зрелище, открывшееся ей, не столько порадовало, сколько напугало ее. Лежащий на широченной кровати, притихший Самконг нежно целовал руки Пилы и смотрел на нее потрясенными и преданными глазами. Пила сидела спиной, и ее глаз Лика не видела, но об их выражении догадывалась. Самконг наконец обратил на вошедшую внимание и просто расцвел в улыбке.

– Лика, солнышко, спасибо тебе, что пришла с ней!

Пила тоже обернулась, и во взгляде ее мелькнуло такое запредельное счастье, от которого Лике стало больно.

– Я не вернусь домой, Лика! Я останусь здесь.

Самконг снова начал целовать ее руки.

Лика подошла к ней и тоже поцеловала ее.

– Будь счастлива, подружка, будь счастлива! – прошептала она.

– Буду! – без тени сомнения ответила та.

– Ей не на что будет пожаловаться, Лика. Я все для нее сделаю! – добавил Самконг.

Обратная дорога далась Лике значительно тяжелее. Слезы застилали ей глаза, и она шла, ничего не видя перед собой.