Текст книги "Кодекс бесчестия. Неженский роман"

Глава 12. Размен

Лида не помнила, как прошел день. Услышала только, что распахнулись ворота и во двор вкатил «лэндкрузер» мужа. Боже, уже восьмой час! Она что – весь день провела в своих мыслях? Даже холодец не поставила.

– Чего застыла? Дай выпить и холодца. И хрена побольше.

– Юра, я не успела холодец, он же полдня должен…

– Ни хера не делаешь, муж пришел, накормить не можешь! Что есть? – Муж открыл холодильник.

– Юра, пойди разденься, вымойся. Может, в бассейн сходишь? Я быстро. Через пятнадцать минут все будет готово.

– Какой, к черту, бассейн? Я жрать хочу. Где девочки?

– Так сегодня среда, они у бабушки ночуют.

Чернявин достал из буфета бутылку виски, плеснул в стакан. Лида спешно накрывала на стол, ставила закуски – ветчину, квашеную капусту, мисочку с икрой, соленые огурцы, копченую колбасу, лихорадочно думая, чем же еще накормить мужа.

– А борщ? Борщ будешь?

– Ну, если больше в доме ничего нет… А на второе пельмени. Пельмени хоть есть?

– Да, вечер не обещает покоя, – вдруг помимо воли вырвалось у Лиды.

Она от страха прикрыла рот рукой, но тут… муж влепил ей пощечину!

– Покоя захотела, сука, – прошипел Чернявин.

Лида с рыданиями бросилась в спальню. Муж ударил ее лишь однажды, много лет назад. Тогда она заявила ему, что если это повторится, она уйдет. Тогда он весь остаток дня просил у нее прощения, рассказывал про развинтившиеся нервы. Нет, он окончательно сошел с ума. Что бы сегодня ни случилось, он же влетел в дом, как полный психопат. Лида сидела на кровати. Слезы высохли, она обреченно думала, что, видимо, больше никогда не увидит никакой радости в жизни. Веселые пузырьки полопались… Она стареет, муж – злобный невропат. Если бы он хотя бы отпустил ее на работу, любую – переводчиком, редактором, да хоть библиотекарем. Было бы у нее дело, ходила бы она по улицам, видела бы других людей, наверняка среди них были бы и хорошие, интересные люди. Были бы хоть осколки жизни. А так – только обреченность загнанной лошади. Снует от мужа к девочкам, из столовой на кухню, угождает горничной и водителю, которых муж на нее науськивает.

Чернявин ходил из угла в угол, подливал виски в стакан, руками хватал ветчину, огурцы, колбасу. «В доме одни бабы, а еды никогда нет. Сволочь, какая сволочь! Клерком его сделать вздумал. Какая мерзкая ветчина, – он открыл холодильник, намазал кусок ветчины горчицей, – только с горчицей и можно жрать эту дрянь…»

Алекандров сказал себе «спокойно», когда в десять секретарь доложила, что явился Чернявин.

– Юрий Сергеевич, я сразу к делу. Оказывается, вы не выполнили обязательства по договору залога. Не внесли в реестр обременение акций. Короче, продали Платону Скляру без согласования с банком комбинат, который находится у нас в залоге.

Чернявин был готов к разговору. Он, как обычно, откашлялся:

– Да, Константин Алексеевич, я сам удивился, чего это Ольга Сергеевна не потребовала акции в ваш депозитарий на хранение. Но мы тогда торопились, чтобы к аукциону… А потом Скляр наехал. Я ему сказал, что акции заложены, но он угрожал… Думаю, он так и планировал – вас кинуть. Но кредит целенький. Успел с комбината вынуть, чтобы Скляр не дотянулся. Сидит на моей кипрской компании. Знал, что вы это оцените.

– Придется вернуть.

– Придется – верну. Если ваши сотрудники прошляпили, я не собираюсь этим пользоваться.

Александров не ожидал такой покладистости и сразу понизил градус разговора.

– Юрий Сергеевич, рад, что мы по-хорошему решили этот вопрос. Собственно, я хотел спросить, какие у вас прикидки на будущее. Может, мы сможем посотрудничать.

– Понятное дело, для того и вызвали. Места делите? Вам же в холдинге все руководство надо с нуля формировать. Первым лицом?…Из уважения к вам готов! С расчетом на перспективу… и на понимание.

– Юрий Сергеевич, акционеры не видят вас в составе руководства холдинга. Я другие возможности хотел с вами обсудить…

– Это что – Жмужкин против? Он же меня пятнадцать лет знает! Ааа… это Скляр против. За кого же они вас-то держат? – Чернявин почувствовал, как ярость, бешенство против этих зажравшихся сучар, этих разводил, захлестывает его. – Опять кидаете?

– Слушайте, не валяйте дурака! Я разве вам что-то обещал?

– А разве не вы требовали, чтобы я продал Скляру комбинат? Вы что, считали, что меня на улицу можно выкинуть?

– На улицу никто вас выкидывать не собирается. На госслужбе поработать не хотите?

– Чего я там забыл? – при этих словах Константин невольно вспомнил Шарикова. – А кем?

– Думаю, неплохо было бы, если бы вы поддержали отрасль на уровне правительства.

– Министром природных ресурсов посадите? – оживился Чернявин. – А что… Если на пару со Скляром похлопочете… С его-то тестем, вообще не вопрос.

– Министром исключается, а вот замом… – Александрову становился противен этот разговор. – Предлагаю завершить неприятную ситуацию с кредитом, договориться о вашем переходе на госслужбу, и мы продолжим сотрудничество. Тяжбы нам не нужны, а человек в исполнительной власти, которому мы доверяем, – нужен, и даже очень.

– А что? Ведь складно все выйти может, – у Чернявина на носу выступили капли пота. – Вы меня замом по лесу в Минпром, а я вам… Я вам верой и правдой. При этом у вас на крючке, вы посадили, вы и снимете, – Чернявин засмеялся, не замечая, как слюна брызжет на бумаги, как Александров морщится. – Вам и за кредит беспокоиться нечего. Я – вот он, весь ваш, весь на виду. Отработаю…

– Постойте, по кредиту мы же договорились!

– Интересно, мне что – из бюджетной зарплаты его выплачивать?

– Почему выплачивать, просто верните, и все.

– Нет, ну как же… Если б в холдинге… А раз…

– Вы же только что сказали, что вернете кредит!

– Сказал. Если скажете вернуть, верну. Как пришлете уведомление о досрочном взыскании, так сразу… Но при новом раскладе очень прошу не взыскивать. Какое тогда сотрудничество?

– Это как? – опешил Александров.

– Ну… зачем взыскивать? Я готов личную гарантию выставить.

– То есть под честное слово?

Зря, зря он взялся за устройство судьбы Чернявина! Видно же, что за человек.

– Константин Алексеевич, вы ж меня не просто так на госслужбу отправляете. Ведь понятно, для чего. Это, считай, подъемные, что ли… Полежат у меня на оффшоре, я их покручу годика два, а лучше три… ну и тут чего-то подкопится тем временем, – Чернявин помимо своей воли скорчил гримасу, как будто подмигивая Александрову. – А я сейчас вам личную гарантию, чтоб вам резервы не создавать… Это для аудиторов. А так – ну по понятиям-то, ведь мы ж теперь одна команда.

– Юрий Сергеевич, кредит мы взыскиваем, а вам я смогу, думаю, через какое-то время предложить достойную должность. На офшоре крутить будете, что от Скляра за комбинат получили.

– И жить на зарплату?

– Так, всё, – Александров хлопнул рукой по столу. – Кредит назад, про место в министерстве я поговорю. Но не думайте, что мы пустим вас в свободное плавание. Мы со Скляром вам своими людьми поможем.

Александров подумал, что неплохо было бы избавиться от пары собственных менеджеров, но так… отпустив их не очень далеко, и чтоб помогали. И за этим психом приглядывали.

– Какой у меня выход, – сквозь зубы ответил Чернявин. – Вынужден согласиться, раз уж так…

Сейчас он сидел на кухне, снова прокручивая в голове этот разговор. Потом схватился за телефон.

– Дим, да, я… Завтра встретиться надо! Что значит «день забит». У меня тоже забит. Подъедь, давай, в «Ла Маре», потолкуем.

Плеснув виски в стакан, Чернявин выпил, почувствовал, что наконец начинает отпускать. Кредит Александров долго с него будет взыскивать.

Лида лежала в кровати уже без слез, уставившись в стену. «Третий год хочу обои переклеить… Ни сил, ни настроения… За окном стемнело, уже десятый час, наверное. Что с ним происходит? Странный разговор насчет Австрии, заявлениие, что с Александровым будет работать, а сейчас эта злоба! Он снова попал в переплет. Врагов у него немало, с его-то характером». Лиде хотелось думать совсем о другом. Она прикрыла глаза…

Мамина дача. Любимое место. Жаль, что теперь некогда туда ездить. Скрипучие крашеные полы, застекленная веранда, воду надо было таскать из колодца. Вокруг дома – заросли сирени, которая ранним летом тревожно стучится в стекла полуоткрытых окон. Лида плавает в этом запахе, сидит на веранде, зарывшись в конспекты. Сессия, экзамен… да, точно, по философии. Костя приехал, не предупредив, с шампанским, с ранней клубникой и огромным тортом.

Она лежала в постели, обессилев от его ласк, а он кормил ее клубникой. Потом пошел сам делать омлет. Они сидели на террасе, ели омлет, к запаху сирени добавился тонкий, нежный такой запах укропа, по крыше стучали крупные капли июньского, еще холодного дождя. Дождь все шел и шел, они снова залезли под одеяло. К вечеру, когда в окна ворвался внезапно потеплевший пряный воздух, сделали над собой усилие, стали одеваться. Лида нашла папины сапоги для Кости. Мокрые песчано-гравиевые дорожки, редкие, сочные капли с веток, запах хвои.

– Кажется, что грибами пахнет, – сказала она, чтобы не говорить о нежности, разлившейся по телу, еще не остывшему от любви, от невозможного счастья. Так хорошо не будет уже больше никогда. Щемящее чувство хрупкости их любви отступало только тогда, когда Костя ее обнимал.

В кухне уже который раз хлопнула дверца холодильника. «Нет, не пойду… не могу видеть», – мелькнула мысль, и тут раздался шепот Кости: «Лида…» Она резко села на постели. Знала, что показалось, но голос был таким реальным, что невольно она стала озираться. «Лида…» – прозвучало снова. «Глюки… так можно и с ума сойти, уже голоса слышатся». Лида с трудом поднялась, прошла в ванную и встала под душ. Долго стояла под горячими струями. Намазала себя кремами, вернулась в спальню, надела ночную рубашку, свернулась калачиком под одеялом. Закрыла глаза и стала снова думать о Косте, почти счастливая.

Глава 13. Сделки-проделки

В «Ла Маре» было многолюдно. Заяц причесывался перед зеркалом, послав метрдотеля на второй этаж проверить, готов ли его обычный стол – у перильцев, откуда удобнее обозревать окружающую действительность. Завсегдатаями ресторана были именно лесники – может, потому что хозяин ресторана занимался еще и экспортом леса. Тут терли терки лесозаготовщики, владельцы фанерных и картонных заводов, бумажных и целлюлозных комбинатов, производители стройматериалов и мебели, постоянно снующие в Москву решать вопросы. Чернявин заметил крупнейшего лесоперерабатывающего магната из Хабаровска. «Надо же, Староверов пожаловал. А мне не позвонил… Небось все уже прослышали, что комбинат тю-тю. Небось списал меня со счета».

Чернявин сам удивился, как почти мгновенно чувство мерзостного унижения сменилось приятным возбуждением. Едва не рассмеялся в голос. Ха! Поспешил Староверов-то! Во дурак! А эти остальные, козлы, вон их сколько! Сидят, жрут и не знают еще, что скоро все они к нему придут. В ноги кланяться, просить, предлагать… На стульях ерзать, в глаза заглядывать. Что такое комбинат, который он к тому же дважды обкэшил, по сравнению с властью над всеми этими, жрущими! Административный ресурс, ха! Это посильнее актив! Раньше он носил, а теперь ему будут носить.

– Пошли, жрать охота, – Заяц толкнул Чернявина в бок. – Чё озираешься, будто в первый раз тут? Ищешь кого? Давай по граммульке.

– Да не..

Чернявин не мог оторвать глаза от обедающих. Скоро они все поймут…

– По граммульке? А давай! Мне этого… «маккалана», грамм сто пятьдесят.

– Повод есть? – заинтересованно спросил Заяц. – Вчера у тебя такой был голос, я подумал, стряслось что.

– Стряслось… Голос у меня… совершенно был нормальный. Сейчас главное – все по нотам разыграть, – Чернявин пригнулся к столу, выразительно глядя на Зайца. – Можешь с Красовской договориться, чтоб взяла дополнительно к договору залога мою персональную гарантию и еще на годик забыла про взыскание? Просто забыла, и все. Можешь?

– Ах, Юрочка, вот оно что! А что через годик?

– К тому времени новый счетчик закрутится. Считай, что это мне отступной.

– Это Александров так вопрос поставил?

– Если б он, я бы тебя не высвистывал.

– То есть не поделился бы…

– Тебе, Дим, только делить. Сделай, а?

– Не знаю… Не думаю, что Красовская на себя такой риск возьмет. А сколько?

– Процента два готов.

– Два с половиной. Лимон, цифра круглая. И нечего глаза топорщить, Юрочка.

– Дима, это грабеж. На мне же еще проценты по кредиту.

– Юрочка, кто же неволит? Возвращай кредит, не будет процентов! Ради сороковника на крюке сидеть?

Чернявин промолчал. Рано еще Зайцу рассказывать, кто у кого на крюке. Будет Чернявин проценты платить – придется Александрову кредит лонгировать. Не станет же он взыскивать с госчиновника, от которого они со Скляром зависят, Подумаешь, кредит в сороковник при капитале Русмежбанка! Кто заметит?

Катюня не встала к завтраку. Константин решил не трогать ее, сам распорядился, какие рубашки взять в машину, сварил себе кофе – с утра видеть не мог ни кухарок, ни горничных. Бросив охраннику «погнали!», в машине принялся за кофе с бутербродом, но мысли сверлили. С женой надо что-то делать. Издательство ее уже не занимает, последний альбом – о чем же он был? О Серебряном веке, кажется. С кем-то она поскандалила, кто-то что-то напортачил, подарочные экземпляры Русмежбанк раздарил к Новому году – почти тысячу, а в магазинах книга продавалась плохо. Катюня скисла…

Накануне все началось, как обычно, с разговора о Лондоне, он слушал вполуха, уже твердо решив, что Сергею пора возвращаться. Потом обычные упреки: «Я тебя совсем не вижу, ты не интересуешься моей…» Но впервые все кончилось битьем посуды, криками, чтобы он вызвал «скорую»… Константин мерил Катюне давление, отпаивал валокордином, та требовала грелку, чай с лимоном, «скорую», рыдала… Когда она стала царапать себе грудь, он не выдержал, тряхнул ее за плечо: «Немедленно прекрати. Вставай!» Катя, спустив ноги с кровати, взглянула на него бессмысленно-ненавидящим взглядом и, взяв шлепанец, ударила его по лицу. Он еле удержался, чтобы не дать сдачи, но тут же обнял, испугался, что сделал это грубо, прижал к себе. А она все рвалась из его рук, что-то выкрикивала… «Все, ш-ш-ш, прости меня, успокойся… нельзя так… прости меня… Но так нельзя, понимаешь… И причин нет, поверь мне, Катюня…». Она еще покричала, что он ломает ее жизнь, похлюпала носом с полчасика, еще три раза голосом умирающего потребовала чаю, а часам к двум ночи вышла в халате на кухню и предложила распить бутылку беленького, которую они и уговорили под Катины рассуждения о том, как исковеркана жизнь.

Александров уставился в окно, мимо проносились елки, сосны… Рыхлая земля уже подсыхала, через прелую хвою пробивался мох… Катюню над чем-то занять, это ясно. Вопрос – чем и как? Хотя, когда она изводила его своими требованиями – там помочь, этому позвонить, собрать деньги на новый альбом, добиться, чтобы на презентацию непременно пришли те да эти… Да, он гасил ее, надо признаться, а как по-другому? Какого рожна ей надо? Фитнес дома надоел – ради бога, есть World Class. Не хочет туда – пусть инструктора домой ходят. На участке корт, которым никто не пользуется. На приемы водит – плохо, надоело «лицемерие». Не водит – опять плохо, заточил в четырех стенах. Где та Катюня, с которой он счастливо прожил первые десять лет? У всех, наверное, так.

Привычно затренькал телефон.

– Скажи, я на встрече, – он сунул мобильный охраннику.

– Вас слушают, – дежурным голосом ответил в телефон охранник. – Да, передам. Николай Николаевич просил перезвонить, – сказал он, обернувшись к шефу.

– Ага… – Даже с Колей не было охоты говорить.

Через полчаса он шел по гулким коридорам Центробанка к приемной председателя.

Алексей Михайлович Пригожин встретил его, как обычно – доброжелательно. Высокий, худой, с морщинистым лицом и набрякшими мешками под глазами, безэмоциональный человек, ни рыба ни мясо… Больше всего не любит принимать решений, чтобы, не дай бог, не подставиться. Но и отказывать не любит, врагов наживать. Мастерски заматывает любой вопрос. «Все ведь известно заранее», – повторял себе Александров.

Встреча предстояла вязкая и безрадостная, но сделку с Mediobanca надо двигать, обкладываться согласованиями, причем, казалось бы, и необязательными. Вроде кому какое дело, что он в собственном частном банке продает двадцать пять процентов. Но не в этой стране! Тут это – идиотское слово придумали, – системный банк! Да еще в нем столько счетов госкомпаний.

– Михайлыч! Как дела? Чего ждать на рынке? ЦБ нам сюрпризов не готовит?

– Приветствую, Константин Алексеевич, рад! Чай будешь? Сказал девочкам в приемной уже или… – Пригожин потянулся к селектору.

– Сказал, сказал, – Александров запасся терпением, зная, что Пригожин будет долго ходить вокруг да около. – Что с рублем? Крепко держишь?

– Как подвигаются переговоры? Это хорошо, что хорошо. Mediobanca получить акционером – неплохо. Наверное… Живые деньги. Но вот скажи, – Пригожин отхлебнул чай, – почему именно они? Citibank или Deutsche было бы солиднее, не считаешь?

Александров терпеливо слушал демагогию Пригожина. Ах, Алексей Михайлович, даже лексикон партсобраний сохранил!

– Может, не гнать лошадей? – продолжал Пригожин. – Не спеша все подготовить и провести открытый тендер… Мы тебе проспект эмиссии утвердим, и ты эти дополнительные акции продашь. Прозрачно чтоб все.

Александров терпел, на провокацию не поддавался. Какой тендер, среди кого? Это же не укроп – по семь копеек не отдам, кто десять даст… Сколько они международных банков перебирали с Колей! У инвестора должен быть конкретный и очень понятный интерес. И он есть именно у Mediobanca, а не у банков вообще. Потому что и он сам, и итальянцы делают ставку на крупный корпоративный бизнес, на потенциал именно российских промышленных активов.

– Алексей Михайлович, ты прав, как всегда. Банк, хоть и частный, но идет в русле экономической политики правительства, ему доверено решение многих государственных задач…

– Хорошо, что ты это понимаешь.

– Да… Продешевить нельзя. Это benchmark для всего российского рынка. Мы нацелены на цену в семь. То есть сорок процентов надбавки к капиталу.

– Сорок? Несерьезно это, Константин. Твой банк надо с надбавкой в шестьдесят оценивать. Капитал у тебя крепкий, государство тебя оборонкой и бюджетом подпирает. Сорок процентов… Какой же это, как ты выражаешься, «бенчмарк»? А по-русски сказать уже не можешь? Планка! Ставишь ты себе, Константин Алексеевич, заниженные планки, так думаю.

Александрова корежило от этих совдеповских клише. Ведь профессиональный банкир! Какие шестьдесят процентов? Таких цен нет и уже не будет. И слово benchmark он как будто вчера услышал, экзотика это для него, видите ли.

– Алексей Михайлович, у нас с вами общие задачи. И не только в этом вопросе, но и в целом, в стратегической перспективе. – Александров пустился в ответную речь, произнося политкорректности на автомате. – Чтобы никто нас ни в чем не мог упрекнуть, подобрали первоклассный консорциум для проведения оценки. По самой верхней планке. Аудиторы Ernst & Young на пару с инвестиционным банком JP Morgan. Кто после этого скажет, что оценка не объективна?

– Ну, чем выше, тем лучше…

– Алексей Михайлович, ну ты даешь! Не «чем больше», а в рынке. Потому и берем не ООО «Тверская оценка», а Янгов с Морганами.

– Ну и что ты от меня хочешь?

– Одобрения…

– Еще скажи, утешения, – рассмеялся Пригожин. – Я тебе не батюшка.

Александров протянул ему бумагу. «Председателю Банка России, Пригожину А.М…В настоящее время ОАО «Русский международный банк» ведет подготовку к проведению дополнительной эмиссии… для проведения независимой оценки рыночной стоимости банка… консорциум… Это позволит…»

– Хорошая бумага. А мне она зачем? У тебя акционеры есть. Достаточно одобрения Наблюдательного совета.

– Леш, тебя что, убудет? Да, прокладываюсь, прямо говорю. Пусть все видят, что оценщики выбраны правильно, все на высшем уровне.

– Почему я должен твоих оценщиков утверждать?

– Считай, что это моя личная просьба. Или считай, что справедливая оценка Русмежбанка – это вопрос регулирования всей отрасли, как приятнее. Мне потом легче будет утверждать основные условия сделки.

– Сделки, сделки… проделки…

– Наложи резолюцию «согласен».

– Что она тебе даст?

– Тогда «не возражаю»…

С резолюцией Александров рванул в банк, душа в себе злость. «По каждой плевой резолюции, ёлы-палы…» Зато теперь можно и нужно писать вице-премьеру. О стратегии банка, о наращивании финансирования приоритетных для экономики отраслей, ну и о Mediobanca помянуть между прочим… К «папе» с оборонкой, к Строганову – с его любимой модернизацией. Чем Строгонову перед «папой» отчитываться? Вот лесом и отчитается. Заодно, как бы между делом, проговорит с ним и второй вопрос. Муделя же этого, Чернявина, надо пристраивать. Человек мутный, но… Вакансия есть? Есть. Кандидат другой у него есть? Нет. Кредит без скандала вернуть нужно? Нужно. Еще одного своего человека в правительство посадить повредит? Вот это не повредит точно! Ну да, не свой. Но, во-первых, этого никто не знает, а во-вторых, крюк на него есть.

– Девчонки, добивайте приемную Строганова насчет встречи! – прокричал он секретарям в телефон. – Коля просил набрать? Давай.

– Костя! Насколько все легче пошло после твоего похода! С международным отделом договорился, они ставят подписание меморандума с Mediobanca в программу визита премьера в Италию. Денис Иванович поддержал, все же редкий он человек.

– Теперь следи, чтоб не выкинули, – хмыкнул Александров.

– А ты – чтоб поездку не отменили, – хохотнул Коля. – К концу той недели стоит к Mediobanca слетать, напрячь Скипу. Пусть со стороны Берлускони культурку на себя какую-нибудь натянет.

– Надо, – вздохнул Александров, – жен возьмем. Катюня все в Лондон рвется, но какой мне сейчас Лондон? Может, ей хоть Милан поможет на время.

– Ты когда в банке будешь?

– К вечеру только. Еду к главному кадровику страны.

– Кого и куда теперь сажаем?

– Сажаем, Коля, сажаем. В контексте этого предмета и главные вопросы еще разок проговорим. Оно всегда легче, в контексте-то.

Александров нажал «отбой», и тут же телефон зажужжал снова.

– Константин Алексеевич, приемная Скляра говорит, что он вам не может дозвониться. Что им сказать?

– Пошли их на х… Ты же дозвонилась.

– Екатерина Владимировна звонила еще. Говорит, у вас телефон отключен. Что ей сказать?

– То же самое… Нет, наберу ее сейчас… Катюня, ты встала? Тебе получше? Хочу тебе встречу с министром культуры устроить. Может, ты какую программу на «Культуре» замутишь или альбом последний за границей издашь через Роспечать? Встряхнись, малыш! Ну почему лекцию! Просто беспокоюсь. Да-да, сегодня точно не поздно. А на следующей неделе мы снова в Милан. Полетишь со мной? Ну Катюня… Не получается у меня пока в Лондон, скажи Сережке, пусть к нам в Милан. Ну как это он один не может? Да нет, у меня есть время… В банк еду, пока могу с тобой говорить. Катюня, ты слышала? Мы на следующей неделе снова в Милан поедем… Да, с Колей, с Аней… Ну… не хочешь в «Ла Скалу» – не надо… А что хочешь? Катюня, ну зачем ты так? В Лондон тоже съездим, но попозже. Позвони Сережке. Ну, как это он тебя не послушает? Тогда он и меня не послушает.

Александров нажал «отбой» со словами «сейчас разъединится, Катюня, в гараж заезжаю» – и пулей выскочил из машины. Поездка к Пригожину съела почти полдня. Секретарь доложила, что к семи вечера его ждут на Старой площади, а после девяти, если сложится, может успеть и к вице-премьеру.

Он снова подумал, не совершает ли ошибку с Чернявиным, и вдруг ощутил в душе ту самую мертвую пустоту. Провал, выпадение из жизни на несколько минут, когда кажется, что мертв, и только сама мысль, что мертв и стал пустотой, – только она сигналит, что еще жив, еще тут. Лет десять-пятнадцать назад пустота накатывала часто, а потом все реже. В последние годы он уже решил, что избавился от нее. Сейчас эта пустота почему-то ассоциировалось с Чернявиным. И еще с поездкой к Скляру на озеро Гарда.