Текст книги "Легко!"

Глава 10

Вернувшись в Лондон и распаковывая чемодан, Анна получила текст от Джона с приглашением на ужин. Она с трудом припоминала, как он выглядит, и ей нужно было срочно переодеться и бежать на конференцию в тот самый «Хилтон». Там будут происходить важные вещи, а не вечером с Джоном. С ним будет легко… После Виктора со всеми будет легко… Просто с самого начала надо всё выстраивать легко…

«Чтобы роман был в радость, надо всё делать влегкую», – думал Джон в такси по дороге к дому Анны. Для разнообразия он повел ее в очень пафосный ресторан «Сквер», где весь амбьянс настраивал на маленькую светскую беседу, вот они и болтали – о ее поездке, о его работе, даже о моде. Гуляя и держась за руки, дошли до ее дома. Джон не спросил, можно ли подняться, всё было так легко и естественно. Последний шот виски в ее квартире, и он начал ее медленно раздевать. Отличный секс, и он решил остаться до утра.

Утром они вместе вышли из подъезда. Джон должен был сначала поймать такси для нее. Он остановил кэб, Анна села, и хотя следующий кэб проезжал тут же, Джон пропустил его, потому что надо было постоять на тротуаре и махнуть ей рукой, пока она отъезжала. Он был хорошо воспитан и хотел, чтобы всё было красиво и по правилам. Женщины это любят, а это, в сущности, так легко…

Перед тем как Анна нырнула в черный кэб, Джон сказал, что следующий ужин послезавтра. «Хорошо, давай по слуху играть, посмотрим. Как будут дни складываться». «Как здорово, что нет никаких обязательств», – подумал он, глядя вслед кэбу, который через минуту нырнул в трафик Оксфорд-стрит и растворился в потоке. Стал просто одним из кэбов, увозя в Сити стройную и стильную женщину в черном брючном костюме Gucci, чьи руки и мягкие губы ласкали его всю ночь.

Весь день он слал ей тексты и распихивал работу, чтобы освободить вечер четверга для ужина. В четверг заехал за ней уже после девяти и предложил пойти в паб.

– Я не хожу в пабы, – засмеялась она.

– Даже попробовать не хочешь? А если это будет очень романтичный паб?

– Ну, только ради тебя.

Они взяли такси на Бэйсуотер и поехали в Ноттинг-Хилл. Джон никак не мог точно вспомнить, где именно находится «Лэдбрук Армз», вроде где-то рядом, но где… Таксист был идиот. Они вышли из кэба и пошли дальше пешком. Джон чувствовал, что Анна всё больше раздражается.

В «Лэдбрук Армз» было не протолкнуться, как всегда по четвергам. Джон с трудом нашел полстолика на террасе, усадил Анну и спросил, что она хочет выпить.

– Розовое шампанское, только один бокал, – попросила она.

– Я боюсь, что в пабе розового шампанского может не быть, – сказал он с ужасом.

– Тогда виски, потому что вино здесь уж точно пить нельзя, – сказала она.

Он отправился добывать напитки в баре, потому что официанта дожидаться было бессмысленно. Проталкиваясь обратно с виски, он только молил бога, чтобы она не ушла, так как виски он добывал минут десять. Анна сидела за деревянным столом, и ей уже всё нравилось.

– Здесь так красиво. Даже не выглядит, как паб. Плющ вьётся по стенам. Как на картинке, прямо деревенский английский дом.

– Бэби, именно так и выглядят настоящие пабы. Тебе, правда, нравится?

Когда принесли еду, Анна стала есть омлет как деликатес, а Джон смотрел на нее и вдруг почувствовал прилив нежности оттого, что всё так устроилось, в конце концов, и она ест, потому что голодна, и всё время что-то рассказывает, неважно, что именно, и смотрит на него широко раскрытыми глазами, и по лицу ее время от времени летает уже знакомая смущенная улыбка от рассказов о самой себе и о том, как она сегодня цапалась с коллегами по работе. Ей было весело, в сущности, это же так смешно, играть в мужские игры, когда сама-то знаешь, что всё понарошку. Джон вдруг уловил в воздухе запах цветов, что было совсем необычно: и цветы не пахнут в октябре, и он их никогда не замечает. Он перегнулся через стол, взял в обе руки лицо Анны и просто смотрел на нее молча.

Утром она не проснулась, когда он уходил. Он шел по тротуару мимо дворников, мимо газетных прилавков. Хозяева мини-маркетов вытаскивали на улицу ящики с овощами, сигналили такси и красные двухэтажные автобусы. Гайд-парк был раскрашен осенними красками, воздух казался свежим и влажным, сквозь утренние облака чуть пробивалось солнце, но день обещал быть ясным. Джон шел и шел, хотя давно пора было хватать кэб и мчаться в офис. Он не хотел, чтобы ночь с Анной отступала, он видел перед собой ее глаза, радовался, что их еще не разлучило после ночи ни одно сказанное слово, и хотел, чтобы время замерло.

Весь день так легко и прошел. Он работал, съел два сэндвича, не отрываясь от бумаг, звонил, писал мейлы. Он не думал об Анне, но легкость и радость не покидали его. В таком же отличном настроении он вышел из терминала под вечер в Эдинбурге после того, как часок поспал в самолете. Одри встречала его с обычными объятиями на своем серебряном «мерседесе» и только слегка пожурила, что он опять вернулся лишь в пятницу, а не в четверг, как она просила.

– О чем ты говоришь, я сегодня, кроме сэндвичей, за компьютером ничего не ел, а сейчас страшно хочу спать, – сказал он, поцеловав ее в волосы.

Глава 11

Безостановочно думать и безжалостно искать точные слова, объясняющие жизнь, чувства, поведение людей, – это было самой большой проблемой в жизни Анны. Проблемой часто разрушительной, рефлексии разъедали гармонию жизни, усложняли отношения с людьми. Однажды она вычитала в книжке по астрологии: «Скорпион может всё и может достичь всего. Единственный враг Скорпиона – это он сам».

Учеба в университете далась легко… В этом был шик – прогуливать весь семестр, а потом посидеть две ночи над книгами, прийти с кругами под глазами на экзамен, получить очередное «отлично», небрежно выскользнуть из аудитории и, особо не втягиваясь в разговоры с сокурсниками, просто сказав: «Пока», отвалить. Любви сокурсников это Анне, конечно, не прибавляло, но ей об этом не хотелось думать.

Она культивировала свой интеллект в аспирантуре и ушла опять далеко, в чтение не только по специальности, но и трудов по философии, семантике. При обсуждении ее книги профессор сказал:

– Тут имеются небрежности, натяжки фактов, это, конечно, плохо. Но у автора есть искра божья. Этот мощный полет мысли имеет объясняющий потенциал сильнее, чем факты и статистические тренды.

Утолив интеллектуальный голод, Анна поняла, что интеллект не прокормит, и через мужа начала писать халтуру в пропагандистские журналы, на радио и вообще всюду, где брали. Им нужно было растить Бориса, и ей хотелось дать сыну уж точно не меньше того, что она сама получила от родителей. Анна спала по четыре часа, колотила по клавишам про происки империализма, моталась с Борисом в бассейн, на английский и французский. Успевала заехать на радио и записать очередной антиимпериалистический пасквиль для эфира.

По вечерам они с Филиппом «строили» Бориса, который врал, что забыл дневник в школе. Потом Филипп мыл посуду, а Анна стирала, после оба садились дальше колотить по клавишам пишущих машинок. Обычная жизнь средней советской семьи интеллигентов.

Филипп обожал ее. Сам достаточно незаурядный журналист, он видел себя только на втором плане, как подиум для жены. Его друзья ходили у Анны в поклонниках – то таскали ее в ресторан, то привозили подарки из-за границы. Филипп не возражал. И странное дело – при всей своей склонности к рефлексиям и анализу Анна не задумывалась о природе своего чувства к мужу. Им было хорошо, он принимал ее всю и безоговорочно, она наслаждалась его пониманием, а была ли это настоящая любовь или просто любовь, но не совсем настоящая, – важно ли это?

Ненадолго, но, как всегда, интенсивно окунувшись в политику, в госсферу, она через три года получила предложение переехать в Америку. Использовав связи, которые наработала в Москве среди заезжих американских политиков и бизнесменов, она пристроила лоботряса Бориса в лучшую школу Сэнт-Олбанс у подножия Национального собора на Висконсин-авеню в Вашингтоне.

Директор был сначала поражен уровнем рекомендательных писем, а потом манерами русской матери, которую он представлял себе, видимо, как часть статуи «Рабочий и колхозница», и слегка лишился дара речи, когда перед ним уселась элегантная особа в черном мини-костюме от Dior с серебряной брошкой конца восемнадцатого века и принялась рассуждать, что Сэлинджер – это еще куда ни шло, а вот читать Оскара Уайлда в двенадцать лет, даже на английском, она полагает, сыну рановато, и очень рассчитывает на помощь школы.

Анна вышла из здания школы и сказала себе, что ее единственный костюм, подаренный миллиардером из Бостона, сделал свое дело. То, что она позволила этому миллиардеру переспать с ней в его личном самолете, пока он вез ее из Москвы в Гарвард, – по крайней мере с этой точки зрения оказалось неплохой инвестицией.

Анна была настроена на Америку. Она уже нахлебалась счастья интриг в правительстве и общения с вылупляющимися из кооперативов олигархами. Она понимала, что Москва тех лет означала большие деньги и власть, но понимала также, что по молодости и в силу интеллигентских предрассудков просто не потянет. Поэтому ей только хотелось, чтобы Борис рос в нормальном мире, без этих причуд истории, которые происходят в ее стране. А еще Анна очень хорошо понимала, что, кроме как думать и читать, она, по сути, ничего не умеет, и неплохо бы закончить хотя бы какой-то университет жизни. А международный банк, куда ее звали, и скромная предложенная позиция как раз были очень похожи на армию, которую надо пройти.

Она без колебаний взяла ипотеку и, практически не зная еще Вашингтона, полагаясь только на чутье, за три месяца купила дом, чтобы было куда привезти мать и всех остальных. Ремонтировали они его с Филиппом сами, и вообще Анна быстро поняла, что она больше не дама из истеблишмента, а опять рабочая лошадь, которая обязана кормить четыре рта на одну, хоть и большую зарплату. Иногда, просыпаясь ночью, она представляла себе, что завтра придет на работу, а там – розовая бумажка об увольнении, а у нее на счете ровно сорок долларов, только вчера проверяла. Она не делилась этим с семьей – они не помогут, чего зря травмировать.

Через пять лет сын из-под палки отправился в университет Беркли, они с Филиппом отвезли его в Калифорнию и вернулись домой в Вашингтон, где освободилась, наверное, уже навсегда, одна спальня из четырех. Анна подумала, что еще одна глава ее жизни закончена и надо смотреть вперед.

При следующей командировке от своего банка в Москву она обошла трех прежних друзей. Почему выбрала именно их, Анна не знала. Первый с ходу предложил ей должность вице-президента по инвестиционному развитию в корпорации, которая тогда стоила пять миллиардов. Дав покрутиться в компании пару дней, он вызвал ее на чашку чая в отель «Националь», где сидел с партнером и каким-то эскортом. Время приближалось к часу ночи, но тогда так было принято среди московских олигархов. Это слово только входило в моду.

– Ну, всё посмотрела? Рассказывай…

– Масштаб, конечно, впечатляет. Ты собрал фантастические активы и всё структурировано разумно, не мне тебе это говорить. Ты стоишь гораздо больше пяти ярдов.

– Согласен.

– Да, но это потенциал, – продолжила Анна, зная, что должна говорить со своей обычной прямотой: если он это не примет, то как она будет работать и развивать этот потенциал, то есть делать то, чего он ждет от нее? – Смотри, у тебя пять субхолдингов, понятно, что там есть жемчужины, но если брать только цифры, то доходность в каждом ниже средних показателей по отрасли. Вот и потенциал. Ну, это главное. А так по мелочам – почему у вас нигде нет туалетной бумаги, а внизу, в лобби, тянет запахом столовских щей? Это при пятимиллиардном бизнесе. Скажи, чтоб подтянули культурку.

Капитану бизнеса нравилось, что она говорит это при его партнере и эскорте, – никто из них никогда бы не посмел сказать что-нибудь подобное так прямо ему в глаза. Эскорт ерзал.

– Видите, она схватила суть сразу за два дня. Про туалетную бумагу, кстати, могла бы помолчать. Но вообще, я же вам сказал, что это умный человек. И вы еще одно про нее должны очень хорошо понимать: ей никто никогда не помогал. Ни муж, ни любовники. Она всё сделала сама.

Нельзя сказать, что эта сентенция обрадовала эскорт. Они видели перед собой женщину в дешевом офисном костюме и с лэптопом в час ночи, которая собиралась прийти к ним в корпорацию, чтобы учить их жить. И шеф от этого тащился.

На следующий день Анна навестила своего старого знакомого еще со времен университета, который недавно стал главой крупнейшего банка. Он хорошо ее принял. Вообще-то он не очень представлял, чем она может быть ему полезна, но по природной хватке и еще не заболев звездной болезнью, которая пришла позже, не игнорировал умных и успешных людей. Его огромный офис источал запах больших денег, а секретариат был не по-русски вышколен. Чай подали в английском фарфоре на серебряном подносе. Анна спросила, можно ли курить, ее собеседник слегка обалдел от вопроса, но тут же появилась пепельница Baccarat. (Позже она узнала, что никому еще не позволяли курить в его кабинете.)

Они говорили о Вашингтоне, Анна поздравляла старого приятеля с невероятными политическими успехами. Когда он спросил, не надоела ли ей Америка, Анна призналась, что на работе всё нормально, но похоже, она исчерпала перспективы для себя, как-то всё стало предсказуемо и повторяемо.

– Поэтому, – сказала она легко и уже вставая с кресла, – я оставлю свое резюме на всякий случай.

Через месяц она получила предложение возглавить один из основных департаментов банка. Боссу нужен был «правильный» кандидат. Про которого он сможет всем сказать «это высокий профессионал» (хотя так это или нет, он толком не знал, да ему было и не интересно), который будет полностью лоялен, хотя бы потому, что корней нет. А это, кстати, значит, нет и хвостов. За этот выбор его никто не попрекнет.

Три дня они вели переговоры с его замом. Анна сразу сказала, как ей нравится и банк, и позиция, и люди. Но у нее есть свои границы: ее переезд в Москву потребует удвоения семейного бюджета – придется же содержать два дома. Она всё понимает, что тут нет таких зарплат, и допускает, что просит невозможного, но лучше сказать прямо, ведь эти озвученные расходы никуда не уйдут, и это реальность. Зам сопротивлялся до последнего, а потом повел на окончательный разговор к шефу. Когда она тому повторила свой монолог, добавив в конце, что уверена – она отработает каждую копейку, шеф едва заметно кивнул своему заму. Они не подписывали никакого контракта, и просто на честном слове босса она полетела в Вашингтон собирать чемоданы.

– Аня, – спросил ее Филипп, подвозя утром к банку, – ты понимаешь, что делаешь? Жизнь только начала налаживаться, лоботряс хоть и вылетел из Беркли, всё же учится в Нью-Йорке. Ты стала расплачиваться с долгами, работа стабильна и уже не требует от тебя сидения по ночам в офисе. Я начал тоже что-то зарабатывать. Мы стали выезжать в Европу, возьми хоть каникулы в Баварии, разве плохо? Тебе стало скучно, так посмотри через улицу. Вон в том здании сидит твой бывший шеф, теперь вице-президент по Азии. Пойди к нему, будешь работать по Китаю. К чему такие крайности – сразу в Москву?

– Филипп, ты сам всё сказал. Работа перестала быть требовательной. Через двадцать лет в этом здании или в китайском я буду делать ровно то же самое, говорить с теми же людьми, писать те же отчеты. Я не хочу пропустить дверь, которая поведет в новый мир. А еще я просто устала быть бедной.

– А ты разве не будешь скучать по Вашингтону?

– Буду, конечно, здесь жизнь и легче, и приятней. И по вам скучать буду, и по «Сакс Пятая Авеню», и по магнолии в нашем саду. Но этого недостаточно, чтобы меня здесь удержать.

Мама говорила примерно то же самое, только с большей эмфазой. Это бесчеловечно, что дочь сначала затащила ее в чужую страну, отрезав от всех корней, а теперь сама уезжает, бросая ее на милость зятя.

– Так, слушайте. Ребенок в университете, и я ему не нужна. Вон, в Нью-Йорк перебрался, никого не спросив. Вы – люди взрослые. Я всегда буду вас любить и буду продолжать оплачивать, мама, твои счета. Дом вам остается. Не хотите жить без меня в Вашингтоне – дайте знать, я вам пришлю билет в Москву. Если лететь всё время прямо на восток, точно не потеряетесь. Чего вы еще от меня хотите? Привязать меня тут? Чтобы было с кем в выходные поскандалить?

За два дня до отъезда Филипп всё-таки не выдержал:

– Не могу представить себе, что через два дня открою все шкафы, а там пусто, только голые вешалки вместо твоих костюмов.

– А ты думай не об этом, а о том, что я уже знаю свой первый проект, и он с американскими инвесторами, и я скоро прилечу в Вашингтон в командировку.

– Ты всё равно там долго не выдержишь. Брутально там. Если бы я считал, что это всерьез, я бы поехал тоже. Но ты вернешься максимум через год – полтора. Я буду ждать тебя здесь.

Глава 12

– Может, ты хочешь сесть за руль?

– Нет, сегодня не хочу.

– Ты что-то выглядишь усталым. Я тоже устала. Была учеба два дня, это выбило из колеи. И Джуди все время требует внимания. А ты помнишь, что Лиза и Саймон ведут нас сегодня к своим друзьям, с которыми я давно хотела познакомиться. Джон, ты не слушаешь меня…

Он и не слушал, он всё еще летал где-то в районе Бэйсуотер. Только войдя в дом, он почувствовал, что туман в голове начинает рассеиваться. Он вышел на террасу и вспомнил, как звонил Анне из сада. Абсурд. Так нельзя. Надо всё держать по отдельности. Как сказано, он не ангел и, наверное, всё-таки будет встречаться с Анной время от времени. Уж больно хороша игрушка. Но нельзя это смешивать с реальной жизнью, а его реальность – это Одри, их друзья, работа и гольф по воскресеньям.

В компании в этот вечер почему-то доминировала тема искусства.

– А правда, что Найджел купил картину на Christie’s? Врет, наверное. Небось на e-Bay. Всё равно, когда увидишь, не забудь похвалить.

– А Сьюзен решила пригласить дизайнера и переделать весь дом. От скуки, ей-богу. Теперь ей хочется викторианский интерьер с тяжелыми драпировками со свагами и обязательно c чиппендейловскими креслами. Она всех уже изнасиловала этими креслами. Представляю, как это будет дико выглядеть. Чиппендейл подходит к викторианскому периоду, как собаке пятая нога.

– А Уитманы уезжают в следующем году в Штаты на лето, к детям, и уже смотрят дом в Хэмптонах.

– В Хэмптонах тоска. На Лонг-Айленде вообще всё напоказ. Толпы слоняются из одного дома в другой и все друг друга любят. А их даже никто не пригласит. Кто они там?

– Пригласит, не сомневайся. Они никто, но для американцев они настоящие англичане. Их будут после десерта подавать вместо сыра, другим на зависть. Там все друг перед другом выпендриваются.

По дороге домой Одри даже не зудела про скорость. Войдя в дом, Джон подумал, как здесь хорошо. Одри причесывалась в спальне перед зеркалом. Он подошел сзади, обнял ее за плечи и почувствовал такой родной и любимый запах.

Джон точно был не ангел. Он не считал верность большим достоинством и по большому счету был не уверен, что моногамия – естественное свойство человеческой особи. Он помнил, как кто-то когда-то сказал: «Не верность важна, а лояльность». Его любовь к жизни, талант и отвага уметь брать от нее всё, в чем кроется удовольствие, бросали его от одного адюльтера к другому. И тем не менее он был, скорее, примерный муж, чем плейбой. Его здравый смысл, уравновешенная психика и любовь к Одри помогали всё держать под контролем.

Была Мария, девочка в Мадриде. Двадцать пять, стройная смуглянка, помогавшая им с переводом. Обладая острым умом, она забавляла Джона своими ремарками насчет его коллег. Она была католичка и, несмотря на все свои современные взгляды и ценности, даже некоторую шлюховатость, в какой-то момент заговорила о грехе внебрачной жизни, на чем всё и кончилось.

Была модельер из Дублина, что само по себе звучало как насмешка. Она мечтала переехать в Лондон, но лучше в Париж, а в конце концов непременно в Нью-Йорк, и в ожидании этого в дублинских журналах мод рассказывала домохозяйкам, отоваривавшимся преимущественно в местном Marks&Spenser, о последних коллекциях мира. Она, казалось, сама стремилась, чтобы легко… но когда в один из приездов Джон обнаружил, что девушка купила ему лосьоны для бритья, тапки и халат, разместив это все в своей ванной, он сделал ноги.

Как ни странно, у него даже была однажды русская. Нина администрировала офис какой-то русской корпорации в Лондоне. В ней было что-то трогательно-провинциальное, включая ошибки в английской грамматике. В ней была готовность всегда принимать его безоговорочно, слушать, не перебивая, и никогда особо не высказывать свое мнение, если даже таковое и имелось.

Она плакала над «Великим Гэтсби», считая чудовищным, что эта техасская сволочь так подставила Гэтсби, прошедшего всю войну, а его кукольная дура вообще не разобралась, какой Гэтсби великий мужик. Джон не очень понимал, как она администрирует свой офис с таким знанием жизни, но это был не его вопрос. Его вопрос был покупать ей время от времени шмотки, да пару раз оплатить билеты ее матери, по которой Нина очень тосковала и которую, ну непременно, надо было привезти в Лондон. Когда она заговорила о третьем мамином приезде, Джон поинтересовался, а, собственно, зачем? Она что, по второму разу пойдет в Британский музей? Нина сказала, что ему не стоит так говорить, поскольку мамин приезд оправдан уже тем, что ей уже давно хочется познакомиться с Джоном.

Он озверел, ибо в памяти еще свежи были воспоминания о Марии, и поинтересовался, считает ли русская ортодоксальная церковь внебрачную связь грехом? Нина сказала, что да, считает, но это не фактор. Фактором же было то, что если бы ей нужны были только любовники, то незачем было бы переезжать в Лондон. На те деньги, что ей платят за администрирование, в Москве можно было бы жить гораздо лучше, а вот муж англичанин – это круто. Джон сообщил, что это точно не по адресу, она устроила истерику по поводу обмана и напрасно потраченного года (Как будто этот потраченный год просто кишел альтернативами!), а Джон на всякий случай сменил мобильник, соврав Одри, что у компании политика смены номеров не реже, чем раз в три года.

Одри всей этой ерундой расстраивать было нельзя. Джон был очень осторожен и всякий раз перед посадкой в Эдинбурге не забывал пройтись по телефону и на всякий случай стереть все тексты, даже невинные, и все номера, которые могли бы вызвать у Одри вопросы. Стирать вообще всё было бы более подозрительно. Хотя он ни на минуту не допускал, что Одри проверяет его телефон. Да никогда она до этого не опустится!

В последние два года он был безгрешен. То ли работа, то ли возраст стали сказываться, но ему как-то вполне хватало Одри и их друзей и не тянуло на сторону. Джон решил – не без сожаления – что и это прошло, на том и успокоился. Собственная вина не покидала его. Сейчас их ребенок уже был бы тинэйджером и наверняка появился бы и второй. Джон считал, что мания, с которой Одри тянет их обоих в клубы, на джаз, в мини-поездки по Европе на длинные уик-энды, есть своего рода компенсация. Но, несмотря на то что это добавило лишние нагрузки в его жизнь, и так полную перелетов и недосыпов, он любил этот образ жизни working hard and playing hard. Он любил шутить, что его жена выбирает из него всё, что по оплошности еще не выжала из него компания, но жил в балансе и гармонии и даже радовался, что адюльтеры в прошлом.

На работе Джон в последние годы очень продвинулся. Он был в той же позиции, что и четыре года назад, когда начинал, но стал главным из региональных вице-президентов по продажам, да и компания существенно выросла. Этот прирост сделал как раз он за счет Европы, «его» региона. Поэтому именно Джон вот уже третий год подряд возглавлял группу, представлявшую компанию на ежегодной международной выставке «3 GSM» в Барселоне. Там он тусовал клиентов с ночи до утра и с утра до ночи, выматываясь, но получая от этого удовольствие, и всегда возвращался с каким-то уловом. Его шеф время от времени ужинал с ним, как он выражался: «чтобы поэксплуатировать его мозги».

Шеф Джона заслуживал особого внимания. Не достигший еще и сорока, он слыл бонвиваном и вел богемный образ жизни. Женат он был, несмотря на молодость, вторым браком, а одевался с тщательностью голубого и продуманной небрежностью голливудского кинокритика. Никто бы не подумал, что он способен драть три шкуры за невыверенные цифры в еженедельном отчете, да и вообще их читать. Несмотря на его одержимость цифрами, они с Джоном составляли прекрасную пару, потому что Джон знал отрасль и рынок, как никто, а взгляды на отдых у них вообще совпадали полностью. В последние два года они, по сути, управляли компанией в тандеме.

Недавно шеф пригласил Джона к себе и представил нового вице-президента по «корпоративной стратегии», девицу лет тридцати, не больше. «Какая корпоративная стратегия? – подумал Джон. – У нас компания маленькая, и мы вдвоем с ним все делали и будем делать на коленке за ужинами». Девицу звали Джулия, и она пришла из корпорации «МакКинзи», что само по себе говорило о многом.

Через неделю работы она явилась к Джону в офис и, открыв с достоинством желтый блокнот формата А4, устроила ему допрос, по какой формуле он строит графики продаж и где матричная модель оптимизации структуры портфеля? Джон тем временем ее рассматривал.

В Джулии не было ни красоты, ни даже привлекательности, а стилем просто не пахло, хотя одета она была дорого. Слишком широко расставленные серо-голубые водянистые глаза, чересчур длинный прямой нос, тонкие бледные губы, а всему лицу явно недодали красок, оно казалось сероватым. Деловой серый костюм с прямой юбкой до середины колена и туфли без каблуков подчеркивали, что ноги-то коротковаты. На плечах лежал яркий платок Ferragamo, на шее двойная нитка жемчуга. Но было видно, что эта серая мышь за тем и поставлена, чтобы всем выесть печень. В первую очередь ему, Джону.

Поговорив с Джоном, а потом со всеми менеджерами продаж, она через неделю направила всем сэйлам в четырех регионах императивное уведомление, что отныне бонусы привязаны к продажам не по году, а поквартально. Это было вообще не ее ума дело, никакого отношения к «корпоративной стратегии» не имело и взбесило и унизило не только Джона, но и всех менеджеров продаж, которые толпой повалили к нему жаловаться. Джон их успокоил, как мог, и тут же стал названивать шефу, который, как частенько, был не в Лондоне. Но не дозвонился, а вместо этого к вечеру получил инструкцию не морочить ему, то есть шефу, голову офисными склоками, а немедленно прибыть в Париж, чтобы вместе с ним, шефом, раскрутить какой-то грандиозный светский event.

Это мероприятие, как Джон понял, прогуглив всё в «Евростаре» по дороге в Париж, никакого отношения к их индустрии не имело, а было сборищем международных селебритиз не первой свежести, которые время от времени собирались, чтобы обдумать будущее устройство мира. Всё начиналось с приема в «Георге V», затем круиз по Сене до Музея д’Орсэ, где был запланирован долгий ужин с речами и словесными перепалками.

Шеф и его ассистент остановились в отеле «Крийон», и Джон с вокзала поехал сразу туда, чтобы понять, зачем его вызвали. Он надеялся, что, по крайней мере, сможет обсудить, какой вред компании наносит Джулия своими безумными эскападами.

Шеф и его ассистентка, женщина лет сорока, со слегка лошадиной челюстью, но вообще добрая и неглупая тетка, сидели в лобби «Крийона» в компании девочки дет двадцати двух, в черном маленьком платье Chanel и белом кружевном жакете. Несмотря на притягательность юности, девочке не хватало индивидуальности, а ее вечернее платье явно было не лучшим выбором для поездки по реке парижским октябрьским вечером. В такси по дороге в «Георг V» (шеф и девочка отбыли отдельно в его лимузине) Джон поинтересовался, кто она?

– Его переводчик.

– Он знает французский со школы, у него что, внезапный приступ амнезии?

– Ну, нюансы все-таки могут ускользать, а темы-то важные. Да и вообще, престижно иметь полнометражный протокол на всякий случай.

На приеме Джон ловил момент, чтобы переговорить с шефом. Тот разговаривал то с одним, то с другим и был всё время с девочкой, которая, насколько Джон мог слышать, ничего не переводила. Шеф заметил и подозвал Джона.

– Слушай, сделай одолжение, старик. Александра, – он мотнул головой в сторону девочки, – хочет покурить, а я не могу оставлять ее одну. Ты не мог бы с ней прогуляться в лобби или на улицу? Черт знает, где тут курят.

Джон и Александра вернулись в лобби и утонули в мягких низких креслах. Джон, не желая вступать на минное поле, которое уже отчетливо просматривалось, не спрашивал ее ни о чем, а непринужденно повествовал об истории отеля и его декоре. Девушка слушала, одобрительно и дружелюбно поддакивая.

После приема все двинулись на корабль. Шеф оказался зажатым на сиденье между девочкой и французским организатором мероприятия и в какой-то момент снял пиджак и накинул его на плечи Александре, которая явно мерзла в своем платьишке. Ужин был типичен для такого рода затей – официанты в белых перчатках, очень хорошие вина, бесконечные перемены блюд, речи за десертом. Когда они выходили из-за стола, Джон предложил, что было совершенно в духе отношений в их компании, поехать куда-нибудь на диджестив – Париж все-таки! Шеф счел это отличной идеей, и его слова еще висели в воздухе, когда подкатил черный «мерседес» и девочка втянула шефа туда за рукав, оставив ассистента и Джона на ступенях Музея д’Орсэ.

Джон подумал, что поймает шефа и переговорит с ним за завтраком в «Крийоне», но на завтрак пришли только ассистент и Александра. Шеф появился лишь около десяти часов утра, помелькал на конференции и исчез. Александру Джон тоже больше не видел и после конференции не поехал на поезде, а сразу взял прямой рейс до Эдинбурга.

На следующей неделе выяснилось, что Джулия настояла, чтобы генеральный сократил пять позиций, причем именно в продажах, и вывез всю компанию на день за город для общего мозгового штурма по «корпоративной стратегии». Джон ворвался в офис шефа и настоял на ужине.

– Ты должен объяснить мне, что происходит. Бизнес-план утвержден акционерами и переутвержден летом после аудиторского заключения. С какой стати вдруг резать позиции в конце октября? У нас на будущий год, по крайней мере, два проекта в Испании, и я уже добиваю Гамбург. Мне нужны будут люди. Это не только бессмысленно, это не профессионально.