Текст книги "Акционерное общество женщин"

– Да по сути это модель фонда добровольного пенсионного страхования. Но не называть же наше общество пенсионным фондом, сама подумай. Поэтому – страховая компания.

– А откуда ты взяла тринадцать процентов? Это же очень много…

– Цифра красивая, круглая. Не отвлекайся, читай.

При наступлении страхового случая клиентка может забрать всю сумму накопленных средств, которая, согласно актуарным расчетам, будет в среднем превышать совокупную сумму накопленных страховых взносов не менее чем на…

– Кать, у меня уже мозги закипели, я не могу дальше читать. Расскажи своими словами.

– Как я тебе бизнес-модель своими словами расскажу? Читай про целевую клиентуру. Кому больше других требуется состояние застрахованности, защищенности от любых форм зависимости от возрастных изменений, мужских причуд и ловушек. – Катька ткнула пальцем в подзаголовок «Клиентские группы»:

Незамужние женщины 17–30 лет, среднего класса и выше, занятые поиском мужа (постоянного партнера).

Таковые же, занятые не поисками мужчины, а профессиональной карьерой, попутно меняя мужчин (партнеров).

Замужние женщины 20–45 лет, среднего класса и выше, неуклонно повышающие (самостоятельно и при помощи мужей) качество собственной жизни и внешнего облика, заботясь о том, чтобы не стать «брошенной женой первой волны».

Таковые же, стремящиеся к постоянному совершенствованию своего облика, считая это инвестициями в социальный и профессиональный успех.

Замужние женщины среднего класса и выше, откладывающие средства на «черный день», включая уход мужа или его лечение от алкоголизма.

– Основное – это создать устойчивый костяк клиентов, которые постоянно добавляют деньги, – втолковывала Полине Катька. – Согласись, за период от двадцати пяти – тридцати до пятидесяти с хвостиком каждая может сто раз передумать. Поэтому помимо накоплений «на старость», хоть это слово запрещено к употреблению, мы с первого дня их членства в обществе заваливаем их услугами первой необходимости, на которые у женщин спрос всегда. Со скидками. По мере того как они входят во вкус, они вкладывают все больше денег. Это называется ассистентские услуги, но у нас их роль ключевая: они помогают женщинам формировать новый образ жизни и новую, если хочешь, жизненную философию.

– Ассистентские услуги? Вижу: индивидуальная диета, скидки в фитнес-центрах, спа, салонах красоты, клиниках пластической хирургии, подбор программ оздоровления и омоложения, консультации психолога, мастер-классы по приготовлению диетических блюд, а кроме того, участие в работе клуба «Алхимия возраста».

– Это и будет святая святых, только для посвященных, которые уже и сами выстрадали многое, и в то же время уверились, что власть над временем, возрастом, болезнями, мужчинами – все в их собственных руках. При помощи общества.

– Тот самый тайный орден, о котором я всегда мечтала?!

– Чтобы он склеился, надо вырастить и развить страховое общество. Оно должно привлечь массу клиентов, жизнь которых «за гранью» станет не хуже, а лучше, чем в молодости. Намного лучше. – Катька повествовала все более увлеченно. – В компании должен возникнуть стабильный костяк клиентуры. И для придания устойчивости бизнесу, и для пропаганды его жизненной концепции. Это ВИП-клиенты. Как только суммарные взносы клиентки достигают ста тысяч долларов, она становится «ВИПом». К ней прикрепляется личный «менеджер жизненной программы» исключительно из нас пятерых, основательниц всей концепции нового образа жизни женщины.

– То есть «на иглу садятся», – вздохнула Полина. – Ты, Кать, тоже от Алены этим цинизмом заразилась.

– Полина, эта твоя же собственная великая идея, только в форме, понятной любой современной женщине. Если она вложила в свое будущее сто тысяч долларов, можешь не сомневаться – она уже проделала огромный путь к пониманию того, что свое естество и женскую власть надо сохранять, невзирая на возраст. Согласись, избавление навсегда от страхов старости, быть брошенной, утратить смысл жизни, привлекательность стоит ста тысяч. У кого они есть, конечно. Тем более деньги вернутся в период климакса удвоенными, если не утроенными. Чем раньше купят страховку, тем больше прирост.

– Ну, хорошо, они, значит, много лет накапливают сбережения, а потом что?

– Я уже объясняла. Пять, семь или пятнадцать лет они накапливают в нашем страховом обществе бабло, которое так или иначе каждая женщина получает по жизни от мужчин. Когда она переходит «за грань», у нее есть собственное состояние. Тринадцать процентов в год – кто им даст что-то сопоставимое? Они и мужиков раскрутят, и собственные деньги с каждым годом будут все больше подтягивать, не сомневайся. Зато никаких депрессий при климаксе. Мы возвращаем ей вдвое больше, и пусть она тратит их на что угодно. Липосакции, пластические операции, программы омоложения, стволовые клетки – пожалуйста. Содержание молодых мальчиков – ради бога. На депрессии времени не останется. Прочти про финансы.

Полина заставила себя читать дальше проспект, становившийся все мудренее:

Источники формирования капитала АОЖ «За Гранью»:

1. Уставной капитал (в соответствии с законом «Об организации страхового дела в Российской Федерации» он составляет не менее 60 млн рублей, как для компаний, занимающихся страхованием жизни). Примечание: бизнес-модель предполагает, что уставный капитал с момента образования общества должен быть не менее 300 млн рублей.

– Меньше никак нельзя, – пояснила Катька. – Пока клиенток мало, нам скидки на все услуги в финес– и спа-центрах, салонах красоты придется самим оплачивать. Первый год – планово-убыточный. Читай дальше.

– То слушай, то читай. А где мы возьмем триста миллионов?

– Потом объясню. Читай.

Полина с трудом нашла строчку, на которой остановилась: «Не менее 300 млн рублей…»

2. Собственный капитал, формирующийся за счет доходов от деятельности, включая:

2.1. страховые премии клиентов за вычетом издержек (прогнозный объем страховых премий первого года – 800 млн руб.);

2.2. доходы от размещения средств (страховых премий);

2.3. взносов новых акционеров (дополнительная эмиссия)

3. Дополнительные эмиссии, т. е. привлечение новых акционеров, могут осуществляться в том числе на основе опционов, предоставляющихся клиентам.

– Кать, что такое «привлечение новых акционеров на основе опционов»?

– Это самое главное! Если женщина, скажем, двадцать лет вносила по тысяче баксов в месяц, то к пятидесяти годам ее страховая сумма – с учетом наших начислений – составит почти миллион. Она может, конечно, все забирать деньгами и тратить на хирургов и мальчиков. Но может и конвертировать эти средства в акции компании, а на омоложение или мальчиков тратить только дивиденды. В целом подход сложился, на доработку у нас две недели в Мерано.

* * *

В Мерано, как обычно в начале сентября, был полный сходняк. Подкатила Раиса, особняком держались две женщины-министра из Москвы, одну из которых Катька знала.

Приехал президент одной маленькой страны, семья и охрана которого заняли весь пятый этаж. Президент, по словам Раисы, с прошлого раза похудел килограмм на двадцать и помолодел лет на восемь. За столом наискосок через пару дней появилась некая Марта, американка аргентинского происхождения, работавшая в Париже, у которой правый угол рта стремился вверх и вбок, а левый глаз был все время слегка хищно прищурен. «Ясен перец, неудачная пластика», – сказала Полина.

В бассейне они познакомились еще с одной русской – Аидой, которой было необходимо перейти из ее естественных восьмидесяти килограммов в шестьдесят пять, а лучше в шестьдесят.

У Аиды был свой бизнес – она торговала сковородками. Приладив к бизнесу младшего партнера, на двенадцать лет моложе, Аида через какое-то время решила, что он сгодится и на роль мужа, и родила ребенка. С тех пор она исступленно старалась удержать мужа-партнера, который, естественно, распоясался, а ключом для сохранения брака и бизнеса ей виделась собственная стройность.

Полину в истории Аиды занимало только одно: как у женщины в голове может сочетаться любовная нега и торговля сковородками? Катька заметила, что это может сочетаться и в ином месте, они прозвали Аиду Сковородкиной, и этим тема исчерпалась.

В главном зале сидела большая итальянская семья – как сообщил обер-кельнер Стефан – принца не вполне понятного калибра. Она была чинной и шумной одновременно. К ужину женщины выходили в вечерних туалетах, с сумочками и в бриллиантах, но уже после двух стаканов воды с лимонным соком, стоявших в графинах на столах, настроение за столом достигало изрядного градуса, и весь зал заполнялся громким итальянским гомоном и хохотом. Держалась эта большая семья не то что особняком, но члены ее ограничивались вежливыми поклонами в лифте и в разговоры с другими отдыхающими ни на каких языках не вступали.

В соседнем зале, именуемом консерваторией из-за застекленного конусообразного потолка и стеклянных дверей, раздвигавшихся в сад, в одиночестве сидела дама весьма грустного вида. В течение двух дней она перед завтраком терзала обер-кельнера Стефана, а к обеду второго дня оказалась за итальянским столом.

Раиса, завсегдатай Мерано, конечно же не могла не разъяснить с комментариями интригу, скрытую от менее информированных русскоговорящих дам. Их разношерстное общество собиралось каждый вечер в огромной беседке в саду, чтобы перед отходом ко сну получить причитавшийся им – помимо ванн, клизм, массажей и обертываний глиной – еще и эмоциональный, светский, так сказать, заряд.

Тетки накуривались до одури, кое-кто щипал шоколад, в общем, все как рассказывала Алена.

Раиса доложила, что обер-кельнер Стефан якобы сетовал именно ей на настырность русской дамы, которая полагала, что ее место – только за столом семьи королевских кровей. Якобы дама закатила по этому поводу скандал сначала Стефану, а потом самой мадам Шено, хозяйке заведения. Якобы ни тот, ни другая угомонить русскую даму не смогли. В настырность русской дамы обитатели беседки поверили, а в то, что обер-кельнер Стефан жаловался на это Раисе, тем более с упоминанием всуе имени хозяйки заведения, – нет. Но указывать Раисе на это не стали, а приготовились слушать дальше.

По словам Раисы, обер-кельнеру стоило немало хлопот объяснить итальянскому принцу, почему грустная русская дама хочет сидеть за столом с его семьей, но, видимо, оберкельнер был обязан уметь решать любые задачи. Зачем грустной даме это было нужно – на этот счет у Раисы были свои суждения, состоявшие главным образом из эпитетов, но обитателей беседки интересовали не ее суждения, а подробности жизни грустной дамы.

Грустная дама была не кто иная, как знаменитая некогда на всю Москву Анечка, впоследствии забытая в Лондоне, куда она была сослана мужем с глаз подальше. Анечка была знаменита прежде всего тем, что всю жизнь страдала и плакала. Еще в ее бытность в Москве муж прозвал ее Плаксой. Анечка плакала, изводя мужа первые десять лет брака своими изменами, в которых тот ее уличал, а она каялась и плакала… Плакала она и от того, что, несмотря на все жертвы, принесенные мужем на алтарь искусства, коему немало перепало от его деятельности на ниве государственного регулирования отечественной культуры, она все-таки не продвинулась дальше «совсем “другого кино”».

Иными словами, фильмы, в которые брали снимать Анечку, были столь элитны, что притягивали лишь людей, которые, одурев от обилия жизненных удовольствий, не выносили фильмов, вызывавших у них хоть какие-то ассоциации с жизнью. Все жизненное представлялось им passé, cliché и demodé, и лишь застывшее отсутствие действия на экране, перемежавшегося обрывками ассоциаций с узнаваемыми фильмами ужасов, являлось художественной отдушиной от невыносимой рутины удовольствий.

Анечка плакала от того, что более широкая публика не в состоянии понять это подлинно «другое кино», по сравнению с которым братья Коэны, по ее убеждению, были просто приготовишки.

Годы измен и творческого непокоя жены Анечкин муж переносил стоически, но новую напасть – безудержную Аничкину ревность, проснувшуюся в ней к пятидесяти, – вынести уже не смог и сплавил Анечку в Лондон. Он прикупил жене модную лавку в одном из переулков Найтсбриджа, чтобы ее талант мог процветать на ниве антиквариата и вращения в кругах его коллекционеров.

Анечка старела, становилась все более одинокой, ибо подругам она давно стала в тягость, по крайней мере тем из них, которым не нужны были Анечкины деньги, а те, кому нужны были только они, надоели самой Анечке. Она моталась из Ланзерхофа в клинику Бухингера, оттуда в Марбелью, худела, делала пластические операции, из всех клиник предпочитая «Пирамиду» в Цюрихе, и была занята до предела. Столько сил приходилось тратить на то, чтобы, упаси господь, про нее, Анечку, никто не забыл. Ей надо было непременно оказаться приглашенной на любой закрытый предаукционный показ коллекций Сотбис, на каждую стоящую свадьбу английских аристократов, в правильную ложу и в правильный день на скачки в Аскот.

Она жила нелегкой жизнью, крутилась изо всех сил, старалась идти в ногу со временем или плыть против его неумолимого и жестокого течения. Изредка видя своего мужа в телевизоре, она не признавала, что тот выглядит моложе ее лет на десять. Она плакала от того, что муж мог бы выглядеть и моложе, если бы не кукольная пустышка с силиконовыми грудями, что изводила его в последние годы своими прихотями и капризами, с улыбкой идиотки сопровождая по страницам светской хроники. Российский глянец не часто попадался Анечке на глаза в Лондоне, но когда это случалось, Анечка опять плакала и изо всех сил ненавидела Алену…

– Конечно, как она могла перенести свое отсутствие за столом принца, – ехидно говорила Раиса, а Полина с Катькой только переглядывались.

По интонациям Раисы можно было понять, что не одна Анечка ненавидела Алену, а уж как обожали друг друга Раиса и Кыса, можно было и не говорить.

– Интересно, уедут они обе к тому времени, когда к нам подтянется подкрепление? А то беды не миновать, – прошептала Полина Катьке на ухо.

Справа от их стола сидела англичанка, державшая антикварную галерею на Баркли-сквер. Подругам нравилось, что она не фыркала и не критиковала постоянно все вокруг, в отличие от русских дам. Миа – так звали англичанку – старалась посещать курорт ежегодно, привозила уже и дочь, хорошо понимая, что антивозрастные программы надо начинать как можно раньше для оздоровления и очищения. Рассказывала, какой лоск и свежесть дочь приобрела в Мерано перед свадьбой, которую праздновали ни много ни мало в «Музее Виктории и Альберта». По тому, как Миа старательно не замечала Анечку, было ясно, что Анечкины лондонские амбиции не обошли ее стороной.

Наблюдения за паноптикумом скрашивали аскетический режим, который Катька твердой рукой установила для себя и Полины. «Мы должны стать тонкими и звонкими, – повторяла Катька, – как неваляшки, которые не падают, не ломаются, а штурмуют мир».

Они вставали в шесть тридцать, делали йогу, проплывали в бассейне шестьсот метров, после чего Катька еще полчаса сидела в сауне, а Полина, которой это было противопоказано, шла на первые процедуры – миостимуляцию мышц тела или микротоки для лифтинга лица.

Затем завтрак, состоящий из блюдечка фруктов и ячменного кофе, прогулка в горах или езда на велосипедах до ланча. На ланч салат и горстка каши с овощами, затем сон, а потом процедуры до ужина, уже только для Катьки: гидромассажные ванны, обертывания глиной, вытягивающей токсины из подкожных слоев, массаж.

А для Полины щадящий режим – мезотерапия, то есть уколы, регенерирующие клетки тканей лица, шлифовки кожи, маникюр, педикюр, краска корней волос. В качестве особого поощрения – слабительное, дюбаш печени и гидроколонотерапия. Еженедельно – день голодания.

По утрам обитатели Мерано, вылезая на балконы своих номеров, чтобы покурить, оценить погоду и мир в целом, неизменно видели, как Полина и Катька утюжат бассейн. При сходках в беседке обитатели, обмениваясь новостями о шопинге в городе, вежливо, но недвусмысленно давая понять подругам, что их одержимое плавание отдает гордыней, а уж восхождение в горы и поездки на велосипедах вдоль реки в ущерб столь естественному занятию, как шопинг, – просто тщеславие. «Нельзя над собой так измываться, – говорили они с соболезнованием. – Неужели можно до такой степени любить мужчин, чтобы так себя насиловать?»

– Мы это делаем не для мужчин, – отвечала Катька.

– А для кого же, для себя, что ли?

– Для себя, конечно, точнее, для бизнеса и власти…

Озадачив таким ответом обитателей, подруги покидали санаторий и отправлялись на прогулку по курорту накручивать километры.

Тропа вдоль реки называлась Cecilienweg: это был любимый пешеходный маршрут немецкой герцогини (или принцессы) Цецилии Августы, много лет проводившей в этих краях.

Река была бурливой и полноводной от остатков таящего до конца лета снега и начинающихся обильных осенних дождей. Из воды торчали валуны, через реку были перекинуты мостики. Бесчисленные тропы и тропки отходили вверх по горе от главной променады, на крутых участках были сделаны ступеньки.

Тропы петляли между валунами и корнями деревьев, выходили на простор и превращались в дороги. Дороги встречались друг с дружкой, сливались, разливались, меняли названия, огибали замки и крепости, уводили в Тироль, на границу с Австрией, превращались в деревенские улицы маленьких тирольских деревушек, всех столь разных и одинаково живописно-милых…

Полина и Катя поднимались, спускались, сбивались с задуманного маршрута, но в конце концов выходили снова на променаду. К умиротворению осенней природы, ее покою, тишине, такой отчетливой на фоне мерного гула воды, несущейся внизу, они прислушивались, когда в их бесконечных разговорах возникали наконец паузы, и они садились на скамьи, продуманно расставленные для отдыхающих на этом всемирно известном курорте, привлекавшем уже не один век много известных имен. Они замолкали, рассматривали ухоженные деревья, посаженные вдоль променады, подмечая красоту их контраста с дикой и буйной растительностью на склонах гор.

«Traume bloβ noch hinterlassen von vergangenen Feldenmassen,

Wie die Glocken die verklungen nur die Luft als zittern fassen».

Christian Morgenstern

Этот отрывок из стихотворения был выжжен на спинке одной из скамей.

– Полина, послушай: «Лишь сны остались от горных массивов прошлого и прикосновение воздуха, дрожащее, как отзвонившие колокола».

– Очень подходит к этому курорту. Тут все так ненарочито, воздух легкий и густой, целительный одновременно… Глухой гул воды, красота, к которой надо приглядеться, чтобы оценить. «Дрожащее прикосновение воздуха…» Нет буйства природы, есть кротость покоя, который незаметно врачует душу.

– А тетки сидят на территории за забором. В лучшем случае в беседке, а то и в курилке. Перемывают кости друг другу и мужчинам и жалуются на качество процедур. Но ведь по себе видишь: всего неделя, а ты – совершенно другой человек.

– Я гораздо лучше себя чувствую, это правда. Если бы еще не твоя йога ни свет ни заря и не плавание… Понятно, что все это полезно и правильно… Но я делаю это из-под палки, чтобы ты меня не пилила. Мне самой это не нужно. Я ведь уже умерла. Осталось нечто, но это не я, а истинная «я» хочет только одного: чтобы меня не трогали. Я мечтала, чтобы мы создали общество, в котором женщины будут слушать друг друга и себя, меняя свою собственную жизнь «за гранью» и снимая табу, наложенное на эту тему обществом… А вы с Аленой все повернули в сторону бизнеса и денег. Может, без этого моя великая идея тривиальна? Слушаю эти стихи о воздухе, дрожащем после отзвонивших колоколов, и думаю, а есть ли о чем говорить? Колокола отзвонили… Может быть, о жизни «за гранью» не говорят именно потому, что за это лишь пусто́та, о которой и сказать нечего?

– Полина, у нас нет иной ипостаси, кроме души и тела. Если в теле болезнь, а душа ею измучена, то не может быть и сил. Цель наша, оттого что мы ее реализуем в бизнесе, не станет менее великой. Женщины нас услышат. Или бизнес не склеится. Но думаю, услышат непременно и мы все реализуем.

– Не знаю, смогу ли я снова увидеть свою жизнь не как существование после смерти, а как радость. Не знаю…

– Смотри, какая собака к нам подошла, черная… Это пудель? Странно, откуда может взяться бесхозный пудель, или он не бесхозный? И ошейника нет. Но очень милый, умный такой, посмотри…

– Пойдем домой, после обеда хочу отменить процедуры и просто поваляться с книжкой. Ничего не хочется. Столько лет убеждала вас создать тайное общество, а теперь сама не рада. Это явление в Милютинском два года назад… Тогда это был знак. Но тогда все было по-другому. А сейчас даже не знаю, поможет кому-то ваше страховое общество? Пусто́та она и есть пусто́та. Но вас с Аленой уже не удержать. Я стала «Фауста» вслед за тобой читать, там то же самое…

– В каком смысле «то же самое»?

– В том, что «логос» для него не слово и даже не «логика», как для Гераклита. А сразу – «дело». Деятельные вы, вот что я вам скажу. Слушай, а эта собака так за нами и идет. Что с ней делать? В отеле на ресепшн надо сказать, они наверняка знают, чей это пес.

– Прибился он к тебе, Полина, смотри, глаз не сводит. Хвостом виляет так умильно.

Подруги дошли до отеля. На ресепшн никто не мог припомнить жителя Мерано с черным пуделем, но собаку в отель не пустили.

Два часа спустя после массажа Катька вышла в сад. Полина сидела в беседке с «Фаустом». Удивительное дело, но черный пудель, прибившийся к ним на прогулке, опять был тут как тут: проник каким-то образом на их закрытую лужайку. Он сидел на задних лапах и смотрел на Полину. Встал, подошел к ней, потом растянулся и лег перед нею.

– Так тут и болтается, читать мешает, – вздохнула Полина.

Катька уселась на диван напротив и тоже раскрыла книгу «Об организации пенсионных фондов». С полчаса обе молча читали, а собака все крутилась вокруг.

Наступил вечер, сгущалась темень, похоже, вот-вот должен был начаться сильный дождь, настолько быстро усиливался ветер… Где-то прокатился отчетливый раскат грома.

– Странно… Гроза в сентябре. Только в горах такое бывает… Ты как себя чувствуешь, Поль?

– Паршиво. Душно, воздуха не хватает, опять прилив только что был сильнейший, дурнота какая-то. Сейчас дождь начнется, может, свежестью потянет. Смотри, пес в темноте так странно выглядит… Демонически…

Пес тем временем встал и пошел прочь от беседки в глубину сада. Дошел до кустов и застыл. Подруги не сводили с него глаз. Пудель почти сливался с чернеющими кустами и как будто рос на глазах, казалось, он даже встал на задние лапы. Чертовщина какая-то…

– Катя, только не думай, что я сошла с ума. Это не пудель. И отошел он от нас как раз, когда я дочитала до… Кать, это Мефистофель.

– «Das also war des Pudels Kern», вот и ответ. Спроси его, кто он?

– «Мелочный вопрос в устах того, кто безразличен к слову, но к делу лишь относится всерьез, и смотрит в корень, в суть вещей, в основу»[5]5
  Здесь и далее: И.-В. Гете. «Фауст». Ч. 1. Сцена «Рабочая комната Фауста». Перевод Б. Пастернака. (Прим. авт.).


[Закрыть].

– Ты словами Мефистофеля заговорила? Так кто он?

– А я уже слышу его слова: «Часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла».

– «Нельзя ли проще это передать?» – подхватила Катя следующую строку.

– «Я дух, всегда привыкший отрицать. И с основаньем: ничего не надо». Катя, это именно то, что я тебе сегодня говорила, когда мы гуляли: «ничего не надо».

– Тогда уж читай дальше, вот тут:

«Только спесь людская ваша с самомненьем смелым /Себя считает вместо части целым».

Полина сама чувствовала, как в ней происходит переворот. Она же всегда считала себя «целым», а утратив часть, решила, что это смерть. Пришел сам дьявол объяснить ей, что считать себя целым – спесивое самомнение. Она всегда была лишь частью мира, и у нее была мечта переустроить его, дав всем женщинам свободу от страхов, от стереотипов общества, которые насаждают мужчины.

Ее мысли прервали Катькины слова, та заговорила тоже с новой, страстной убежденностью:

– Есть два творца, каждый из них творит собственный образ мира. Мир Бога – невидим и совершенен, мир Мефистофеля – материален, преходящ. Материальный мир, земля – это юдоль печали, если думать лишь о том, что бренна плоть, природа, вообще все на земле. Но человеческая плоть еще и полна страстей, желаний, мук и отчаяния. Тем она и прекрасна в отличие от бестелесной материи. Это же прикольно, Полина! В мире вещественном, включая природу, все умирает и возрождается вновь. Нет «первой смерти», есть естественное состояние – климакс. Загадка жизни женщины в том, что утраты сопровождают ее всю жизнь, и после каждой ей надо перерождаться. «Мелочный вопрос», как сказал Мефистофель. Утратила – тут же нашла силы переродиться, чтобы распознать новую остроту и яркость жизни. Повернула мир новой стороной к себе, если надо, переделала его под себя и пошла дальше. А мы ей дадим и финансовую независимость. Чтобы переделывать и перерождаться было легче.

Подруги умолкли, перебирая в мыслях все прочитанное, сказанное друг другу за последний год о тех рубежах, что неминуемо проходит женщина: молодость и любовь, потери мужчин и их утрата, климакс, болезни, расставание с детьми.

– Кать, дело не только в деньгах. И мужик в сером плаще, и пудель, в котором мы увидели Мефистофеля, говорят еще и о страхе. У женщины даже в молодости сидит внутри неосознанный страх, что красота и молодость – это скоропортящийся товар. Уже где-то к тридцати, хотя женщина еще полна красоты и сил, она чувствует себя «осетриной второй свежести». Вокруг столько уже более молодых лиц, и с каждым днем их все больше. Этот страх достигает апогея, когда приходит климакс. С этим ничего поделать нельзя. Как ни изощряйся, пропадает легкость дыхания, походки. Мойся и прыскай на себя духами по пять раз на дню – будешь пахнуть мылом и духами. А запах женщины пропадает.

– Этот страх идет не от природы, которая всем, не только женщинам, ставит жизненные рубежи. Он идет, как ты сама сказала, от внутреннего ощущения ущербности из-за утраты свежести. У женщины, как и у осетрины, может быть только одна свежесть – «первая, она же последняя», как мы знаем. Правила, которые веками выстраивали мужчины, свели женщину до уровня осетрины.

– Кать, ко мне возвращается свобода и воля. Свобода более полная, чем до болезни, и даже более полная, чем в молодости. Свобода от оценок общества, устроенного так, что ценится прежде всего женщина, без климакса, с сиськами, а главное – с писькой. Свобода от желания нравиться мужчинам, от оценок, которые они нам ставят за красоту, технику, художественность исполнения. Мужчинам не надо нравиться, ими надо управлять. Они должны служить нам хотя бы потому, что женщина есть первичная ипостась природы в человеке, первичный источник любви, естественный источник добра. Дьявол посылает нам страдания, испытания, искушения, но, видишь сама, он же и приходит с подсказками и поддержкой.

– Ага. Чтобы тебя опять не занесло в умствования, хочу заметить, что женщины всю жизнь ругают мужчин, причем с возрастом – все больше. За что – уже годами говорим: «Вот за это мы и не любим кошек». А истина в том, что мы просто не умеем их готовить.

– Прелестно! Пошли спать. Завтра прилетят Алена, Кыса и Ирина Степанова. Не знаю, как вы собираетесь строить это пенсионно-страховое общество «За Гранью», но обязуюсь служить вам Музой. Вы с Аленой правы: человек уже «безразличен к слову но к делу лишь относится всерьез». Кто бы мог подумать, что так все обернется? А про кошек – это просто последний штрих. Научить женщин готовить кошек, м-мм-мм… Кто ж против этого устоит?