Текст книги "Знахарка."

Пендракий может и идиот, но зато идиот не простой, а крайне въедливый и упорный. Он начал развивать свою излюбленную тему, что Нани нарушает постановление магистрата и такое нарушение является преступлением. Тема заинтересовала старшего стражника, в то время, как младший с тоской обвел глазами толпу и презрительно сплюнул на землю.

У него была припасена очень соблазнительная табачная заначка, куда он самолично добавил некоторые интересные травки и можно было бы получить удовольствие, не спеша покуривая и наслаждаясь видами с вышки, где хорошо и обдувает ветерок, а вместо этого нужно торчать на самом солнцепеке и слушать всяких недоумков, только потому, что им приспичило поговорить.

Нани заинтересованность стражника тоже вогнала в тоску. Речь шла о внутренних делах поселка, коих именно эта стража касаться не должна, а раз слушает и вникает, то стало быть имеет такой же зуд власти, как и говорун Пендракий. Ничего хорошего для себя от такого развития событий она не ожидала. Казалось бы, так находчиво выкрутилась, спасла себя и всех остальных, и вот на тебе! Глава мог бы вмешаться, поспособствовать благополучному разрешению конфликта, но молчит, нервы свои бережет и здоровье.

– Преступница, говорите? – стражник внимательно окинул хрупкую фигурку Нани острым взглядом, задержавшись на ее шее, словно уже прикидывал, как половчее накинуть на нее петлю. Простонародье, к которому теперь принадлежала госпожа Ош, казнили повешеньем, в то время как господам благородным рубили на плахе головы. Неужели одно лучше другого?

– Но мы не можем казнить ее без приговора суда, – констатировал с ноткой сожаления в голосе стражник.

Народ, услышав такие страшные речи, сдержанно зашумел. Это что же такое делается, люди добрые, за излечение от хвори казнить? Этак вовсе лечить никто не станет, а как тогда обходиться? Арун побагровел и нервно откашлялся. Даже сам Пендракий растерялся, очевидно не ожидая столь радикальной реакции на свое словоблудие. Но опомнился он достаточно быстро, заговорил скороговоркой, словно боялся, что глава перебьет, а тот вроде бы и в самом деле хотел что-то сказать.

В результате диалога между стражником и наставником знахарку за строптивость и не исполнение постановления приговорили к изоляции на полгода. То есть, она не имела права появляться в поселке в течение этого срока, а должна была обретаться в своем доме и дворе. И это притом, что ни тот ни другой не имели права выносить какие-либо приговоры. А уж на такие мелочи, как невозможность знахарке жить без работы, а также закупки товаров в лавках, внимания вообще не заострили, главное, что оба чувствовали себя такими значимыми людьми, что безусловно приятно.

Нани молчала, впрочем ее никто и не спрашивал ни о чем, только обводила взглядом лица людей. Почти всем она оказывала какие-нибудь услуги, кому побольше, кому поменьше. Плотнику Урбану спасла ногу, которую он сильно повредил, когда напарник на строительстве уронил камень, да так неловко, что раздробил ему кости стопы. Он, кстати единственный, кто встретившись с ней взглядом, глаз не отвел, подмигнул даже, не робей, мол, выкрутимся.

Салонии она помогала несчетное число раз и всегда за сущий пустяк, почти бесплатно, то-то она отворачивается, не смотрит. И мать Калеба вылечила от гнойных нарывов, мучивших беднягу по два, а то и три раза в год, с тех пор не выскочило ни единого. Даже противному Нираму составляла микстуру для полоскания, когда у него воспалилась десна и щеку разнесло так, что смотреть было страшно.

Никто, ни один человек не вступился за нее, слова против не проронил. Нани поднялась с крыльца, на ступеньку которого было снова села и подошла к калитке, за нее держался все еще разглагольствующий Пендракий. Скинув его руку, отчего тот онемел на мгновение, она закрыла калитку на запор, даже подергала, проверяя его надежность и ушла в дом, не слушая никаких негодующих окриков. Что еще он может ей сказать?

Жаль, что она так и не развела настоящего огорода за все время, что здесь живет. У предыдущей владелицы, старушки, прямо скажем не бедной, были только цветники и ни единой грядки. Почти в таком же виде все и осталось: несколько плодовых деревьев и кустов, клумбы с пышными цветами, да в углу участка некое новшество, зеленная грядка и две грядки с лечебными растениями, вот и все хозяйство.

Живности она никакой, даже самой малой, никогда в хозяйстве не держала, жила по-городскому, как некогда привыкла в богатом родительском доме. Умные люди говорят, что всегда надо по одежке протягивать свои ножки, а она так ума и не нажила, теперь уже его наживать поздно, наверно.

В этот день в лес она так и не пошла, и не потому, что пребывала в горе и растерянности, ничего подобного, пока сильно переживать вообще не из-за чего. Продукты у нее есть, деньги тоже, правда их тратить не на что. Забавно, она так много думала о том, как и чем заплатить штраф, если обнаружится, что она продолжает лечить. Обнаружилось, деньги на штраф есть, но про него не вспомнил ни глава, ни наставник. Отсюда вывод: не стоит заранее переживать, еще неизвестно как дело повернется, что понадобится, а что нет.

Но это все рассуждения, а не пошла она потому, что почти до темноты возле калитки все кто-нибудь да крутился, в основном детвора, все ждали, выйдет она на улицу или нет. Встала, как только рассвело, позавтракала, сварила горшочек каши, совсем небольшой, чтобы легко нести было, взяла немного соли и ковригу хлеба, было уж совсем пошла, завернула за дом, но примерещился какой-то сверток, сунутый поверх калитки. Что такое?

Действительно сверток, не мерещится. Развернула, а там сало, прошлогоднее, конечно, желтое, зато здоровенный такой шмат. И даже кусок сахару, расщедрился кто-то, однако! Сахар продукт не дешевый, не у всех на столе каждый день бывает. Она плохо вчера думала о посельчанах, никто за нее не вступился, но вот помогают же, пусть тайком, молча, но помогают.

Илька показалась ей похудевшей, еще более загорелой и у нее были ободраны все части тела доступные обзору: руки, ноги и одна щека. Но матери она радовалась по-прежнему шумно и многословно, пересказывая все свои новости. Нани рассеянно слушала ее, оглядывая вышедших встречать ее Марину и Игнаши. Но вот среди перечислений новых достижений дочки ее слух царапнула одна фраза.

– Что, что ты здесь научилась делать?

– Говорю же, научилась рыбу в ручье подманивать и ловить ее прямо руками. Опущу руку и пальцами тихонько шевелю, а они такие любопытные, подплывают посмотреть, что это такое новое у них появилось, а я цап первую попавшуюся прямо за жабры, здорово, правда?

– Правда. Но я не об этом. Что еще ты научилась делать?

– Ну, не знаю, я много про что тебе говорила, ты что, плохо слушала что ли? А, может быть, летать? – Увидев, как в удивлении поднимаются ровные дуги красивых материнских бровей, – она в упоении заторопилась, – правда, правда, уже летаю, меня Игнаши научил. Только я устаю быстро очень, прямо слабосильная какая-то, – и она с большим неудовольствием оглядела свои руки, все в синих и красных пятнах от ягод.

– Так вот почему ты такая вся ободранная, от своих полетов?

– А-а, нет, ерунда, это я просто с дерева свалилась. Игнаши и стал меня учить, чтобы я больше не падала, он сильно испугался тогда, а ничего особенного и не было, подумаешь, делов-то! – Девочка презрительно фыркнула и исподлобья посмотрела на мать. Странное дело, мать воспринимает все ее рассказы довольно спокойно, удивляется, конечно, но как-то мало, неактивно, не иначе, как опять что-то стряслось.

– Мам, а что в поселке делается? Солик не спрашивал про меня? Велоцикл я ему отдала, как ты и велела, ну что, рассекает он на нем? – Нани рассказала про последние события, все равно придется посвящать дочь во все эти пакости, никуда не денешься.

– Вот гады! – энергично высказалась Илька, – да и наплевать на них, сами по себе без них проживем. Я тебе рыбу ловить стану, а ты придумаешь, как ее на зиму сохранить. И корешков наберу, я теперь всякие разные знаю, некоторые такие вкусные, тебе понравится. Не помрем, в общем. А ты потому такая пришибленная, из-за этой дурацкой, как ее там? Изоляции?

– Нет, почему-то тревожно мне здесь, словно кто в спину смотрит, неприятное ощущение, – Нани в очередной раз оглянулась и зябко поежилась, хотя солнце шпарило так, словно не конец лета был, а самый его разгар.

– Ну вот, и ты туда же, – разочарованно протянула девочка, – Игнаши тоже какой-то нервный стал. Я ему говорю, что если в самом деле было бы что-то плохое, я давно бы почувствовала, а у меня никаких таких чувств нет.

Нани вопросительно посмотрела на Игнаши, тот дернул плечом, подумал и вдруг завел разговор об огороде. Говорил он теперь не так кратко и отрывисто, вполне свободно говорил. Огород поразил воображение Нани. Грядок было вскопано множество, и на них чего только ни росло! Одной капусты она насчитала три вида, а еще репа, морковь, зелень всякая и еще какие-то овощи, названия которых Нани к стыду своему даже не знала.

– И это все ты вскопал и посадил? – восхищенно спросила она у юного дракона.

– Нет, я бы столько не смог, это все Марина, я немножко ей помог, – он казался смущенным и даже расстроенным незаслуженной похвалой и Нани перевела разговор на другое.

– А как Маринин ребенок?

– Ой, мам, она такая смешная, пищит, дерется, а ползает как быстро, прямо не угонишься, – вместо Игнаши ответила дочь.

– Как это ползает? – изумилась Нани, – ей же сколько? Около двух месяцев вроде. Она только головку должна была научиться держать и то не факт. Это ты так шутишь?

– И ничего не шучу, – обиделась дочь, – иди сама посмотри, она и ходить пытается, только падает сразу, но не плачет, даже когда нос расквасила и то не плакала, такая отважная растет девчонка.

Разговаривая, они втроем стояли возле самого крыльца, вернее, двух корявых ступенек, заменяющих его. Удивленная Нани, размахивающая руками и говорливая Илька, молчаливый и сумрачный Игнаши. Марина же сидела на корточках рядом прямо на земле, в позе, которая любому человеку, кроме балаганного акробата, показалась бы страшно неудобной, но ей было комфортно. Дверь избушки как-то странно завибрировала, словно что-то, или кто-то навалился изнутри на нее, нехотя приоткрылась и в образовавшуюся щель пролезла растопыренная маленькая пятерня.

Пятерня утвердилась на пороге, за ней таким же манером появилась вторая, затем всклокоченная головка в огненно рыжем венчике волос. Голова была наклонена, лица видно не было, слышалось только громкое сопение. Все с интересом смотрели на это представление. Вот тельце ребенка вылезло наполовину и тут произошло неизбежное. Голова этого чересчур шустрого младенца была такой же, как и у всех обычных детей, то есть перевешивала все остальное. Девочка с оглушительным, но коротким воплем кубарем пересчитала обе ступеньки, мать даже не пыталась подхватить свое дитя, и приземлилась на траву. Привстала на четвереньки, покачалась на них и вдруг уверенно села, обратив к зрителям довольное личико, донельзя чем-то перепачканное.

– Гу! – сказало дитя, словно поприветствовало собравшихся.

– Ой, – обрадовалась Илька, – это она первый раз, а то все молчала, я думала, она как Марина, будет только телепаться, ну то есть это, телепаткой будет.

– Гу! – повторило дитятко, – подтверждая свои таланты, ударило ручками по земле, выхватило несколько травинок и высыпала их себе на голову.

Нани рассматривала ее во все глаза. С виду ребенок, как ребенок, головастый, руки, ноги в перетяжках, если только личико чуть приплюснутое, что выдавало происхождение от звероподобной матери. Шерсти нет, но и ребенок пока мал, неизвестно, как будет выглядеть впоследствии. В маленьких глазках виден ум, уже плюс. Мать его тоже далеко не дура, и по хозяйству все может и огород вон какой развела, и даже платье себе смастерила в виде мешка с дырками для головы и рук, но по ее виду заподозрить развитый интеллект трудновато, лицо почти сплошь заросшее волосом, и не лицо вовсе, морда.

Пока она подробно рассматривала поочередно то мать, то ребенка, что-то на поляне изменилось. Это изменение почувствовали все, даже Марина удивительно ловко поднялась с земли, не опираясь на руки и подхватив ребенка, прижала к себе, значит, ощутила угрозу. Но на первый взгляд все было также, ничего не убавилось, не прибавилось, и все же что-то не так. Ага, свет не такой. Солнечный свет словно померк, хотя светило все также равнодушно смотрело сверху, и никакое облако его не затмило.

Нани затравленно огляделась, не нравилось ей такая таинственность. Вот в кустах, окружающих лесную поляну, что-то белесое, полупрозрачное стало виднеться. Да это же туман. Туман-то туман, да не простой, какой-то нездешней жутью веяло от его краев, которые извиваясь словно щупальца неведомого чудовища, начали вползать на свободное пространство, просачиваясь сквозь ветки.

– Бах! – провозгласило дитя на руках у матери, заставив всех оглянуться на нее. Нани не поверила своим глазам, от замурзанных, протянутых вперед ладошек крошечной девочки стало отделяться нечто вроде облака красивого розовато-голубоватого цвета. Отделившись от детских рук, облачко неспешно начало свой путь к напугавшей всех взрослых белесой субстанции, переливаясь при этом.

Не долетев до жути каких-нибудь нескольких сантиметров, зависло на мгновение и вдруг прыгнуло вперед. Раздалось шипение, какое издает раскаленная докрасна кочерга, опущенная в холодную воду. Мельтешение белесых пятен показывало, что завязался нешуточный бой. Свист и вой огласили окрестности.

– Бах, бабах! – заорала вдруг Илька, смотревшая с азартом на таинственный бой. Она тоже вытянула руки вперед ладонями, закрыла глаза и напряглась. Мать хотела ей сказать, что не время сейчас дурачиться, надо спешно удирать отсюда, но не успела. То, что полетело вперед, сорвавшись с рук ее дочери, облачком назвать было невозможно, нечто вроде призрачных, коротких и пышущих жаром копий понеслось на врага и довершило его разгром. Через пару минут все было кончено.

– Ну вот, оказывается и я так могу, – очень довольная собой и нисколько не удивленная Илька уже отряхивала руки.

Мать ее явственно трясло, а ей хоть бы хны, словно и не произошло ничего особенного. После магической битвы явственно похолодало, пришлось всем идти в избушку. Там и состоялся совет, который со стороны выглядел бы забавно, если бы кто-нибудь мог его наблюдать. Предложения исходили от Нани и Игнаши, причем последний время от времени замолкал и смотрел в глаза Марине, пытаясь понять ее мнение.

Недовольная Илька бузила и все подряд критиковала, ей не хотелось уходить отсюда, победа с непонятным врагом далась так легко, что теперь она не желала признавать опасность этого Нечто, зато желала еще разок сразиться, понравилось ей видно «бахать».

Игнаши был за то, чтобы уйти, быстрота и легкость победы подсказывала ему, что враг вернется уже усиленным и наученным горьким опытом. Вот только идти в поселок, в дом Нани он не хотел. Люди еще так недавно пытавшиеся убить его, причем убить ни за что, просто так, за то, что не похож на них, не внушали ему какого-либо доверия, он хотел держаться от них подальше. Исключение, которое он сделал для Нани и ее дочери, помогшей ему спастись, не заставило его быть в этом вопросе сговорчивей.

Марине было жалко оставить свой огород, урожай с которого мог бы прокормить ее с младенцем всю зиму, и домика своего ей тоже было жалко. Так сформулировал ее мысли Игнаши. Но она тоже не склонна была недооценивать риск нападения. Нани была напугана больше всех, ее бы воля, она сбежала бы отсюда как можно скорее. Но затея поселиться всем вместе ее тоже не привлекала. И не потому, что жаль было разделить свой опрятный и нарядный дом не пойми с кем. Но если люди поселка ее одну так достают своими придирками, что они сделают при наличии столь необычных гостей? По крайней мере подожгут дом. В общем тупик.

Илька, до этого нывшая и мешавшая всем, встрепенулась, призадумалась и вдруг выдала идею.

– А я знаю, что делать, а я знаю! – и в восторге она запрыгала на одной ноге. Дитятко, ползавшее невдалеке и игравшее какой-то щепкой, поднялось на ножки и попыталось повторить сей маневр. Естественно упало, причем очень неудачно, на спину, полежало сморщив личико, словно собираясь, наконец, заплакать, но не заплакало, перевернулось на живот и занялось прежними играми. Уникальное дитя, что и говорить.

Оказывается Илька вспомнила о вывороченном громадном дереве на озере довольно далеко отсюда. Дерево упало давно, пещера образовавшаяся от его вывернутых корней еще увеличилась со временем от ураганных дождей, вымывших здоровенный пласт глины. Такие ливни обрушиваются на здешние места не часто, раз примерно в пять, шесть лет, но приносят ощутимые беды своей неукротимостью и многоводностью. Кое-какие достоинства в этой идее были. Хотя озеро было сравнительно недалеко от поселка, никто и никогда его не посещал, боялись. Кто-то, когда-то объявил это место запретным, мол, чудовища там водятся.

А вот Нани с дочерью там несколько раз были, чудовищ никаких не встретили, даже рискнули искупаться в озере, вода которого слыла очень дурной. Ничего подобного, вода, как вода, только очень теплая и пахнет как-то незнакомо, но не противно. Нани пришла к выводу, что в озере бьет горячий ключ, потому и запах стоит странный. Вполне может статься, что вода его лечебная. Она даже как-то рискнула набрать зеленоватой грязи, скапливающейся близ берега в одном уголке озера и смогла вылечить этой грязью мокнущую, скверную экзему одному старичку в поселке.

Но с другой стороны, жить в пещере невозможно, потолок ее проницаем для дождя, печки никакой, естественно, нет, как зимовать там, да еще с ребенком? Все это она довела до сведения уже обрадованного вестью о новом жилище Игнаши. Тот, как всегда молча, посоветовался с хозяйкой и решили они перебираться. Затруднение состояло по-прежнему в огороде.

– Да выкопайте вы все, что растет там у вас на грядках, я думаю, что все уже вполне съедобно, в поселке урожай почти весь собрали, осень на носу. Я видела на углу дома тачку какую-то, сложите все пожитки туда, вот и сможете увезти все разом, если вас не пугает неустроенность. – Предложила Нани, которой не терпелось вернуться домой, к привычной жизни.

А ведь еще провожать до места новоселов, сами они этой пещеры не найдут, она так хитро расположена, что рядом стоишь, и то не замечаешь.

Тачка оказалась страшно кособокая и жутко скрипела своим деревянным, тоже не ровным колесом. Охотно верилось, что эту конструкцию Марина сама смастерила. Зато она оказалась вместительной, весь урожай, весь скарб поместился и сверху еще усадили ребенка, которой был этим очень доволен и вертел головенкой во все время долгого, утомительного путешествия.

Обогнув покрытый мхом комель, прибыли к самому входу, все еще незаметному, разросшийся куст какой-то колючки заслонял его. Нани подняла взгляд и обомлела, на них угрюмо смотрел какой-то мужик, видимо привлеченный еще издалека слышным скрипом тачки и радостными возгласами Ильки, передразнивающей звуки, издаваемые младенцем.

Необитаемая, пустынная пещера оказалась обитаемой. Первое, что сделал мужик к ужасу, а потом изумлению Нани, подхватил на руки ребенка. Девочка заворковала на своем птичьем языке и зашлепала ладошками по заросшим многодневной щетиной щекам мужчины. Тут Нани разом уразумела две вещи. Первое, что мужик является тем самым якобы мифическим отцом младенца Марины, стало быть ее любовником. И второе, что незнакомый мужик не так уж и незнаком, видела она его, вот только где и когда?

– Что, никак не признаешь? – странным, клокочущим голосом насмешливо поинтересовался мужчина у Нани.

Она пригляделась, из-под распахнутого ворота древней рубахи виднелся на шее глубокий, извилистый шрам. Голос звучал необычно, потому что горло было некогда повреждено. Она помнила, кто пытался ножом его перерезать, это худое, жилистое горло, да и перерезал почти. Она его лечила тогда, Нани. Думала, что не выживет, слишком много крови потерял, а он выжил. Шуш его звали, вот как. Необычное имечко, может быть, прозвище, она не знала. Как же она сразу не вспомнила всю эту некогда громкую историю любви, ненависти и крови?

Это было почти десять лет назад. Шуш, тогда еще совсем молодой, жил в Саклеевке, славился умелыми руками, но молчаливым, чересчур угрюмым нравом. Родители его были довольно зажиточны, имели большой дом и изрядное количество всякой скотины на подворье. Как рачительные хозяева они думали о будущем и просватали за сына девушку, жившую рядом, в соседнем, очень бедном доме, зато работящую и красивую. Чем девица Шушу не угодила, неизвестно, может просто гонор молодости заставил пойти против воли родителей. Поехал он как-то по делам в город и вдруг, к изумлению родных вернулся не один, а с женой.

Эта его новоявленная женушка слова доброго не стоила во всех смыслах сразу. Высока, худа, на лицо неказиста, да вдобавок еще из острога! Девица оказалась воровкой пойманной во второй раз. По обычаю, за второе такое преступление полагалось отрубить ей правую руку. Но опять же по обычаю, можно было ее помиловать, если кто в жены возьмет, вот Шуш и взял. Зачем он это сделал, чем таким в ней прельстился, так никто и не понял.

Прожили они года два, когда молодая забеременела, наконец. Если бы она родила, то родители его, весьма не жаловавшие сноху, но очень желающие понянчить внуков, смирились бы, но не родила. Чем она вытравила плод, как сумела исхитриться сделать все молчком и тишком в доме, где полно людей, так и осталось ее тайной, но сделала. Шуш, обнаруживший столь существенную недостачу, поднял на жену руку, первый раз поднял. Как правило, деревенские бабы довольно спокойно относятся к побоям своих мужей, дело это обычное и повсеместное, поплачут, покричат да и успокоятся до следующего раза, но эта баба оказалась не такой.

Женушка Шуша кричать и плакать не стала, и прощения у мужа не попросила, молча поднялась, утерла кровь с лица да и кинулась на него дикой кошкой с ножом в руке. Ее еле оттащили, увидели располосованное горло молодого хозяина, сразу послали за знахаркой, а преступница в это время в поднявшейся суматохе убежала, больше ее никто и никогда не видел.

Шуш выжил, но из родного дома вскоре ушел, а потом и та девица-красавица, что была некогда за него просватана, вдруг повесилась на собственных косах. В народе слушок прошел, что именно она изготовила зелье для ненавистной соперницы, чтобы плод вытравить. Такая вот душераздирающая история произошла некогда в скромной и тихой Саклеевке.

– Узнала я тебя, Шуш. Ты живешь здесь, в пещере? Мы с дочерью были тут в прошлом году, тебя не видели, или спрятался от нас?

– Нечего мне прятаться, не было меня здесь. Я недавно поселился, там где раньше жил, в землянке, плохо стало, какая-то жуть наползает, даже зверье все ее боится, ушло куда-то.

– Белесая такая, на туман похожа?

– Она самая, проклятая.

– А дочь твоя маленькая успешно с ней сегодня сражалась, прямо колдунья она, – похвалила Нани, цепко глядя, как отзовется, признает ли вслух ребенка?

– Ну, так-то говорить не надо, люди злы, сама знаешь, – и он покрепче прижал к себе дочурку, признал, стало быть.

– Саклеевку твою стражники сожгли, знаешь?

– Увидел, да поздно. Хотел кого-нито спасти, да не спас, вот кошку только одну. – Возле его ног терлась большая, серая кошка с полосатой спинкой, одно ухо у нее и часть мордочки были сильно обожжены, сразу видно, в самом пекле побывала.

В этот момент из пещеры вылетела птица и села на плечо Шушу. Углядела в его руках ребенка, заверещала тонко, затопталась недовольно, заревновала что ли? Нани разглядывала птаху во все глаза. На летучую мышь был похож этот представитель пернатых, но мышью он не был. На этих летучих тварей Нани в детстве насмотрела досыта. Ее старшая сестра Розалия, которую дома звали Рози, любила играть на чердаке замка и брала туда младшую сестренку, вот там их было много, этих мышей и больших и совсем маленьких. Она даже научилась их не бояться, хотя сестра пугала ее страшилками про то, как эти зверьки присосавшись к человеку, выпивают из него всю кровь, что на самом деле полная чушь.

У летучих мышей и мордочка другая и крылья кожистые, а у этой вполне птичьи, поросшие перьями. Но у нее не клюв, вернее, не совсем клюв, какое-то его подобие имеется, но есть нижняя губа и зубы видны во рту, маленькие и острые. Нечто среднее между зверьком и птицей. Должно быть из запретного леса прилетел, там каких только диковинок нет.

Пока Нани разглядывала зверя невиданного, тот в свою очередь разглядывал всех окружающих, вот на что-то решился, взмахнул крыльями, взлетел и приземлился на плечо Ильки. Девочка прижалась к его спинке щекой и засмеялась от удовольствия, настолько ей понравились ощущения. Зверьку тоже понравилось, он издал нечто среднее между довольным урчанием и клекотом и почесал своим псевдоклювом ухо своей новой хозяйки. То, что он ее признал было понятно даже из поведения Шуша, тот вздохнул и нехотя вымолвил:

– Уч его зовут, он ест все подряд.

Выполнив этот нехитрый обряд знакомства, он повернулся и пошел к пещере, махнув свободной рукой Марине, завози, мол, свою тачку.

Когда же Нани с дочерью машинально двинулись вслед за тачкой, а за ними в кильватере пристроился заметно тушевавшийся Игнаши, Шуш обернулся и сделал запрещающий жест.

– Но почему? – сразу надула губы Илька, – я же про это место вспомнила!

– Места мало, только семья, – последовал недружелюбный ответ, а в сторону Игнаши еще и красноречивый угрожающий взгляд.

– Семья! – воскликнула изрядно раздосадованная Илька, – а сам и не помнил про них, пока мы не привели.

– Помнил. Сам собирался. – И Шуш закрыл за собой корявую, но зато крепкую дверь, которую он не так давно смастерил из тонких древесных стволов. С дверью пещера сразу стала напоминать некое человеческое убежище, а не пустующую нору зверя.

– Ну вот, – развела руками Илька так энергично, что Уч покачнулся на ее плече, – а нам что делать?

– Как что? – устало улыбнулась Нани, пытаясь ободрить дочь, – домой пойдем, ты не забыла, что у нас дом есть?

– А Игнаши?

– Я вернусь в избушку, – встрепенулся тот, но энтузиазм его был несколько натужный, чувствовалось, что ему совсем не хочется возвращаться туда, где пусто и веет жутью.

– С нами пойдешь, – распорядилась Нани, выходя на едва заметную тропинку к дому, – что тебе одному там делать?

– Вот здорово! – сразу повеселела девочка, – только не опасно ли ему у нас будет, а ну какой дурак вздумает напасть?

– С чего бы это? С виду он обычный подросток лет пятнадцати, шестнадцати, мы же никому не скажем, кто он на самом деле. Да и не увидит его пока никто, а там видно будет.

Нани храбрилась. Не так легко будет объяснить присутствие совершенно чужого подростка, а уж откуда он вдруг взялся в условиях полной изоляции поселка, тем более. Но не могла она бросить этого паренька, она теперь его воспринимала как человека. Он не слишком приспособлен к жизни, по крайней мере пока, еще очень многому его учить придется.

Дом Игнаши понравился чрезвычайно, он даже слов не мог найти от восторга, но вот его выбор комнаты для проживания Нани озадачил. Все обошел, все похвалил, а выбрал захламленную мансарду под самым чердаком, давно уж приспособленную Илькой для своих детских нужд. Грязь и пыль там были те еще, и клоками со всех углов свисала паутина. Нани стало стыдно, уж сколько времени собиралась сделать там тщательную уборку, так и не собралась, и дочь не заставила.

А вот Ильке стыдно не было ни капельки. Выбор нового своего друга она одобрила и вместе с ним, набрав ворох старых тряпок и наполнив водою ведра, принялась за уборку. Было уже за полночь, а в уединенном доме слышались смех и шум, благо лишних свидетелей такого нарушения благоприличий не было.

Нани готовила сырники. Творог обнаружился в корзинке под самой дверью, а еще яйца и целая большая дуранга молока. Молоко успело от пребывания на солнце скиснуть, но хуже от этого не стало, пойдет на завтрак для блинчиков. Она хмыкнула мысленно. Теперь, пребывая в изоляции, когда они не имеют права появиться в поселке и зайти за покупками в лавку, питаться они стали даже немного лучше, чем раньше, не тратя при этом ни монетки. Но это пока, как дальше будет, предположить трудно.

С утра явились визитеры, хорошо хоть молчаливые. Приползла чета многоножек, с ходу обшипела Игнаши, отчего тот, бедняга, расстроился. Он уже знал со слов неугомонной Ильки, что у нее есть такие экзотические друзья и хотел примазаться к этой дружбе, но не получилось. Девочка попробовала утешить его тем, что это временно, де, они привыкнут и подружатся. Но когда это еще будет, а пока новая подруга общается мысленно со старыми друзьями, а он бродит по комнатам неприкаянный, ждет завтрака, который продвигается медленно и к тому же дразнит обоняние соблазнительными запахами.

Сжалившись над ним, Нани выделила ему пару сырников, чтобы заморил червячка, так сказать, пока дочка не видит. И заняла его разговором. Ее давно уже интересовало, почему далеко не все драконы оказываются на земле. Большинство из этой чешуйчатой братии как летало, так и продолжает летать. Вопрос явно смутил юного дракончика, видимо, был из разряда не слишком приятных, но разговаривать было все же куда интереснее, чем молча скучать.

– Мы же не рождаемся, как вы, мы вылупляемся из яиц, – нехотя пояснил он и заранее прижал уши, в ожидании ахов и охов. Нани уже приметила, какие подвижные у него уши и как реагируют чутко на эмоции.

– Это я знаю, – хладнокровно вымолвила она, выкладывая на сковородку новую порцию, – меня интересует почему ты человеком стал, вернее стал на него похожим?

– Яиц в кладке бывает много. Хотя не все зародыши выживают, и еще меньшее количество взрослеет, но все же время от времени нас становится много, гораздо больше, чем старейшие считают возможным для нормального существования рода. Тогда молодняк проверяют, как именно, не знаю, не прошедшие проверку или умерщвляются, если уж совсем негодные, или ссылаются на землю, существовать как оборотни, если оказываются средней годности.

– Значит, ты у нас средней годности, – задумчиво уронила Нани, обдумывая сведения и одновременно прикидывая на глазок, хватит ли сырников на троих, или надо нажарить еще? Надо еще, пожалуй, у дракошки аппетит хороший.

– Все-таки должен же быть какой-то смысл в такой ссылке? Для чего-то же старейшие оставляют вас в живых, чего-то от вас хотят? – Она смерила его взглядом, словно могла вот так, с ходу, разгадать столь сложную загадку. И таки разгадала, по крайней мере, сделала смелое предположение.