Текст книги "Знахарка."

– Ой, лишь бы нас мор не затронул, а муж что, говорю же, дурачина полный. От него я отобьюсь легко, если он вообще спрашивать станет. Он ведь как приезжает, по мне исправно елозит, без большого удовольствия, правда, даже для себя, а обо мне и речи нет. Скажу, что его дитя и точка, еще и рад будет.

Ни о чем твердо они не договорились, хотя расстались взаимно удовлетворенными. Калисия была уверена, что Нани с ее добротой и ответственным подходом не оставит ее своей помощью и советом. А та думала, что в крайнем случае она пойдет на нарушение, зато сможет неплохо заработать на этих родах.

Но вскорости ей пришлось принимать совсем другие роды, такие, про возможность которых она и думать не думала. Прибежала из леса взволнованная Илька и принялась тараторить, что Марина сильно заболела, живот у нее болит, она мычит и стонет. Пусть, де, мать собирает свой знахарский сундучок и идет лечить ее сильно волосатую приятельницу. Для начала Нани пришлось вспомнить, кто вообще такая эта Марина, потом начала решительно отказываться от сомнительной чести лечить лесную отшельницу. Но вдруг резко передумала.

Вспомнилось ей пережитое недавно в магистрате унижение, и торжество этого ничтожного Пендракия, который сумел таки взять над нею верх. Он уже больше года о таком триумфе мечтал, с тех самых пор, как Нани забрала из местного училища дочь, заявив, что сама будет учить ее. Над девочкой там стали сильно издеваться с подачи этого наставника, не все, но многие и учителя и ученики, словно чувствуя, что она не такая, как они, совсем другая. А может быть и правда чувствовали.

– Хорошо, я согласна, пошли лечить твою Марину. Только имей в виду, что я могу и не разобраться, что у нее там болит и почему. Она ведь совсем говорить не может? – Илька при этом вопросе замялась.

– Так, как мы, она не говорит, но она пристально смотрит в глаза и в голове словно шепот какой-то возникает.

– Телепатка, значит. Ничего себе приятельница твоя!

– Это так плохо, телепатка? – забеспокоилась девочка.

– Само по себе это не хорошо и не плохо, но очень необычно, лично я с таким явлением не сталкивалась, только в книжке про такие штуки читала, но такие люди, судя по всему, изредка встречаются.

– Люди? – задумалась Илька, эта новость навела ее на определенные мысли, – раз другие могут, то и я смогу, надо попробовать, – решительно заявил невозможный ребенок.

Нани молча покосилась на нее. Потом все же решила предостеречь.

– Не вздумай на ком-нибудь из поселка отрабатывать телепатию, а то так и до костра можно допрыгаться.

– Как это, до костра? – Сразу разгорелись глаза у девочки от необычной новости.

– Обыкновенно. Привяжут тебя, да и меня заодно к столбам на площади, обложат хворостом, сверху маслица плеснут и подожгут.

– И что, правда сожгут?

– А ты думаешь, что пошутят только? Раньше, лет сто назад, многих женщин сжигали, мужчин иногда тоже, но женщин особенно много. Может быть потому, что у них чаще необычные способности проявляются. Потом поутихли малость, а в последнее время о кострах совсем не слышно стало, но могут и воскресить обычай.

– Ничего себе, обычай! – поежилась Илька, – но только ты, мам, зря меня за маленькую и глупую считаешь, – решила на всякий случай обидеться.

– Куда взрослее тебя и совсем вроде бы не глупые на кострах свою жизнь кончали, – посмотрев на дочь и убедившись, что та слушает очень внимательно, продолжила, – вот представь себе, задумаешь поделиться этим секретом с какой-нибудь закадычной подружкой или дружком, а он тоже с кем-нибудь поделится, вот все и вылезет наружу.

– У меня только один друг Солик, и он меня никогда не выдаст, у него знаешь, какой характер? Крепче камня.

– Специально, может и не выдаст, а нечаянно, сколько угодно. Захочет перед кем-нибудь похвастать тобой или еще как-нибудь проговорится, такое очень часто случается. Тайна потому тайной и является, что ни с кем нельзя о ней говорить. – Илька думала долго, очень долго, но в конце концов признала правоту матери.

– А что, похвастать он любит, запросто выдаст, не буду я ему ничего говорить. Раньше хотела ему о Марине рассказать, все как-то не случалось, а теперь ничего не скажу. Знаешь, я вот сейчас представила себе, что я ему рассказала бы, а он трепанул еще кому-нибудь, и Марину могли убить, а виновата была бы я, брр, жуть какая! – она передернула плечами, – а потом неожиданно добавила, – и вообще я дружить с ним больше не буду, не нужен он мне, одной лучше.

Нани хотела возразить, что не стоит загодя отказываться от единственного нормального приятеля, но потом решила ничего не говорить. Пусть девочка осознает ответственность не только за свои поступки, но и за слова тоже, такая ответственность дорогого стоит, а иной раз может и жизнь спасти. Так за разговором они и дошли до места, хотя надо сказать, что идти совсем было не близко. А как показалась избушка лесной отшельницы, так и начались неожиданности.

Первая и самая большая неожиданность встречала их возле самого домика и встречала, как показалось Нани, радостно. Остановившись за несколько шагов до низенького крылечка, Нани опасливо рассматривала совсем еще молодого улыбчивого паренька. Паренек на вид был лет шестнадцати, черноволос, черноглаз и весьма бы хорош собой, если бы не вертикальные желтые зрачки посреди черной радужки. Таких глаз она еще ни у кого не видела, что и не мудрено, не человеческие это глаза.

– Ты кто? – глухо спросила она, стараясь притянуть к себе поближе непутевую свою дочь, которая выворачивалась из рук, стремясь навстречу юноше.

– Мам, ну ты что, испугалась его что ли? Ты не бойся, это же тот дракончик, он только недавно обратился, я не успела тебе про него рассказать.

– Меня зовут Игнаши, – несколько шепеляво представился дракончик и даже ножкой босой шаркнул по траве.

Только тут Нани обратила внимание, что одет он был в длиннющую холщовую рубаху, достающую ему до середины икр, подпоясанную сплетенным из травы пояском. В рубахе она признала свою старую ночнушку непонятно куда девшуюся еще неделю назад, теперь уже понятно, куда. Она перевела взгляд вниз, на ноги, они были скроены вполне по-человечьи, только ногти длинноваты, пожалуй.

– Обратился, значит, ты оборотень? А я думала, что все, что говорят о вас, это басни.

– Не басни, правда.

Оборотень говорил кратко, тщательно подбирая слова, но уже не шепелявил. Было такое впечатление, что он на глазах учится говорить по-человечески, двигаться по-человечески. Игнаши поднял руку, жест был плавным, но чересчур быстрым, рука промахнулась, он упрямо повторил и в результате смог поправить прядь жестких волос, падавшую на глаза. Нани смотрела на него во все глаза, забыв о всякой вежливости и смотрела бы еще долго, но протяжный, звериный стон, донесшийся из приоткрытой двери дома спугнул всю группку разом.

В домике, к удивлению Нани, оказалось довольно опрятно, вместо кровати была устроена лежанка, или, точнее сказать, лежбище из веток, покрытых густой травой. Для человека вряд ли было бы удобно, жестковато все-таки, но для лежащей на этом устройстве Марины с ее крепкой шкурой и жесткой шерстью было хорошо. Лежала она на спине, живот горой вздымался над нею и не оставлял никаких сомнений в причинах хвори, бедняга никак не могла разродиться.

Нани сочла, что для девочки подростка тяжелые роды вовсе неподходящее зрелище, но сама девочка думала иначе. Намерение выставить ее за дверь с треском провалилось потому, во-первых, что понимать роженицу могла только она, во-вторых только она же знала, где что находится в этой избушке. Игнаши оказался в этом деле бестолковым, то ли не вникал в житейские мелочи, то ли еще не успел здесь толком обжиться.

Хорошо еще, что прозрачную жидкость, полученную из самогона после двойной перегонки и подаренную ей Калисией для всяких лечебных нужд, Нани сразу положила в свой знахарский сундучок, таки пригодилась. Жидкость эта хранилась в пустом сосуде из высушенного плода дуранги и прекрасно сохранялась в нем.

После того, как кто-то приспособил эти плоды, прежде ни на что не годные, предварительно высушив и очистив их, все только ими и пользовались вместо стеклянных емкостей. Они легче стекла, не бьются, и самое главное почти ничего не стоят. Форму эти плоды имеют разную, более удлиненную или шарообразную, зато у всех дно немного вогнутое внутрь и потому они вполне устойчивы. Кое-кто их раскрашивает и использует как вазы или для красоты.

Нани была вся в поту и тяжело дышала, уже больше часа она возится с роженицей, пришлось делать бедняге надрез, потом еще один, пока детеныш не оказался у нее в руках. Ребенок был мал для такой громадной мамаши, сморщен и гол, волос на теле пока не имелось. Может быть, это метис?

– Девочка, – провозгласила Нани и показала дитя матери, та потянулась к нему, – сейчас, сейчас, только пупочную ранку обработаю.

Спросить об отце ребенка она так и не решилась. Рядом много всяких ушей, да и как спросишь, если ответа все равно не понять? Решилась Илька, она уже давно знала, как и отчего получаются дети и комплексов никаких на этот счет не имела.

– А кто ее папа? – и она вопросительно уставилась на Игнаши. Имела ли она его в виду, как производителя, или просто смотрела как на приближенного к тайнам хозяйки, неясно, но вслед за ней на него уставилась и Нани с вполне ясно читаемой мыслью в глазах. Тот заерзал.

– Это не я, я не могу. Приходил тут. – Поспешно выпалил он и отчаянно покраснел.

– Кто? – Не сговариваясь, хором выпалили мать и дочь.

– Не знаю, я тогда болел, спрятался, чтобы меня не видели.

Домой они пробирались на следующий день, уже когда рассвело, таясь за деревьями, чтобы не увидел кто из поселковых. В этой стороне никаких постов выставлено не было, что и немудрено, рядом завороженный лес, в который никто носа не сует, кто может оттуда прийти? Из людей никто, только всякие монстры и чудовища, так эти разрешения не спрашивают и постов не боятся. Зато свои повадились ходить по грибы да ягоды и как раз примерно в это время. Они проваландались с Мариной долго, кровотечение вдруг начавшееся, долго останавливали, потом еду для нее готовили, потом стемнело, поздно уже стало, вот и пробираются теперь как лазутчики.

Такие прятки Ильке откровенно нравятся, хихикает, кое-где нарочно ползком ползет, то-то матери будет радость одежду ее отстирывать. Зато ягод и грибов немного собрала, будет чем позавтракать, хотя припасы дома еще есть, ну да запас лишним никогда не бывает.

Войдя через низкие воротца на лужайку возле дома обе застыли столбами, на крыльце кто-то сидел вполоборота к ним, привалясь головой к балясине.

– Фу, ты! – шумно выдохнула Илька, – Солик, что ты тут делаешь? Тебя из дома выгнали и спать тебе больше негде, кроме как на нашем крыльце? – выговаривая приятелю, она смущенно смотрит на мать.

Как же, ведь только накануне провозглашала разрыв с ним, когда его рядом не было, а теперь вон он, тут, и что с ним теперь делать неясно. Нани ласково улыбнулась в ответ, с трудом поднимаясь по ступенькам крыльца, устала сильно и ночь не спала, как-никак в чужом месте, да и условий никаких, на полу. Илька правда и там умудрилась заснуть, что с нее возьмешь, ребенок.

Принимаясь готовить завтрак, все же надо поесть, сутки уже без еды, она вспомнила, как готовила в избушке. То, что немногочисленная утварь Марины вся была из ее кухни, она не удивилась, где же еще ей раздобыть хоть горшок, хоть сковородку? Илька потихоньку из дома натаскала, хорошо хоть не новое брала, старье с верхней полки кладовки, отложенное на всякий случай, жалко выбрасывать, вот и сгодилось. А вот плошки для еды Марина сама смастерила, выдолбила из дерева и неплохо, надо сказать. Глядя на ее мощные руки больше похожие на грабли, не скажешь, что такие ловкие.

Готовить пришлось из каких-то незнакомых Нани кореньев, а еще трав, травы хотя и знакомые, но не думала раньше, что они съедобные. Подсказывала Илька, тот еще авторитет, но она уверяла, что уже не раз ела похлебку из таких припасов и ничего, даже живот не болел. Нани потом попробовала один из сваренных корешков, ничего на вкус, только жесткий и пресный очень. Ну да, соли то ли в доме нет, то ли она не увидела ее.

Но больше всего ее мысли занимал таинственный любовник Марины. По всему видать, что из поселка к ней кто-то ходит, больше-то некому. Только вот кто? И нашелся же охотник до ее прелестей, раньше и подумать о таком было невозможно. Может быть люди стали терпимее относиться к выходцам из запретного леса? Ой, непохоже что-то.

Сготовив завтрак, хотела позвать дочь, но та и сама уж вбежала в кухню.

– Еле прогнала его, никак не хотел уходить, а я есть хочу, аж в животе бурчать начало, вот как проголодалась! Мам, а ты не сердишься, что я с ним болтала?

– С чего бы это? Постой, куда хватаешь? Руки сначала вымой!

– Ну, я же сказала, что больше не буду с ним дружить. Но знаешь, я подумала, что если я так резко пошлю его прочь, то он удивится, начнет еще разбираться, а оно нам надо? – Дождавшись утвердительного кивка матери, она с воодушевлением продолжила, – а чего он про какие-то посты мне по секрету говорил? Что сюда пропускают, а из поселка уехать нельзя, это как?

– А ты собралась уезжать отсюда? – вместо ответа насмешливо осведомилась Нани, – и куда, же?

– Хватит издеваться, мам, лучше скажи, что случилось? – прожевав кусок лепешки и скорчив предварительно недовольную гримаску пробурчала Илька. Пришлось рассказывать.

– Про синюху я поняла, как это называется, эпидемия, да? Но почему секрет?

– Вряд ли это такой уж большой секрет, если о нем мальчишка болтает. Но вот почему магистрат людей не оповестил, мне тоже непонятно, вечно у них какие-то странные игры в секретность.

– Теперь понятно про какую заразу мне Дин-Дин пытался сказать.

– Когда это ты с ним виделась?

– Так сегодня же, помнишь, я по дороге отстала?

– Я думала, что ты ягоды собираешь.

– Ягоды я тоже собирала, но ведь одно другому не мешает. Смотри какое растение он мне дал, – она полезла в карман широкой и короткой юбки, изрядно поношенной и уже в двух местах зашитой, долго в нем копалась, вызывая опасение, что подношение она потеряла, наконец, достала какой-то сморщенный, измятый лист, несколько похожий на лист лопуха.

– И зачем он тебе это дал? – подивилась Нани вертя листочек довольно ядовитого растения, растущего возле мусорных куч, скотных дворов и по влажным оврагам.

– Понятия не имею, – честно призналась Илька, – а чего это такое?

– Пакость изрядная. Но не так же просто он тебе его дал, что-то имелось в виду. Сразу после упоминания заразы дал? – Девочка кивнула, – неужели от синюхи может помочь? Ох, не верится, от этой болезни даже столичные лекари средств не знают, а тут сорняк какой-то, да еще ядовитый, у него сок по весне очень жгучий, если попадает на кожу, вызывает долго не заживающие язвы.

Месяц прошел почти без происшествий, если не считать падения свекра Калисии, которого понесло чинить крышу, он уже спускался оттуда, когда гнилая ступенька лестницы подломилась под ним. Итог был плачевный, ушиб плеча, бедра и сломанная лодыжка. Сноха ворчала, обзывая его всякими нелестными эпитетами, из которых «козел» и «старый хрыч» были не самыми грубыми. Живот у нее становился уже заметным, ей не с руки было сейчас в таком положении ухаживать за лежачим больным, но делать нечего, не выкинешь же его на улицу.

Нани на рассвете вышла из дома Калисии, навещать ее свекра она могла только ночью, уж очень бдителен был Пендракий, хотя уже не меньше десятка человек кто намеком, а кое-кто и прямо сказали ему о более чем несвоевременном запрете для знахарки. Тот стоял на своем, даже раздувался от гордости, приписывая себе несуществующие доблести стража закона и порядка.

Старик потихоньку поправлялся. Впрочем стариком он еще не был, это сноха его так называла, проявляя напускную строгость, должно быть, чтобы замаскировать любовь, которая так и рвалась, если не с языка, то из глаз ее. Дощечки, фиксирующие кости сломанной ноги Нани пока еще снимать не стала, но через несколько дней пожалуй что можно и снять.

Денег ей Калисия отсыпала щедро и теперь она раздумывала, стоит ли потратить все заработанное сразу, закупив продовольственные запасы и решила, что это будет благоразумно. Посты так и не были сняты, поэтому продукты не завозились, пока еще паники нет, поскольку большую часть съестного все поселковые производят для себя сами, но скоро люди осознают опасность голода и тогда все сметут с прилавков.

Правда она опасалась, что вывернется откуда-нибудь этот дурак Пендракий, который попадался ей то и дело, следил что ли за нею? Вывернется и спросит, а откуда она взяла деньги? Хотя Калисия и подтвердила свою готовность заплатить за нее штраф, подводить ее не хотелось, той тоже деньги нужны, когда ребенок родится много чего понадобится.

Она припомнила шутку соседки, что уж не влюбился ли в нее наставник, раз хвостом за нею ходит? Вот уж навряд ли! Впрочем у таких людей и любовь может принять причудливые формы, так что и не поймешь толком, любовь это или ненависть.

Захватив из дома большие корзины и дочь, чтобы помогла все донести, Нани отправилась в ту лавку, что поближе к дому. В лавке ей показалось, что народу стало побольше, или со страху мнится? Да нет, вон и очередь образовалась, когда это здесь были очереди?

На этот раз она не пошла на поводу у ребенка и не купила ничего из того, что та просила, невзирая на ее мольбы и надутый вид. На людях она ничего объяснять ей не стала, но дома живо прочистила мозги. Илька поразилась услышанной новости. Как-то еще ни разу не приходилось ей всерьез опасаться голода. Да, бывали времена, когда у них с матерью не было денег, но у других-то они были, а главное, что продуктов в лавках было полным полно, и как это так может быть, что их не будет? Ей даже сразу есть захотелось, хотя до этого разговора она и не думала о еде.

Паника разразилась уже на следующий день. Владелец самой большой лавки вздумал обсуждать с приказчиком, что осталась только треть из всех ранее завезенных товаров. Разговор этот в приоткрытую дверь услышала Салония, известная сплетница и болтунья и помчалась домой, взять еще денег, а по дороге оповестила двух, трех посельчан. Те, естественно шепнули друзьям и соседям. Люди существа стадные, все ринулись запасаться, даже те, у кого и так подвалы, погребки и чуланы ломились от съестного, и к ночи полки во всех четырех лавках были пусты.

А еще через день жители поселка узрели страшное знамение. Черный, жирный дым широким столбом поднимался в той стороне, где в паре часов ходьбы стояла деревня Саклеевка. Дым не только поднимался в небо, но и ширился, рос, грозно колыхался, словно некое воздушное чудовище тянуло свои лапы в разные стороны.

Знамение застало Нани на площади, она зачем-то, как и многие другие, время от времени приходила к магистрату в надежде узнать, не сняли ли надоевшие всем посты. Площадь, всегда многолюдная и шумная, замерла сначала в недоумении, потом в ужасе.

– Спалили, – сумрачно уронил плотник Урбан и сплюнул.

– Кто? – зачем-то спросила Нани, хотя и так все было понятно, может быть, она надеялась, что плотник возьмет свои слова обратно и скажет, что это просто пожар, мало ли бывает в деревнях пожаров?

– Знамо дело, кто. Стража. Хорошо, если там одни покойники, а ну как кто еще живой оставался? – нагнал плотник еще больше страху. Нани затошнило.

Да, она знала, что такое бывало уже неоднократно, но одно дело знать, что случилось где-то, когда-то, с кем-то, а тут соседняя деревня, людей из которых все здесь хорошо знали, кое-кто и родней считался. Она огляделась, лица людей были бледны и растеряны, в глазах стоял страх, многие женщины плакали. Вряд ли они плакали о погибших из соседней деревни, плакали о себе, о том ужасе, который очень может быть еще предстоит им испытать.

Домой она шла нога за ногу, потому как не торопилась, думала. Все более крепло решение отправить Ильку в избушку к Марине, пусть хоть ребенок уцелеет, ведь не жила еще совсем. О себе она не беспокоилась, что будет, то и будет, она останется в поселке. Не то, чтобы она настолько любила поселковых жителей, что стремилась разделить с ними даже самую страшную судьбу. Просто она верила в эту самую судьбу, считала, что если ей суждено погибнуть, то уж не сбежать от этого, не спастись. Другое дело Илька, у нее своя судьба, своя дорога.

Но дома, увидев дочь, она смалодушничала, ничего не сказала ей, решила, что время еще есть. Через два дня столб черного дыма поднялся над хутором Аника, до него было уже меньше часа ходьбы, всего ничего. Паника в поселке нарастала, тем более, что посты придвинулись ближе и окружили почти кольцом. Брешь в кольце была только в сторону запретного леса, то есть, как раз в стороне дома Нани поста не было. Но зато теперь на всех постах воздвигли вышки для лучшего обзора. Пробраться было можно, но следовало это делать ночью или в сумерках и очень осторожно. Настала пора поговорить с дочерью.

– Мам, я тебя не брошу, ты что? Даже не уговаривай.

Весь день Нани так и сяк уговаривала строптивую девицу, та мало помалу поддавалась, наконец, порешили, что при первом же случае заболевания, девочка уйдет. Нани беспокоилась, как бы поздно не было, на вышках тоже не одни дураки, да распустехи сидят, но дочь успокоила, что пройдет в любом случае.

– И будешь сидеть у Марины, пока я за тобой не приду, поняла? Раньше ни за что не тронешься, обещай мне.

– А ты точно придешь? А вдруг что случится? – теперь встревоженной девочке уже не так безоглядно верилось в счастливый исход.

– Ты считаешь, что я могу тебя оставить? – посмотрела она в глаза побледневшей дочери.

– Нет, не можешь, я еще маленькая и ты меня любишь. А почему ты не хочешь со мной уйти? Пересидели бы в лесу, а потом вернулись, или даже насовсем там остались.

– Я не могу, ты же знаешь, я присматриваю за Калисией, ей без меня сейчас ну никак не обойтись.

Долго ждать не пришлось, уже следующий ночью кто-то стал скрестись в дверь дома. Нани еще не спала, словно специально ждала вестника черной беды. Открыв дверь она увидела при свете луны женскую фигуру закутанную в большой, теплый платок, хотя ночь была душной.

– Это я, Калисия, – шепнула фигура не приближаясь, наоборот, отступив еще на шаг, – свекор заболел, горячий весь, временами бредит. За тобой идти не велел, а я ослушалась, боюсь я, ой, как боюсь!

– У тебя ведь тележка есть? Смажь колеса, чтобы не скрипели. Сама уложить его сможешь?

– Он уже встает, сам в тележку ляжет, я его не трогаю, он запрещает, за маленького боится, – всхлипнула женщина, но в голосе уже пробивалась облегчение, словно то, что Нани берет ее проблему на себя, уже обещает благополучный исход. Не обещает на самом деле, надежды практически нет.

Пока соседка везла к ней на тележке больного, Нани успела разбудить, собрать и выпроводить дочь, даже постояла у ворот, послушала, все тихо, значит прошла Илька, змейкой по кустам проскользнула. И не артачилась совсем, то ли договор помнила, то ли сонная слишком была.

Потянулись тяжкие часы лечения больного, лечения в результаты которого не верили ни сам больной, ни лекарка. К утру картина синюхи выявилась полностью, все сомнения, что это что-то другое, скажем, какое-нибудь внутреннее воспаление, отпали полностью. Если верить единственной лекарской книжке, старой, затертой чуть не до дыр, которая случайно к ней попала, а не верить оснований не было, у этой болезни длительный скрытый период, но проявившись, она протекает весьма бурно.

Часа через два на коже в разных местах тела появились яркие синие пятна, которым болезнь и была обязана своим названием. Пятна на глазах углублялись, мокли, живая ткань тела распадалась и вонь стояла ужасная. Если до пятен Нани лечила только вливанием травяной укрепляющей настойки, то после появление пятен стала обкладывать эти места резаными листьями того самого, присоветованного змеем сорняка. Обкладывая, она считала поражения, после десятого пятен больше не появилось, и больной только что тяжко метавшийся и стонавший, вдруг уснул.

Она наклонилась послушать, дышит ли, может уже умер? Дыхание было, слабое, но ровное. Подождав около часа, она решилась и приподняла травяной компресс с пятна, появившегося первым. Картина была удивительная, синева пропала, образовавшаяся на ее месте язва блестела мелкими пятнышками крови и сукровицей, но не гнила и больше не пахла. Вернее пахла, но так, как пахнет всякая открытая рана. На всякий случай она оставила еще на какое-то время компрессы. К ночи вся синь с больного сошла, он был жив, но очень слаб и находился все время в забытьи, на голос и касания не реагировал.

Ночью она позволила себе поспать, впервые за эти сутки поев. Утром ее разбудил незнакомый голос, в испуге она вскочила, но это был Дарам, ее больной, пришедший в себя и славящий всех богов за свое выздоровление. Она улыбнулась, кажется, победа. Но до полной победы, то есть до заживления всех ранок прошло еще трое суток, в течение которых она все время обновляла компрессы. И в эти новые компрессы по какому-то наитию она клала только совсем немножко волшебного сорняка, а в основном траву, которую давно употребляла в качестве ранозаживляющей при сильных порезах.

Вышло все отлично, новая, наросшая на месте язв кожа отличалась по цвету, но не сильно, кто не знает, тот и не отличит. И сломанные кости срослись, можно было снимать лубки. На шестой день она отпустила бывшего больного домой. Он надоел ей изрядно своей стеснительностью в моменты, когда она обихаживала его, а также своим жалобным нытьем, очень уж хотелось ему побыстрее вернуться. Нани подозревала, что дома его с таким же нетерпением ждет Калисия, но сюда идти боится. Ведь она, бедняжка, не знает, как обстоят дела, может быть, уже мысленно похоронила своего свекра.

Нани тщательно прибравшись в доме и вымыв с щелоком все, чего касался больной, уже собралась в лес, за дочерью, но увидела в окно, как к ней, переваливаясь словно утка, поспешает Калисия и лицо у нее при этом отнюдь не радостное. Сердце так и екнуло, неужели Дараму опять стало худо?

– Свекор мой, козел старый, – выпалила соседка, едва Нани открыла ей дверь, – ведь говорила ему: молчи, молчи, нет, похвастался, что ты его с того света вытащила, от синюхи вылечила. То есть, низкий поклон тебе за то, что вылечила, но может ты теперь решишь, что и не надо было, он ведь нашел с кем своим счастьем поделиться, с Салонией, как же, ближайшая соседка и дальняя родня, а та пошла брехать по всему поселку, язык-то без костей!

Точно не скажу, но по-моему эта сволочь Пендракий пошел с доносом к стражникам на пост, и что теперь будет, не знаю. На, держи деньги, почти все, что в доме есть выгребла. Да бери, бери, боюсь, они тебе очень сгодятся. – Сунув ей немалую пачку денег, Калисия, насколько возможно быстро при ее положении, заспешила назад.

Нани без сил опустилась на крыльцо и прислонилась головой к балясине. Вот и опять ей «награда» за доброе дело, не зря она верит в жребий, ей вот такой черный выпал на долю и не отвертеться, не сбежать и в укромном уголке не отсидеться, везде настигнет и воздаст, да так, что мало не покажется. Так ведь и есть за что!

Гул голосов послышался, когда по всем прикидкам Калисия уже дома должна быть, хоть это хорошо, ей с пузом ни к чему лишние волнения, своих еще хватит, поди. Возглавлял немалую толпу людей конечно же Пендракий, уж он-то во всякой бочке затычка, без него уж никак не обойтись. За ним, не спеша, шли два стражника, но эти при всех регалиях, даже с копьями, словно она бунтовщик какой. За ними вслед, но так, словно он тут случайно очутился, нахмурившись и опустив голову шел глава магистрата Арун. Позади них волновался всякий народ и побогаче и победнее, шумел, размахивал руками, всяко судил и рядил.

– Вам, госпожа, Ош было предписание не браться за лечение людей? Было, а вы… – далее ему не дал вещать старший из стражников, цепко ухватив наставника за отставленный локоток, он буквально задвинул его себе за спину.

– Это правда, что вы вылечили кого-то от синюхи? – спросил стражник хоть и зычным, но не строгим голосом. Создавалось впечатление, что им владеет простое любопытство и ничего более. Да только Нани не вчера родилась, знает чего можно ждать.

– Конечно, нет. Как можно такое думать? – спокойно отозвалась она, но со ступеньки привстала, какая-никакая, а власть, надо проявить уважение.

– А как же этот господин говорит? – прежним благожелательным тоном спросил стражник и повернулся к Пендракию, чтобы было ясно, о ком идет речь.

– Ну да, ну да, – заволновался наставник и покраснел от волнения, – мне сам Дарам сказал, что у него синюха была, я ничего не придумал.

– А господин Дарам так хорошо разбирается во всяких хворях? – как бы в пространство, ни к кому не обращаясь, бросила вопрос Нани. Наступило молчание. Стражник думал, наставник негодовал, но не знал, что сказать, остальные переглядывались и ждали продолжения.

– А что же у него было, и почему он решил, что синюха? – последовал вопрос от стражника.

– Почему решил, это как раз ясно. Ни для кого не секрет, что в округе появились случаи синюхи, а чего боишься, то и кажется. А было у него внутреннее воспаление в груди, жар, слабость, обморочное состояние. Я лечила его отварами трав, – и она перечислила какими именно, причем медленно, чтобы усвоили все, кому это интересно.

– Меня так же лечили, когда я сильно простыл позапрошлой зимой, – прорезался вдруг Арун, до того мгновения молчавший, – в городе лечили, тамошний лекарь, – счел нужным пояснить он.

Теперь уже вид у главы был не понурый, смотрел, как и прежде начальственно, свысока. Нани его хорошо понимала. Он шел сюда, отчетливо сознавая, что паника, которую поднял этот идиот Пендракий, чтобы ему на том свете никакого покоя не было, а лучше бы и на этом тоже, выйдет людям поселка не просто боком, смертью жестокой грозит им эта совершенно нелепая буза.

Стража ведь не та простая, которая всякое жуткое зверье ловит, а особая, специальная, поставлена пресекать распространение заразы любыми способами, вот и пресекут, не вдаваясь в излишние подробности. Им что, одним поселком больше или меньше, все едино, поди еще и денежное поощрение отхватят за предусмотрительность. Неужели Пендракий не понимает на что он всех чуть не обрек? Как есть идиот! И как ему только доверили детей учить? Еще и награду правительственную имеет.

– А что мы тогда здесь делаем? – задал резонный вопрос второй стражник, соскучившись стоять молча. Некоторые поняли этот вопрос, как предложение расходиться по своим делам, но не тут-то было.