Текст книги "Спасти Кремль"

В плену у своих

Добравшись до леса, Руся остановился и перевёл дух. Снял с плеча ружьё, и полез в полотняную сумку. Он почему-то был уверен, что в сумке должны быть патроны. На деле в сумке лежал сухарь и по меньшей мере горсть сухарных крошек. Другого и ожидать нельзя было – сумка-то так и называлась «сухарной», только откуда водяному было про это знать…

Нельзя сказать, что сухари вместо патронов Русю разочаровали. Напротив. Мальчик жадно сунул в рот сухарь и начал, сопя и хрустя, переодеваться.

Содрал с себя прилипшую буро-зелёную пижаму. Выковырял из кармашка мокрых штанов оловянного солдатика. Надо же, не выпал! Задумался, легонько подбрасывая его на ладони. Как бы не потерять!

На левом запястье у Руси красовался кожаный плетёный браслетик, подарок сестры. Мальчик зубами растеребил узелок, подцепил ремешком фигурку за согнутую руку, затянул потуже. Поболтал рукой – вроде бы держится крепко.

Натянул синие кюлоты – застёгивающиеся под коленкой короткие штаны со смешным пузырём на заду. Ну и фасончик! Наклонился, потом присел. Встал, подёргал ногами – ну да, в общем-то, удобно. Кое-как приспособил серые полотняные гетры.

Рубаху Руся великодушно оставил владельцу, а жилет забрал – теперь пришлось надеть его прямо на голое тело.

Дошла очередь до мундира. Руся встряхнул его, повертел туда-сюда, рассматривая. Мундир был синий, со стоячим воротником цвета светлой замши и такими же обшлагами. Сзади у мундира обнаружились синие хвосты с отворотами. Руся знал, что это фалды, но ему всё равно почему-то хотелось называть фалды хвостами. Впрочем, золотые охотничьи рожки на отворотах «хвостов» Русе приглянулись.

Мальчик накинул мундир, и начал обуваться.

– Наверняка будет великоват, однако выбирать не приходится, – подумал он, решительно засовывая ногу в башмак.

Вскоре по пыльной дороге, ведущей на восток, шагал, прихрамывая, маленький французский вольтижёр – с одиноким сухарём в животе и грустными карими глазами.

Спускались сумерки. Из низин пополз туман. Угли заката едва тлели у горизонта, присыпанные бледно-серой небесной золой. Вдалеке раздался низкий протяжный гул – бу-бу-ух.

– То ли птица, то ли бык? – поёжившись, подумал Руся.

Дорога вывела Руслана к старому сельскому кладбищу. Меж берёзовых стволов прятались заросшие папоротником и иван-чаем холмики могил. Руся замедлил шаг. Темнели покосившиеся, полусгнившие деревянные кресты. Паутина, вся в каплях росы и прилипших сухих былинках, блёкло светилась в зелёном полумраке. Сырой прохладный воздух пах прелым листом и грибами.

– Грибы – это хорошо, – мечтательно улыбнулся мальчишка, шмыгая носом. – Как это я сразу не сообразил. Днём поищу.

Вот и хоббиты любят грибы. Руся вспомнил недавно перечитанную книжку, и ему представились свирепые орки, гигантские пауки и прочая нечисть. Но это сказки. Этого бояться нечего. Мальчик зябко передёрнул плечами.

– Рядом с кладбищем должна быть деревня, – утешил он себя. – Дойду, и где-нибудь там в сарае заночую. – Он подумал о деревенских огородах, представил себе сочную сладкую морковку и сглотнул слюну.

Хрустнула ветка. От бугристого ствола старой берёзы отделилась тень. Руся обернулся, прислушался. Всё тихо. Видно, померещилось. Да мало ли живности кругом, мыши там какие-нибудь, или ещё кто…

Надсадно закричала ночная птица. Ей вторила другая. Всё равно жутковато. Надо бы поторопиться, скоро совсем стемнеет. Одни берёзовые стволы белеют, а всё остальное – не различишь, слилось в сыром пахучем сумраке. Руся, едва сдерживая бившую его дрожь, прибавил шагу.

Тень метнулась за ним. Здоровенная ручища зажала Руслану рот, а другая крепко схватила поперёк живота. Огромная косматая фигура, держа под мышкой отчаянно брыкавшегося мальчишку, скрылась в зарослях бузины и боярышника.

Ещё несколько мгновений качались сырые ветки, а потом вновь стало тихо. Дорогу заволокло белыми лоскутами тумана. В далёком болоте снова бубухнула выпь. И впрямь, точно бык проревел.

Светало. Ликующий крик в клочья разодрал сонную дымку, висевшую над окрестными холмами. Это несъеденный французами петух горнистом пропел зорю сельскому гарнизону. Слушая победное кукареканье, отставной полковник Курятников довольно улыбался. Фуражиров в село Курятниково пускать не собирались.

Добросовестный служака Кузьма Ильич Курятников не понаслышке помнил Суворова и его победы. В отставку он вышел ещё в екатерининские времена. С тех пор жил в своём родовом имении Курятниково, и, согласно моде прошлых лет, по-прежнему носил кафтан и напудренный парик с косицей.

Когда «франц» подошёл ближе, старый барин, даже не помышляя об отъезде, остался в своём имении. Сельчане и дворовые вооружились топорами, вилами, косами.

Отставной полковник армейской кавалерии принял командование.

Каменный господский дом на холме – с высокой кровлей, крашеными деревянными колоннами у парадного входа, балконом и цветником перед окнами – стал партизанским штабом.

Каждое утро Кузьма Ильич выходил на балкон. Слушал петуха, осматривал окрестности и принимал донесения доморощенной разведки.

Нынче утро выдалось погожее. Розовела в косых рассветных лучах белёная колокольня небольшой Курятниковской церкви. Внизу, под балконом, в заросшем сорной травой цветнике, сияли капли росы.

На балконные перила села пёстренькая славка. Из дверей наружу высунулась стриженая под горшок кудлатая голова. Пичуга вспорхнула, испуганно свистнув. Барин обернулся.

– Что? С уловом?! А?! Славно! Ай, молодцы! – старик задорно крякнул и притопнул ногой. – Наконец-то! Порадовали старика!

Насвистывая марш, он покинул свой пост. Запели старые деревянные ступени. Барин спустился по лестнице вниз, в обставленную старинной мебелью гостиную. Сюда уже привели пленного француза.

Вчера, поздно вечером, его поймал на дороге деревенский кузнец. Пленник провёл ночь в запертом на висячий замок сарае. Теперь нужно было произвести допрос взятого «языка». Так, по-военному, называл пойманного французика Кузьма Ильич.

На парадном дворе, под окном, уже собралась кучка любопытных в лаптях, в рубахах поверх портков. Они шептались и подпихивали друг друга локтями.

– Французишка-то – мелкий какой!

– Из вольтижёров, они все ростом невеликие.

– Это чего ж? Кто такие?

– Ну, которые похрабрее, а в гренадеры ростом не вышли, тех, мол, в вольтижёры записывают. Застрельщики они, во как. Ну, егеря, по-нашему.

– И откуда ты всё знаешь?

– А он под окном сидит часто. Сидит – уши развесит….

– Да тише вы, не слышно ничего.

Раздался строгий голос барина. Барин говорил по-иностранному. Отставной полковник Курятников допрашивал пленника по всей форме – какого тот полка, под чьей командой, где его товарищи.

Французик молчал. Вид у мальчишки был слегка смущённый, будто он не выучил урока и оттого не знал, что отвечать. Он думал-думал, да так и ответил – «не знаю». Это было сказано честно, коротко и по-французски.

Под окном послышались сопение и возня.

– Что говорит-то?

– Отпирается.

Старый барин прошелся взад-вперёд, скрипя сапогами и паркетом, и снова повторил вопрос. Пленник замялся, потом пространно объяснил на хорошем французском, что он на самом деле никакой не француз, потому и не может ответить на все эти вопросы.

– Ну, что там? – послышался шёпот из-под окна.

– Да всё то же. Отпирается!

– Отвечайте сию же минуту, кто вы тогда такой? – теряя терпение, громко картавил Кузьма Ильич.

– Да свой я, русский, – растерянно отвечал мальчишка, всё ещё по-французски.

– Русский?? – поразился барин, перейдя на родной язык. Он негодующе хлопнул себя по коленке. С парика посыпалась пудра.

– А?! Да ты… ты говорить-то по-русски умеешь?

– Конечно! – звонко возмутился пленник на чистейшем русском языке. И, взглянув исподлобья своими большими карими глазами, довольно непочтительно пробурчал себе под нос:

– Уж не хуже вас.

Барин крякнул от изумления, как будто заговорил письменный стол или напольная ваза из китайского фарфора.

– А?! Что?? Языка, называется, достали! – воскликнул он с досадой. – Гришка! А?! Гришка! Ты кого мне привёл?!

Гришка виновато развёл руками, замычал что-то нечленораздельное. Под окном зашептались:

– Кричать изволят. Недовольны.

– Слышь-ка, не француз он никакой.

– Может, шпиён?

– Да ты погляди на него – мальчонка совсем.

– А по-ненашенски ловко лопочет. И в мундире в ихнем… Шпиён, не иначе.

– Будет тебе шпиён во французском мундире-то ходить!

– А можа он переодеться не успел.

– Но-но. Мели, Емеля…

– А вот, сказывают мужики, ввечеру-то адова громадина у Косого брода взорвалась. Вроде как с неба свалилась! Супостаты небось запустили…

– А ты что молчал? – тем временем напустился на Русю отставной полковник. – А?!

– Да я говорил… Дядьке тому, который меня скрутил. А он мне тряпку в рот сунул.

– Говорил… Ты говорил, да он тебя не услышал.

– Да я орал, вообще-то.

– Орал… Вот он тебе кляп и вставил… И нечего было так рот разевать. – Его превосходительство с досадой махнул рукой. – Глухонемой он.

Видно было, что его превосходительство немного смягчился.

– Развяжи-ка его, Григорий, – и барин выразительно помахал руками в сторону пленника. Кудлатый чёрнобородый Григорий кивнул, развязал Руське руки и вопросительно поглядел на барина.

– Иди, голубчик, иди, – махнул тот немому. Потом присел на стул и с интересом уставился на мальчика.

– Ну, рассказывай теперь по порядку – кто таков, куда путь держишь.

Руслан медленно повращал затёкшими запястьями. Потом, осторожно подбирая слова, чтобы не ляпнуть лишнего, начал свой рассказ.

Он вкратце рассказал про Воронцово и огромный дирижабль, про мышей и кота, из-за которого он улетел в небо, про сестру, оставшуюся внизу, про полёт и приземление, а точнее приводнение, и про мальчишку-француза, у которого отобрал мундир и башмаки.

Чем дольше Руся говорил, тем больше смущался. На словах всё получалось как-то уж совсем по-суперменски. Однако распространяться о том, как у него тряслись поджилки, Русе тоже не хотелось. Эти подробности он почёл за благо опустить. Наконец, мальчик с облегчением замолчал.

– Так вот значит, что за диковина у Косого брода свалилась. Мне уж разведка донесла, что с неба в реку черти попадали. Я думал – брешут, народ-то у нас суеверный… А ты, брат, оказывается, ловок, – одобрительно заметил барин, глядя на покрасневшего Русю с удивлением. – А с виду и не скажешь… Ну, оставайся пока у нас. Теперь всякий человек на счету. Ты, к тому же, не с пустыми руками пришёл – ружьё принёс. Идёт?

Руся не отвечал, как будто решался на что-то.

– А?! Что молчишь? Как тебя, то бишь… Руслан? Так идёт или нет?

Тут Руся, кроме кляпа, со вчерашнего дня маковой росинки во рту не державший, выпалил:

– А поесть дадите?

Партизанщина

Русю ждала дымящаяся тарелка суточных щей. Он мигом схватил ложку и принялся заглатывать щи, обжигаясь и швыркая. Оголодавшему Русе казалось, что вкуснее он ничего в жизни не едал. И горячее, кстати, тоже.

Уписав тарелку щей, Руся взялся за пирог с кашей.

– Кушай, милый, кушай, – приговаривала старушка-ключница, подсовывая ему то солёных рыжиков, то мочёных яблок. Руся только тряс головой в знак благодарности, и уплетал за обе щёки.

Сытого и слегка осоловевшего Русю Курятников вызвал в гостиную. Здесь, глядя на разложенную на столе карту-схему, собственноручно нарисованную, Кузьма Ильич стал подробно расспрашивать незадачливого аэронавта, что тот видел сверху, пока летел.

Руся понял, что разведка была бы более успешной, если бы разведчик по-меньше спал и вообще был слегка повнимательней. Впрочем, Курятников выглядел довольным. Новость о полёте аэростата вызвала в нём небывалый прилив энтузиазма.

– Та-ак, значит французские войска видел? А потом тебя унесло… Солнце-то где было? А?! По левому борту? Ну-ну. Высоко стояло? Ну, точно, на запад летел. А потом вправо понесло? На север, выходит… А потом вроде снова на запад. Та-ак. А фуражиров ты видел прямо у Косого брода. Ну, это я уже отметил. – Ну вот, смотри. – Полковник нагнулся над картой и ткнул в неё пальцем. – Смоленск взяли. – Звучный голос его превосходительства дрогнул. – Думал я, что теперь у Гжати они. А судя по твоему рассказу – к Можайску подходят.

Руся, слушая, вяло взмахнул воображаемой саблей. Он глядел на карту, стараясь сосредоточиться на булавках с головками из красного и чёрного сургуча, наколотых на неё полковником. Булавки обозначали предполагаемое расположение русских и французских войск. Сосредоточиться не удавалось. В голове всё громче стрекотали кузнечики. Слова его превосходительства звучали, напротив, всё глуше, как из-под тёплого пледа.

– Думаю, даст им Михайло Илларионович генеральное сражение. Давно пора. «Приехал Кутузов – бить французов»! Так ведь в народе говорят. – А?! – сердито гаркнул он и нахмурился.

Задремавший было Руся очнулся. Он оттолкнулся животом от впившегося в него края массивной столешницы, тряхнул головой и испуганно посмотрел на полковника.

– Не подпускать же Наполеона к первопрестольной! А?!!

– К первопрестольной – это к Москве, что ли? – не сразу сообразил мальчик, но вслух уточнять не стал. Он протёр глаза и уставился на карту. – Ой-ой. Там же Луша, – произнёс он вполголоса, а потом додумал про себя: – Надо попасть в Москву до… до французов.

– Мне обратно в Москву надо, – грустно сообщил он Курятникову. – У меня ведь сестра там осталась. Одна.

– А?! В Москву! До Москвы полтораста вёрст почти. Пешком идти долго. Стопчешь башмаки свои французские. Это для аэростата – сто вёрст – не крюк. Лошадь нужна. А? Лошадь не дам. Мало у меня лошадей… – Кузьма Ильич задумчиво почесал лохматую седую бровь.

– Как лучше до Москвы добраться, я тебе, конечно, объясню. На карте покажу. А ты, Руслан, вот что. «A la guerre comme a la guerre» – «на войне как на войне», как говорят французы. Сведи у них коня, как за фуражом да за провиантом сюда явятся, и езжай. А?! Эти ждать себя не заставят…

Ближе к вечеру выспавшийся Руся спустился с крыльца во двор, и присел на ступеньку. Рядом вертелись явившиеся с докладом мальчишки.

– Эй, вожжитёр, стрелять-то умеешь? – пацаны смотрели оценивающе.

Руся с сожалением покачал головой.

– Фью, – присвистнул разочарованно один из них, и насмешливо прибавил, – а ещё вожжитёр.

Руся помолчал. Стряхнул с рукава мундира соринку.

– Вольтижёр, вообще-то, – примирительно произнёс он.

– Да ладно! – и пацан снова свистнул.

Руся было вспыхнул и сжал кулаки. Но тут за него вступился другой мальчишка, повыше ростом:

– Ты, Сёма, сначала сам француза раздень, а потом свисти, – рассудительно сказал он вредному. – Верно, Афоня?

– Верно, – важно пробасил Афоня, хмурый плечистый парень лет пятнадцати. – Если стрелять не умеешь, тогда тебе к нам, в дозорные, – обратился он к Русе. – Мы во-он там, за околицей, на берёзах по очереди сидим. С них далеко-о видно. Внизу, в кустах, – ещё двое наших караулят. Они, если что, сразу в село побегут. С донесением.

Кузьма Ильич оказался прав. Ждать гостей долго не пришлось. На другой же день на дороге показались верховые с подводами. Дозорный на берёзе углядел их издалека, просигналил караулящим внизу мальчишкам. Свистун Сёмка, сверкая пятками, усвистал в Курятниково. Под берёзой из караульщиков остался один Руся.

Через некоторое время синие мундиры повернули свои подводы к стогам на лугу, и спешились, собираясь присвоить себе отличное курятниковское сено. Про засаду они, видимо, не догадывались, иначе не полезли бы на стога, оставив ружья у телеги.

Двое верховых одним сеном не удовлетворились, а поехали дальше, направляясь в сторону села. Пришла очередь Руси мчаться в Курятниковский штаб со свежими вестями. Когда французы въехали в село, их здесь уже ждали.

Всадники остановились у ближайшей избы, спешились. Привязали коней и вошли в дом, требуя угощение. Угощение обошлось им довольно дорого. Руся с мальчишками мигом отвязали и свели французских коней, а несколько мужиков ворвалось в избу. Обоих гостей взяли живьём – так велел охочий до «языков» Курятников.

«Языков» мужики связали и, радостно галдя, повели к полковнику. Тот уже ждал на крыльце барского дома. Увидев процессию, он приосанился, одёрнул кафтан. Потом сурово поглядел на пленников, и обратился к главному по-французски.

Тут с «языками» вышел конфуз: «францы» оказались вовсе не французами. Старший из них, в синем гусарском доломане с серебряными шнурами на груди, был, похоже, немец. Он отвечал, мешая немецкие фразы с французскими. Получалась сущая абракадабра.

– Тьфу! Толку не добьёшься! – в сердцах плюнул полковник. – А?! И как они друг друга-то понимают!

Но тут к нему протиснулся Руся, спросил шёпотом:

– Можно мне, Кузьма Ильич?

– Валяй! – одобрил его превосходительство.

Руся заговорил с пленником по-немецки – тот оказался прусским гусаром. Он отрывисто отвечал, угрюмо разглядывая Русин мундир. Курятников всё расспрашивал, Руся переводил. Выяснилось, что Наполеон, и правда, под Можайском, и что, похоже, готовится крупное сражение.

Второй «француз» – в щеголеватом сине-красном уланском мундире и штанах с красными лампасами – оказался поляком. Этот, хоть и был взят пруссаками в качестве переводчика, по-русски говорил неважно. С ним, конечно, можно было объясниться и на ломаном русском, но Руся – ради эксперимента – попробовал заговорить по-польски. Получилось неплохо, – удовлетворённо отметил про себя новоявленный толмач. Говорливый поляк бойко и охотно отвечал. Сведения, полученные от немца, подтвердились. Пленных повели в сарай.

С луга вернулись команда, нагруженная победными трофеями: саблями в стальных ножнах, карабинами.

Толпа курятниковских, довольных исходом заварушки, расходиться не спешила.

– А мальчонка-то, вишь, образованный! – одобрительно кивали мужики Русе.

– Еруслан, а по-итальянски могёшь?

Руся пожал плечами и честно признался:

– Наверное, могу. Пока, правда, не пробовал.

– Ха-ха, – засмеялись мужики, приняв его слова за шутку. – Что, не пришлось пока? Ничего, словим итальянца – научишься…

– А у нас Стёпка есть такой, из дворовых – хвасту-ун. Его девки как-то спросили – на клавикордах могёшь? А он отвечает – не знаю, мол, не пробовал.

Раздался дружный хохот.

– Да, так и сказал: на балалайке – могу, на ложках – могу, а на клавикордах – не знаю, не пробовал, – всё повторял мужик, вызывая новые взрывы смеха.

– Ты, Еруслан, на клавикордах-то тоже не пробовал?

– Не пробовал, – нехотя ответил Руся, – но могу. Только ногти надо подстричь, – добавил он, растопырив пальцы, – чтоб по клавишам не стучали.

Клавикорды, и правда, стояли в гостиной барского дома. Руся видел когда-то похожие в музее музыкальных инструментов, и потому сразу их заприметил. Днём он улучил минутку, подошёл, открыл крышку, пробежал пальцами по клавишам. Осмелев, взял пару аккордов. Звук у инструмента был небольшой, слегка дребезжащий, как будто игрушечный.

Фортепиано дома у Раевских звучало по-другому. Дома… Руся вспомнил о прежней жизни – в ней были совсем другие заботы и развлечения. Русе отчаянно захотелось домой. Вот бы маму, папу увидеть. Вот бы подошёл к нему Федюня, попросил бы сыграть «пиратские песни»…

Это были даже не песни, а мелодии из любимого всеми домашними фильма про пиратов, которые Руся подобрал на фортепиано. Вообще-то, он подобрал их двумя руками, но любил играть одной правой, а левой размахивать так, как будто в руке у него сабля.

Одна мелодия была боевая и стремительная, а другая – суровая и торжественная, и когда Руся слышал их, у него сами собой расправлялись плечи, и в грудь помещалось гораздо больше воздуха, чем обычно. Ведь это был воздух морского простора, воздух свободы.

Была в пиратском арсенале ещё одна композиция – весёлая, заводная. Под эту музыку дети любили, как говорил Федюня, «скакать пляски». Пляски были довольно буйные, мама почему-то называла их половецкими, а самих танцоров – половцами, и всегда беспокойно поглядывала на люстру. Папа тоже туда поглядывал. Впрочем, это не помешало ему настроить свой телефон так, чтобы эта мелодия заменяла звонок. Ведь в душе папа тоже был пиратом.

Руся тихонько наигрывал и улыбался. Потом нечаянно сбился, начал снова. Сквозь хрупкие дрожащие звуки клавикордов донеслись отдалённые раскаты грома. Руслан сбился опять. Снова загремело. Мальчик перестал играть и стоял, прислушиваясь.

Гроза что ли? Нет! Это, наверное, пушки стреляют. И точно, до Курятниково доносился грохот далёких орудий. Гром баталии не стихал до самого вечера.

К ночи пальба прекратилась. Но Руся не спал. Он вертелся с боку на бок и всё думал. Лошадь у него теперь есть, и можно двигаться в Москву. Где-то там была Луша, она бежала за ним и кричала ему – держись, и он не мог её подвести. А может, теперь и он должен ей крикнуть – держись? И вообще, мало ли что, всё-таки она – девчонка…

Ну, вообще-то, Лу – не обычная девчонка. Руся улыбнулся. Он всегда гордился сестрой. Он, конечно, Луше этого не говорил, но знал про себя, что сестра и пацана за пояс заткнёт. Если что. Да, если что.

В Москву! Конечно, нужно в Москву… С другой стороны, в Курятниково он чувствовал себя при деле, а не бессмысленно болтающимся по прошлому визитёром из будущего. Визитёр – вожжитёр… Дурацкая рифма! Вожжитёром, кстати, Русю никто больше не называл, а только по имени. Произносили курятниковские Русино имя смешно – Еруслан. Руся про себя похихикивал – тоже мне, мол, королевич, нашёлся, – но вслух не возражал, потому что имя звучало уважительно и серьёзно.

К тому же, останься он здесь – хотя бы ненадолго – глядишь, стрелять бы выучился. А это теперь не могло не пригодиться.

Москву Наполеон займёт где-то в середине сентября, рассуждал мальчик. Ведь сначала должно произойти Бородинское сражение. Руся, вместе с папой и Лушей, ездил в прошлом сентябре на Бородинское поле – там было грандиозное представление, как всегда в годовщину битвы. Учебный год уже начался, и они с Лу пропустили первую сентябрьскую неделю (была двойная радость). С мамой они бы, конечно, полетели аэробусом, чтобы уложиться в два выходных дня. А папа любит путешествовать по старинке – поездом, смотреть в окно и пить чай. От Урала до Москвы чаю в поезде можно напиться минимум трижды.

Вот и хорошо. Теперь конец августа. Бородино будет в сентябре. У меня есть ещё время. В Москве Лу в безопасности. А я тут при деле. Значит, всё о'кей. Хорошо, когда знаешь историю! И Руся заснул, успокоенный.

Наутро началось невообразимое. Гремело весь день, и с той стороны, откуда шёл грохот, виднелись сполохи и клубы дыма над горизонтом. Грохотало, как объяснили ему мужики, где-то за Колоцким монастырём. Руся уже слышал про Колоцкий монастырь, но не мог вспомнить когда и где.

Отсидев своё на берёзе, он вернулся к Кузьме Ильичу, и подошёл к карте. На этот раз Руслан разглядывал её очень внимательно. И чем дольше он изучал карту, вслушиваясь в далёкий грохот, тем яснее становилась ему ужасная правда. Можно было не сомневаться – канонада, которую было слышно даже здесь, была канонадой грандиозного сражения. Это были раскаты Бородинского боя! Руся даже вспотел от волнения.

Ну, конечно, вот он Можайск, а Бородино-то – под Можайском! Полковник несколько раз вчера повторял про Можайск, и немец с поляком говорили о том же, а Руся слушал, но как будто не слышал…

Ох, какой же я болван! «Хорошо, когда знаешь историю, бла-бла-бла…». Индюк пустоголовый! Ведь в девятнадцатом веке время отсчитывали по старому стилю! Полковник говорит, что сейчас август, а по нашему-то уже сентябрь! Тьфу ты, сколько ж там прибавить-то нужно к сегодняшнему числу? Недели две, не меньше…

Надо ехать. Немедленно! Нужно обгонять французов, успевать в Москву до того, как в неё войдёт Наполеон. И, главное, до этого ужасного пожара. При мысли о пожаре Руся даже плечами передёрнул. Как говаривал его дружок Макар, надо было рвать когти.