Текст книги "Свой туман"

Елена Литвинцева
Свой туман (сборник стихотворений)

Книга издана при поддержке министерства культуры Российской Федерации и Союза Российских писателей

Фото на обложке Андрея Рудченко

© Литвинцева Е., текст, 2014

© «Геликон Плюс», оформление, 2014

Быстрые заметки о новой книге Е. Литвинцевой

«Вышел месяц из тумана…»

Новая книга Елены Литвинцевой – атмосферная, в том смысле, что состояния пишущего зависят от того, что вокруг. Это «свой туман», родной, доморощенный и природный. От него зависишь, например, как от камышей в окне поезда. Ведь не зря же первое стихотворение так называется. Просто, когда их вдруг видишь, «становится жить интересно».

Конечно, сюда входят обожание Родины, костры, «травы до ушей»… И всё это для души, потому что «я вышла в пять утра в туман», и тот, кто «парил над скамейкой», был – «на свой туман имевший право»… И тут уже не природа и идеология, а, повторим, состояние. Ну и удивительное равенство со всеми в иные моменты подъёма или спуска по этому вектору.

Не зря Елена Литвинцева (по её рассказам) ходила в горы, летала в планере и спортивном самолёте, совершила прыжок с парашютом. Любимые занятия её детства – залезать на высокие здания, строительные объекты, сидеть там на самом краю, свесив ноги, прыгать с гаражей и, конечно, покорять любимые деревья. Реяние над ситуациями своей жизни или свободное падение празднично свойственно новой её книге. У неё всегда есть выход за рамки, полёт не ради цели. Для этого тоже нужен «туман», чтобы парить в нём, как в пластах восходящего или нисходящего потока. Тут любовь не только к облакам и эмпиреям, но к пространству, которое стало твоим, как для Лены «Дибуны» (смотри одноимённый цикл, весьма похожий на поэму).

 
И в чёткий образ не облечь то,
Что ощущаем ты и я:
Дибунское сырое Нечто,
Туманный сгусток бытия!
 

(Стихотворение «Не монументы и не фрески…»)

Иной проницательный читатель примет это за кураж и даже позицию. Всё бы так, но годы литературной учёбы и пребывания в поэтическом цеху научили не только самовыражаться в полёте, но и медитировать о ценностях как жеста, так и духа достаточно глубоко.

Стихи кажутся весёлыми. В первой книге они казались обериутскими, кто-то назвал Лену «Олейниковым в юбке». Но, похоже, это была игра на понижение. Теперь другая сублимация – на повышение значимости происходящего. Вячеслав Лейкин заметил, что раньше стихи её «вселяли», а теперь «внушают».

Елена Литвинцева – поэт настоящего. «Имеет право», но если с окружающим что-то не так, её картина мира тоже может изменяться, быть кризисной.

 
Душа открылась, чтоб закрыться
Теперь уж, видно, навсегда.
 

Когда «вселявшаяся» нам идеология счастья не совпадает с ожидаемым, автор, как все женщины, серьёзно шутит, ищет и находит «умные и точные слова» (стихотворение «Голова»).

И ещё из этого «своего тумана» она умеет перекликаться с другими. Это и посвящения, и чисто литературная обращённость к провиденциальному, пока не видимому (по причине, видимо, все той же нашей погоды) собеседнику. Здесь встречаются как игривые, так и смело игровые вещи, но разговор идёт о главном, иногда напрямик.

Древние на Востоке говорили: «страсть крадётся камышами», намекая на тигра, на скрытую, опасную мощь жизни, нападающую часто из засады, которая скрывается за всеми дружбами и реалиями быта. А это уже не выход на природу, а открытие «своей природы». Тут чаще работает не каникулярный принцип праздника жизни (причём расставания празднуются так же, как встречи), но обретение иных смыслов, осознание своего одиночества, «одиночества стиля», как кто-то сказал. А, возможно, и снятие литературной маски. Мне кажется, эта книга – шаг в этом направлении. А жизнь, может быть, и вывезет хотя бы потому, что наш автор – всегда в ней.

А всё, пока оставленное неясным, обещает тайну, обостряет восприятие, очищает от лишних поэтизмов и стереотипов современной лирики. Иные авангардно-многозначительные дискурсы оказываюся то в пафосной, то в пародийной оболочке попеременно. Иные ценности жизни подвергаются сомнению, потому что жизнь оказалась интереснее выдумок о ней; когда романтика и насмешка ужились в одном стихотворении, – героем стал не голый смысл, а «свой туман» (стихотворение «Нет-нет, такого не бывает…):

 
Недоцелованные тени
Мечтают слиться во плоти.
И жизнь цветёт, как куст сирени,
А завтра может отцвести!
 

Отсюда и непохожесть этой книги на предыдущую, некоторое расширение лирического репертуара при той же поэтике, но другой интонации. Хотя в этих стихах, к счастью, ещё больше характера, персонажей и автора, чем литературы и программы. Видимо, это знак того, что поэту вне групп приходится опираться уже не на литературную школу, а на самого себя: школа идёт до известной глубины и иногда проходит, а встреча с настоящим продолжается. И тогда важно не с кем ты, а какой. Книга даёт ответ на этот вопрос.

Борис Григорин

Декабрь, 2014

1. В объятьях душистого низкого неба…

Камыши

Где-то мрачно, и капает с крыш,

По обочинам Родины пусто.

Лишь поодаль растущий камыш

Вызывает приятное чувство.

Сколько видела я камышей

За свои необъятные годы!

Были травы до самых ушей

Воплощением детской свободы.

Были тайны, признанья, костры,

Наш приют обходящие тучи.

Чувства странные этой поры,

Словно запах болота, живучи.

Для любой ли доступно души

Ощущение то, – неизвестно,

Но, как вижу в пути камыши,

Мне становится жить интересно.

«Однажды я искала хрен в тумане…»

Однажды я искала хрен в тумане.

Отец соленье делал. Вкуснота —

Поесть груздей хрустящих на сметане.

– Поди, добудь хренового листа, —

Сказал, – тебе же ведомы в природе

Съедобные растения, цветы,

И в городе, как будто в огороде,

Сыскать чего угодно можешь ты.

Я помнила, что у кинотеатра

Видала лист хреновый. В том году

Не стала рвать, оставила «на завтра»,

Предчувствуя грядущую нужду.

Густой туман и осени сиянье

Сознание захватывают в плен.

Я стебли тереблю, веду желанье,

А хрена нет! Куда девался хрен?

Всё исчезает в местности убогой,

Не выказав продления примет.

Хожу я на автобус той дорогой

И всё смотрю: где хрен? А хрена нет.

«Мы люди дикие и, кажется, больные…»

Мы люди дикие и, кажется, больные.

Кому так кажется, то кажется, что мы

Не то, что лунные, но всё же не земные,

С наводкой внешнею на хрупкие умы.

Мы люди смелые, богатые, лихие,

И превращаемся в балдеющих зверей,

Когда грохочет гром, когда ревёт стихия,

И в тёплых лужах полусферы пузырей.

Мы люди местные, сырые, водяные.

Мы любим Родину и тину на ушах.

Её струящиеся нити ледяные

Жуём в течениях и дышим в камышах

Сладчайшей плесенью, не помня дня и года,

Не чуя времени совсем, когда земля,

Вода, еда, – кругом, – стихия и свобода,

Всё безоплатное, и дадено с нуля!

И с наших лиц нейдут довольные улыбки,

И наше счастие не кончится, пока

Бог грамматические делает ошибки,

Черты блаженные вставляя в ДНК!

«Как на болоте пастухи…»

Как на болоте пастухи

По ягоде сбирают клюкву,

Он конструирует стихи,

Сочней выискивая букву.

Чтоб не болталась на гвозде

Неровно вбитая нелепость,

Всё чешет репу в борозде

Вчерашний неуч, неглядь, непись.

А ныне уч и глядь, и тот,

Кому ниспосланная свыше

Волна сомнительных частот

Ботву в безветрие колышет.

«Я вышла в пять утра в туман…»

Я вышла в пять утра в туман,

Летела птица над дворами,

Сидел на лавке наркоман,

Несло душистыми парами.

Седой мужик вошёл в подъезд.

Наверное, ночной рабочий.

Я десять лет из этих мест

Не выезжала, – дом не отчий,

Но всё-таки уже родной,

Такой таинственно-чудесный.

Тогда, в июньский выходной,

Пока был бледен свет небесный,

Хотелось засолить грибы,

Как будто осень наступила,

Как будто я в делах судьбы

Незнамо что поторопила.

Поплыл, поехал мой туман.

Носились птицы влево, вправо.

Летал над лавкой наркоман,

На свой туман имевший право.

«Чудесное утро осеннее…»

Чудесное утро осеннее.

В умытом трамвае свежо.

Четверг, даже не воскресенье,

А жить хорошо-хорошо.

Не надо придумывать сложности,

Не надо любить не того.

Такие повсюду возможности,

Что хочется крикнуть: «Ого!»

Как движется время талантливо

И нас размещает в себе!

И выберете вариант ли вы:

Глухому играть на трубе

Иль ползать по небу бескрылому —

Всё встанет само на места.

Обрадуйся солнышку милому,

Бреди от моста до моста

По городу, только что сизому,

И вдруг превращённому в рай.

Скажу я товарищу лысому:

Процессам судьбы доверяй!

Ведь волосы-то отрываются,

Когда ты охвачен виной.

Их корни и нервы сжимаются

От всякой печали земной.

Останься в сознании девственном,

Пока не погас окоём,

И мы в маринаде божественном,

Как пьяные вишни, плывём!

Март

А какой вчера был яркий март!

Вспоминался месяц тот же самый:

Нежный ветер, солнечный азарт

В том году, когда я стала мамой!

Тёмные очки и хвост трубой —

Культпоход за бифидокефиром:

Радостно везла перед собой

Транспорт с беспокойным пассажиром!

А сегодня март уже не тот,

Зябнут ноги в обуви подмокшей.

В интернете шарит обормот —

Той весны подарочек подросший.

Мне остались от щедрот Земли

Пух и перья. Господи Иисусе!

В дневнике летают журавли,

Проплывают лебеди да гуси.

«Апрель швыряется порывами ветров…»

Апрель швыряется порывами ветров

И заставляет доставать из сумки шапку.

Вот музыканты распевают про коров,

Несёт бухгалтер перетянутую папку,

Бежит студент, с ушей свисают провода,

Гуляет кошка по квадратикам дороги.

И существую я! Хоть нервы никуда,

Редеют зубы, еле двигаются ноги.

Весною нас, больных и бедных, любит Бог.

Чуть помечтаешь – и уже под стать герою

Иным становишься от головы до ног

И чистишь пёрышки пред каждою зарёю.

Мы просто есть! И нет пьянее ничего

Весны, идущей семимильными шагами.

Благодарю тебя, Господь, за торжество

Бытийной радости в простом апрельском гаме!

«Вот снова август. Нежная печаль…»

Вот снова август. Нежная печаль.

Так хочется отбросить все заботы.

Ведь лето убегает, лета жаль.

И август ждёт моей прощальной ноты.

Он просит спеть ему полётный гимн

О ласточках маневренных дворовых,

Пока мой летний мир не стал другим,

Не вспомнил о сомненьях нездоровых,

Унылых мыслях, тщетности страстей,

Пока в душе ещё хоть что-то живо,

Пока язык болтает без костей,

А в уличных кафе разносят пиво.

Похоже, я и впрямь сейчас пою

Лишь оттого, что дивная погода,

И ласточки летают в честь мою,

И летний рай не ведает исхода.

Октябрь

Рябины ягодами спелыми полны.

Я поклевала бы в дорогу, будь я птица,

И полетела б над пластами тишины,

Чтоб где-нибудь на тихой крыше опуститься.

Дома – виденья, корабли без берегов.

Из трюма бабушка за хлебом выползает.

Два поворота, сто четырнадцать шагов,

И тайна осени к полудню исчезает.

«Вдруг сорваться из дома, и стрелою – в метро…»

Вдруг сорваться из дома, и стрелою – в метро.

Через час из подземья – по ступеням бегом.

На платформе Удельной, дверь держа сапогом,

Двинуть тело и сумку в электрички нутро.

Вот и выпили водки средь могучих снегов,

Раскопали поляну меж лесов, берегов.

И нарезали сало,

И ещё по одной!

В целом свете не стало

Вмиг печали земной.

Коль на озере ночью подожжёшь фейерверк,

То отпразднуешь праздник бытия своего.

Снег, лопата и лыжи нас сдружили навек,

И с раскидистых елей снизошло волшебство.

Сказка, тайна и фокус —

Жизнь прожить, и – заметь! —

На последний автобус

В миг последний успеть!

«Я хочу тебе рассказать о том…»

Я хочу тебе рассказать о том,

Как сияют мои снега,

Как простое счастие ловишь ртом,

Как на лыжах идёшь в бега.

Всё плохое где-то лежит вдали,

Всё тяжёлое позади.

Тишина небес, красота земли

Да серебряные дожди,

Да на елях белые облака,

Да на соснах копна чудес.

Под тобою Лета – твоя река.

Берега подпирает лес.

А на самом деле карельский сон —

Не река, а озеро тут.

Старой финской церкви далёкий звон.

Рыбаки по снегу идут.

Эта тайна жизни моя навек —

Забывать про судьбы подвох,

Что калека я посреди калек.

Просто знать, что я – это Бог.

Лумиваара

Простая оттепель, а, кажется – весна!

И веселей душе становится, ей-богу.

Как хорошо, что на сегодня цель ясна —

Идти домой и собираться в путь-дорогу.

Ура, Карелия! По трассе ледяной

Мы скоро въедем на твои крутые горки.

Чтоб накормить моих бойцов, всегда со мной

Замаринованная курица в ведёрке.

Бойцы довольны, красоты земля полна.

Её возможно пригубить и насладиться.

Неблизкий путь, блестит меж ветками луна.

В кармане рация: я – Гусь, привет, Синица!

Смотри как клонит над дорогою сосну

В клубах пушистого подснеженного пара.

Ответь Еноту, Белка, если я усну!

Провозгласи в эфир: привет, Лумиваара!

Западно-Карельская возвышенность

Молчит моя душа при виде валунов,

морен и диких скал на озере Пизанец.

Седая голова моя не видит снов,

лишь бродит по щекам натруженный румянец.

Четырнадцать часов дорожные столбы

мелькали по бокам, а нынче столько жара

в ногах, и, как цветы, растут везде грибы.

О чём же говорит гора Воттоваара?

Шаманские шаги услышишь между мхов.

Ступени в небеса кем выбиты на камне?

Такая красота не требует стихов!

Увидеть, чтобы жить! И не стареть пока мне.

«В ту июньскую полночь, когда мне…»

В ту июньскую полночь, когда мне

Было горько от сложных вещей,

Я влюбилась в огромные камни,

Я влюбилась в копчёных лещей.

Синеглазая ночь на заливе

Растревожила разум и плоть:

Ты счастливей, намного счастливей

Тех, с которыми сводит Господь.

Тех, с которыми в самом начале.

И которыми миг окрылён.

Теплоходик стоял на причале,

Лился песен малиновый звон.

Совершалась такая рыбалка,

Как увидеть во сне не могу.

И нисколько, нисколько не жалко,

Что в траве потеряла серьгу.

Так дрожала огнями дорожка!

Так хвоя догорала, треща!

Рано утром бездомная кошка

Доедала остаток леща.

Онега

Это ж надо так было отъесться

На копчёных лещах и грибах!

Переполнено чувствами сердце,

Анорак вкусным дымом пропах.

О, моя дорогая Онега!

Неустанного ветра вытьё.

Как заглавная буква Омега

Восходящее солнце твоё.

Мы рыдали с тобой на рассвете,

Вдруг такое, такое (!) поняв…

Так рождённая строчка в поэте

Облегчит ему тягостный нрав.

Разделённое небо и волны.

Разделённые мысли с тобой.

Чайки белые были довольны

Щедрой пищей, – блестящей, живой.

Корабельные сосны гудели:

Всё пройдёт, всё пройдёт, всё пройдёт.

Будешь чувствовать жизнь на пределе, —

Не приедешь сюда через год.

Вот уж город – проспектов стаккато,

В душной кухне готовятся щи.

Только дрогнет душа в час заката:

В нашу бухту заходят лещи!

«Тумана сомлевшего сонная нега…»

Тумана сомлевшего сонная нега

Вплывает. Полна атмосфера озона.

В тебе расширяется нежная зона

В объятьях душистого низкого неба.

А осень за тёмной скалистой каймою

Озёр, не отдавшихся властному лесу,

Из почвы тепло нагнетает земное —

Грибы из подземия душного лезут.

Всё – чудо! Всё – есть! Самого тебя нет лишь

Средь шороха листьев и сучьев скрипенья.

Но если себя осознаешь, заметишь —

Дубиной ума не гаси вдохновенья!

2. За одну большую неприятность…

«Ненарочной асемантической мы за дверью дождёмся паузы…»

Ненарочной асемантической мы за дверью дождёмся паузы

И во время неё тихонечко незаметно внесём скамейку,

И усядемся, и почувствуем – наши головы, как пакгаузы,

Переполнены всякой всячиной, еле-еле впускают змейку

Эфемерной летучей радости, юркий хвостик строки лирической,

Той, что в сумеречном смятении или в солнечном сне возникла.

Как жилось бы Вам, Анна Андреевна, в гонке нынешних дней

                                                  космической?

Я не знаю, но все мы разные подпрограммы большого цикла.

Вот поэт натуральный бархатный, вот умелый —

                               с высокой позою,

Вот разумный и понимающий, что Хранителем послан на фиг,

Сострадателей к ним компания с изощрённою стихопрозою

Заведёт протоколы длинные, невозможный построит график.

Дорогая Анна Андреевна, станьте доброй и нежной матерью

Тем и этим, порой охваченным то гордыней, то пантомимой.

Умолите за них Всевышнего расстелить небеса им скатертью

В полусне, суете, усталости сотворяющим пласт незримый.

«Ах, Вася, Вася, как приятно мне…»

Ах, Вася, Вася, как приятно мне,

Что ты меня узнал среди понурых

Плывущих лиц в вечерней пелене,

В мелькающих делах и авантюрах.

Так мало сна и много суеты,

Кругом зима, мороз – её приспешник.

А ты герой, ведь обсуждался ты

У Кушнера и вылез, как подснежник,

Из грубоватых складок января,

Цветок из слов – привет, упрёк туманам.

В своей квартире бросив якоря,

Я выспалась и думаю: когда нам

Позволит жизнь, взойдя на самый верх,

Упасть на дно? Иметь такую малость,

Чтоб, как сейчас, был выходной в четверг,

И, отлежав себя, ушла усталость.

Дожить бы до несбыточной поры!

Пока пьянят мгновения живые, —

Над островом Васильевским миры

Сгущаются духовно-смысловые.

«Сияй моё солнце опять и опять!..»

Сияй моё солнце опять и опять!

Сбегу отовсюду и даже

Не буду готовить, не буду стирать,

А буду валяться на пляже.

Пусть горы посуды в дому высоки,

И окна смертельного цвета,

Я буду прекрасные слушать стихи

Лежащего рядом поэта.

Какое блаженство своё бытие

Доверить друг другу и Богу!

Я руку свою положу в забытье

Ему на горячую ногу…

И будет энергия общая течь

По клеточкам снова и снова

Под сонных деревьев шуршащую речь,

Под шёпот песка золотого.

Никто не заметит и не уследит,

Не сдвинет нагретого пуза,

Когда, сковородкой грозя, пролетит

Над пляжем ревнивая муза.

«Проснёшься в полдень. Через два часа…»

Проснёшься в полдень. Через два часа

Небесный свод мрачнеет и темнеет.

Таков декабрь. Такая полоса.

Душа своё бессилие лелеет

Взорваться от мелькнувшего луча,

От взгляда или радиосигнала.

У нас зима похожа на врача,

Что в карту вместо «буйно-» пишет «вяло-».

Храни произошедшее с тобой.

Ещё взлетит подсохшая петарда!

Отлёживаться под курантов бой

Не смей – живи от финиша до старта.

На то не смей нахмуривать чело,

Что я люблю наречие «душевно».

Когда б тебя однажды занесло

В пространство меж «волшебно» и «плачевно»

Ты думал бы иначе. А пока

Не занесёт, – повсюду тьма слепая.

Большая ночь. Густые облака.

Бредём во сне, но спим, не засыпая.

«Коль в этом мире есть душевная беда…»

Коль в этом мире есть душевная беда,

Которая едва помысленна судьбою,

Она уже в тебе, как воздух и вода.

И рядом шелестит, и вьётся над тобою.

И бесполезно клясть наставшую весну,

Заваривать траву в смятении тревожном.

Ты пойман наугад на хитрую блесну,

И надо быть другим – пока что невозможным.

Ты прятался в кустах, запрыгивал в мешок,

Играя в старика, не выпавши из детства.

Кто любит, кто любим, – все получают шок.

У страсти роковой – нешуточные средства.

Голова

1

Мне к твоей голове прикоснуться,

Что к сокровищам древних морей.

Рядом с нею внезапно проснуться

В чутком свете земных фонарей —

Всё равно, что попасть в невесомый

Чудо-город нездешний, живой,

Неопознанной силой несомый

Над другою – моей головой.

Горки, ямы, холмы да поляны.

Сколько лет уж от всякой беды

Ускользаю в очей океаны,

В целомудренный лес бороды.

2

Знаешь, голова твоя такая —

Ценная без меры голова!

В ней звучат, на миг не умолкая,

Умные и точные слова.

Да пронзят материи тугие

Стрелы ослепительных идей!

Можно ли найти ещё такие

Головы у нынешних людей?!

То, что протекает как бы мимо —

Тут же ею выпито до дна.

Голова твоя непостижима,

А на вид прекрасна и ясна.

Повторять могу я неустанно:

Береги у бездны на краю

В пелене вселенского тумана

Солнечную голову свою!

3

Обнимать, целовать эту голову хочется!

Сколько чуда таится в одной голове!

Не приснится такое, как ей напророчится,

Самому президенту и старой сове.

Лабиринты научно-технической логики

Ум за разум заводят, лишь небу молись,

Чтоб мечты, перейдя в единицы и нолики,

Возвращались на место, откуда взялись.

Голова-то снаружи огромной не кажется,

Но по правде она велика-велика!

В ней ушедшая нежность с грядущей повяжется.

В ней течёт и бурлит вековая река.

Что ни год, что ни день в ней такое случается,

Что вот-вот улетит, потеряв организм.

Вы уверены в том, что открытья кончаются,

Господа, объявившие постмодернизм?

«О, сколько яблок понадкушено…»

О, сколько яблок понадкушено,

Испито звёздного ерша!

Система нервная разрушена,

Но стала тонкою душа.

Хрустит сухариками хлебными —

Она довольна, что жива.

Мужчины кажутся волшебными,

Как откровения волхва.

А если добрый кто, как батюшка,

С ней – шок, и очи буквой «зю».

Так чувства, зажигаясь с краешка,

Её охватывают всю.

Весна

Кире Грозной

Рассвет вольётся бледно-розов

В проём больничного окна…

В журналах клиники неврозов

Нетленны наши имена.

Лицо, облезлое от хлорки.

Пронзительный глубинный бред.

У них в каком-нибудь Нью-Йорке

Таких как мы в помине нет.

Тут больше пьют, чтоб меньше кушать.

А клюнет в мягкое петух —

Мы можем в пять минут разрушить

Свою судьбу и в прах и в пух.

И снисходительное небо

К нежданно вспыхнувшим мирам

Глядит, как ты из крошек хлеба

Себе вылепливаешь храм.