Текст книги "Маска, я вас знаю!"

Глава вторая

Марина Лосева стояла на въезде в наш двор, меж массивных квадратных колонн, к которым когда-то крепился прочный кованый забор. В девяностые его какие-то ушлые граждане под покровом ночи уперли и сдали на металлолом. С тех пор въезд в наш уютный старый двор открыт всем ветрам, бомжам и жлобам, не желающим платить за парковку в отведенном для этого месте.

Маринка как управдом уже несколько раз пыталась уговорить жильцов дома скинуться и установить шлагбаум, но на это всем денег жалко. У нас же номенклатурная сталинка, помещения просторные, потолки высокие, а квартир всего-то две дюжины. Дорого получается, даже если на всех раскидывать.

Выбранная Маринкой позиция, а также лист бумаги и стило в руках наводили на неприятную мысль об очередной попытке сбора денег. Я попыталась, прячась за плющом и вьюнками, прошмыгнуть в калитку справа от отсутствующих ворот, но бдительная Лосева меня заметила, метнулась наперерез и изловила уже во дворе.

– Стой, кто идет!

– Привет, Мара, – вздохнула я, покоряясь. – Что опять?

– Скидываемся на Герасима. – Лосева потрясла бумагой – та предсказуемо оказалась списком, кое-где уже декорированным аккуратными галочками.

– Он умер?! – Я ужаснулась.

Маринка меня успокоила:

– Наоборот. У него скоро день рождения, вот, собираем на подарок.

– Это что-то новенькое. – Я потянула из рук управдомши бумагу и посмотрела, кто уже сделал пожертвование. – Прежде мы дворников так не баловали.

– И потому теряли их с огорчительной регулярностью, – напомнила Лосева.

Это правда, труженики совка и метлы не любят наш участок. Отчасти из-за бабки Плужниковой, которая вечно швыряет с балкона на третьем этаже мелкий мусор, бомбардируя фруктовыми косточками, яблочными огрызками и иными снарядами появляющихся во дворе посторонних. Рявкает: «Ходють тут всякие!» – и прицельно бросает свои объедки. Зрение у старушки в возрасте под девяносто слабое, а память и того хуже, так что своих от чужих она не отличает. В результате страдают все, особенно дворники.

Кроме того, из-за отсутствия ворот во двор регулярно заглядывают бомжи, а те имеют обыкновение копаться в мусорных баках и делают это не слишком аккуратно.

И, наконец, главное: деревья. Вблизи нашего старого дома их много. Огромный тополь в начале лета засыпает весь двор толстым слоем пуха, под шелковицей на асфальте образуется огромное чернильное пятно, абрикосы щедро украшают двор яркими рыжими кляксами, а есть же еще старые раскидистые липы! Целая аллея вдоль фасада. Цветущие липы упоительно пахнут, но желтой пыльцы с них осыпается столько, что сгребать ее приходится совковыми лопатами. А по осени все деревья сбрасывают листву, и опять дворник машет своим инструментом, не разгибаясь.

Короче, непростой у нас участок. Перефразируя известную пословицу: что жильцу хорошо, то дворнику – смерть. И мы уже многих потеряли.

– Мне позвонила приятельница из РЭПа, предупредила, что Герасим просит дать ему другой участок, – озабоченно сказала Маринка. – Думаю, это его вчерашняя мишура доканала. Виданое ли дело – в августе новогодний мусор убирать! Узнать бы, кто у нас такой затейник, и заставить перед дворником извиниться.

– Есть предположения?

Личность хозяина разбросанного новогоднего барахла меня тоже интересовала.

Хотелось выяснить, был ли на самом деле мешок с карнавальной маской «Крик» или права Ирка: она видела небрежно упакованный труп.

– Точно могу сказать, что это не я, не ты, не бабка Плужникова, не Челышевы и не жилец Ребровых, – сказала Маринка и сразу же объяснила свои выводы: – Насчет себя я твердо знаю, что ничего такого не выбрасывала, а ты свою елку сразу после старого Нового года разобрала, но до помойки не донесла: я видела в окно, ее увезла твоя подруга на джипе… Кстати, зачем?

– Это был смелый экологический эксперимент. Ирка где-то прочитала, что в Германии после Рождества специальная команда собирает выброшенные елки, высаживает их в землю. Некоторые снова пускают корни и прирастают.

– И?

– Моя не приросла.

– Жаль. Но я продолжу: бабка Плужникова, если бы ей нужно было избавиться от мишуры и прочего, запулила бы все с балкона, ты же знаешь, это ее традиционный способ избавляться от мусора…

Я вдруг подумала: «Может, девяностолетней старухе просто трудно лишний раз спускаться с третьего этажа, поэтому она не носит свой мусор на помойку?»

Стало немного стыдно за невнимание к старой соседке.

– Что касается Челышевых, то они на все зимние праздники уезжали к родственникам в деревню, и я помню, как Катька радовалась, что ей удастся сэкономить на новогоднем украшении интерьера, – продолжила Маринка. Она такая – обстоятельная. Можно даже сказать – занудная. – А жилец Ребровых, как его там? Антон, что ли. Или Артем…

Я подняла одну бровь. Показалось странным, что Маринка не знает имя точно.

У нее, вообще-то, есть досье на всех жильцов, я сама видела ветхие картонные папки, заведенные кем-то – точно не самой Маринкой, она тогда еще и не родилась – в 1954 году, когда наш дом только заселялся.

Хотя Антон или Артем у нас тут наверняка не прописан, он снимает квартиру у пенсионеров Ребровых, которые несколько лет назад переселились за город.

– Он точно не выбросил бы мусор так неаккуратно, – договорила Маринка.

Я подняла вторую бровь и дополнила миманс вопросом:

– Откуда такая святая вера в аккуратность мужика, которого ты даже по имени уверенно назвать не можешь?

– Ну привет! – Маринка всплеснула руками, едва не упустив бумажку со списком – был бы еще один плевок в ранимую душу дворника. – Ты разве забыла историю той квартиры?

Я помотала головой – как такое забудешь!

Двушка Ребровых находится на первом этаже в третьем подъезде. Вообще-то в доме по две квартиры на каждом этаже, но у Ребровых вовсе нет соседей, потому что трешку рядом с ними лет пять назад продали под коммерцию – там теперь «Оптика» со входом с фасада. Свое тихое уютное жилище пенсионеры Ребровы сдали приличной с виду одинокой даме, а та, не спросив согласия хозяев, устроила в квартире кошачий питомник. Это выяснилось, только когда дама загремела в больницу с ковидом, а оставшиеся без присмотра и кормежки мейнкуны в количестве двенадцати наглых мохнатых морд подняли такой шум, что его услышали в квартире через стену – в четвертом подъезде. Пришлось вызывать участкового и МЧС, ломать дверь, ловить всем двором озверевших котеек… Веселый был денек, такое не забывается.

– Бедняги Ребровы потом полгода квартиру сдать не могли, такая вонь там стояла, – поморщилась Маринка. – И с этим Артемом или Антоном договорились, что он в счет оплаты сделает ремонт. Он там и пол поменял, и стены до кирпича ободрал, потом заново отштукатурил, но главное – мусор строительный весь до пылинки упаковал в мешки и вывез, как это, вообще-то, и положено, специальной машиной. Поэтому в его аккуратности я не сомневаюсь… Так ты сдаешь на Герасима? – К сожалению, управдомша все-таки вспомнила, с чего мы начали.

– Сколько?

– Сколько не жалко. Мы с Семой пятьсот дали, кто-то по триста, а Золотухин с барского плеча – целую тысячу.

– Ну, я не буржуин, как Золотухин. – Я вынула из сумки кошелек и, подумав, достала из него купюру. – Пусть будет пятьсот. Неохота опять от твоих субботников уклоняться, утомительно очень.

В прошлый раз, когда нас безвременно покинул очередной дворник, Маринка затерроризировала жильцов, организуя регулярные сеансы коллективной уборки.

– Прекрасно. – Лосева спрятала денежку в карман. – Постепенно набирается приличная сумма, надеюсь, Герасим это оценит.

Я кивнула и пошла к себе, а Маринка осталась на своем посту в воротах, но часа через полтора опять напомнила о себе телефонным звонком.

– Что еще? – спросила я настороженно: частота коммуникаций не сулила ничего хорошего.

Управдом – это персона, которая у меня четко ассоциируется с разнообразными бытовыми неприятностями.

– Хочу посоветоваться. – Маринка была задумчива. – Пресловутый Артем или Антон куда-то запропастился…

– Его и так не видно и не слышно было, – напомнила я.

– Да, но за квартиру он Ребровым всегда платил исправно, день в день. А тут просрочил, должен был прислать деньги вчера еще… И Инга Трофимовна встревожилась – сама понимаешь, после той истории с кошачьей фермой старушка боится новых проблем. До своего жильца она не дозвонилась и попросила меня сходить проверить, все ли в порядке с квартирой, но там закрыто, видимо, Антон-Артем отсутствует. А мне неудобно туда-сюда бегать со своего верхнего этажа на нижний в соседний подъезд, и я подумала оставить ему записку, чтобы он, когда появится, зашел ко мне или позвонил…

– И в чем проблема? У тебя закончилась бумага, вся на списки ушла? – не удержалась от шпильки я.

– Нет, просто не знаю, как вежливо обратиться к человеку, чье имя не помню, – призналась Маринка. – Не писать же: «Уважаемый Антон, в скобках – Артем» или «Гражданин Антон, он же Артем». Придумай что-нибудь изящное, ты ведь училась на филфаке…

– Мы вместе там учились, – напомнила я, но постаралась придумать. – Не зная имени, ничего задушевного, конечно, не напишешь, но ты же не любовное послание сочиняешь, можешь обратиться официально: «Уважаемый квартиросъемщик».

– О! Точно! Спасибки! – Маринка отключилась.

А я вернулась на диван, который еще в период локдауна постановила считать идеальным рабочим местом писателя-редактора-копирайтера, и минут пять яростно правила очередную графоманскую рукопись.

Прислали мне недавно на редактуру такое чудо чудное, диво дивное – фантастический роман про боестолкновения наших с пришельцами, удивляющий не столько сюжетом, столько вопиющей безграмотностью автора.

Такое чувство, будто текст Чужой писал! На каждом шагу перлы-загадки: кок рас, иди от суда, не кто не каму, или мент (это «элемент», как выяснилось).

Я долго гадала, как понять: «Оставлю тебя пака». Оставлю тебя, пока? Оставлю тебя пока? Спасибо, на следующей странице нашла подсказку в сцене прощания: «Пака-пака!» Потом зависла над описанием боя с пришельцами, где герой «упал напал». Упал, а потом напал? Или «напал» – это напалм? Поняла, что это «на пол», когда рядом с героем его боевая подруга «облокотилась о стену и скотилась напал».

Ох, нелегка жизнь литературного редактора! Порой так хочется попросить: «Дорогие авторы! Пожалуйста, не отключайте встроенную проверку орфографии, пока не получите свою первую Нобелевку по литературе! Потом-то и ошибки сойдут за изыски, но ПАКА РАНА! Редактор может СКОТИТЬСЯ НАПАЛ!»

На очередном ребусе я плотно забуксовала. Некоторое время смотрела на загадочное слово «скойкех», как египтолог Шампольон на иероглифы Розетского камня, а потом закрыла макбук и потянулась к смартфону. Он у меня под боком лежал, слева, а справа – беспроводная мышка. Красивая такая симметрия.

– Мне сейчас неудобно говорить, я тут мульчирую, – скороговоркой пробормотала Ирка в трубке и тут же отключилась.

– Мульчирует она, – повторила я с досадой. – Там.

Можно подумать, если я тут не мульчирую (кстати, что это значит?), то вообще ничем дельным не занимаюсь. А я занимаюсь! Я мыслю. Предпочла бы потупить в такую жару, да кто ж позволит.

Вот безответственный квартиросъемщик Антон-Артем, что он творит? Пропал куда-то. Когда, почему, как? Уж не покинул ли наш условно милый дом образцового содержания в синем пластиковом мешке?

– Да, совпадение нехорошее, – выслушав меня после завершения процесса мульчирования, в чем бы он ни заключался, согласилась Ирка. – Вопрос в том, насколько основательно пропал этот ваш Антон-Артем. Может, он уже и не жилец… во всех смыслах. А может, мужик просто прячется от Ребровых, потому что денег им задолжал. Найдет, чем за квартиру заплатить, и объявится. А есть его фото?

– Да откуда? – ответила я машинально, а потом вспомнила: – Хотя… Погоди, нужно в телефоне посмотреть, перезвоню.

Минувшей весной, когда жильцы нашего дома в очередной раз страдали от безвременной утраты дворника, Маринка выцарапала всех на субботник и, чтобы как-то поднять настроение угрюмым людям с вениками и совками, устроила фотосессию. Потом прислала в Вотсап подборку кадров, и некоторые были откровенно уморительные. К примеру, гламурная супруга нашего богача Золотухина белила деревце, от усердия высунув кончик языка. А этот самый Антон, который, возможно, Артем, дырявил деревянным колышком землю на клумбе, делая аккуратные ямки для цветочной рассады, с таким зверским видом, как будто убивал вампиров.

Ну не могла я такие веселые картинки не сохранить!

Я порылась в куче фоток в смартфоне и нашла там два снимка Антона-Артема. На одном он был запечатлен в процессе работы, а на другом уже специально позировал с испачканным сырой землей колышком и подобающей гримасой.

Я переслала эти фотографии Ирке, и вскоре она мне позвонила.

– Даже не знаю… Какое-то сходство есть…

– Глаза вытаращены, рот раззявлен, – я перечислила общее. В роли убийцы вампиров Антон-Артем выглядел страшновато, не имелось у него героической красоты киношного Ван Хельсинга. – С такой гримасой кто угодно будет похож.

На кого – говорить не стала. Ясно же, что речь о том, чье мертвое лицо можно было спутать с маской «Крик».

– Но это не он, – с сожалением договорила подруга. – Не тот, кто на фото Обормота. У того, я заметила, на щеке что-то темное было – то ли небольшое родимое пятно, то ли крупная родинка…

– То ли мелкая пиявка, то ли соринка прилипшая, – перебила я. – Лазарчук же сказал: трупы выловили из пруда! Их вряд ли умывали и прихорашивали для полицейской фотосъемки.

– Это верно, – согласилась подруга и замолчала, призадумавшись. – Может, сообщим нашему другу полковнику об исчезновении Антона-Артема? Логическая связь четкая: он пропал, а труп в мешке появился!

– И исчез, – напомнила я. – А нет тела – нет дела, так любит повторять наш друг полковник.

– Но есть же тело! Даже два! Те, что из пруда, – напомнила Ирка.

– А как их связать с нашими пропавшими?

– Почему во множественном числе? Пропал еще кто-то, кроме Антона-Артема?

– Да труп же в мешке!

– А! Точно… Да, как бы их связать? – В трубке послышался скрежет – не иначе, подруга энергично почесала голову. – Вот, если бы на трупе из пруда нашли обрывки мишуры или серпантина…

– Эврика!!! – Меня вдруг озарило. – Погоди, я отключусь ненадолго, нужно кое-кому позвонить и кое-что проверить.

– А потом сразу мне! – поставила условие любопытная подруга и освободила линию.

– Я же сказал – не лезьте! – без всяких там «здрасьте» рявкнул в трубку Лазарчук, едва увидев мой номер.

– Удивительный ты все-таки человек, Сереженька, – произнесла я восторженно-льстиво. – Умеешь мысли читать и события предугадывать! Скажи, а прошлое так же открыто твоему пронзительному взору?

– Насколько далекое? – невольно заинтересовался Лазарчук.

– Ну, я не знаю, когда те трупы в озере нашли? Вчера?

– В пруду, а не в озере. В чем суть вопроса?

– Скажи-ка, а не было ли на щеке у жертвы маленькой такой аппликации в виде бумажного кружочка? – Я заговорила нормальным деловитым голосом.

– Откуда знаешь? – помолчав, спросил Лазарчук.

– То есть была? Ла-ла-ла! – Я обрадовалась, но от ответа на неудобный прямой вопрос увернулась – не хотелось сдавать фотографа. Обормот он, конечно, но гневливый полковник его и уволить может, а работу в наше время найти непросто. – Тогда слушай сюда. Как говорят наперсточники, следи за руками…

– Вот-вот, подходяще ты себя определяешь, – ввернул ехидный мент.

– Не болтай, ты слушай! Насчет того мешка предположительно с трупом, который Ирка вчера видела в нашем подвале: мы почему подумали, что там была карнавальная маска «Крик»? Вчера же в нашем дворе появился необычный для этого времени года мусор: мишура, серпантин и – внимание! – конфетти. А как выглядит конфетти, ты еще не забыл?

– Такая мелкая блестящая фигня? – неуверенно ответил полковник.

Закоренелый холостяк, что с него взять? Никакого представления о традиционных семейных праздниках.

– Да нет же! Мелкая блестящая фигня – это содержимое хлопушек, а обычное конфетти – маленькие бумажные кружочки! Как из-под офисного дырокола, только разноцветные, сечешь?

– Ты намекаешь, что на щеке жертвы была конфеття… конфеттю… тьфу ты, как правильно-то будет?

– Правильно будет не игнорировать подсказки добрых и умных людей, с которыми тебе посчастливилось состоять в теплых дружеских отношениях, – ласково посоветовала я. – Пока, Сереженька! Лови маньяка.

Изящно уязвив полковника, я тут же перезвонила Ирке, пересказала ей наш разговор и предположила:

– Теперь полиция никуда не денется, поищет нашего пропавшего Антона-Артема.

– А если он к этой истории с трупами в конфетти не имеет никакого отношения? – запоздало засомневалась подруга. – Он, может, своими личными делами занимается, к примеру, у любимой женщины ночует, а мы на него полицию натравим. Негуманно это.

– А гуманно задерживать оплату за жилье малоимущим старикам-пенсионерам? – парировала я. – Сам виноват. Если жив, конечно. А если нет, то хуже ему точно не будет.

– Логично, – согласилась подруга и заторопилась: – Тогда пока, звони мне в случае развития событий. У меня как раз бульон готов, пора борщ варить.

Борщ не борщ, а кашу мы заварили ту еще!

Вдруг, откуда ни возьмись, явился участковый, постучался в квартиру, арендуемую Антоном-Артемом, нашел оставленную управдомшей записку, поднялся к Лосевым и вместе с Маринкой прогулялся по подвалу.

– Расспрашивал о квартиранте Реброве и почему-то о нашем дворнике, боюсь, это не к добру, – сообщила она мне вечером, когда мы случайно встретились у магазина.

Маринка туда за хлебом ходила, а я – за минералкой.

Из краткого донесения приятельницы-управдомши я сделала вывод о том, что коллеги полковника Лазарчука приняли нашу информацию к сведению и зашевелились. Это меня порадовало: не потому даже, что меня очень волновала судьба пропавшего квартиранта Ребровых, – просто приятно было, что в полиции с нами считаются. А то у Лазарчука есть такая гнусная манера – высокомерно игнорировать нас с Иркой, почитая женский любительский сыск за глупую бабью блажь.

Срочным звонком я сообщила подруге, что друг-полковник пустил добытую нами инфу в дело, и мы решили, что на этом можем успокоиться. Пусть дальше профессиональные сыщики сами роют, им за это деньги платят.

Увы, человек предполагает, а Бог располагает. Высшие силы определенно не хотели, чтобы мы с подружкой взяли самоотвод, и дали мне это понять неожиданным ночным шоу.

Не знаю точно, с чего началась знаменитая Варфоломеевская ночь в Париже, а в нашем дворе ее версия стартовала с драматического шепота Катерины Челышевой.

– Ах ты ж, сволочь! – прошипела она громко и страшно, как большая змея удав Каа, собирающийся пообедать упитанными бандерлогами.

Катькин самый крупный бандерлог зовется Василием и приходится родным отцом ее пяти деткам. Именно из-за наличия у них малолетних потомков Челышевы вышли скандалить во двор – они всегда выясняют отношения за пределами своей квартиры, опасаясь морально травмировать отпрысков. А тут еще и час был поздний, дети уже улеглись в свои двухэтажные кровати, а их мамочка и папочка выдвинулись под дерево в центре двора.

Там у нас круглая клумба, на которой почти семьдесят лет рос превосходный ветвистый орех – любимый спортивный снаряд моего собственного сына в его детские годы. Потом орех спилили, и теперь вместо него могучий раскидистый побег, который управдомша Маринка считает деревом со странным названием Павловния. Я не уверена, что в итоге получится дерево. Сейчас это больше похоже на гигантский однолетник вроде борщевика или подсолнуха.

Но не суть важно. Главное, под сенью нового дерева пока невозможно уединиться и приватно поскандалить, так что семейная драма Челышевых развернулась на глазах у соседей. А поглазеть было кому: на ночь все распахнули окна и, естественно, услышали Катькино интригующее шипение:

– Ах ты, с-сволочь, Вас-с-ська! С-с-совести нет с-с-совсем!

– Да я разочек всего… Ну, может, два… – Массивный Василий переминался с ноги на ногу, поворачиваясь к наскакивающей на него тощей верткой супруге то одним боком, то другим.

При небольшом усилии воображения с них можно было писать охотничью сцену «Медведь, затравленный борзой».

– Я с-с-сколько раз тебе… Я прос-с-сила! Я умоляла! – В руке у Катерины появилось вафельное полотенце, захлеставшее по бокам Василия. – Продукты подорожали, на коммуналку еле наскребаем, детям зимнюю одежду покупать, а ты!

– Так я же как раз поэтому! – Василий увернулся, пропустив грозно свистнувшее полотенце мимо уха, и попытался схватить Катерину за локти. Не вышло – Катька отскочила, согнулась и ловко хлестнула супруга по бедру с заходом на ягодицы.

– А че он сделал, Кать? – пыхнув дымом, невозмутимо поинтересовался со своего балкона дядя Боря Трошин.

Он успел принарядиться – накинул поверх майки-алкоголички парадный красный пиджак из 90-х. Как в ложе театра устроился, право слово.

– Играл на деньги в шахматы! – доложила Катерина, даже не обернувшись на голос. Она продолжала сверлить Василия недобрым взглядом. – Опять! Хотя я ему уже с-с-сто раз… – Она снова сделала выпад, хлестнув супруга по филейной части.

– Ну хорош уже, Кать! – взмолился Василий. – Тем более я же выиграл!

– А мог и проиграть! – Полотенце засвистело, заметалось в ночи, белой молнии подобно.

– Сволочь! – охотно поддакнула, проявляя похвальную женскую солидарность, бабка Плужникова со своего третьего этажа и запулила в Челышева тем, чего публика не разглядела, а Василий принял на голову с отчетливым стоном.

– Чем это ты его, Светлан Петровна? – исторгнув очередной клуб дыма, меланхолично поинтересовался дядя Боря.

– Морковкой, мать ее! – плаксиво сообщил Василий, пока довольная своей меткостью бабка неинформативно хихикала. – Здоровой такой!

– Да не топчись ты. – Катерина его подвинула, деловито подобрала упомянутую морковку и сунула в карман фартука. – Теть Свет, а свеколки лишней нету?

– Пущай Васька встанет поближе, найду и свеколку, – пообещала бабка Плужникова.

– Борщ сваришь, Кать? – добродушно спросил дядя Боря.

– Ага. На чьих-то мясных костях! – Катерина щелкнула зубами в сторону супруга.

– Да ну вас всех, – буркнул тот и по сложной кривой в обход жены с полотенцем и лобного места под балконом бабки со свеколкой юркнул в свой подъезд.

Катька, тиская в руках полотенце, устремилась за ним.

– Всё, что ли? – В голосе дяди Бори прозвучало легкое разочарование. Он явно настроился на полноценное представление из нескольких актов.

И не зря: ночное шоу только началось.

– Да отстань ты! – донесся до моего слуха страдальческий бас с другой стороны дома.

Я бесшумно, на цыпочках – муж и сын крепко спали – легким балетным галопом перебежала из одной комнаты в другую, чтобы выйти на балкон.

На соседнем уныло согнулся, свесив голову ниже плеч, Маринкин муж Семен Лосев. Локти он установил на парапете, а пепел с сигареты стряхивал между натянутыми веревками, игнорируя высокий риск испачкать, а то и прожечь вывешенные на просушку простыни.

– Это я отстань? Это ты отстань! – огрызнулась из квартиры невидимая Маринка.

Судя по звукам, она нервно мыла посуду. Я приготовилась к появлению на сцене второй разозленной женщины с вафельным полотенцем.

– Сам же ноешь: я толстый, мне тяжело ходить, у меня одышка и ноги болят! – передразнила Маринка супруга плаксивым клоунским голосом, звякая тарелками в такт своим словам. – А я жалей тебя! Корми полезной едой! Контролируй твой вес! А ты, с-с-с…

– Сволочь? – пробормотала я, вспомнив аналогичную реплику Катьки Челышевой.

Но Маринка ее чуть переиначила:

– …с-с-старый дурак!

– Чего это я старый? – обиженно буркнул Семен и покосился на меня. – Лен, я разве старый?

– Я бы другое спросила, – сказала я дипломатично. – Чего это ты дурак?

– Да! Чего это я дурак?! – развернувшись, с вызовом покричал получивший моральную поддержку Семен в открытую балконную дверь.

– А кто чебуреки жрал?! – Маринка высунулась ему навстречу из-за тюлевой занавески. – Огромные, жирные чебуреки, зажаренные до хруста?!

– Ум-м-м! – простонал Семен мечтательно.

– Я ему паровую запеканочку из обезжиренного творога, супчик протертый и сок сельдерея! – Маринка поглядела на меня и заломила брови – горестно, как Пьеро. – А он все не худеет и не худеет. Наверное, говорит, у нас весы сломались, все время одно и то же показывают. – Она свирепо оскалилась, перевела взгляд на мужа и рыкнула: – Навер-р-рное, это у тебя мозги сломались!

– Да я ж разочек всего… Ну, может, два, – незаметно уронив на улицу окурок, чтобы Маринка не связала его с поруганными простынями, примирительно протянул Семен.

Я заподозрила, что реплики им с Челышевыми писал один сценарист.

– Иди уже, дурень, спать ложись. – Маринка вытолкала мужа с балкона и крикнула ему вслед: – Твой диетический кефир на столе, не холодный уже, можешь пить! – Она обернулась ко мне. – Ходит в парк и тайно жрет там чебуреки и шаурму, представляешь? Это с его-то холестерином и целым пудом лишнего веса!

– Ужас, – посочувствовала я обоим: и Семену с его лишним пудом и гиперзаботливой супругой, и самой Маринке с ее неразумным мужем.

Лосевы ушли в квартиру, и на краткий миг в мире стало тихо.

Потом со двора донеслось:

– Ах ты, с-с-с-с…

В третьей версии слово прозвучало непечатное.

Я мягкой рысью промчалась в другую комнату и с разбегу высунулась в окно. Чуть не перекинулась за подоконник – спасибо, подоспевший Колян удержал за талию.

– А что происходит? – спросил он, зевнув мне в ухо.

– Да много чего, ты уже два акта проспал. – Я, торча в окне, просканировала взглядом двор.

– Половых? – обнадежился супруг.

– Боевых! – Я шлепнула его по шаловливой ручке.

– Добрый вечер, Леночка! – приветливо помахала мне пожилая учительница Татьяна Васильевна из десятой квартиры.

Сразу видно – культурная женщина. Вышла на балкон аккуратно причесанная и с театральным биноклем.

– Теперь у нас Золотухины на арене, – правильно трактовав вопросительное выражение моего лица, охотно пояснил дядя Боря, со вкусом смоля очередную цигарку. – Что за ночь, а?

– Неблагоприятная, – вздохнула Татьяна Васильевна. – Луна в Скорпионе, а это грозит…

Чем и кому грозит Луна в Скорпионе, я так и не узнала: Золотухин снова матерно взревел, что вообще-то было странно.

Я толком не знаю, каким образом сей богатенький Буратино сколотил свой капитал, но все два года, что Золотухин живет в нашем доме, он старался выглядеть приличным человеком с достойными манерами. Скандалов не устраивал, матом не разговаривал, а что джипы свои вечно бросал во дворе как попало, так это не столько от бескультурья, сколько из-за недостатка водительского мастерства.

Мадам Золотухина, во всяком случае, точно не ас. Я однажды наблюдала, как она пыталась припарковаться у самого тротуара – елозила туда-сюда, залезла на газон, свалила бордюрный камень, опять сползла на дорогу вместе с пластом дерна и раздавленным пионом, широко размазала по асфальту грязюку и, в конце концов с треском провалив элементарное упражнение «параллельная парковка», бросила свой гламурный танк, как обычно, посреди двора.

Алиночка Золотухина – типичная блондинка из анекдотов: красотка с крутыми формами, губами уточкой и татуированными бровями. За все время, что они с мужем живут в нашем доме, она не только не подружилась, но даже толком не познакомилась с соседями. И не здоровается ни с кем! За что бабка Плужникова, наш всенародный мститель, с особым рвением осыпает ее мелким мусором. Причем злокозненно выбирает снаряды, которые наносят максимум вреда обретенной в дорогих бутиках и косметических салонах красоте: сочные красные помидоры, липкие сладкие персиковые косточки, раскисшие карамельки. Золотухин, спасая супругу от праведного гнева Светланы Петровны, пытался старуху задобрить, новые челюсти ей вставил за свой счет. Бабка Плужникова зубы приняла, но в отношении Алиночки не смягчилась.

Однако я отвлеклась.

– Ах ты, с-с-с… – раненым зверем взвыл Золотухин и мастерски, как Шекспир – венок сонетов, сплел затейливое словесное кружево из отборнейших матерных слов, каждое из которых крайне нелестно характеризовало его супругу.

– Ого! – оценил неожиданное богатство ненормативной лексики Колян. – Я даже не все слова понял. Что означает «лярва прошмандовистая», ты не знаешь?

– Вообще-то, изначально лярва – это из древнеримской мифологии: душа умершего злого человека, приносящая живым несчастья и смерть, а у славян в прошлом – злой дух, вселяющийся в женщину, превращая ее в распутницу. – Во мне некстати проснулся всезнайка-филолог, но я сделала усилие и снова усыпила его. – А тут, по-моему, все из контекста понятно. Похоже, Золотухин уличил свою мадам в измене.

– Сейчас прольется чья-то кровь, – предположил дядя Боря Трошин, нимало не устрашенный обозначенной перспективой, и чиркнул спичкой, прикуривая очередную сигарету.

– А хде там хто? – прокряхтела, опасно перегибаясь через перила, бабка Плужникова.

Ей было плохо видно сцену. Наш дом построен буквой «Г», и квартиры Золотухиных и Плужниковой расположены в одном крыле.

Золотухины скандалили на кухне. Свет был включен, а песочного цвета шторы задернуты, так что получилось подобие театра теней.

– В правом углу ринга – сам Петька, в левом – его благоверная, – любезно прокомментировал дядя Боря, облегчая понимание ситуации тем, кому достались не такие хорошие места в импровизированном зрительном зале. – Петро руками машет, трясется, кулаками грозит. Его мадам стоит столбом – растерялась, наверное. А, нет, за голову схватилась.

– Космы рвет? Убивается? – Бабка Плужникова свесилась за балкон, тряся своими собственными космами.

Их даже в темноте было прекрасно видно: Светлана Петровна кокетливо красит волосы натуральной хной, а она на чистую седину ложится дивным апельсиновым цветом.

– Ха, станет эта фифа волосы рвать! У нее же, небось, нарощенные, тыщ пятнадцать в салоне оставила, – хмыкнула снизу Катька Челышева. Они с Василием вышли на шум и снова заняли позицию под условным деревом, запрокинув головы, чтобы лучше видеть окно Золотухиных. Они держались за руки – помирились, стало быть. – А убиваться…

Она не закончила свою мысль – окончание фразы потонуло в истошном визге пресловутой фифы.