Текст книги "Дилемма Золушки"

– А вы что об этом знаете?

– Гораздо меньше, чем хотела бы. Может, обменяемся сведениями?

Петр Павлович заколебался. Я бы его дожала, однако назревающему информационному бартеру помешало возвращение тети Иды.

– Вас. – Она протянула свой смартфон капитану.

Тот его принял, приложил к уху, вытянулся во фрунт и сказал:

– Так точно… Никак нет… Будет исполнено! – и, осторожно убрав гудящую трубку от уха, посмотрел на нее так, словно это была граната с выдернутой чекой.

Очевидно, на связи был «дорогой мальчик Митенька», он же генерал Толстопятов.

– Ну, если все прояснилось, то мы вас не задерживаем, – светски молвила тетушка, прибирая свою гранату, ой, смартфон.

– Здравия желаю, – сказал капитан, сам себе открыл дверь и маршевым шагом удалился за пределы видимости.

– Это что вообще было сейчас? – Я закрыла дверь, заперла ее на замок и посмотрела на тетушку.

– Вынужденная необходимость. – Она аккуратно разложила по карманам очки и телефон. – Ты же понимаешь, что сегодня снимать показания с Марфы бессмысленно.

– С нее-то да, а вот капитан вполне мог поделиться с нами ценной информацией!

– Завтра поделится, – уверенно пообещала тетушка. – К тому времени и информации у него прибавится… Так, я чую запах печеных яблок, что у нас на завтрак?

– Иди скорее к нам, Идочка! Милая Людочка испекла чудесную шарлотку! – доложила из кухни неунывающая Марфинька.

– Да, надо подкрепиться, чувствую, денечек будет непростой, – вздохнула тетушка. – Придется мне задержаться в гостях, а к тебе у меня просьба…

– Съездить на Петрагу и задать корма скоту, то бишь коту? – догадалась я. – Будет сделано, мой генерал!

– Тогда шагом марш на завтрак – и дальше по плану. – Тетя Ида мягко вытолкнула меня в коридор, и мы пошли совершать первый подвиг – добивать шарлотку.

Та, впрочем, не сопротивлялась.

Глава 4
Хлам Мельпомены

После завтрака мы с Иркой поехали в тетушкину квартиру на Петроградке, чтобы покормить кота и спокойно обсудить возникшее у нас детективное дело.

– Сядем, подумаем, решим, с чего начать, – пунктирно наметила программу дня подруга.

Но поскольку сидеть за пустым столом ей неорганично, первым делом она сварила борщ.

А, нет, не первым – вторым. Сначала мы до отвала накормили кота, который был возмущен тем, что его почти на сутки оставили без внимания и заботы, и встретил нас долгой гневной речью с трибуны. Воссел на верхней ступеньке лестницы и оттуда клеймил нас позором. Думаю, если бы мы еще немного задержались, кот изготовил бы себе транспарант с протестным лозунгом и шагал по квартире с плакатом на палочке. Подходящую кумачовую занавеску он уже оборвал.

Натура у Ирки широкая, а семья большая, и борща она по привычке наварила в количестве, значительно превышающем разумное. Я с легким ужасом оглядела ведерную кастрюлю, в которой тетя Ида иногда в ностальгическом настроении кипятит белые скатерти, «как в старые добрые времена».

– Спокойно, без паники! – Ирка правильно поняла мою реакцию. – Что не съедим, заберешь домой, и твои мужики сразу же простят тебе затянувшееся отсутствие.

Я представила, как поеду в метро с огромной кастрюлей ароматного борща, и запаниковала еще больше. Картинка получалась, как в фильме «Девчата», только с поправкой на индустриальный дизайн места действия.

– Говорю же – спокойно, я все решила, – победно усмехнулась подруга. – Домой тебя отвезет Боря. Он вечером заедет сюда на борщ, потому что до смерти устал питаться шавермой из подвальчиков.

Боря – мой дальний родственник и сосед по уютному ЖК на окраине города. Через пару месяцев он станет отцом, а пока вынужден терпеть гастрономические закидоны беременной супруги, которая и сама не ест ничего сколько-нибудь вредного, и мужу оскоромиться не позволяет. Наваристый кубанский борщ, который Боря обожает, у его женушки тоже под запретом, потому что он слишком мощно пахнет и в нем капуста, от которой пучит.

Не имелось сомнений, что на борщ Боря прилетел бы не только вечером, но и сей же миг, но это было недопустимо. Правильный кубанский борщ должен как следует настояться, чтобы дойти до кондиции. Хотя не все с этим согласны. Волька, например, считает, что мясо из борща должно быть съедено как можно раньше, в идеале – еще до того, как оно сварится, и без устали совершает самоубийственные попытки выловить говядину из кастрюли. Я каждый раз боюсь, что он сам в нее свалится и будет у нас по классике – суп с котом.

– Сгоняй-ка к Кружкину, – попросила я Ирку, потому что оставлять Вольку и борщ тет-а-тет было никак нельзя. – Одолжи у него ноутбук. Посмотрим, что пишут о вчерашней трагедии в СМИ.

– Хорошая мысль, – одобрила подруга и убежала к соседу-художнику, но вскоре вернулась – с пустыми руками и выражением тревоги на лице. С порога велела мне: – Запри кота в туалете.

– Зачем это?

– Чтобы он в борщ не нырнул.

– Мы куда-то уходим?

– Убегаем! Давай быстрее, ты нужна мне наверху.

В четыре руки мы загнали ничего не понимающего (как и я) кота в санузел и побежали на верхний этаж – к квартире художника.

Дверь была заперта, на стук и звон хозяин не реагировал, хотя было слышно, что он дома. Мы с подругой пришли к такому выводу, добросовестно поелозив ушами по щели у дверного косяка. Изнутри доносились тяжкие вздохи, стоны, невнятное басовитое бормотание.

– Может, Вася заболел и мечется там в бреду? – предположила Ирка.

Она добрая, я не такая.

– Может, просто напился до упаду?

– Ты что, он же завязал, теперь только изредка дегустирует!

– Знаешь, снимала я как-то в бытность тележурналистом сюжет о закладке вин в региональную коллекцию, – припомнила я. – Там тоже была дегустация, и участвовали в ней видные отраслевые специалисты, сплошь очень приличные люди, не алкаши какие-нибудь. Так вот, их с этого мероприятия пачками выносили и в штабеля складывали.

– Василий не такой! – Подруга яростно помотала головой и заколотила в дверь ногой.

Внутри что-то грохнуло, и через секунду дверь распахнулась, явив нам пресловутого Василия.

– И впрямь какой-то не такой, – оценила я вид соседа: волосы и борода всклокочены, лицо помятое, глаза дикие. – Похож на разбуженного медведя.

– Правда? – Кружкин почему-то обрадовался и перестал смотреть зверем. – Ну, тогда ладно, будем считать, что прогресс налицо. Заходите. – Он отступил от двери, гостеприимно поведя рукой.

Открывшееся при этом пространство выглядело не особо привлекательно, если, конечно, вы не любители забитых хламом пыльных чердаков. Но Ирка все-таки переступила порог, и я неохотно последовала за ней, ворчливо поинтересовавшись:

– Так в чем прогресс-то?

Когда я была в гостях у Кружкина в последний раз, он как раз навел у себя относительный порядок: сгреб все неудельное барахло в кучу, из которой сформировал очень живописную колонну в углу. Теперь таких колонн было уже две, они весьма своеобразно обрамляли окно. Как два атланта, только не из мрамора, а из мусора.

Если это прогресс, то до сих пор я неправильно понимала значение данного слова.

– Чаю? – предложил художник, искательно оглядываясь.

Я зацепилась взглядом за металлический носик чайника, задорно торчащий из середины условного тела одного из мусорных атлантов, и отказалась:

– Спасибо, не надо. Дай нам свой ноут, и мы пойдем.

– И ты, Вася, тоже пойдешь с нами, – объявила Ирка непререкаемым тоном. – У нас там борщ, мне кажется, тебе срочно нужно принять тарелочку-другую.

Кружкин удивительно быстро отыскал в своем слегка упорядоченном хаосе ноутбук, и мы вернулись в квартиру тетушки. Выпустили из санузла возмущенного несправедливым заточением кота и усадили за стол Василия.

– Я что хотел сказать? – Художник попробовал борщ и ласково улыбнулся наблюдающему за ним угрюмому Вольке. – Надо быть ближе к природе, товарищи. Вот нерпы, к примеру. Они каждую осень набирают несколько кило веса, это у них такой регулярный процесс, называется зажировка. Прелестное слово, кстати. То есть всякая уважающая себя нерпа толстеет на десяток кэгэ и совершенно этим не тяготится, ни в каком смысле. Наоборот, если кто не приобрел к исходу декабря шарообразную форму, он никчемная нерпа, стыд ему и позор.

Кружкин сделал паузу, чтобы вплотную взяться за борщ. В ускоренном темпе он выхлебал половину порции, утер усы и продолжил:

– Или вот медведи. У них же как зима, так надо укладываться в спячку. И никакие отговорки не принимаются: не все ульи ты разорил, не всю малину сожрал, Машу в избушке одну, без компании оставил – неважно. Ты медведь? – посмотрел почему-то на Вольку.

– Ма, – сказал кот, то ли признавая свою принадлежность к медведям, то ли отрицая таковую.

Оратор, однако, ни в каком ответе на риторический вопрос не нуждался.

– Медведь – значит, всё, без разговоров, в спячку – и точка! – Василий снова принялся за борщ.

Хлебосольная Ирка, глядя на то, как быстро пустеет тарелка гостя, приготовилась подлить ему добавки, но я остановила ее руку с половником. Хотелось уже услышать заключение лекции о необходимости сблизиться с природой. Мне еще никогда не ставили в пример медведей и нерп, к чему бы это?

– А взять уток. – Кружкин покончил с борщом и продолжил вещать: – Они же обязательно осенью туда, весной обратно, и никто не заморачивается стоимостью перелета, открытием визы, подбором компании. Всем! Всем лететь, это закон природы, и незнание его не освобождает от ответственности. Так ведь?

Он обвел взглядом присутствующих в аудитории. Я смолчала, Ирка неуверенно кивнула, а Волька демонстративно отвернулся, как бы давая понять, что уж за уток-то он точно не ответчик.

– А теперь посмотрим на нас, людей, – предложил Кружкин. Хотя у него был выбор, глянул прямо на Ирку, вернее, прицельно на ее руку с половником, и жестом разрешил: наливай, мол, еще. – Лишний килограмм набрала – паника, клятвы, диеты, замок на холодильник. Спать улегся вместо работы – угрызения совести, моральные страдания, сна ни в одном глазу. Устал от холодов, захотел в теплые края – а деньги на отдых у тебя есть, а совесть имеется, а где серьезное обоснование необходимости получить климатическое убежище?

Подруга повторно наполнила его тарелку борщом, и Василий задушевно посоветовал выглядывающей из гущи мозговой косточке:

– Пора, пора уже научиться позволять своему человеческому организму то, что ему нужно.

– Я поняла: ты решил начать с зажировки, – засмеялась я.

– Вообще-то с зимней спячки, – возразил Кружкин. – Но этому процессу вы как раз помешали своим приходом.

– Ну прости, – повинилась Ирка. – Мы зажировкой тебе компенсируем.

Поняв, что лекция закончилась, я открыла ноутбук и полезла в Интернет. Пока Василий в режиме экстренной зажировки наминал борщ, а Ирка то подрезала ему хлеба, то добавляла сметанки, я запустила поиск по словам «падение в оркестровую яму» и вскоре тоже имела что сказать:

– Оказывается, такие случаи вовсе не редкость! К примеру, дирижер проекта «Голос» на Первом оступился и упал в оркестровую яму прямо во время съемок одного из эфиров шоу, совсем как наш старик!

– Тоже помер?

– Нет, только ногу сломал. Как и Басков, тот тоже после такого падения ногу лечил. А вот главреж театра в Перми при падении в оркестровую яму получила тяжелую травму головы, две недели лежала в коме и потом скончалась. Как и скрипач оркестра Большого, упавший в яму на Новой сцене театра.

– Да у нас, в Питере, не далее как вчера какой-то заслуженный дедок навернулся, – сообщил Кружкин, с хрустом догрызая хлебную корочку. – Тоже насмерть, царство небесное мученику искусства…

– О, массы уже в курсе! – Я закрыла ноутбук, чтобы сфокусироваться на другом источнике информации. – И откуда же ты, Вася, знаешь про трагическую гибель Бориса Барабасова?

– От Димки Песоцкого. Помните Димку?

– Это тот твой дружок, который свистнул из «Худмуза» мой портрет?[2]2
  Читайте об этом в романе Елены Логуновой «Миллион оттенков желтого».


[Закрыть] – недобро прищурилась Ирка. – Век его не забудем!

– Тот самый, – подтвердил художник. – Он же работал там осветителем, вы помните? Его как раз после скандала с портретом из «Худмуза» попросили, так он устроился в театр. А там вчера снимали шоу, но не досняли, потому что главный герой убился в оркестровой яме.

– Ты так сказал, Вася, будто несчастный Барабасов нарочно свел счеты с жизнью в этой яме, – укорила его Ирка. – А он не хотел, он совершенно случайно…

– Так! – Я встала из-за стола. – Нам срочно нужно пообщаться с этим Песоцким. Звони ему, Василий, пусть встретит нас и проведет в театр.

– Да он, наверное, отсыпается сегодня, мы же с ним всю ночь…

– Никаких отговорок! – Ирка пристукнула по столу кулаком, и из пустой тарелки кувырком выпрыгнула ложка. – За этим Димкой должок, мы его полиции не сдали, пусть отрабатывает хорошее отношение.

– Тише, тише, Иринушка! Ты же знаешь, твое слово для меня закон! – Кружкин притиснул руку к сердцу, и подруга смягчилась:

– Звони уже, не рассыпайся тут бисером. А потом можешь идти репетировать спячку. После зажировки она куда лучше пойдет.

Провинившийся в прошлом Дима Песоцкий принял железный аргумент «Ты нам должен» без возражений, но, видимо, не очень-то ему хотелось расплачиваться за старый дурной поступок новым добрым делом. Нам пришлось ждать его обещанного появления на задворках театра битый час.

Ирка уже рассвирепела и заявила:

– Все, накатаю на этого поганца заяву, пусть отвечает за кражу шедевра современной живописи по всей строгости закона!

Тут наконец дверь служебного входа приоткрылась, и пресловутый поганец помахал нам:

– За мной, быстрее, Игнатьич долго на горшке не сидит!

Мы проскользнули внутрь, на цыпочках пробежали мимо остекленной будки, в которой никого не было, и вслед за Песоцким шмыгнули в скучный коридор, подозрительно похожий на больничный, от верха до середины покрытый вековыми наслоениями синеватой побелки, снизу – шелушащейся масляной краской, видом и цветом напоминающей шкуру хворого крокодила в линьке.

Не так я себе представляла театральное закулисье.

– Сюда! – Песоцкий завел нас за дверь, украшенную наклейкой с устрашающей надписью «Не влезай – убьет!», и уже там извинился: – Пардон, мадам, что пришлось подождать – у Игнатьича не иначе нынче запор приключился, пардон, повторно. Сидел в своем скворечнике как прибитый. Чай, кофе?

– Обойдемся беседой, – отказалась я от угощения.

Комнатка была такой захламленной и пыльной, что пренебрегать предупреждением «Не влезай – убьет!» не стоило. Я даже знала, кто с наибольшей вероятностью выступит убийцей неосторожных гостей: кишечная палочка. Судя по виду стаканов, мутных и украшенных изнутри темными поперечными линиями, мыть их в промежутках между использованием тут было не принято.

– А давайте сразу пройдем с экскурсией на место вчерашнего ЧП, – предложила Ирка, заметно устрашенная видом чайно-кофейного столика, в роли которого выступал древний микшерный пульт с дырками на месте выломанных тумблеров и разноцветными пятнами различной этиологии.

– Насчет экскурсии на место я не уверен, там с утра полицейские товарищи возились, пришлось даже утреннюю репетицию отменить, – заколебался Песоцкий.

– С полицейскими, если что, объяснимся, сошлемся на генерала Толстопятова Дмитрия Андреевича, он в курсе нашего участия в этом деле. – Я самую малость исказила факты. – А на сцену мы должны попасть обязательно.

– И в яму, – добавила Ирка. – Но, конечно, не таким путем, как бедняга Барабасов.

– Да что там смотреть-то, убрали уже все – и Барабасова, и то, что от альта осталось…

– Какого альта? Еще кто-то умер? – встревожилась подруга.

– Да нет же, альт – это инструмент, – нервно хихикнув, объяснил Песоцкий. – Дед аккурат на него упал, сломал, а он же дорогой. Девчонка-музыкантша так рыдала, так рыдала… Главреж пообещал лично проследить, чтобы оформили как страховой случай.

– Ведите же нас, – потребовала я, не желая задерживаться в ареале обитания кишечной палочки.

Песоцкий не стал спорить, но восторга от навязанной ему роли гида не выказал. Наоборот, выдвинулся из каморки с кислой миной, пробурчав:

– Ладно, но, если что, вы тут сами по себе, а я вас знать не знаю.

И заспешил по коридору, сразу же оторвавшись от нас метров на пять.

– Трусоват был Дима бедный. – Я насмешливо переиначила пушкинскую строку.

– Не хочет, чтобы его и отсюда уволили, – вошла в положение Песоцкого добрая Ирка.

Мы покинули септическую каморку и двинулись вслед за бедным Димой, полагаясь больше на слух, чем на зрение, потому что наш трусоватый гид быстро исчез из виду, но шаги его в коридоре под арочным сводом звучали достаточно громко.

Окон в коридоре не имелось, но то и дело попадались какие-то двери, некоторые из них были приоткрыты, а иные и вовсе распахнуты настежь. Ирка на ходу с интересом заглядывала во все помещения, негромко комментируя увиденное:

– Тут какой-то склад… Смотри, какие платья на вешалках… Тут просто черная комната, даже страшновато… А тут зеркала, зеркала…

– Надо бы еще в ту гримерку, где вчера приватный фуршет был, заглянуть, – напомнила я себе, но сделала это вслух. Подруга меня услышала и спросила:

– А туда зачем? Что мы там можем увидеть?

– Откуда мне знать? Но вдруг заметим что-то интересное. Такое, что позволит понять, почему сразу после фуршета в гримерке Барабасов ухнул в яму.

– После того – не значит вследствие того, – важно изрекла подруга, и я покивала: сама так сто раз говорила.

Но ведь была же какая-то причина, почему в пяти дублях до перерыва старик осторожничал, не доходил до края сцены, а после фуршета удивительно решительно, чуть ли не маршевым шагом, проследовал на тот свет?

Тем временем наш гид-невидимка вырулил из коридора на темную, узкую – явно не парадную – лестницу, и вскоре мы оказались в тесном лабиринте кулис. Как в кукольном театре из-за бархатной портьеры высунулся указующий перст, мы с Иркой понятливо свернули в нужном направлении и вышли на сцену.

Вчера ее заливало море звука и света, со всех сторон сияли цветные огни, снизу стелился дым, гремели овации и усиленные микрофоном команды, а сегодня от всего этого великолепия и следа не осталось. Сцена пустовала, зал, насколько можно было разглядеть в темноте, тоже. Свет горел только в оркестровой яме, да еще вдоль ее края небрежно, явно на скорую руку, проложили ядовито-зеленую светодиодную ленту.

– Вчера ее не было, – отметила Ирка, легонько попинав носком ботильона эту цепочку болотных огней.

– Запоздалые меры безопасности.

Я осторожно приблизилась к обозначенному светодиодами краю, присела на корточки и заглянула в оркестровую яму.

Не ожидала, что она окажется такой глубокой!

И пустой.

– Ну, что скажешь? – Моему Ватсону не терпелось услышать какое-то резюме.

– Оркестровую яму придумал Рихард Вагнер, автор не только замечательных музыкальных произведений, но и концепции «невидимого оркестра». Ты знаешь, что он называл оркестровую яму мистической бездной? – Я обшарила взглядом упомянутое пространство: ничего!

– Очень поэтично, а по существу дела есть какие-то соображения?

Я встала и отошла от греха подальше в глубь сцены.

– Только одно, но важное: для Барабасова упасть туда было равнозначно смерти. Может, кто-то помоложе и покрепче отделался бы переломами, но не старичок с проблемами опорно-двигательного аппарата.

– То есть ты хочешь сказать, если падение было подстроено, то это натуральное убийство?

– Угу. – Я шагнула за кулисы и похлопала по матерчатым стенам, привлекая внимание прячущегося где-то Песоцкого.

На сей раз нам явилась не рука его, а голова.

– Все, уходим? – с надеждой поинтересовался наш нерадивый гид.

– Уходим, но недалеко, – не обрадовала я. – Теперь нужно посмотреть гримерку, где погибший вчера устраивал закрытый прием с фуршетом.

– Могу только дверь показать, идите за мной.

Мы снова зашагали по коридору, но уже по другому – более широкому и со стенами, обшитыми деревянными панелями.

Нужная нам дверь не имела никаких опознавательных знаков и была опечатана полоской бумаги с чернильными оттисками.

– Это не полицейская бандероль. – Ирка наклонилась, разглядывая печати.

Их наляпали в избыточном количестве и без всякого порядка: хаотично, одну на другую, как будто дверь опечатывал эпилептик в припадке. Опять же, чернила были использованы красные – нехарактерно для служивых.

– Тут герб с орлом и вензель с инициалами, кажется, буквы «И» и «А», что это значит? – Подруга, стоя с согнутой спиной, вывернула шею и озадаченно поморгала мне снизу.

– Ну, если бы в вензеле были «А» и «И», я бы предположила, что речь об Анне Иоанновне, хотя при чем тут она? – Я тоже склонилась, разглядывая мешанину красных оттисков, и наконец рассмотрела. – А, так это экслибрис! «Библиотека какого-то ИА», понятия не имею, кто это…

– В таком случае позвольте представиться: Игорь Кириллович Аметистов, – досадливо и сердито произнес мужской голос. – Директор этого… проходного двора!

Мы с Иркой распрямились и увидели немолодого господина в хорошем английском костюме и с прической, которую уважающий себя джентльмен скрывал бы под шляпой даже в помещении: лысина на полголовы в окружении довольно длинных и сильно вьющихся рыжеватых волос. Они торчали во все стороны, сияя в свете ламп на потолке, как золотой нимб.

– А вы кто такие и что тут делаете, разрешите поинтересоваться?

Я вынула из кармана удостоверение члена Международного союза журналистов. Как знала, что пригодится!

– Пресса? Только вас тут не хватало! – Игорь Кириллович двумя руками вцепился себе в волосы, с поразительной ловкостью сформировав на висках пару то ли рогов, то ли сосулек. – Как прошли? Кто позволил?

Я украдкой огляделась, но Песоцкого не увидела. Очевидно, именно на такой случай он предупреждал: если что – мы сами по себе.

Ирка же без тени сомнения ответила директору театра:

– Нам разрешил генерал Толстопятов Дмитрий Андреевич из руководства Следственного комитета.

– Еще и генерал какой-то! – Аметистов снова схватился за голову и слепил себе вторую пару рожек.

«Если так пойдет, скоро его прическа будет один в один головной убор статуи Свободы», – подумала я, но не стала отвлекаться от дела и перешла в наступление:

– Это здесь погибший гражданин Барабасов устраивал частный прием?

– Он тогда еще живой был, – огрызнулся Аметистов.

– Как интересно, вы видите в этой ситуации повод для шуток? – Я прищурилась. Руки Игоря Кирилловича дрогнули, и очередные волосяные сосульки вышли кривенькими. – Вчера театр потерял заслуженного артиста…

Аметистов не успел ответить. Вместо него вкрадчиво и ехидно заговорил кто-то другой:

– Одним больше, одним меньше – какая разница, не правда ли, дорогой Игорь Кириллович? Вам же что труппа, что трупы – все одно, уникальный коллектив рассыпается, а вы и в ус не дуете.

Я оглянулась: в метре от нас, привалившись к стене у ответвления коридора, в эффектной позе высился рослый незнакомец лет пятидесяти. Красоту его мужественного лица несколько портили отвисшие щеки и тройной подбородок, который он попытался скрыть, высоко задирая голову. Живот незнакомец втянул, а руки скрестил на груди, добавляя ей объема, но все равно выглядел не очень-то героически. Тридцать-сорок кило лишнего веса добавляют респектебельности только борцу сумо.

– Лапиков, не старайтесь, я уже сказал, что не буду оспаривать решение режиссера! – сварливо молвил Аметистов. – Посмотрите на себя, какой из вас Ромео? Герцог Вероны – это ваш максимум, а нет, так будете стражником в массовке. Идите вы… упражняться с алебардой!

– Вот так и живем, – демонстративно игнорируя Аметистова, доверительно поведал нам этот Лапиков. Он оттолкнулся от стены и подошел, по-прежнему держа руки сложенными на груди. – Лауреата множества премий Лапикова – в стражники, заслуженного артиста России Барабасова – на тот свет…

– Виктор Александрович, прекратите эти инсинуации! – взвизгнул Аметистов. – Товарищам из прессы вообще неинтересна наша театральная кухня…

– Ну, почему же, товарищам из прессы это все очень интересно, – возразила я.

– А как это все будет интересно генералу Толстопятову Дмитрию Алексеевичу из Следственного комитета! – резко повысила ставки Ирка.

– Он Андреевич, – шепнула я, но подруга не услышала: Остапа несло.

– Нам – с генералом! – кто-нибудь уже объяснит, почему эта дверь заклеена? – Ирка пошла в наступление. – Зачем тут эти… опыты первопечатника Федорова?! Кто-то пытался подменить собой полицию?!

– Да боже упаси! – Аметистов перестал терзать свою куаферу и замахал руками, будто отгоняя назойливых насекомых. – О полиции, считайте, и заботились, чтобы им лишнюю работу не пришлось делать!

– В смысле? – осеклась Ирка.

– Объяснитесь, – потребовала я.

– Я запер и опечатал эту гримерку, чтобы сохранить в целости и сохранности ее содержимое! Ведь лезут же все и лезут! И что за народ такой, непременно нужно что-нибудь упереть!

– То есть вчера тут у вас не только Барабасов убился, но еще и что-то украли? – уяснила я. – А что и у кого?

– Да у того же Барабасова, царство ему небесное! – Аметистов принялся загибать пальцы. – Беспроводной наушник пропал? Пропал! И туфли тоже! Обе две! А они, между прочим, казенные, их у нас мальчик Мук носил, и что ему теперь, босиком бегать?

Мое воображение не затруднилось нарисовать чернявого мальчика в полосатом халате. Он промелькнул в моей фантазии, шлепая голыми пятками, под песню Леонида Агутина про другого босоногого мальчика, который хочет в Тамбов.

– У нас тут все скоро босыми и голыми бегать будут, – вставил ехидный Лапиков. – С таким-то руководством…

– Усовеститесь, Лапиков, вы в «Короле Лире» граф Глостер, а не слуга герцога Корнуэльского только благодаря мне! Я лично, сам за вас просил…

– Премного благодарен, ваша светлость! – Актер отвесил директору весьма изящный поклон.

– Виктор Александрович, – я отвернулась от гневно пыхтящего Аметистова к разговорчивому Лапикову, – вы были вчера на фуршете у Бориса Барабасова?

– А как же! Я ж говорю – ходим голыми и босыми, как можно фуршет пропустить, – с удовольствием подтвердил актер. – Тем более что Барабасов не поскупился: и бутерброды с икоркой, и рыбка красная, и фаршированные яйца – у нас даже в буфете таких кормов не бывает.

– У нас на это бюджета нет! – вскричал Аметистов и снова принялся сооружать себе прическу статуи Свободы.

– У вас, Игорь Кириллович, не бюджета, у вас совести нет, – проникновенно молвил Лапиков и с силой придавил пятерней живот, пытаясь (тщетно) сделать его если не впалым, то хотя бы не слишком выпуклым. – Вы с главрежем держите артистов на голодном пайке, и я сейчас не только про фуршет, но и про роли…

– Нет уж, давайте про фуршет! – Ирка не дала ему свернуть с курса. – Кто там был?

– У вас есть список? – Я снова посмотрела на Аметистова.

– Да помилуйте, откуда у меня список? Не я же организовывал мероприятие!

– А я вам сейчас расскажу, кто там был! – влез Лапиков, не желающий оставаться на вторых ролях. – Во-первых, закадычная врагиня Барабасова – старуха Зарецкая, феноменальная змея, неубиваемый дракон, ей скоро сто лет уже, наверное, а она живее всех живых.

– Зарецкую можете пропустить, – сказала я.

– А я бы послушала, – пробормотала Ирка.

– Пропустим Зарецкую! – повторила я с нажимом. – Еще кто?

– Граврежи, наш и этот, специально приглашенный. – Лапиков с размаху накрыл лицо развернутой ладонью и страдальчески замычал сквозь пальцы.

– Евграф Носков, – узнала я.

Показано было очень похоже. Зря Аметистов с главрежем списал Лапикова в бессловесные стражники с алебардой, у него явный талант.

– Еще Вартанов, Душечкина, Лимпопович, – продолжил талант.

– Это тоже наши артисты, довольно давние и уважаемые члены коллектива, – уточнил директор.

– Довольно уважаемые, – ухмыльнулся Лапиков. – И несколько незнакомых мне граждан не из наших, званые гости самого Барабасова.

– Мы их не знаем и никакой ответственности за них не несем, – поспешил вставить Аметистов. – Их Барабасов самолично звал специальными приглашениями. Очень красивые открытки ручной работы, не поскупился Борис Иванович.

– Списка званых гостей тоже нет? – Я и не надеялась.

– Все, что могу сказать: этих званых было десять человек, мы под них специально лучшие места в зале зарезервировали, партер, середина шестого ряда. – Директор взмахнул рукой, я думала – снова вцепится себе в волосы, но нет, просто на часы посмотрел. – На сем, простите, должен откланяться: дела, заботы, ни единой свободной минутки, бу-бу-бу…

Окончания фразы я не расслышала, он ее уже за поворотом закончил.

– Но, Игорь Кириллович, мы же не договорили, я насчет Ромео, бу-бу-бу… – Лапиков подхватился и тоже скрылся за углом.

– Вам тоже пора уходить. – Откуда ни возьмись появился Песоцкий, растопырил руки, выдавливая меня и Ирку из коридора.

На улицу он нас вывел не служебным входом, а через парадную дверь. Ее охраняли исключительно на вход, покидать здание можно было совершенно беспрепятственно.

– Как обманчива бывает природа, – посетовала подруга, напоследок оглядев внушительный театральный фасад. – Снаружи такая красота, а внутри тотальный беспорядок, не храм Мельпомены, а хлам!.. Пойдем, что ли, кофе с пышками попьем?