Текст книги "Дефиле озорных толстушек"

Среда

Ровно в ноль часов ноль минут – время показалось ему подходящим – Пятак позвонил девушке Юле. До полуночи киллер, умеряя волнение пивом, сидел в многолюдной забегаловке на окраине парка и гипнотизировал взглядом уличный таксофон. Звонить информаторше со своего домашнего или мобильного он поостерегся, памятуя, что Юлин аппарат может быть оснащен определителем номера. Пятак не собирался оставлять случайной помощнице ниточек, которые могли бы привести к нему.

С четверть минуты в трубке шли долгие гудки, потом Пятак услышал нервный женский шепот:

– Да, алло, я слушаю!

«Мамаша», – безошибочно определил Пятак. Жизненный опыт подсказывал ему, что беззаботные юные девушки отвечают на поздние телефонные звонки либо весело и громко, либо недовольно, сквозь длинный зевок.

– Здравствуйте, Юля! – официальным голосом произнес сообразительный Пятак. – Это милиция. Вы тут у нас свидетелем по делу проходите, есть срочный вопрос…

– Это не Юля, – прошелестело в ответ. – Подождите минутку, сейчас я ее позову!

В трубке брякнуло, а потом Пятак услышал приглушенные голоса. «Юлька, иди скорее, тебя из милиции спрашивают!» – кричал один. «Серьезно? – ничуть не испуганно отвечал другой. – Сейчас подойду, только из чата вылезу!» И новоиспеченный киллер похвалил себя за выбор правильной тактики.

– Алло, это правда милиция? – весело и громко спросила беззаботная юная девушка.

– Юля, здравствуйте! Это я, Стас! – извиняющимся голосом запел Пятак, которому хватило ума назваться чужим именем. – Уж простите, я вашей маме представился милиционером, сказал, будто вы у нас свидетелем по делу проходите. Боялся, что она вас к телефону не позовет.

– Да ладно, все нормально, – одобрительно хмыкнув, ответила Юля. – Это почти правда! В доме, возле которого я расклеивала объявления, сегодня убили женщину.

– Ну, это меня не касается, – лицемерно заявил Пятак, нисколько не сомневаясь, что сейчас же услышит все подробности.

Так и получилось!

– Как не касается? Это же имеет прямое отношение к вашему делу! – загорячилось дитя России. – Вы же хотели знать криминогенную обстановку в районе своего будущего жилища? Так убийство произошло в том самом подъезде, в двадцать первой квартире!

– Неужто в двадцать первой? – притворно заволновался Пятак. – А кого убили? Хозяйку?

– Нет, не хозяйку, той как раз дома не было! Ее соседку! – с удовольствием поделилась информацией хорошо осведомленная Юля. – Пожилую одинокую женщину, она зачем-то в двадцать первую квартиру зашла, и тут на нее какая-то мебель обрушилась – не то платяной шкаф, не то антресоль, толком никто не знает, а менты, ясное дело, помалкивают.

– А почему же вы говорите, что ее убили? – резонно спросил Пятак. – Если шкаф упал – это смерть в результате несчастного случая.

– Ой, не придирайтесь к словам! – с досадой ответила девушка. – Не сама же она умерла, правда? Убило ее, так?

– А, ну да, – Пятак поспешил согласиться. – Тогда мне волноваться нечего, несчастный случай где угодно приключиться может! А в остальном в подъезде тихо, спокойно?

– Если не считать Вовчика Кирюхина со второго этажа. Этот запойный, к нему как раз нынче вечером «Скорая» приезжала: представляете, дядечка забрался в горячую ванну с бутылкой водки, напился – и чуть кони не двинул! Сердечный приступ!

Алкаш Вовчик Кирюхин и его двинутые кони Пятака не интересовали совершенно. Поняв, что больше ничего важного Юля ему не сообщит, он поблагодарил ее за помощь и для отвода глаз попросил телефончик риелторской конторы. Не потому, что планировал операции с недвижимостью, а просто вспомнил, как в кино про Штирлица герой говорил, что запоминается последняя фраза разговора.

Он повесил трубку, залпом допил остатки степлившегося пива из бутылки, которую продолжал машинально держать в руке, и сокрушенно вздохнул. Оказывается, не ту бабу убил, вот досада-то! Придется повторить попытку. Только надо сначала посмотреть на эту Аллу Трошкину, чтобы снова не грохнуть кого попало!

С костюмами пришлось повозиться. Алка никак не хотела выходить из амплуа бедной крестьянки, одетой в рядно и сермягу, так что в поисках наряда для нее мы переворошили все шкафы и кладовки. Я считала, что в модный ночной клуб с говорящим названием «Райский птах» негоже являться в сиротском прикиде, и потому отнимала у упрямой Трошкиной бабушкины сатиновые кофты и ситцевые юбочки фасона «Федорино горе».

– Трошкина, кончай дурить! – в сердцах вскричала я, с трудом вырвав из цепких лапок подружки старую оконную занавеску, которую она хотела обернуть вокруг бедер на манер парео.

Ветхая марлевка с треском разорвалась посередине, парео превратилось в пончо, и невыносимая Алка тут же пожелала его примерить.

– Послушай, давай выясним, чего хочешь ты, а чего – я, и попытаемся прийти к общему знаменателю, – из последних сил сохраняя терпение, попросила я. – Мне кажется, что серый воробушек в «Райском птахе» будет смотреться белой вороной, поэтому мы должны одеться ярко. Кроме того, в этом заведении много молодежи, значит, наши наряды должны быть модными. Таковы мои скромные требования. Теперь говори ты!

– Мода мне вообще по барабану! – заявила Алка. – Я надену что угодно, хоть мешок из-под муки, но наряд непременно должен быть сшит из натуральной ткани природного цвета!

– На мешок даже не рассчитывай! – предупредила я. И, чтобы не дразнить Трошкину, присела на упомянутый мешок и закрыла его от вожделеющего взора подруги своим телом. – А какой именно цвет ты называешь природным? Зеленый подойдет?

– Подойдут все оттенки зелени, – милостиво кивнула упрямица.

– Отлично! – Я схватила Трошкину за руку, выволокла ее из кладовки, привела в свою комнату и развернула лицом к платяному шкафу, содержимое которого большой кучей громоздилось на полу. – Вот! Погляди-ка! Отличный вечнозеленый топик!

За змеящуюся по полу тонкую веревочку я вытянула из кучи тряпок крепдешиновую маечку цвета молодого кузнечика, рожденного вблизи ядерного полигона и вскормленного радиоактивной травкой. На модный топик невозможно было долго смотреть, от кислотного зеленого цвета жгло в глазах и щипало в носу.

– Это вовсе не природный зеленый! – болезненно щурясь, возроптала Алка. – Живые организмы не бывают такого странного цвета! Во всяком случае, на нашей планете!

– Ха! Сейчас я тебе докажу! – Я снова ухватила подружку за тонкое запястье и потащила на балкон, где наш домовитый папуля устроил подобие садика. – Вот, смотри!

Скомканной химически-зеленой майкой, которую я держала в свободной от Трошкиной руке, я потыкала в декоративное горшечное растение неизвестного происхождения. Не знаю, как называют эту кудрявую лиану ботаники, а в нашем доме она получила прозвище «Бешеный лопух». Изначально это был невзрачный зеленый побег, но содержащий его большой керамический горшок оказался чрезвычайно неудобно расположен: все наши гости, выбегающие на балкон освежиться, полюбоваться звездным небом и покурить, непроизвольно роняют в него сигаретный пепел и проливают содержимое бокалов. А одна пожилая мамулина приятельница, уединившись на балконе для урочного приема загадочных лекарств, просыпала в горшок пригоршню разноцветных таблеток! Бешеный лопух с благодарностью принимает все оригинальные подкормки, благополучно их переваривает, бурно растет и яростно зеленеет.

– Это настоящее растение, не пластмасса? – недоверчивая Алка пощупала нестерпимо зеленый глянцевый лист.

– Самое настоящее! – кивнула я. – Так что? Я тебя убедила? Маечка принимается?

– Нет! – твердо сказала Трошкина. – Это растение явно экзотическое, оно инородно моему русскому организму! Когда я говорю о природных цветах, то имею в виду исключительно родную природу! Знакомую нам по Бианки, Пришвину и Паустовскому!

– Ах, родную природу! – сбиваясь на рычание, взревела я. – Ладно, будет тебе родная природа!

Бросив Алку на балконе, я промчалась в кухню, распахнула холодильник и рывком выдернула ящик с овощами. Глядя, как я роюсь в его содержимом, папуля сочувственно спросил:

– Проголодалась?

– Наоборот, сыта по горло! – возразила я, имея в виду Алкины капризы. – Пап, это что? Буряк?

Я потрясла в воздухе половинкой бурой репки с длинным белесым хвостиком. У овоща была сочно-зеленая ботва, а на срезе виднелись изогнутые полоски, белые и ярко-розовые.

– Буряк – это простонародное название винегретной свеклы, – неумело скрывая удивление, обстоятельно ответил кулинарно грамотный папуля. – А это свекла борщевая.

– Но это наш овощ? – продолжала расспрашивать я.

– Детка, в нашем холодильнике чужих овощей не бывает!

– Я не о том! Где эта свекла растет, в какой стране мира?

После этого вопроса папуля посмотрел на меня, как на ненормальную, и мягко спросил:

– Индюша, ты не перегрелась? Хочешь холодной минералки?

– Это русское? – с нажимом повторила я, раскачивая перед папулиным носом переполовиненную репку как гипнотизер, желающий погрузить зрителя в транс.

– Абсолютно! – убежденно кивнул папуля, нимало не устрашенный. – В высшей степени! Еще в Древней Руси было популярно вегетарианское блюдо, основным ингридиентом которого была свекольная ботва. Это был холодный суп, который назывался…

– Спасибо! – Я повернулась и побежала на балкон, на ходу раскручивая репку, как пращу.

– Смотри сюда, вредина! – торжествующе крикнула я Трошкиной. – Вот это – продукт самой что ни на есть родной тебе природы!

– Вертолетный винт? – Сморщила лоб Алка, таращась на свекольное кружение. – Или циркулярная пила?

– Борщевая свекла! – Рявкнула я. – Смотри сюда!

– Ты думаешь, я никогда не видела свеклы? – обиделась подружка. – Да я же ее ем!

– И как? Нормально себя чувствуешь?

– Вполне!

– Отлично! – Широким жестом через плечо я вышвырнула уже ненужную свеколку за балкон. – Значит, сочетание зелени и ярко-розового с белым тебе не повредит!

– Эй, вы! – Возмущенным фальцетом завопили во дворе. – Какая сволочь буряками кидается?!

Я поборола желание высунуться и вкратце объяснить неграмотному скандалисту разницу между буряком и борщевой свеклой. Просветила бы невежу, да неохота было время терять на ликвидацию ботанической безграмотности населения!

Побежденная наглядной свекольной агитацией, Трошкина безропотно позволила мне облачить ее в зеленую трикотажную кофточку и полосатую бело-розовую юбку из струящегося шелка. Правда, пока я сама быстро переодевалась, Алка задрала подол юбки и принялась искать на внутреннем шве ярлычок с указанием состава ткани.

– Натуральный шелк! – надавав ей по рукам, заявила я.

Трошкина заикнулась было, что у нас на Кубани шелк не делают, но я строго-настрого велела ей не проявлять местечковость и расизм и считать среднеазиатского тутового шелкопряда родным братом кубанского яблочного червячка и гусеницы-капустянки – в лучших традициях интернационализма. Хлопчатобумажная кофточка турецкого производства нареканий почему-то не вызвала. То ли Алка прониклась-таки духом интернационализма, то ли ей помешал звонок диспетчера службы такси.

Сама я облачилась быстро, как хорошо обученный солдат по тревоге. Натянула обтягивающее платье жизнеутверждающего красного цвета, влезла в парадные босоножки, повесила на плечо вечернюю сумочку и хорошенько потрясла головой, чтобы привести свою прическу в подобающий случаю художественный беспорядок. Упертая природница Трошкина банально распустила по плечам свои сизые волосики. Это смотрелось так скорбно, что мне захотелось вылить на голову подружке пузырек зеленки – в тон к кофточке. К сожалению, заниматься визажем было уже некогда, во дворе нас ожидало такси.

Водитель прекрасно знал, где находится ночной клуб «Райский птах», и быстро привез нас к Озеркам. Длинное одноэтажное здание примитивной архитектуры украшали многочисленные цветные огни и неоновая вывеска, протянувшаяся по всему фасаду. Иллюминация барахлила, в слове «птах» две первые буквы переодически гасли, но «Райский ах», на мой взгляд, тоже звучало неплохо, даже эротично.

– Ах! Какая красота! – мечтательно вздохнула Трошкина, выкарабкавшись из машины.

Озерки встретили нас пасторальной тишиной. Ночной клуб зазывно сиял огнями в полной тишине, нарушаемой только тихим плеском воды, шорохом камышей и самодовольным кваканьем лягушек.

– Тихо-то как! – закатив глаза, пропела Алка.

В этот момент неподалеку страшно грохнуло, из-за приземистого здания ночного клуба в бархатное небо с воем и свистом рванула ракета, потом вторая, третья… Звезды фейерверка шумно разбивались о небесную твердь и дождем сыпались в черную воду. Грохот стоял такой, словно на берегу озера две хорошо оснащенные армии развернули нешуточное сражение за стратегический водный рубеж.

– Мы туда пойдем?! – с ужасом проорала Трошкина, зажимая уши руками.

– А как же! – крикнула я в ответ.

Я люблю веселые вечеринки и всегда готова разделить бурное ликование народных масс. Крепко взяв подружку за руку, я засеменила в обход длинномерного здания в поисках главного входа. Пятидюймовые каблуки не позволяли мне развить высокую скорость, к тому же трусливая Трошкина на ходу вредоносно тормозила ногами, так что двигались мы недостаточно быстро. Какая-то теплая компания, тоже выгрузившаяся из такси, обошла нас на повороте и первой пришла к финишу, обозначенному двумя дюжими фигурами в душных, не по сезону, черных костюмах.

– Трошкина, взбодрись! – зашипела я подружке на ухо. – Изобрази улыбку и перестань вырываться и сучить ногами, словно нежная французская аристократка по пути на эшафот!

Наставляя Алку, я одновременно следила за тем, что происходит у входа в клуб. Опередившие нас граждане переминались с ноги на ногу под дверью, украшенной цветами и лентами. Я поняла, что охрана их не пропускает, и забеспокоилась. Неужели в «Райском птахе» такой суровый фейс-контроль? Почему этих людей развернули? Они прилично одеты и производят вполне приятное впечатление – во всяком случае, на расстоянии. Может, вблизи видно, что их улыбчивые лица усеяны пятнышками ветряной оспы и бдительная охрана посылает их куда подальше – в карантин?

Робея, мы с Трошкиной подошли поближе. В этот момент в канонаде праздничного салюта образовалась короткая пауза, и стало слышно, как страж дверей говорит:

– …только для гостей свадьбы!

Обрывка фразы мне хватило, чтобы понять, в чем проблема. «Райский птах» арендован для проведения торжественного мероприятия и закрыт для посещения широких слоев народонаселения! Вероятно, Милена Витальевна тоже в числе званых гостей. А как же я с ней встречусь? Надо придумать способ пробраться внутрь!

– Пойдем в другое место! – малодушно заныла Трошкина. – Здесь слишком шумно, людно, и вообще, нас не пустят!

– Пустят! – пообещала я, оглядываясь по сторонам.

Неподалеку, ближе к воде, нашлась премилая плакучая ивушка, из-под которой можно было наблюдать за входом в клуб без риска быть замеченными охраной. Я дернула Алку за руку, и мы нырнули за колышущуюся завесу ивовых ветвей.

– Стоим и смотрим, – сказала я Трошкиной.

Она послушно уставилась на шелестящие листочки и замерла, сомнамбулически улыбаясь. Я картины родной природы проигнорировала и устремила внимательный взгляд на увитые цветами и лентами воротца, по обе стороны которых застыли стилистически чуждые экстерьеру заведения черные фигуры.

Веселые, нарядно одетые мужчины и женщины совершенно беспрепятственно входили в клуб и выходили из него. Я не видела, чтобы кто-то предъявлял охранникам пригласительные билеты. Как же стражи определяют, кто тут свои, а кто чужие?

Присмотревшись, я поняла, что в качестве опознавательного знака у каждого гостя есть специальный символ. Такая маленькая розеточка, наподобие цветочка в петлице, только с крошечной лампочкой внутри. Огонечек помаргивал, как светлячок. Иллюминированных граждан охранники в перемещениях не ограничивали.

Белым днем, пробежавшись по сувенирным лавкам и магазинам, я наверняка нашла бы, где купить подобные значки, но время уже перевалило за полночь, и все торговые заведения давно закрылись. Не оставалось ничего другого, как позаимствовать цветочки-огонечки у кого-нибудь из гостей.

– Ой! Кто-то идет! – прошептала Трошкина.

С выложенной плиточкой дорожки, ведущей от дверей клуба к небольшой набережной, прямо по траве в сторону нашей ивушки шагала парочка, мужчина и женщина. Судя по нетвердой поступи и громким голосам, оба были изрядно нетрезвы.

– А вот м-мы с-сейчас – ик! Иск-купаемся! – вещал мужской голос.

– Но у меня же нет купальника! – кокетничала дама.

– А м-мы устроим муди… нудистский пляж! – заплетающимся языком постановил любитель ночных купаний.

– На ловца и зверь бежит! – прошептала я, отодвигаясь вместе с Алкой поглубже в тень.

Путаясь в одеждах, купальщики кое-как разоблачились и с криком и визгом полезли в воду. Я пригнулась и пробежала к оставленным на берегу нарядам. Бесцеремонно переворошила чужие тряпки, нашла помаргивающие значки и, зажав их в кулаке, как пару пойманных светляков, на полусогнутых вернулась под ивушку. Трепетная Трошкина ожидала меня, просунув голову за завесу ивовых ветвей, как все та же французская аристократка, но уже полностью подготовленная к гильотинированию.

– А ну, давай сюда свою грудь! – потребовала я, ворвавшись в наш зеленый шатер.

– Ты что? Спятила?! – испугалась Алка.

Она явно поняла мои намерения неправильно, потому что сложила ладошки ковшиками и укрыла ими свои женские прелести.

– Тьфу на тебя, дуру! Сама надевай! – Я протянула подружке посверкивающий значок.

– Ой, какая прелесть! Цветочек, розовенький, с огонечком! – сюсюкая, Алка пристегнула к кофточке стибренную мной бирюльку.

– Мадам Брошкина-Трошкина! – захихикала я нервным смехом, на который ограбленные мной купальщики неожиданно отозвались дружным хохотом.

– Р-рыбка моя! – страстно прорычал своей даме резвящийся в поднятых им волнах кавалер.

Я вздрогнула, оглянулась на веселящуюся парочку – ее составляющие уже образовали в замутившихся озерных водах единый беспокойный организм – и сказала подружке:

– Давай-ка поторопимся, у нас с тобой минут двадцать, не больше: потом эти рыбки замерзнут, протрезвеют, полезут на берег одеваться, заметят пропажу своих значков и вполне могут поднять страшный хай. Шагом марш, мадам Трошкина!

Алка глубоко вздохнула и, действительно, выступила из-под ивушки маршевым шагом. При этом в качестве походной песни она нарочито бодро напевала знаменитый романс:

– Гори, сияй, моя звезда! – и с удовольствием посматривала на свой горящий-сияющий значок.

Я спохватилась, что все еще держу свою брошку в кулаке, и поспешила пришпилить ее себе на грудь. На облегающем фигуру красном платье задорно подмигивающий огонек смотрелся почти непристойно, как стоп-сигнал наемного экипажа, готового с ветерком прокатить любого желающего.

– И вовсе он не розовый, а голубой! – сказала я в спину марширующей Трошкиной.

– Розовый! – Алка развернулась ко мне всем корпусом и продемонстрировала свой стоп-сигнал.

Действительно, у нее он был розовым, а у меня – голубым!

– К чему бы это? – задумалась я. – Может, гостей как-то сортируют – в зависимости от цвета значка?

– А я знаю, знаю! – оживилась Трошкина. – Наверное, розовые значки дают девочкам, а голубые – мальчикам!

– И кто же, получается, я? – прошептала я уже на пороге клуба.

Очевидно, этот закономерный вопрос возник и у охранников, потому что на Алку они посмотрели безразлично, а на мне задержали взгляды. На каменных физиономиях слабо отразились глубоко подавленные эмоции: левый страж слегка поднял брови, а правый чуток опустил челюсть. Предвидя нежелательные расспросы, я выбросила в сторону руку, как кальмар щупальце, туго обвила длинномерной конечностью и притиснула к себе Трошкину, которая опять начала прикрывать горстями интимные места, и с вызовом сказала охранникам:

– Чего уставились? Лесбиянок никогда не видели?

– Я не такая, нет! – предательски заверещала Алка.

– Конечно, ты не такая, как я, лапочка! – нежным басом сказала я, звучно чмокнув Трошкину в занавешенное распущенными волосами ухо. – Ты у нас девочка, а я мальчик! – И в подтверждение сказанного максимально выпятила грудь, украшенную голубым розанчиком.

Не знаю, что произвело на охранников большее впечатление – мои слова или демонстрация моих внушительных достоинств, но они дружно, как по команде, посторонились, пропуская обнимающихся «лесбиянок».

Едва мы очутились в зале, я выпустила Алку, и она отпрыгнула от меня метра на полтора со словами:

– Фу! Как тебе не стыдно!

– Успокойся! – попросила я. – Больно мне нужны твои скудные телеса!

Я оглядела просторное помещение, заполненное бесновато пляшущими людьми, и добавила:

– Вот была бы ты такой же могучей и статной, как Нонна Мордюкова, я бы воспользовалась твоим телом как подъемным механизмом: влезла бы тебе на плечи, чтобы осмотреть толпу с высоты.

Трошкина на всякий случай еще попятилась.

– Блин, как в этой гуще народа кого-то найдешь? Дикое стадо, все скачут, музыка грохочет, свет по глазам бьет! – расстроилась я.

Свадьба, которую праздновали сегодня гости «Райского птаха», явно вступила в финальную, абсолютно неконтролируемую стадию. Невеста, узнаваемая благодаря белому платью и шляпке с вуалью, подобрав пышные юбки, самозабвенно выплясывала канкан на сцене, предназначенной для выступления профессиональных стриптизерш. Актриса раздевального жанра на сцене тоже была, она добросовестно стягивала с себя одежки и ужом вилась вокруг столба, но импровизированный стриптиз новобрачной был куда более зажигательным.

– Ойе! – завизжали в толпе, когда невестушка жестом гранатометчика швырнула в зал свою правую туфлю.

– О, м-м-ма-а-а… – осел на пол счастливец, поймавший башмачок потной макушкой.

Вдохновленная новобрачная снайперски запулила вторую туфлю в зеркальный шар под потолком и, не дожидаясь, пока осыпятся все осколки, под свист и улюлюканье зрителей принялась энергично вращать бедрами, раскручивая обручи кринолина, как хулахуп.

Подпрыгивающая Трошкина приблизилась ко мне и прокричала в ухо:

– Кого ищем?

– Одну такую… фифу!

Это словечко не очень подходило к могучей красавице, но я вспомнила, как Милена капризно спросила: «Что, опять интервью?» Возможно, Милена Витальевна какая-то знаменитость или просто личность, широко известная в узких кругах. Надо поспрашивать знающих людей.

– Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала! – с нескрываемым неодобрением напевала я, пробираясь к барной стойке.

Помещавшийся за ней юноша плясал в основном руками: жонглировал бутылками и наливал в бокалы и стаканы разноцветные жидкости.

– Вечер добрый! – крикнула я, взгромоздившись на высокий табурет.

Бармен тряхнул шейкером, как погремушкой, и в такт заводной музыке кивнул мне.

– Я Милену ищу! – поведала ему я. – Милену Витальевну! Знаете такую?

Парень усложнил простой кивок, добавив к нему сложную загогулину. Я попыталась проследить направление, указанное подбородком, но не сумела. Взгляд сам собой прилип к невесте, которая уже избавилась от расшитого стеклярусом корсажа и завела руки за спину, теребя застежку бюстгальтера. Народу на сцене прибавилось: перед солирующей невестушкой мелким бесом приплясывал худосочный юноша топлесс, босиком и в светлых брюках, по которым никак нельзя было определить, каков его статус на данном празднике. Не исключено, что это был жених. Во всяком случае, он с таким энтузиазмом приветствовал самостийный стриптиз невесты, словно имел намерение тут же, на сцене, затеять игрища, характерные для брачной ночи. Время, что и говорить, было подходящее – без малого час ночи.

– Милена на сцене! – бармен решил мне помочь.

– Невеста?! – удивилась я. И забормотала, ускоряя темп: – Да нет, не может быть, она же замужем, во всяком случае, я так думаю, ведь у нее есть ребенок, хотя это, конечно, не обязательно предполагает замужество, по нашим-то временам…

– Милена у шеста! – перебил мои невнятные рассуждения бармен.

– У шеста?!

Я перевела взгляд с заголяющейся новобрачной на стриптизершу, которая как раз в этот момент широко развела гладкие загорелые колени и начала тереться спиной о столб, как песенный медведь о земную ось. На мой взгляд, выглядело это не столько эротично, сколько мучительно: так и хотелось предложить девушке санитарно-эпидемическую помощь по избавлению ее от кожных паразитов.

А у меня руки зачесались от желания надавать затрещин обманщику-бармену!

– Это не она!

– Это Милена.

– Мне нужна другая Милена! – настаивала я. – Милена Витальевна!

Стриптизерша, энергично полирующая своим телом шест, была, спору нет, хороша, но до нужного мне Русского (или Прусского) размера не добрала, как минимум, полцентнера.

– Это Милена Витальевна! – устало повторил бармен, которому, похоже, уже надоело со мной общаться. – Другой у нас нет!

– Этого просто не может быть! – заявила я непререкаемым тоном, словно дам с этим редким именем должно быть больше, чем рыбы в море. – Та Милена Витальевна, которую я ищу, живет в большом красивом доме по адресу: улица Подгорная, дом пятнадцать! У нее маленький сын по имени Саша и сто пятьдесят кило живого веса!

– С килограммами напутали, а так все верно: сын Саша, дом на Подгорной, пятнадцать, Милена Витальевна Рыжикова, – утомленный препирательствами бармен зевнул мне в лицо и демонстративно отвернулся.

– Не может быть! – повторила я, таращась на огорчительно стройную Милену Витальевну.

– Если я правильно понимаю, ты эту бабу перепутала с какой-то другой? – спросила смышленая Трошкина.

– Похоже, что так, – огорченно призналась я.

– А что между ними общего? – Алка прищурилась.

Я помнила этот острый прищур еще по школьным временам. Таким взглядом отличница Трошкина встречала особо каверзные задачки в контрольных работах по алгебре. Я любила этот взгляд: он гарантировал мне возможность списать у подружки правильное решение.

Я сосредоточилась и постаралась поточнее сформулировать условия своей задачи:

– Ребенок у них общий, мальчик Саша, примерно двух лет.

Острый Алкин прищур стал еще уже и сделался откровенно недоверчивым. Так могли смотреть на уклоняющихся от ясыка русских князей полномочные представители монголо-татарского ига.

– Я, конечно, не лесбиянка и потому мало что знаю об однополой любви, – язвительно сказала подружка, намекая на недавний эпизод с охранниками. – Однако мне совершенно точно известно, что общий ребенок может быть только у женщины и мужчины! Или ты, Кузнецова, морочишь мне голову, или запуталась гораздо сильнее, чем тебе кажется! Расскажи-ка ты мне лучше все с самого начала!

– Тут без бутылки не разберешься, – пробормотала я, провожая недоброжелательным взглядом неправильную Милену, как раз покидавшую сцену.

– Чего изволите? – услышав последние слова, бармен вновь обратил на меня внимание.

– Нам что-нибудь такое!.. – Трошкина жестами изобразила не то пенистый девятый вал, не то сход горной лавины.

– Мне то же самое, только двойную порцию! – быстро сказала я. – И сразу же повторить!

Через минуту мы с подружкой, через слово прикладываясь к запотевшим бокалам, шушукались за столиком в относительно тихом уголке. Я рассказала Алке о своих малорезультативных поисках русскогабаритной красавицы, и она уверенно заявила:

– Одно из двух!

– Секундочку! – извинилась я, кстати вспомнив о заказанном мной повторе коктейля. – Я сейчас вернусь!

– Мне тоже! – крикнула Алка, залпом допивая спиртное.

Я сбегала к бару, принесла добавку и попросила подружку продолжить прерванное рассуждение.

– Одно из двух, – повторила быстро хмелеющая бывшая отличница. – Вариант первый: мальчик Саша и медвежонок Миша улетели в Вену в сопровождении какой-то другой женщины – скажем, тети.

– Ты не видела эту тетю! – Я замотала головой, как ослик, донимаемый мухами, и закончила упражнение для мышц шеи размашистым кивком в сторону опустевшей сцены. – Из той бабы можно выкроить двух таких Милен, как эта! Определенно, они не родственницы!

– Ну и что? Та баба свободно может быть родственницей Сашиного папы! – рассудила Алка. – Или же она вообще не родня всем этим Рыжиковым! Няня, например!

– Трошкина, ты молодец! – обрадовалась я. – Дай, я тебя расцелую!

– Но-но! Говорю тебе, я не такая! – Алка покачала перед моим носом пальцем, который расплывался в воздухе, оставляя за собой смазанный светящийся след.

– Кажется, мне уже хватит, – с сожалением пробормотала я.

Но оставлять вкусный коктейль было жалко, так что пришлось допить до дна.

– Кончай нализываться! – опустошив свой бокал, строго сказала я Алке. – Пойдем к этой Милене, спросим, с кем улетели к фрицам Саша и Миша.

– Пойдем! – с готовностью согласилась Трошкина.

Два коктейля придали ей необычную смелость. Обычно Алка решительна только на словах.

Покачиваясь на каблуках и трогательно поддерживая друг друга, мы протолкались к сцене и взобрались на нее. Мне с моим баскетбольным ростом это труда не составило, а мелкую Трошкину любезно подсадили какие-то парни. Очевидно, предупредительные юноши рассчитывали на продолжение стриптиз-шоу. Чтобы не разочаровывать их, раздухарившаяся Алка исполнила оригинальный номер. Она высоко подпрыгнула, уцепилась рукой за столб и покружилась вокруг него, поджав ноги, как цирковая обезьянка. Взвихрившаяся бело-розовая юбка нарисовала вокруг столба цветную спираль, напомнившую мне изображение ДНК в школьном учебнике по биологии. Зрители забили в ладоши. В финале самозваная артистка сползла к полу и мягко приземлилась на задницу. Я резко потянула ее за свободную руку, едва не выкорчевала при этом сам шест, но Трошкину все-таки подняла. После двух коктейлей – всего-то по триста граммов каждый! – она сделалась необычно тяжелой и с трудом держалась на ногах.

Обняв подружку так крепко, что легенда о нашей лесбийской связи могла считаться подтвержденной, я толкнула неприметную дверцу на заднике сцены и шагнула в узкий коридор, скучно выкрашенный зеленой масляной краской.

– Совсем как в школе! – растрогалась Алка, на ходу сколупнув кусочек – наверное, на сувенир.

– Руки не распускай! – прикрикнула я.

– Кто бы говорил! – не осталась в долгу Алка. – Отпусти меня, дылда!

– Сама пигмейка! – ответила я и прислонила подружку к стенке под дверью с надписью «Гримуборная».

– Просто уборная – это мне ясно! – поглядев на табличку, возвестила нетрезвая Трошкина. – Женская уборная и мужская уборная – тоже. А вот «гримуборная» – это как понимать?

– Считай, что это уборная братьев Гримм! – хмыкнула я и постучала согнутым пальцем в филенку двери.

– Тогда надо было написать с двумя буквами «м»: «Гриммуборная»! – уперлась отличница-медалистка.

Мычание в середине новообразованного слова пьяной Трошкиной удалось особенно хорошо. На слух, в неологизме было не две, а все двадцать две буквы «Эм»! Алка еще продолжала мычать, когда скрипучая дверь приоткрылась, и в коридор выглянула стройная женщина в элегантном брючном костюме из белого льна.