Текст книги "Красный кардинал"

Он глядел на неё томительно долго, вероятно, прикидывая в уме все возможные варианты – от простого обмана до жалобы в полицию с вытекающим из неё арестом и каторгой за кражу и шантаж. Сомневался. Варя его не торопила, хоть и очень хотела. Наверняка эта афера в жизни юноши была далеко не первой. Но вряд ли ему приходилось связываться с девицами из Смольного.

Варя же чувствовала, как нарастает волнение. Вечер сделался по-осеннему промозглым, но от беспокойства её тело беспрестанно бросало в жар.

Молодой человек засунул руки в карманы брюк. Задумчиво скривил губы, будто усмехался. И наконец ответил:

– Будь по-вашему. – Он вытер правую ладонь о штанину и протянул девушке. – По рукам, барышня. Постараюсь узнать, кто передавал записки через посыльных.

Воронцова глянула на его грубоватую, мозолистую руку и после краткого колебания вложила в неё свою. Юноша сжал её и слегка встряхнул. Как девушке показалось, не так сильно, как мог бы.

– Договорились. – Она высвободила пальцы и непроизвольно отступила на шаг. – Если удастся что-либо узнать, приходите послезавтра к реке около четырёх часов. Туда, где вы видели меня с той женщиной сегодня.

– А если ничего выяснить не удастся? – Он склонил голову к плечу. Жест вышел насмешливый, будто выслушивать указания от Вари ему казалось занятием крайне нелепым. – Или кому-то из нас не удастся прийти?

– Там есть старое бревно. Оставьте под ним записку.

– Воля ваша, барышня, – юноша отвесил нарочито глубокий поклон и попятился.

– Варвара, – вдруг назвалась она. – Воронцова Варвара Николаевна. А… вы?

Он усмехнулся, лукаво вздёрнув правый уголок губ. Глянул на неё на ходу исподлобья.

– Ну, допустим, Пётр, – небрежно ответил он и снова театрально поклонился. – Доброй ночи, Варвара Николаевна.

Юноша повернулся к ней спиной и поспешил прочь, виляя меж деревьями.

– Доброй ночи, – ответила она и затем едва слышно проворчала вслед удаляющейся фигуре: – «допустим, Пётр».

А может, и не Пётр вовсе.

Она возвратилась на тропинку и окольными путями добралась до института в тот момент, когда на другой дорожке показалась Ирецкая в сопровождении сестёр Шагаровых.

– Нашлась! – воскликнула Марья Андреевна. На лице классной дамы читалось облегчение. – Где же вы были, голубушка?

Варя остановилась на полпути и непонимающе воззрилась на свою наставницу.

– Была? Я ведь гуляла. И… ох, Марья Андреевна, не ругайтесь, умоляю, – Воронцова сложила ладошки в молитвенном жесте с видом самого невинного ангела на небесах. – Я потеряла зонт в саду. Все дорожки обошла по три раза. Ума не приложу, где и как могла его обронить. J’ai honte. Excusez-moi[12]12
  Мне стыдно. Простите меня (фр.).


[Закрыть].

– А мы с ног сбились, Варвара Николаевна, – просияла Наденька.

– Мы ваш зонтик нашли недалеко от реки, – с улыбкой добавила её старшая сестра. – Его Марина Ивановна забрала.

– Нужно сказать остальным, что вы нашлись, – всплеснула руками Надя Шагарова.

– Непременно, – согласилась Ирецкая, которая рассматривала Варю столь внимательно, словно боялась, что ту как минимум успели повалять по лесной чащобе медведи.

Возможно, она не была столь уж далека от истины.

– Я заставила вас нервничать. Прошу прощения, – Варя виновато склонила голову.

Она заранее знала, что её простят. И что перед сном в дортуаре девочки будут весело обсуждать эту историю, а преподавательницы в учительской за чаем посмеются над рассеянной девицей, которая умудрилась в пустой осенней аллее обронить зонтик. Только Эмилия Карловна посмотрит на неё с тревожным ожиданием, но новостями Варя поделится с ней завтра, когда представится возможность. А ещё признается, что брошь всё-таки у неё. Но пока же лучше соблюдать осторожность.

Глава 5

– Из всех ярких произведений минувшего года роман Колетт Ивер, пожалуй, достоин вашего внимания, дамы, – звучал громкий, музыкальный голос учителя словесности Артура Альбертовича.

Окна в классе были открыты, чтобы впустить тёплый, свежий воздух, столь полезный для девичьего здоровья.

Наверняка учителя было слышно даже в саду. Когда тот увлекался темой, его карие глаза распахивались шире, горя огнём вдохновения, щёки покрывались румянцем, голос звучал звонче, а жесты оживали так, будто он выступал в театре. Этот его живой, увлечённый подход к подаче материала вызывал ответное увлечение в ученицах.

Но была у Артура Альбертовича и ещё одна примечательная черта: он не презирал современную литературу. Напротив, с интересом следил за наиболее яркими авторами, в том числе и за рубежом. Не одну лишь классику знали девушки. Учитель зорко следил за тем, что читают воспитанницы. Из интереса, а ещё из соображений контроля: благородным девицам не пристало брать в руки недостойные и опасные для их душевного спокойствия книги. На деле он просто не поощрял чересчур модные веяния. Однако кое-что советовал для ознакомления самостоятельно, если произведение прошло его пристальную проверку и получило одобрение.

Поэтому после того, как Артур Альбертович выслушал доклады смолянок о том, что они прочли за лето, перешёл к рассказу о молодой французской писательнице и её книге, с которой сам ознакомился во время летних каникул.

Но Варя слушала вполуха. Её внимание занимал лист бумаги, на котором она писала, пока учитель говорил.

На уроке словесности Воронцова села одна за последнюю парту, сославшись на то, что хочет сидеть подальше от распахнутого окна. Делать заметки во время урока не возбранялось, поэтому она, не таясь, достала чистый лист и приступила к работе.

– Он называется «Princesses de science»[13]13
  Принцессы науки (фр.).


[Закрыть], – продолжал Артур Альбертович, важно расхаживая перед графитовой доской, будто длинноногая серая цапля в синем сюртуке. – В своём романе Колетт Ивер повествует о тех несчастьях, с которыми сталкиваются женщины, решившие посвятить жизнь науке.

Девушки слушали с интересом. Они не сводили глаз с учителя.

Артур Альбертович не был красавцем ни по меркам юных девиц, ни в глазах классных дам. Однако же он пользовался уважением тех и других. Долговязый, угловатый обрусевший выходец из Австро-Венгрии, он мог похвастаться большим острым носом и не менее внушительным кадыком. Учитель и вправду напоминал журавля или цаплю, особенно когда расхаживал по классу, заложив руки за спину. Его тёмные волосы давно поседели, а одежда всегда одинаково пахла мылом с гвоздикой. Сухой на лицо, часто страдающий насморком, но разговорчивый, внимательный и обладающий таким тёплым понимающим взглядом, что воспитанницы относились к учителю словесности с уважением и приязнью.

– Большинства трудностей героини могли бы избежать, если бы посвятили жизнь домашним делам. – Артур Альбертович назидательно воздел перст. – Совмещение деятельности научной с жизнью семейной – задача крайне непростая…

Варя вновь отвлеклась и погрузилась в записи. Она выводила слова осторожно, с особым вниманием. Переписывала трижды, прежде чем осталась довольна проделанной работой. И подняла голову как раз в тот момент, когда учитель спросил:

– В минувшем году это произведение было удостоено литературной премии «Vie Heureuse»[14]14
  Счастливая жизнь (фр.).


[Закрыть]. Кто-нибудь из вас знает, что это за премия? – Его взгляд скользнул по рядам воспитанниц в одинаковых форменных платьях с белоснежными накладными рукавчиками и с заплетёнными в одинаковые косы волосами. Он остановился на Варе. – Воронцова?

Варвара поднялась с места и встала возле парты так, чтобы прикрыть собою записку.

– Если я верно припоминаю, эта премия сравнительно молода и вручается за особый вклад в литературу именно для женщин, в качестве некой противоположности привычным мужским премиям. – Варя мило улыбнулась, а сама ощутила лёгкий испуг.

Она боялась, что скажет нечто недопустимое, Артур Альбертович рассердится, подойдёт ближе и заметит бумагу, а тогда он поймёт, что содержание её записей не имеет ровным счётом никакого отношения к творчеству Колетт Ивер.

Но учитель остался вполне доволен ответом и вовсе не обратил внимания на её стол.

– Совершенно верно, Варвара Николаевна. Присаживайтесь, пожалуйста. – Артур Альбертович отвернулся к доске, чтобы написать на ней название этой литературной награды. – Кто может перечислить иные премии?

Варя с облегчением опустилась на своё место. Первым делом она проверила, высохли ли чернила, а затем достала из-под тетради чистый конверт и вложила в него записку, сложив её дважды.

К тому моменту, как урок завершился, Воронцова успела написать на конверте адрес и имя адресата.

А дальше оставалось мысленно просить у Господа прощения и помощи, и Варя решила, что она прощена, потому что между занятиями ей удалось прогуляться мимо парадного входа и положить конверт в ящик к остальной утренней почте, которую уже принесли, но ещё не успели разобрать. Всё это время от волнения руки тряслись так, что она едва не выронила заветное послание. Но всё же конверт спрятался среди остальных писем и газет, и Варя заспешила к подругам на следующий урок. С трудом она дождалась обеда, когда в трапезной к ней подошла классная дама.

– Варвара Николаевна, – негромко обратилась к ней Ирецкая, при этом вид у неё был слегка озадаченный, – право, не знаю, как и быть, но сегодня утром ваша учительница японского языка прислала записку в институт.

Разумеется, самой записки при ней не было.

– Танака-сама? – Варя изобразила искреннее изумление. – Всё ли хорошо? Она здорова? Мы не виделись с ней с июня.

– Именно поэтому она и написала, – Марья Андреевна мягко улыбнулась. – Ваша Танака-сама ругает вас, Варвара Николаевна. Говорит, что проку от занятий не будет при столь больших перерывах. И если вы не явитесь сегодня к пяти часам, от уроков лучше вовсе отказаться.

– Mon Dieu, – только и вымолвила Воронцова. Она округлила глаза и приоткрыла губки с выражением наивной беспомощности.

Сидевшие здесь же за столом подруги зашептались. Кто-то захихикал и пошутил, что японка решила с Варварой распрощаться, раз уж та прилежностью не отличается. Но ей это было совершенно безразлично, ведь спектакль она разыграла не для одноклассниц, а для одной лишь Ирецкой. Даже Эмилии Карловне Варя толком ничего не поведала, чтобы та поменьше волновалась. Сказала лишь самое необходимое на всякий случай. К примеру, что женщина оказалась горничной в доме Обухова, с которым Варя хочет поговорить при случае и предупредить, что его пытаются подставить. И что брошь нашлась, она спрятана в надёжном месте, но вернуть её пока не удастся, покуда они не выяснят, кто за всем стоит. Эмилия испытала смесь облегчения и шока, но всё же поддержала Варю в её начинаниях.

Но для Марьи Андреевны Воронцова расстаралась. Приготовила реквизит, декорации и наиболее живые эмоции, кои могли растрогать сердце суровой классной дамы.

Варя от души потрудилась, подделывая почерк уважаемой преподавательницы японского, с которой она занималась вне стен института уже два года.

Родители всячески поощряли тягу дочери к азиатскому языку, рассматривая это слега экзотическое увлечение как наиболее безопасное из всех Вариных интересов. Оно не только не вредило здоровью и не развивало неподобающие помыслы, но, напротив, дисциплинировало и открывало новые пути для девушки после выпуска. Дочь могла бы заниматься переводами литературы или же преподавать японский сама. К сожалению, в стенах Смольного подобного педагога не нашлось, но мать подняла все связи и отыскала для дочери учительницу неподалёку от института. Да не абы какую, а самую настоящую японку!

Танака-сама – так уважительно обращались к ней все, включая Варю – была миниатюрной женщиной средних лет, с узкими раскосыми глазами, бледной кожей и волосами настолько чёрными, словно они были выкрашены тушью. Одевалась японка по европейской моде, но её квартира напоминала музей Страны восходящего солнца. Это привело Варю в восторг в первый же день. Особенно девочку пленила коллекция чудных японских кукол, занимавших половину серванта. Вторую половину Танака-сама отвела для чайной посуды из такого тонкого фарфора, что на свет он казался полупрозрачным.

Варя убедила родителей в том, что просто не сможет жить без уроков японского. Отцу пришлось лично идти на приём к начальнице Смольного, светлейшей княжне Елене Александровне Ливен. Разумеется, та была категорически против поначалу, не желая подвергать воспитанницу риску и отпускать её из института. Её светлость даже сказала, что позволит японке приходить к девушке в Смольный. Но тут отказалась Танака-сама, категорически не пожелавшая тратить время на выездные уроки. Отцу удалось убедить княжну Ливен. Что именно он сказал, Варя не представляла. Знали лишь только от Елены Александровны, что, если выезды в город и трата времени на посторонние занятия навредит Вариной успеваемости в институте, с японским придётся распрощаться.

Дважды в неделю специально нанятый Воронцовыми извозчик забирал девушку из Смольного, отвозил к учительнице, там дожидался, а после вёз обратно. Танака-сама проявляла строгость и требовала усердия, несмотря на то что её ученица получала образование в совершенно ином месте. Варвара не возражала. Напротив, выезды на уроки приравнивались к празднику. Девушка старалась изо всех сил, чтобы не огорчить Танаку-сама и не отстать по другим предметам в институте от одноклассниц, настолько важными стали для неё эти уроки, столь отличающиеся от всего, к чему она привыкла.

Ирецкая об этом знала. А ещё приметила, в какое замешательство привела Варю записка.

– Что же делать, Марья Андреевна? – прошептала Воронцова, глядя снизу-вверх на наставницу. – Я ведь по наивности полагала, у меня есть ещё неделя в запасе до возвращения к урокам японского. И нашего извозчика не предупредила. Папенька расстроится, если Танака-сама от меня откажется.

Девушка прижала ладонь к щеке, будто старалась унять волнение.

Классная дама показалась ей слегка раздражённой, уж слишком плотно она сжимала губы, покуда Варя говорила.

– Mon ange[15]15
  Мой ангел (фр.).


[Закрыть], возьмите себя в руки. – Крылья носа Ирецкой дрогнули. Она едва заметно поморщилась, недовольная излишней эмоциональностью воспитанницы. – Ситуация неприятная, но поправимая. Экипаж я для вас отыщу, к половине пятого он будет ожидать вас возле института, но после вы обязаны немедля возвратиться и заняться домашними заданиями не позднее половины седьмого.

– Merci. – Варя с благодарностью улыбнулась Марье Андреевне, а после склонила голову, выражая полнейшую покорность. – Je reviendrai à temps[16]16
  Спасибо. Я вернусь вовремя (фр.).


[Закрыть].

Остаток дня до назначенного времени Воронцова провела в беспокойном состоянии. Большого труда ей стоила борьба с рассеянностью на занятиях, а ещё сокрытие тревоги от подруг. Собственный обман раздразнил её разум до предела. В мыслях всплывали разнообразные итоги грядущей поездки. Варя проигрывала в уме сценарии бесед. А ещё успела представить, что произойдёт, если обман раскроется. Допустить подобного нельзя.

Пока остальные девушки собирались на прогулку, Варя переоделась в строгое серо-голубое платье из шерсти и выбрала удобную обувь, неприметную шляпку и перчатки. Взяла зонт и не забыла кожаный портфель, в котором носила тетрадки и учебник для занятий японским. Она как раз проверяла, всё ли положила, когда к ней как бы невзначай подошла Эмилия Карловна.

– У вас тут ниточка на плече, позвольте убрать, – громко сказала Драйер, а затем шепнула: – К Обухову?

Варя повернулась к подруге. Та смотрела на неё огромными, покрасневшими глазами. Светлые ресницы девушки слегка дрожали, а искусанные губы побледнели, выдавая волнение.

Раскрывать правду о том, куда она едет на самом деле, Воронцовой не хотелось. Боялась, что её выдадут. Однако же она посчитала, что было бы неплохо поведать хотя бы одной живой душе, откуда начинать её поиски, случись что непредвиденное. Стоило бы сказать верной Марине Быстровой, но втягивать подругу в очевидно преступное дело Варя не желала. А с Эмилией они хотя бы переживали одну общую беду, так чем не повод для доверия?

Варвара стрельнула глазами по сторонам, чтобы убедиться, что прочие одноклассницы на них не глядят, занятые тихим щебетанием на девичьи темы.

Варя чуть отвернулась от Эмилии и коротко кивнула, после чего промолвила едва слышно:

– Никому. Я еду на урок.

Драйер вдруг, повинуясь порыву, схватила её за руку.

– Удачи вам, Варвара Николаевна. – Она часто заморгала, когда заметила, что сёстры Шагаровы повернулись в их сторону, и добавила: – Успехов в изучении японского. У вас такая строгая преподавательница. Не представляю, как вы с ней нашли общий язык.

Варя добродушно улыбнулась.

– Я стараюсь не шутить при ней про самураев, хвалю её чай и вовремя сдаю задания, – призналась девушка.

Эмилия Карловна ответила искренней, тёплой улыбкой. Прежде чем отпустить руку Вари, подруга ещё раз легонько сжала её. Будто безмолвно пожелала доброго пути.

– Аu revoir, mesdames[17]17
  До свидания, дамы (фр.).


[Закрыть], – громко попрощалась Варвара. – Увидимся вечером.

– До встречи, душенька. Не бросайте нас надолго, – донеслось ей вслед вместе с прочими прощаниями.

Увы, она бы не посмела, даже если бы очень страстно захотела. Время на поездку строго ограничено, словно она играла в шахматы с неизвестным противником.

Экипаж уже ожидал её у ворот, когда Ирецкая лично вышла проводить воспитанницу. Приехал Иван Тимофеевич – пожилой сухопарый возница, к которому часто обращались в институте, когда требовалась срочная поездка. К примеру, к зубному врачу. Иван Тимофеевич знал все дороги в Петербурге, мог ловко объехать любой затор и всегда ездил столь аккуратно, будто возил не смолянок, а великих княжон. А ещё у старика были презабавные седые усы, торчащие в разные стороны. Зимой эти усы покрывались инеем, а щёки краснели от мороза, придавая старику вид добрый и ласковый.

– Полагаю, мне следовало бы поехать с вами, – задумчиво сказала Марья Андреевна, пока они шли к экипажу, запряжённому одной гнедой лошадкой с умными карими глазами. – Приличий ради.

– И сидеть в экипаже час, а то и полтора, покуда Танака-сама не убедится, что тему я усвоила? – Варя глубоко вздохнула. – Избавьте себя от этого удовольствия, Марья Андреевна. А меня от чувства неловкости и стыда за то, что моя упрямая учительница не приглашает посторонних в дом, даже чтобы вы могли подождать в коридоре.

Воронцова старалась говорить небрежно, но внутри всё затянулось в тугой узел от волнения. Что, если Ирецкая вдруг надумает ехать с ней? Не успела она порадоваться Ивану Тимофеевичу, с которым договориться было проще, чем увидеть тучи над Петербургом, как весь её план грозился рухнуть в мгновение ока. Но трижды в прошлом упрямой Ирецкой приходилось дожидаться в экипаже при скверной погоде, поэтому с разрешения родителей и Елены Александровны Варя выезжала одна в сопровождении знакомого извозчика.

– Различия культур, которые я, увы, понять не в силах. – Марья Андреевна сдержанно покачала головой, а затем со всей строгостью приказала: – Ведите себя достойно, Варвара Николаевна. Не забывайте, что честь Смольного – в каждой его воспитаннице.

Будто она того не знала. Или же собиралась вести себя недостойно.

– Oui, madame[18]18
  Да, мадам (фр.).


[Закрыть], – Варя грациозно присела в реверансе и затем подала руку Ивану Тимофеевичу, чтобы забраться внутрь.

За её спиной скрипнула дверца, и девушка закрылась на маленькую щеколду изнутри. В экипаже душно пахло чужими духами и чем-то жирным, вроде касторового масла или очень концентрированного крема. Похоже, до неё везли какую-то пожилую кокотку, уж больно запах соответствующий. Дышать решительно невозможно, однако придётся потерпеть.

Пока возница забирался на своё место, экипаж качнулся из стороны в сторону, будто лодка на волнах. Варя дождалась, когда они отъедут от Смольного на достаточное расстояние, а затем пересела на сиденье напротив, чтобы ехать спиной вперёд, и постучала в маленькое окошко, после чего приоткрыла его.

– Иван Тимофеевич?

– Что, барышня? – возница глянул на неё. – Ежели пахнет дурно, уж простите. Отвозил тут двух пожилых…

– Нет-нет, – торопливо перебила Варя. – Вы скажите, как ваше здоровье? Мне почудилось, у вас спина болит. Вы с таким трудом на козлы взобрались…

Она завела с ним беседу о том, как у всех возниц болят спины и немеют конечности из-за трудной работы в одном положении, посетовала, посочувствовала со всей искренностью, а потом вдруг сказала ни с того ни с сего:

– Иван Тимофеевич, мне надо по другому адресу сейчас, а вовсе не туда, куда вас направила моя классная дама.

– Ишь, какая прыткая! Это куда же? – изумился возница.

Варя назвала адрес Обухова.

Иван Тимофеевич озорно крякнул и пригладил усы.

– Не положено, – только и сказал он.

Девушка молча достала из портфеля припасённую монету и протянула через открытое оконце со словами:

– Вам на доктора, спину подлечить.

– Так ведь… – начал было возница.

– На обратном пути столько же дам. Но прошу вас, ни слова никому. У меня дело к горничной князя. Не беспокойтесь, никто не знает о том, куда вы меня возили.

– А…

– А по первому адресу мне не надобно вовсе.

– Барышня-барышня, – пожурил Иван Тимофеевич. Он говорил мягко и с отеческой заботой, как человек, который хочет добра, но и от денег бы не отказался. – Нельзя вам, Варвара Николаевна. И мне нельзя.

– Я бы больше дала, но мне папенька немного выделил. – Мысленно Варя с тоской пересчитала все свои внезапные траты. – Иван Тимофеевич, миленький. Мне правда надо с одним человеком повидаться. Очень быстро. Обещаю. А потом обратно поедем в институт.

Возница усмехнулся в усы. Почесал затылок под шапкой, сдвинув её набекрень. И всё же взял монетку. Сунул за пазуху, во внутренний карман на потёртом сюртуке. Переспросил адрес. И Варя с облегчением ответила.

От других смолянок она знала: с Иваном Тимофеевичем можно договориться. Чего нельзя сказать, к примеру, об упрямых садовниках, почтальонах и швейцарах в Смольном. К последним вовсе лучше не соваться. Записку подруге, сестре или даже маменьке с папенькой перво-наперво отнесёт классной даме на проверку, а уж та будет решать, позволительно ли её передавать или же нет. Не говоря уже о переписках с возлюбленными. Для того девушки прибегали к всяческим хитростям, вроде неприметных тайников в саду за монастырём, но и то с опаской.

Иван Тимофеевич был не таков. То ли от того, что остро нуждался в деньгах (говорили, у него мать дряхла и больна, жены нет, а пятерых детей надобно обучить, одеть и накормить), то ли просто отличался мягкосердечием. Он мог передать записочку, съездить за пирожными или забрать заказ с почты, вроде выписанной книги или журнала. О нём девочки разговаривали исключительно почтительным шёпотом, ещё и потому, что на подобные просьбы классных дам Иван Тимофеевич всегда упрямо отвечал отказом. Понимал, видимо, что его проверяют. Смолянок он никогда не выдавал, а если того требовал случай, то и не отходил ни на шаг.

Вот и теперь возница как бы невзначай спросил, наклонившись к приоткрытому окошку:

– К чему вам в тот дом, барышня?

Варя решила не озвучивать истинных целей, потому ответила неправду:

– Там горничной служит особа по фамилии Мильчина. Знаю, что у неё дети. Она хочет перевестись в другой дом, где будут платить побольше, но пока не имеет такой возможности. Я бы хотела помочь, но так, чтобы о том никто не узнал в институте. Знаете, Иван Тимофеевич, скажут ещё, дворянская дочка тешится и не в своё дело лезет. До папеньки моего дойдёт, чего доброго. Или до хозяина, у которого она сейчас трудится. Ни к чему это.

Возница крякнул, усмехаясь.

– Ваша правда, – наконец согласился он, и Варе стало стыдно за свою ложь. – Но только очень быстро, барышня. Иначе я за вами пойду.

– Я мигом, – торопливо заверила Воронцова, пусть и вовсе не представляла, сколько времени займёт беседа с Обуховым.

Дорога показалась ей долгой, как никогда прежде, пусть и заняла не более получаса. Варя не глядела в окно. Напротив, она села так, чтобы её не смогли увидеть с улицы, и лишь размышляла о том, что скажет Борису Ивановичу обо всей щекотливой ситуации. Но что бы ей ни приходило на ум, всё чудилось неубедительным и до смешного наивным.

– Прибыли, – вдруг сообщил возница.

Он остановил лошадку, спрыгнул с козел и подошёл к дверце, которую открыл, едва Варя успела щёлкнуть шпингалетом.

Иван Тимофеевич подал ей руку в чистой, но пожелтевшей от стирок перчатке:

– Мне пойти с вами?

– Нет, благодарю. Просто дождитесь меня, Иван Тимофеевич.

С его помощью Воронцова выбралась из экипажа и замерла.

Девушка очутилась на набережной Фонтанки перед парадной лестницей изысканного трёхэтажного особняка в стиле позднего Ренессанса. Здание смотрелось ярким пятном благодаря цвету спелого персика, с белоснежными колоннами и группой изящных кариатид, удерживающих своими телами портик над входом. Ажурные кованые решётки с пиками огибали весь первый этаж. Балконы второго этажа выглядели такими же ажурными и воздушными. Солнечный свет отражался в огромных намытых стёклах и придавал особняку лёгкий оттенок позолоты. Всё здание, несмотря на монументальность и внушительность, производило впечатление чего-то сказочного и невыразимо романтичного.

Варя ощутила волнение, от которого закололо в кончиках пальцев.

Возница тем временем терпеливо переминался с ноги на ногу за её спиной. Наверняка считал, что девица в любой миг передумает. Но Воронцова решила идти до конца.

Она лёгким шагом поднялась по широким белым ступеням и позвонила в электрический звонок, выделяющийся возле двери.

Где-то внутри раздался резкий, дребезжащий звук. Такой громкий, что не услышать его было попросту невозможно.

Открыл невысокий швейцар, молодой и русоволосый, прилизанный на одну сторону. Облачён он был в серо-зелёный сюртук и широкие форменные брюки.

– День добрый, сударыня. – Швейцар поклонился, а после смерил Воронцову взглядом. – Чем обязаны-с?

– Добрый день. – Варя до скрипа стиснула ручку портфеля. – Меня зовут Варвара Воронцова. Я бы хотела увидеть Бориса Ивановича Обухова. Передайте ему, пожалуйста, что у меня к нему срочное, даже безотлагательное дело.

Швейцар посторонился, пропуская девушку.

– Прошу вас, проходите, – предельно вежливо пригласил он. – Борис Иванович нынче отсутствует, но дома Герман Борисович. Он вас выслушает. Извольте ваш зонт-с.

Поборов мимолётную растерянность, Варя протянула зонт швейцару. Общение с младшим Обуховым в планы не входило, но всё же могло принести пользу, поэтому возражать она не стала.

Воронцова прошла за слугой мимо широкой лестницы с беломраморными перилами и очутилась в небольшой, но весьма уютной гостиной. Воронцовой хватило лишь раз обвести взглядом комнату, чтобы понять, сколь глубоко Обуховы уважают стиль французского Ренессанса.

– Будьте любезны, сударыня, подождите в этой комнате-с. Я схожу за Германом Борисовичем.

– Благодарю вас. – Варя медленно вплыла в помещение, продолжая взглядом впитывать детали изысканного интерьера.

Швейцар удалился, оставив гостью одну. В доме было так тихо, что девушка различила тиканье больших часов в смежной комнате и отдалённые голоса прислуги где-то на цокольном этаже.

Варя прошлась по гостиной и остановилась в центре.

В её голове остро зудела одна лишь мысль: зачем обладателю подобной роскоши какая-то брошь? Неужели кто-то бы мог поверить в потребность Обухова в подобной краже? Или же это она ошиблась?

Деревянные панели в нижней части стен, резные карнизы и двери, с такими сложными узорами, что невозможно не восхититься, отделанные арки оконных проёмов – всё словно из романа о Париже. Ключевым элементом комнаты служил монументальный камин из белого мрамора в центре длинной стены напротив окон. Декоративное панно над камином изображало сплетение элементов из мифов о Геракле: горгоны, кони, вепрь, бык, птицы и лань, а в центре – сам грозный герой в битве с Немейским львом.

Вся мебельная группа казалась сложной из-за обилия золота и вензелей и вместе с тем воздушной из-за общей лёгкости и тонких ножек столов, стульев и диванов вдоль стен. Светлая обивка с цветочным узором перекликалась с похожими портьерами, тяжёлыми и украшенными золотыми шнурами и кистями. Дополнением служила мягкая ковровая дорожка на грушевом паркете и бесконечные хрустальные подвески люстр и настенных бра. Но более всего Варе понравилось немецкое фортепиано орехового цвета в простенке меж окнами.

Инструмент стоял открытым, клавиши из слоновой кости блестели, словно покрытые толстым слоем прозрачного лака. Над ним под наклоном висело единственное зеркало. В прочих рамах красовались большие массивные картины – сплошь изображения сражений Русско-турецкой войны. Последний элемент казался мрачным, учитывая, насколько светлой была комната.

Варя подошла к фортепиано, чтобы заглянуть в раскрытые ноты, и узнала этюд Шопена. Она задумчиво погладила пончиками пальцев верхнюю крышку без единого следа пыли на ней. Похоже, слуги старались на совесть. Значит, рук в таком огромном особняке хватает.

– Это инструмент моей покойной матушки, – раздалось за её спиной. – Она любила играть.

Варя вздрогнула и отдёрнула руку, порывисто развернувшись.

В гостиную вошёл молодой мужчина лет двадцати пяти, облачённый в английский костюм-тройку цвета хвои. Его прямые светлые волосы были коротко острижены и аккуратно зачёсаны на пробор. На чуть жёстком аристократичном лице ни следа усов или иной щетины, впрочем, как и ни малейшей радости в связи с её появлением. Тёмно-серые, с зеленцой глаза глядели столь остро, что Варе почудилось, будто она заметила в них толику раздражения. Равно как и в изгибе его правильно очерченных губ. Напряжённый, строгий и холодный, а ещё, судя по едва различимой складке меж бровями и прочей сдержанной мимике, крайне недовольный её внезапным визитом. Единственное милое, что Варя отметила в мужчине, – это маленькая родинка у левого виска.

– Простите, я вас напугал. – Мужчина остановился в трёх шагах от неё и поприветствовал гостью коротким поклоном, а затем представился: – Герман Обухов. Вы желали видеть моего отца? К моему глубокому сожалению, его сейчас нет. Чем я могу помочь, госпожа?.. Простите, наш швейцар позабыл ваше имя.

– Варвара Николаевна Воронцова, – торопливо представилась Варя.

На миг она дёрнулась, чтобы подать ему руку, но расстояние меж ними показалось ей слишком большим, кроме того, она не смогла решить, обменяться ли с мужчиной светским рукопожатием или же, как требовал этикет, позволить поцеловать кисть, поэтому она качнулась вперёд, а затем назад, словно маятник, и вцепилась обеими руками в ручку портфеля перед собой.

Герман проследил за её жестом, но никак не отреагировал, лишь сдержанно и слегка надменно сказал:

– Очень приятно, Варвара Николаевна. Так для чего столь юной институтке понадобился мой отец? Признаюсь, ваш визит меня озадачил.