Текст книги "Убийство, шоколад и рояль в кустах"

– Да. – Пожала плечами Глафира. – Только, пожалуйста, Машенька, давай обойдемся без печальных вздохов на эту тему. Не будем питать иллюзии. Чудес не бывает.

Маша хотела было возразить, но не нашла слов. Она тоже погрустнела, но руку подруги не отпустила:

– Мне кажется, что всё обойдется и без чудес. Он просто приедет…. Вот увидишь. Он каждый день Толику звонит, и себя и его изводит….

– Угости меня лучше мороженым! – Сменила тему разговора Глаша. – Хочу подкрепиться перед вечерней вылазкой!

– Перед какой? – удивилась Маша. – Куда?

– В Усадьбу, конечно же! – заговорщицки проговорила Глафира. – Нужно альбом забрать. А заодно проверить какие меры для охраны дома принял Макар.

– Как же ты туда попадешь? Ключи-то мой сатрап отобрал!

– Есть одна идея!

***

Становилось холодно. Первые осенние дни стояли теплыми, но по вечерам уже чувствовалось, что лето закончилось. Глафира поднялась с колонны и вслушалась в тишину парка – не едет ли Толик. Честно говоря, ждала она его с опаской – он велел сидеть дома под замком, поэтому сейчас наверняка пожелает узнать, каким образом она очутилась в ночной Усадьбе.

– Надрать бы тебе, сама знаешь что! – раздался тихий голос прямо у уха, настолько рядом, что даже волосы колыхнулись от близкого дыхания.

Глаша вздрогнула и схватилась за сердце.

– Толик! Разве можно так пугать людей! – сдавленным голосом проговорила она.

– А разве можно всегда поступать назло?

– Я не назло. Мне действительно, очень нужен этот альбом. – С мольбой в голосе ответила Глафира.

– Ты забрала его, наконец?

– Нет. Я не дошла до нашего зала.

– Что же тебе помешало?

– Идем, покажу….

– Идем, пока я не лопнул от злости!

Они двинулись к Усадьбе.

– Я не слышала, как ты подошел! – После недолгого молчания сказала Глаша, стараясь не споткнуться об строительный мусор.

– Это не беда! Главное, я подошел вовремя, что бы поглядеть на то место, которое специально для тебя мёдом обмазали.

– Если бы мёдом…. – вздохнула Глаша.

– Разберемся! – буркнул Толик.

– Где твой бессменный Макар?

– Груш объелся. – То ли в шутку, то ли всерьез ответил участковый уполномоченный. И тут же ревниво добавил. – А что?

– Ничего особенного! Просто жду, когда ты спросишь – как я в дом попала без ключей.

Толик раздраженно засвистел носом, потом все же спросил:

– Ну и как?

– А вот, полюбуйся!

Они подошли к длинным окнам танцевального зала. Глаша подвела участкового уполномоченного к крайнему из них и ткнула пальцем.

Толик уставился на пустую, без стекла раму. Крест – накрест от нежданных посетителей ее перекрывала узкая длинная клеенчатая лента с красными восклицательными знаками и с периодически расположенной между ними надписью «полиция гор. Скучный».

– Гениально! – обреченно вздохнул Толик.

– Пошли! – тихонько засмеялась Глафира и быстро проскользнула внутрь дома под колышущейся на сквозняке лентой.

– Ну-ка стой! – Кряхтел сзади плотный, как дыня, Толик. – Я не могу так быстро!

– А ты втяни всё в себя!

– Я не могу всё в себя!! Анатомические особенности мужского организма….

– Пирожков надо меньше есть. – Перебила его Глаша, – Тогда и анатомические особенности будут легче проходить в узкие места.

– Понимала бы чего! – Не обиделся Толик. Он, наконец, ввалился в зал, отряхнул рубашку и брюки, и вернул лицу официальное выражение: – Ну! Показывай!

– Иди за мной! И не шуми! А то в следующий раз не позову!

– Ой, все-таки пора тебя воспитывать… – Проворчал Толик, стараясь ни обо что не стукнуться и не упасть в темноте.

Они поднялись на второй этаж и повернули направо – в широкий длинный коридор с множеством двустворчатых дверей.

– Вот так я шла полчаса назад, чтобы забрать альбом. – Рассказывала Глаша.

– Ты в темноте видишь, как кошка? – Поинтересовался Толик, вцепившись ей в рукав.

– Да. А ты не знал? Так вот, иду я себе, никого не трогаю…. Прохожу мимо комнаты с красными обоями, в которой днем появилась, а потом исчезла кровь! – Глаша указала рукой на открытое помещение.

– Так.

– Заметь, я прохожу мимо, потому что наш зал еще только через две двери….

– Я запоминаю! Давай дальше.

– А давать уже нечего. Потому что мы уже на месте!

Они остановились у входа в Готический зал. Глафира толкнула створки двери, и они бесшумно раскрылись.

– Это первая странность. – Прошептала Глаша. – Потому что в зале оставлен реквизит для съемок. Его заперли очень тщательно. А теперь….

– А теперь его так же тщательно вскрыли! – Так же шепотом продолжил участковый уполномоченный. – И что дальше? Что-то пропало?

– Не думаю. Скорее, появилось кое-что лишнее.

– Что?

– Подойди к роялю. Только аккуратнее – запачкаешься!

Толик сделал шаг в комнату. Подождал, когда глаза привыкнут к неяркому свету Луны и внимательно осмотрелся.

Потом качнулся к музыкальному инструменту, вгляделся в него пристально и ошарашено отшатнулся назад:

– Это что еще за реквизит к шоколаду? Что за шуточки на вверенном мне участке?

Глава 2. Утро больших неожиданностей

Домой Глаша вернулась ближе к часу ночи. Но спать не хотелось, после потрясений дня сон не шел.

Но нужно было обязательно отдохнуть. Завтрашний день обещал быть трудным. Да и подняться предстояло рано.

Толик, обнаружив кровь в Готическом зале, тут же хотел вызвать ребят из отделения и «разобраться, кто тут веселиться не по уставу». С большим трудом удалось его уговорить отставить все так, как есть. После двадцатиминутных препирательств, Толик сдался. Он согласился с тем доводом, что этот кровавый натюрморт предназначался уж никак ни для участкового – а для кого-то из компании «Шоколеди». Вот на их-то реакцию и нужно было бы поглядеть завтра утром. Может быть, они смогут как-то объяснить цепь странных событий, произошедших в Усадьбе. Участковый уполномоченный вызвал по телефону пару «хороших ребят» и усадил их в доме, незаметно наблюдать за обстановкой.

После этого Толик и Глафира тихонько исчезли из особняка, договорившись встретиться в половине девятого утра рядом с разбитым окном танцевального зала.

И вот теперь Глаша беспокойно ворочалась под одеялом на своей непомерно большой старинной кровати, с четырьмя толстенными резными столбами, поддерживающими узорный темный балдахин с золотой бахромой и кистями. Беспокойство хозяйки очень мешало спать трем коричневым, в черную полоску, кошкам, которые сытно поужинали и в течении дня нервных потрясений не имели. Они недовольно жмурились на Глафиру с разных концов кровати.

– Убирайтесь вон! – Предложила им Глаша и для вящей убедительности дернула ногой.

Однако, привыкшие за долгие годы совместной жизни ко всему, кошки томно потянулись и перевернулись на другой бок. Их хозяйка благоразумно поступила так же, но желаемого результата не достигла. Одеяло и подушка начали нестерпимо жечь ее.

Не выдержав этого жжения, Глафира поднялась и перебралась в широкое кресло. Залезла в него с ногами и достала из-под подушки два серых конверта с письмами, зачитанных до дыр и выученных наизусть.

Вообще-то, всего писем должно было быть три, но….

Первое пришло через десять дней после отъезда Даниила, и было скорее коротким, чем длинным.

Глаша развернула письмо и прочитала в сотый раз, хотя вполне могла бы просто закрыть глаза и вспомнить его со всеми помарками и сгибами.

«Добрый вечер, душа моя!

Сейчас точно вечер – ты вернулась из мастерской немного уставшая, задумчивая, пахнущая ладаном и воском. Прошла на кухню, накормила трех своих кошек и долго глядела в окно на Верхнюю улицу, на крышу Усадьбы. Потом позвонила бабушке и говорила с ней несколько минут. И только после этого ты вспомнила про такой ненужный в век «электронного диалога» старый громоздкий почтовый ящик. Изредка в него, тем не менее, бросают рекламные проспекты и газеты.

Я зажмуриваюсь и вижу, как ты подходишь нему, вынимаешь бумажный мусор и среди цветных картинок находишь мой серый конверт. Ты сразу понимаешь от кого это письмо, не глядя на адрес и штемпель. Твое бледное лицо остается спокойным, но в глазах появляются две больших блестящих Луны – я видел их той ночью, на кладбище (помнишь?).

В Москве почти ночь, я один на этаже, в своем полутемном кабинете. Работы не много, просто мой организм категорически против возвращения домой.

Я хотел позвонить тебе. Но, держа трубку в руке, понял, что мы ничего не сможем сказать друг другу – будем просто молчать, или, что еще хуже, вежливо обсуждать какие-нибудь пустяки. Электронная почта тоже не внушает мне доверия.

Поэтому я включил настольную лампу, взял лист белой бумаги, ручку и написал крупно: «Добрый вечер, душа моя!» и стало легче….

Собственно, на этом можно и заканчивать. Ты и так все прочтешь между строк.

Добавлю только, что душой я так и остался в Скучном. В мыслях я брожу с тобой по Тополиной аллее, а во сне сижу у костра в старых развалинах, на поросшем ивами холме. Долго ли я смогу терпеть это состояние?

На этом прощаюсь. Нежно целую твои тонкие белые пальцы и хочу, чтобы ты вспоминала меня так же часто, как я тебя.

Инспектор Гирс.»

Всю ту ночь Глафира писала ответ. О том, какого цвета бывают предрассветные облака над ее домом. Еще о том, как счастлива ее подруга Марья, у которой через полтора месяца свадьба. И в конце – очень коротко – о том, что жизнь в городе Скучном стала пустой и бесцветной после отъезда из него «того самого» инспектора Гирса.

Недели через две, или чуть больше, пришло второе письмо. Совсем другое по настроению и тональности.

Глаша вынула из казенного конверта второй лист бумаги и заскользила глазами по крупным прямым строчкам….

«Доброй ночи, душа моя!

Я знал, что ты обязательно ответишь, но я не знал, что тебе так же плохо, как мне. А это значит, что нужно все менять в жизни.

Вчера получил приглашение на свадьбу – от твоей подруги Марьи и моего дорогого друга Анатолия. Они вбили себе в голову, что без моего вмешательства в их жизнь, такое счастье было бы невозможным. Лестно! Но не верно. Нужно ли писать о том, как хочется мне приехать?

Вчера вдруг очень остро и ясно вспомнил, как мы с тобой шли по Верхней улице, и ты сказала мне: «У тебя, сквозь глаза видно небо!» Знаешь, что я сделал? Я спросил у приятеля, правда ли это. Правда ли, что сквозь мои глаза видно московское небо. Мой серьезный товарищ ответил: «Ты что, с ума сошел, инспектор?» И вот что странно, душа моя, – ответ был правильным.

Быть сумасшедшим – такое счастье!

Меня вызывают, заканчиваю!

Р.S. И вот еще что, я больше не хочу целовать тебе только пальцы. Подробности при встрече.

Твой Даниил.»

С третьим письмом получилось не так складно и просто. И вот почему. Ответ Глафира написала тем же вечером. Был он краток и нежен.

«Дорогой мой инспектор!

Только теперь, когда ты написал, что приедешь на свадьбу к нашим друзьям, и что мы опять увидимся – только теперь, я вдруг со всей ясностью осознала, что ты все-таки уехал! Разлука стала реальной. Ты так далеко! И ты очень нам нужен, поверь.

Я жду тебя со всеми твоими подробностями!

Глафира.»

Но за вечером последовала ночь. Посреди которой Глаша проснулась с криком и слезами на глазах. И вот, под утро, выпив горячего кофе, завернувшись в теплый плед, она снова села за стол и продолжила письмо, прямо под своей подписью.

«Сейчас раннее утро, нет и пяти.

Пишу тебе снова, мой дорогой инспектор. Виной всему страшный сон, после которого я проснулась в слезах.

Привиделась мне странная комната, круглая, с множеством дверей. Я поочередно подхожу к каждой из них и тревожно прислушиваюсь. Мне холодно и страшно!

И вот, подойдя к последней двери, я с удивлением замечаю, что она прозрачная.

Конечно же, я вижу за ней тебя!

Я могу разглядеть каждую черточку твоего лица – тонкий нос, голубые невеселые глаза, ямку на подбородке, светлые волосы. Я открываю эту дверь и делаю шаг навстречу. Ты протягиваешь мне руку, но между нами откуда-то сверху внезапно обрушивается водопад. Вернее, кровепад потому что в густой красной жидкости я с ужасом узнаю кровь.

Я, не колеблясь, иду вперед, задыхаясь среди соленых брызг. Ничего не вижу, потому что глаза у меня сомкнулись от липкой влаги. Наконец, я чувствую, что ты нашел меня среди этого кошмара, схватил за руки, тянешь к себе. И тогда я ощущаю странную тяжесть на своем теле. Опускаю и с трудом разлепляю глаза – под грудью у меня сомкнулось широкое тяжелое кольцо, такими, наверное, приковывают слонов к столбам. Кольцо сжимается, крепче и крепче! А вокруг разлетаются брызги крови! Я закричала от страха и проснулась!

Как все это странно, мой дорогой. И ты так далеко!

Что-то должно случиться совсем скоро. Видимо, Господь опять испытывает меня.

Уже начало шестого! Сил нет оставаться дома. Пойду к Марье!

Обнимаю, Глаша.»

Глафира, свернувшись калачиком, сидела в кресле и пыталась посчитать, сколько же времени назад она отправила это эмоциональное, совсем не в ее духе письмо. По всем подсчетам выходило, что произошло это много больше десяти дней назад. Придя к такому выводу, Глаша быстро встала, накинула поверх кружевной сорочки длинный темных халат и открыла входную дверь своего дома.

Верхняя улица города Скучного спала. Окна в домах были темными, уютными. Вокруг придорожных фонарей вились рои светлых мошек и мотыльков. Редко перебрёхивались сонные собаки. Было свежо и влажно.

Глафира подошла к забору, открыла тяжелую крышку почтового ящика и достала оттуда кучу цветного мусора. Торопливо перетрясла его и радостно вскрикнула – среди пестрых листов лежал узкий серый конверт. Неуважительно затолкав газеты обратно в ящик, Глаша заскочила в дом, прижимая к груди драгоценное письмо.

Сбросила халат, заскочила обратно в кресло и подвинула ближе настольную лампу. Открыла конверт, и с великим изумлением достала из него… свое собственное письмо. Развернула.

Через ее мелкие ровные строчки с описанием страшного сна, поперек листа, от края до края, широким синим маркером, было написано только одно огромное слово: «ЕДУ!»

– То есть как это, простите – «Еду!»? – сама у себя спросила Глафира. – Куда? А главное – когда?

В душе образовался окончательный сумбур. Очень захотелось позвонить Маше и рассказать ей обо всем. Но она удержалась от этого, во-первых, потому что побоялась разбудить уставшего Толика. А во-вторых, потому, что тогда пришлось бы признаться в существовании первых двух писем. И уж тогда Маша непременно бы обиделась на подругу за такую скрытность.

Промучившись наедине со своими мыслями, еще минут сорок, Глаша потушила свет, забралась под одеяло. Потом, поняв, что продрогла, собрала за хвосты и лапы всех кошек себе на грудь и под бок. Быстро согрелась от такого соседства и незаметно задремала.

…Когда будильник оглушил своим грохотом, показалось, что прошло всего несколько секунд. Но стрелки на часах показывали семь тридцать. Наступил новый день.

Нужно было подниматься.

Сбросив с себя кошек, Глаша заставила себя собраться, причесаться и выпить несколько глотков кофе. Сидя за круглым черным столом на одной ноге в виде улыбающейся головы Сатира, она поймала себя на том, что мысли ее заняты таинственными происшествиями в Усадьбе гораздо меньше, чем могло бы быть. Странное поведение Толика, его недомолвки и иносказания были очень подозрительны! Глаша снова достала серый конверт, полученный вчера, развернула свое письмо. Внимательно всмотрелась в торопливо и размашисто начерченное широким маркером слово.

Будто бы человек решил это сам для себя, и утвердительно записал: «ЕДУ!».

…Нужно было выходить из дому. К этому моменту Глафира сумела наметить план действий. Прежде чем уйти на работу в иконописную мастерскую, она должна была поглядеть на реакцию персонажей из «Шоколеди» на кровавое месиво на рояле, а потом, как бы невзначай, выпытать из Толика последние новости из Москвы, касающиеся его друга Даниила.

Утреннее сентябрьское солнце быстро прогревало остывшую за ночь улицу. День обещал быть теплым, даже жарким. Глафира, радуясь золотым лучам, легко пробежала по пыльной дороге до начала Тополиной аллеи и оттуда спустилась к Усадьбе.

У разбитого окна первого этажа, недалеко от запертого центрального входа с колоннами, уже стоял участковый уполномоченный Толик, его верный Макар и те двое «хороших ребят», имеющих подозрительно заспанный вид.

– Я пропустила что-то интересное? – Поинтересовалась Глаша, подходя к ним.

– А где твое «доброе утро, дорогой друг Толик»?

– Доброе утро, Макар! Доброе утро, мальчики! – С улыбкой поздоровалась Глаша. Потом повернулась к надувшему губы Толику и звонко чмокнула его в мягкую щеку. – Рассказывай, что случилось, дорогой друг Толик!

– Ничего. Ночь прошла спокойно. – Участковый уполномоченный повернулся к «мальчикам». – Надеюсь, рояль мимо вас не вынесли?

– Нет. – Серьезно отозвался долговязый брюнет. – Мы проверили, когда проснулись.

– Молодцы! – Едко похвалил Толик. – Вот это я называю хорошей службой!

– Рады стараться! – Без особой уверенности, нестройно откликнулись «мальчики» и переглянулись.

– Отправляйтесь в участок! – Смягчился Толик и повернулся к Глаше. – Раз уж я пошел у тебя на поводу, придется доигрывать эту ситуацию по твоим правилам. Ты сейчас поднимаешься наверх, в свой зал с сухим натюрмортом, и долго ищешь потерянный альбом. А я как будто с тобой зашел, совершенно случайно. Поглядим на реакцию этой «шоколадной» компании.

Они не спеша прошли вдоль фасада Усадьбы, остановились у боковой двери. Глафира оглянулась:

– Макар с нами не пойдет?

– Нет, справимся и без него. Я послал его в новый микрорайон, в лабораторию. Мы с ним взяли образцы крови с рояля, пусть девчата глянут, что это такое.

Участковый уполномоченный достал из кармана ключи и открыл дверь. Глаша, однако, не торопилась входить. Она помедлила, потом доверительно взяла друга под ручку:

– Толик, ты от меня ничего не скрываешь?

И тут случилось странное – круглые щеки Толика неожиданно залились совершенно девичьим густым румянцем. Глафира остолбенела – за много лет их тесной и крепкой дружбы подобное явление на лике участкового уполномоченного наблюдалось впервые!

– Ага. – Спокойно констатировала факт Глаша. – И что именно ты скрываешь?

– Ничего! – фальшиво ответил Толик и спрятал глаза в узкую блестящую щелочку.

– Толик! – металлическим голосом сказала Глаша и подняла вверх тонкую, выгнутую крылом чайки бровь.

– Ну, хорошо! – Подозрительно легко сдался участковый. – Вынуждаешь лицо при исполнении, раскрывать тайны полиции….

– То-лик!

– Видишь ли…. Три дня назад ко мне в кабинет пришла Любка Пулькина и рассказала странную историю о том, что за последние два месяца она получила несколько писем с угрозами.

– Ничего себе! – Прошептала Глафира, рука ее сама собой разжалась и выпустила из железных тисков рукав полицейского.

– Вот-вот! И я тоже так подумал! – Толик уже пришел в себя, румянец исчез с его щек без следа, глаза вновь стали круглыми и хитрыми. – Поэтому и попросил ее подтвердить чем-нибудь свое заявление.

– И что же?

– Она, как ни странно, подтвердила! Достала из сумки четыре скомканные бумажки. Это были последние письма, самые первые она долгое время выбрасывала.

– Ты прочитал их?

– Конечно, внимательно прочитал и приобщил к заявлению.

– И что же там? Не томи!

– А вот это уже не твоего ума дело! – Обиделся участковый. – Ты добровольно помогаешь полиции, или это полиция помогает тебе развлекаться?

Глаша презрительно фыркнула и вошла в дом. Толик радостно покатился за ней. Они поднялись на второй этаж и оказались в зале с натюрмортом на широком подоконнике. В комнате пахло красками и сухими цветами. У стены стояло несколько стульев, недалеко от них – большой сундук.

Толик оглядел комнату:

– Отсюда есть выход в общий коридор второго этажа, по которому мы шли вечером?

– Да. Вот эта заколоченная дверь. Она не открывается.

– Ты вчера попала в соседнюю комнату через балкон?

– Да. Иди за мной, покажу!

Глафира повернула шпингалет на балконной раме, и они вышли из комнаты. Толик тут же свесился с перил:

– Высоко!

– Да. Падать будет неприятно. Так вот, я шла по балкону и заглядывала в окна.

– Понятно! – Участковый уполномоченный прошел мимо разбитого окна соседней комнаты. Приблизился к закрытой раме Готического зала и подергал ее за ручку. Она было надежно заперта. Толик кивнул на соседний оконный проем. – А там была кровь?

– Совершенно верно!

Они прошли дальше и оказались у низкого подоконника красной комнаты.

– Угу. – Промычал участковый уполномоченный. – Так я всё себе и представлял.

С другой стороны усадьбы, во дворе со стороны музея послышался шум мотора подъехавшего автомобиля. Толик посмотрел на часы, как-то болезненно дернулся и потянул Глафиру назад к выходу:

– Пойдем! Ты должна быть на месте и искать свой альбом!

Они вернулись на исходную позицию.

Участковый уполномоченный еще раз оглядел небольшой зал, потом подошел к заколоченной двери, резко сорвал с нее прибитые крест-накрест раскрошившиеся доски. Глафира только зажмурилась на миг! Толик надавил ладонью на створки, и они с жалобным скрипом поддались. Он выглянул в открывшийся коридор, затем вышел. Постоял несколько секунд, прислушиваясь. Потом повернулся к Глаше, приложил указательный палец к своим губам, закрыл дверь с другой стороны, и наступила совершенная тишина!

Оставшись одна, молодая женщина без сил опустилась на стул. Таинственное поведение Толика и его крайняя заинтересованность происходящим в Усадьбе отчасти объяснилась. Если Любовь Петровская действительно получала письма с угрозами, то кровавые «послания» в особняке могли быть последующими звеньями этой цепи.

Сквозь закрытые двери снизу послышались тихие голоса. Глаша прислушалась, но они были так далеко, что ничего разобрать не получилось. Она чуть-чуть приоткрыла освобожденные Толиком из плена дверные створки и переставила свой стул ближе к ним.

«Если угрожающие кровавые композиции появились именно в Усадьбе, – продолжала сама с собой рассуждать Глафира, – То это значит только одно – что человек, занимающийся этим, хорошо осведомлен о планах Шоколадной леди и об её передвижениях!»

На деревянной лестнице в центре дома послышались неторопливые тяжелые шаги. Глаша замерла. Шел один человек.

Он поднялся на второй этаж, помедлив, повернул направо – в коридор, ведущий к красной комнате. Но у красной комнаты шаги не задержались. А вот у Готического зала они стихли. Человек какое-то время постоял в коридоре, потом послышался писк двери и скрип половиц внутри зала.

Пару долгих минут анонимный посетитель сохранял полную тишину. Видимо, он ошарашено разглядывал готическую роспись на высоких, четырехметровых стенах. Потом шаги совершили небольшой круг в центре комнаты и затихли.

– Без комментариев! – Тихо произнес ровный, до слез знакомый голос.

Впоследствии, какое-то время спустя, Глаша утверждала, что совершенно не удивилась. Что она обо всем догадалась уже накануне! И что заговорщик из Толика получился крайне ненатуральный!

А в ту минуту Глафира просто с удивлением обнаружила, что ноги сами, без участия разума, несут ее в соседнюю комнату! Там, в самом центре Готического зала, стоял растерянный Даниил. При ее появлении в дверях, он успел только опустить взгляд с расписанного драконами потолка, растерянно улыбнуться и распахнуть объятья, чтобы получить впорхнувшую в них Глашу.

– Всё! Поймал. – Тихо сказал московский инспектор, прижав ее к себе. – Больше не вырвешься. Не надейся.

Глафира уткнулась лицом в узел его галстука и подумала о том, что меньше всего ей сейчас хотелось бы вырываться.

– С ума сошли? – Вдруг послышался за их спиной страшный шепот Толика. – Ну-ка идите отсюда! Шоколадная компания пожаловала!

И точно, на первом этаже раздался стук, вскрики, истерический голос нервного Эдика, женские восклицания и топот нескольких пар ног.

– Быстро! – Толик вытолкал из Готического зала Даниила и Глашу, запер замок непонятно откуда взявшимся у него ключом. – Быстро, быстро!

Они все втроем скрылись в комнате с сундуком. Толик плотно соединил гнилые дверные створки и припал к ним ухом, перед этим погрозив друзьям кулаком, на всякий случай.

В коридоре, совсем рядом, послышался грохот упавшей небольшой коробки, горестные стенания по этому поводу, женский хриплый властный голос, звон ключей.

– Что у вас опять происходит? – Едва слышно спросил Даниил.

Толик сделал страшные глаза.

– Сейчас узнаешь! – Почти коснувшись губами уха московского инспектора, прошептала Глаша. Он тут же попробовал снова поймать ее в объятья, но в эту секунду Усадьбу огласил истошный вибрирующий бабий визг. Толик, будто только этого и ждал, рывком распахнул дверь и бросился в коридор. Глаза Даниила обреченно застыли:

– Это какое-то трагическое дежа-вю! – Произнес он, выпустил руку Глафиры и поспешно направился вслед за Толиком. Она, не медля ни секунды, прошмыгнула за ними.

Вопль продолжал тонко вибрировать.

Следом за инспекторами Глаша вошла в Готический зал. Визжал Эдик. Он закрыл уши ладонями, зажмурил глаза и широко разинул рот. Всем корпусом он был развернут на рояль.

Толик подошел к Эдику сзади и деликатно постучал пальцем по плечу. Вопль оборвался. Эдик обернулся и увидел перед собой незнакомого мужчину в голубой форме с блестящими погонами.

– Полицию вызывали? – Негромко спросил незнакомый мужчина. И добавил. – Я участковый.

– Вызывали! – Экзальтированно ответил Эдик, блеснув сотней блесток на желтой футболке. – Я чуть не умер!

Краем глаза фотограф заметил у двери еще одного мужчину, но уже не в форме, а в светлом костюме. Тот, в отличие от круглого коренастого участкового, был высок и подтянут. В зал вошла, и остановилась чуть поодаль молодая женщина в длинном черном платье, распущенными по спине и плечам темными волосами и совершенно необыкновенными карими глазами. Единственным украшением на ней был большой рубиновый крест на груди.

– Вот это фактура! – Безо всякого перехода, так же экзальтированно продолжил Эдик и направился к Глафире. – Вот это Готика! Взгляд! Кожа! Понимание пространства! Трагедия! Тайна! Непостижимость во взгляде! Вот, что должно быть на моих работах!

Фотохудожник обернулся к двум зеленокожим сонным моделям, которые, как вцепились друг в друга во время Эдикова визга, так и окаменели в центре зала. Они еще не пришли в себя.

– Вы меня понимаете? – Нервно спросил у них фотохудожник.

– Они сейчас никого не понимают! – Хрипло и резко ответила вместо них Любовь Петровская. Она неподвижно стояла рядом с мрачным смуглым субъектом в джинсовом костюме. – Ты у них последние мозги своим криком снёс, идиот!

– Я испугался! – вильнув плечами, ответил Эдик. – Где полиция?

– Позади тебя. – Затянувшись нескончаемой сигаретой, ответила мадам и устало закатила под потолок обведенные черным углем глаза. – Кретин!

Эдик, расставляя при ходьбе носки туфель в разные стороны, как балерина, подошел к участковому уполномоченному и, взяв его под руку, протащил с собой:

– Вот, полюбуйтесь! Я не могу работать в такой нервной обстановке! Я художник, а не мясник в Гастрономе!

Даниил с непроницаемым лицом тоже приблизился к месту нервной трагедии художника и внимательно оглядел рояль.

Глаша с любопытством вытянула шею и содрогнулась.

К утру натюрморт стал страшен.

От ночной пугающей красоты, от которой замирало сердце, не осталось и следа.

Кровь запеклась и высохла. По краям она превратилась в темно-коричневую корку и кое-где неприятно потрескалась. Пожухлые, потерявшие форму розы вклеились краями тонких лепестков в жуткую застывшую поверхность омертвевшей лужи.

– Это кровь! – Округлив глаза, значительно проговорил Эдик. – Это заговор против меня! Я знаю, знаю! Это мои недоброжелатели хотят сорвать мне съемку! Ах!

Эдик порывисто отвернулся в угол, прикрыл глаза ладошками и быстро залился в три ручья – совершенно настоящими, прозрачными, крупными слезами.

Глаша даже рот приоткрыла от всего происходящего. Толик неловко топтался на месте, заметно растерявшись. Потом сделал шаг в сторону глотающего слезы Эдика:

– Да ладно тебе! Ну, кровь и кровь! Чего ты как баба?

– Ааааа!!! – Простонал фотохудожник, закинул руку на лоб и, расставляя в разные стороны носки от туфель, выбежал из зала.

– Чего это он? – Удивился Толик. У Даниила в глазах плясали веселые искры.

Любовь Петровская прямо на пол выкинула из мундштука остатки выкуренной сигареты. Из маленького, осыпанного гранеными стекляшками мешочка, надетого на запястье, вытащила блестящую пачку, достала новую сигарету, ловко вставила в мундштук и снова закурила. Выпустила дым почти в лицо Толику и хрипло сказала:

– Побежал в машину рыдать. Да ну его! Пусть бежит, а то поговорить не даст.

– Что ж, давай поговорим. – Согласился Толик. – Тебя, как я вижу, не напугали эти розы в крови.

– Напугали. – Резко сказала мадам Люба. – Я уже рассказывала тебе про свои опасения.

– Рассказывала. – Подтвердил Толик и вплотную подошел к кровавой луже. Колупнул коричневые капли на полу подошвой ботинка. – У тебя с детства была удивительная способность находить себе неприятности на заднюю проекцию детали, Пулькина.

– Да пошел ты! – хрипло ответила мадам Пулькина и направилась прочь из зала, но поравнявшись с Даниилом, резко остановилась. В зеленых глазах в угольной оправе сверкнула молния. – Гирс! Здравствуй, красавчик! А я слышала, ты в Москве обретаешься! Врут, значит?

Даниил промолчал, пристально разглядывая шоколадную приму, ее узкое красно-оранжевое платье с перьями, янтарный мундштук, сотню золотых цепей на плоской груди.

– Как живешь, душка? – Хриплым призывным голосом продолжила мадам. Её смоляное гладкое каре красиво закружилось. – Не женился?

– Женился. – Спокойно пожал плечами Даниил.

– Пф-ф! – выпустила из носа кружевной дым Пулькина и повернулась к инспектору спиной, давая понять, что потеряла к нему интерес.

– Скажи-ка мне! – Обратился к ней Толик, все еще рассматривая оскверненный рояль. – Много ли людей знает, что ты арендовала Усадьбу на эти дни?

Шоколадная мадам глубоко затянулась, щелчком сбила пепел на пол:

– В том-то и дело, что не много. Мой зам. Агент по рекламе. Но они оба сейчас в Москве.

– Кто еще?

– Родители. Сестра. И моя команда – шофер и телохранитель Жак. – Она кивнула на смуглого сутулого субъекта. – Две модели – Матильда и Клара!

Пулькина всмотрелась в лица моделей и поправилась:

– То есть Клара и Матильда. Ну, короче, кто-то из них Матильда, а вторая, сам понимаешь, Клара. Я их не могу различать, пока они не в гриме.

Толик тоже с интересом всмотрелся в прозрачные лица моделей. Были они обе – узколицими блондинками с глазами цвета застиранных джинсов, с бесцветными ресницами, небольшими губами, заостренными скулами.

– Ясно. – Вздохнул Толик и жалостливо передернул плечами. – Еще кто?