Текст книги "Благодетельница (сборник)"

– А это когда как, – философски возразила Мария Петровна. – Иногда вредно. А иногда очень даже полезно. Ну, это я тебе как-нибудь в другой раз объясню.

Лестничная площадка наполнялась сероватым дымом отечественных сигарет. Рабочий день уже давно начался, а женщины все не расходились. Они курили, как две заговорщицы. Одни против целой организации.

Эта лестничная площадка, этот подоконник, наполовину стертый от частых прикосновений, были крохотной частью Леночкиной независимой жизни. И Мария Петровна стояла теперь на ее территории, пусть тесной и неприметной, но вполне достаточной, чтобы ощутить себя таким же инородным телом и здесь, в «Росоргтехстрое», и в своей собственной нелепой жизни. Ради этого неизведанного ранее чувства она давилась дымом дешевых сигарет и готова была задохнуться в табачном облаке.

Успокоившись, Мария Петровна вытерла тыльной стороной ладони глаза и подумала: «Вот так. И со мной теперь тоже никто ничего не сделает, так же как с несовершеннолетней Леночкой». Она затушила сигарету, хлопнула в ладоши и, весело подмигнув девушке, стала спускаться по лестнице.

– Во дает! – искренне восхитилась Леночка. – Надо же, что с людьми происходит! – И тоже зашагала вниз.

7

Мария Петровна уютно пристроилась у окна. Она не смотрела ни на старух с несчастными, изжеванными лицами, ни на беременных женщин, которым полагалось уступать место. «Сегодня обойдутся. Я сама уже почти старуха и от усталости с ног валюсь», – думала она, упрямо глядя в окно. Первые же движения поезда, бегущего враскачку, опрокинули ее в сон, как в глубокий обморок. Ей снилось, что она пытается открыть дверь в свою квартиру и никак не может попасть в замочную скважину. И длится это бесконечно долго. Потом вдруг дверь распахивается – без звука, и на пороге ее встречает Цейтлина с удивленным лицом. Она делает широкий жест рукой и открывает рот, чтобы что-то сказать. Рот у Цейтлиной остается открытым, а откуда-то сбоку доносится голос:

– Мария Петровна, Мария Петровна! Да что же это такое, никак добудиться не могу! Проснитесь, остановку проедете!

Мария Петровна с усилием, как со дна глубокого озера, выплыла на поверхность действительности и прямо перед самым носом увидела очки в толстой коричневой оправе, а за ними огромные, как будто взятые с другого лица, глаза. Мария Петровна встрепенулась. Перед ней стояла участковая врачиха и трясла ее за плечо.

– Ну слава богу, проснулись. Пойдемте скорее, поезд уже останавливается!

– Да, да, спасибо, – бормотала Мария Петровна, с трудом приходя в себя. – Устала я, как собака, вот и уснула.

– Слава богу, я вас заметила, а то бы так и катались до завтрашнего утра.

– Ой, не говорите. Спасибо вам.

– Вы уж в выходные хорошенько отдохните, а то так и заболеть недолго. Хорошо, что сегодня пятница, – приветливо проговорила участковая и, махнув рукой, зашагала к своему дому.

«И впрямь пятница, – радостно подумала Мария Петровна. – Значит, завтра не вставать, и то счастье».

Вечер уже заполонил улицы. Редкие фонари зябко покачивались на ветру. Мария Петровна скользила по обледеневшей улице, перебирая ногами, обутыми в мягкие войлочные ботинки на резиновой подошве. Она не думала ни о чем, хотелось только как можно скорее преодолеть расстояние до кровати. Вот уже двор, подъезд, лестница. Мария Петровна достала ключ, вставила его в замочную скважину, но повернуть не успела. Дверь раскрылась сама собой, и на пороге с удивленным лицом застыла Цейтлина, открыв рот, чтобы что-то сказать.

«Точь-в-точь, как во сне», – подумала Мария Петровна и слегка испугалась такого совпадения.

– Мария Петровна, – заговорила старушка почти шепотом, чтобы не услышали остальные соседи. – Вас здесь уже давно один человек дожидается. Ваших дома нет, так я его к себе пригласила. Он по-русски не говорит.

Мария Петровна охнула и прислонилась к стене.

– Что вы, дорогая… Вы не волнуйтесь… Он очень, очень симпатичный мужчина. Вам так повезло! Слава тебе, Господи, хоть кому-то счастье на долю выпало. Вы поезжайте, голубушка, поезжайте. Хоть вы одна за нас за всех поживете.

Мария Петровна смутно слышала ее слова. Они скользили и хаотично завихривались, никак не желая складываться в понятные фразы. Мария Петровна напряженно смотрела в одну точку, пытаясь осознать, о чем говорит соседка, но мысли вертелись, как карусель. Наконец, вихрь, похожий на головокружение, улегся и ей стал отчетливо ясен смысл сказанного.

– Берта Семеновна, – наконец, заговорила она, – да с чего это вы взяли, что я куда-то ехать должна? И где это я должна за вас жить?

– Как с чего взяла? Да он мне сказал. Любит он вас, понимаете? А жить вы в Вене будете. В его доме. У него дом большой.

«Что это она такое говорит? – думала Мария Петровна. – Бред какой-то… И вообще, как она это все поняла, если он по-немецки говорил? Придумала все!» – мелькнуло у нее в голове, и сердце забилось в висках.

– Берта Семеновна, – с досадой произнесла она. – Что же это вы мне сказки рассказываете? Так ведь человека и до инфаркта довести можно.

– Побойтесь Бога, Мария Петровна, – обиделась старушка. – Разве такими вещами шутят!

– Да в том-то и дело, что не шутят. Значит, он вам все это рассказал, да?

– Да.

– А на каком языке-то?

– Так на немецком. Я же вам говорю…

– Вот вы себя и выдали. Как же вы его поняли, а?..

– Мария Петровна, – укоризненно вздохнула старушка. – Я же сорок лет учительницей немецкого языка проработала. Впрочем, вы этого знать не можете. Я тогда на другой квартире жила, в Москве. В общем, слушайте, нам долго отсутствовать неудобно. Он сегодня улететь должен был.

– Да это я знаю.

– Ну вот. Он в аэропорт приехал и обнаружил, что билета у него нет. Билет он у вас забыл и поэтому обратно вернулся. А как он обрадовался, когда услышал, что я по-немецки говорю, его прямо как прорвало. Как начал говорить, и три часа только о вас, только о вас. Вы ему верьте, Мария Петровна. Я уже старая, людей хорошо знаю. Этот человек вам зла не причинит. Повезло вам, ой как повезло…

«Да быть этого не может, быть не может. Выдумки это все», – лихорадочно думала Мария Петровна, направляясь к своей двери. Цейтлина семенила рядом.

– Да что же вы, голубушка! Идите ко мне. Он вас у меня в комнате ждет.

Мария Петровна торопливо открыла дверь. «Не верю я, что он у нее в комнате, – упрямо думала она, – не верю».

Замок щелкнул, проклятая ручка опять заедала. Мария Петровна с раздражением толкала дверь, как будто там, в комнате, ждало ее какое-то решение. Наконец дверь растворилась. Мария Петровна обвела помещение взглядом, сама не понимая, что ищет. Окно, шкаф, трельяж, стол, еще не убранный со вчерашнего дня. Грязные тарелки, рюмки. «Боже мой, зачем мне все это сейчас!» И вдруг, на самом краю стола она заметила конверт – небесно голубой, со значком в углу, похожим на желтую птичку.

Мария Петровна села. Его билет. Ей вдруг показалось, что она все это уже давно знала и что по-другому никак не могло быть. «Вот и все, – подумала она. – Кончился проклятый коридор. Кончился».

Она обернулась: Цейтлиной в комнате не было. А в дверях светилась радостью ее новая жизнь.

Благодетельница

1

Марина не хотела покончить с собой, под машину она попала случайно, и только оказавшись в больнице, вдруг поняла, что делать ей на этом свете совершенно нечего и пожалела, что осталась жива. Лежа в палате на шесть коек, она вдыхала запах сырого больничного белья и думала, что этот запах плесени сопровождает ее всю жизнь и как нельзя лучше выражает суть ее существования. И действительно, любое ее начинание, любая попытка встать на ноги была как бы заведомо окрашена неуловимыми признаками распада, тления. Раньше Марина обладала неистощимым запасом энергии, оптимизма и после каждой неудачи спокойно начинала раскладывать свою жизнь заново, как пасьянс, который никогда не сходится. Подруги дивились ее жизнестойкости и выдержке, но, как говорится, жизнестойкость на хлеб не намажешь, и, хорошо понимая это, Марина работала над ситуацией.

Довольно рано она поняла, что стартовать ей в жизни придется с очень невыгодной позиции. Она не была, в отличие от своих подруг, дочкой благополучных родителей. То есть, родители у нее были неплохие, но на этом и заканчивались все их достоинства. Ни образования, ни денег, ни дач у них не было. Марина относилась к ним снисходительно, но с некоторым презрением и, тяготясь своим плебейским происхождением, в дом никого не звала и с друзьями семью не знакомила. Красотой Марина тоже не отличалась. Лицо у нее было никакое: нос большой, глаза маленькие, губы тонкие и какие-то вялые, а фигура и вовсе нелепая. Широкие плечи, абсолютно прямой торс, лишенный женственных изгибов в области талии, узкие бедра и вдруг, откуда ни возьмись, пухлые бабьи ноги с некрасивыми плоскими коленями и широкими щиколотками. Единственным украшением на этом странном туловище была пышная, как взбитая подушка, грудь. Но Марине и этого было достаточно. Она научилась, обходясь малыми средствами, из любой щели своей нелегкой судьбы извлекать молекулы счастья, и прекрасное это свойство озаряло ее унылую фигуру светом вдохновения. Едва уловимое свечение и неслыханное упорство и были ее единственным капиталом, оружием и средством в достижении весьма скромных целей.

В двадцать лет, со скандалом разменяв жилье родителей на комнату в коммуналке и однокомнатную квартиру, она съехала в квартиру, тем самым намного опередив своих благополучных подруг. В кратчайшие сроки квартира была обустроена с нищенским великолепием. Не имея средств на покупку журнального столика и кресел, Марина отпилила ножки у обеденного стола и уселась на таком же подпиленном стуле поджидать жениха. Но время шло, а жениха все не было. Были мужчины, которые, вопреки природному замыслу, находили Марину женщиной весьма приятной и чувственной, а учитывая ее хозяйственность и наличие жилплощади, некоторые даже задерживались надолго. Но при малейшем намеке на совместное будущее мгновенно исчезали и больше никогда не появлялись.

Окончательно измучившись долгими поисками, она, наконец, познакомилась с армянином, который был настолько худ, что даже очки в толстой пластмассовой оправе болтались на его костлявой голове. Армянина звали Вартан. В душе он был фотографом, но, не имея к тому ни образования, ни должности, временно работал дворником за московскую прописку. Быстро оценив ситуацию и поняв, что ждать больше времени не остается, тридцатник не за горами, Марина раскинула сети, в которые довольно быстро попался романтичный дворник. Легко и бездумно он сочетался с Мариной законным браком и зажил на ее харчах, с каждым днем все больше расцветая и подходя буквально на глазах, как тесто в бадье. К этому моменту Марина уже закончила никому не нужный институт и работала неизвестно где и непонятно кем за совершенно нищенскую зарплату.

Вскоре после свадьбы Вартан обнаружил нехватку средств и стал проявлять признаки беспокойства, которые выражались в повышенном внимании к Марининым обеспеченным подругам. Поняв, что на скромную зарплату мужа не удержать, Марина озадачилась поиском нового места. Она обладала крепким рабочим умом и не терзалась никакими амбициями в смысле престижа и прочей ерунды. В работе ее интересовал исключительно заработок. К нормам морали у нее тоже было своеобразное отношение. Она считала мораль чем-то вроде платья. Кому-то подходит узкое в горошек, а кому-то, наоборот, широкое в клеточку. «И действительно, – рассуждала Марина, – вон у Светки Мельниковой папа – дипломат. Конечно, ей ничего не стоит быть образцом нравственности. Она не пойдет в торговлю, и взяток ей не нужно. Зачем рисковать, когда и так все есть. А у меня никогда ничего не было. Не было, но будет. Я сама добуду все, что мне по рождению не додали».

Сделав такое умозаключение, она, не долго думая, устроилась на работу к узбекам в цветочный кооператив. В ее обязанности входила продажа цветов в ресторане гостиницы «Россия». Работа небезопасная, но денежная. Марина быстро научилась держать баланс на тонкой грани между правопорядком и криминалом, сообразила, с кем дружить, а кого сторониться, и вскоре деньги потекли в семью спокойным, ровным потоком. Вартан обзавелся профессиональной камерой и, забросив лопаты и метлы, стал фотографировать все подряд, безо всякой выгоды для семьи, но и без особого ущерба. Однокомнатная квартира расширилась до размеров трехкомнатной и стала стремительно наполняться дорогими, безвкусными вещами. Все шло прекрасно, пока чудесное развитие событий не было прервано вдруг одним непредвиденным обстоятельством.

Как-то раз, выходя с работы далеко за полночь, Марина была задержана сотрудником гостиничного отделения госбезопасности. Парень был свой, прикормленный, поэтому, нисколько не испугавшись, цветочница последовала за ним в кабинет, на ходу прикидывая, сколько ему дать, чтобы поскорее отделаться. Каково же было ее удивление, когда в кабинете обнаружилось еще двое сотрудников того же ведомства, но совершенно незнакомых. «Здесь что-то не чисто», – только и успела подумать Марина, когда один из парней, придавив ее чугунным взглядом, протянул руку и вежливо сказал:

– Вашу сумочку, пожалуйста.

– О, Господи, зачем же так серьезно? – попыталась пошутить Марина и протянула пузатую кожаную сумку.

– Вы нам ничего не хотите сказать? – поинтересовался молодой человек тоном, не допускающим никаких фамильярностей.

– Что вы имеете в виду? – пролепетала Марина, чувствуя предательскую слабость в ногах. – Можно присесть? – Она нащупала рукой стул и, не дожидаясь разрешения, опустилась на сидение.

Тем временем чекисты принялись препарировать содержимое сумки, склонив головы, как хирурги над операционным столом. В Маринином сознании лопнула какая-то пружина, и страх со звоном рассыпался по телу, доставая до самых периферийных точек. Ее мутило. Она была почти без сознания, когда крепкий детина затряс перед ее носом пачкой валюты, торжествующе выкрикивая номера статей Уголовного кодекса.

– Ничего не понимаю… – бормотала Марина, умоляюще глядя на Серегу. – Сереженька, миленький, что происходит?

– Ну, во-первых, не Сереженька, а Сергей Николаевич, – нагло поправил ее Серега, – а во-вторых, сейчас все объясним. На-ка вот, выпей. – Он протянул Марине граненый стакан с коньяком. Марина выпила стакан до дна, как воду, и, сразу почувствовав облегчение, выжидающе уставилась на Серегу.

– Марина Васильевна, – услышала она мягкий, вкрадчивый голос. Серега и тот, который забрал сумку, расступились, и она сумела разглядеть третьего. За столом сидел пожилой мужчина, подчеркнуто заурядной наружности, в безобразном костюме, с серым обрюзгшим лицом. Он уныло постукивал по столу костяшками пальцев, как игрок, которому опротивел бездарный, постоянно проигрывающий партнер. – Вы же понимаете, Марина Васильевна, – прошептал он нехотя, как бы рассуждая сам с собой. – Мы вас сейчас на пять лет оформить можем с конфискацией, а можем…

– Как вас зовут? – прервала его Марина.

– Петр Григорьевич. – В глазах чиновника мелькнуло вялое любопытство.

– Петр Григорьевич, что я должна делать? – спросила Марина и посмотрела ему в глаза твердо, со значением.

Пару мгновений чиновник штудировал обращенный к нему взгляд, прикидывая и соображая, потом он устало поднялся, взял в руки ободранный кожаный портфель и, уже подойдя к двери, проворчал тепло, по-отечески:

– Вот умница, девочка, ребята тебе все растолкуют. До свидания.

Петр Григорьевич вышел, а Марина осталась с двумя парнями, которые, сразу поменяв тон с подчеркнуто-вежливого на хамовато-свойский, разъяснили ей суть дела.

Чекисты давно хотели избавиться от бабаев (так они называли узбеков, владельцев цветочного бизнеса), которые, сильно разбогатев, обнаглели и перестали делиться. Марине, как лицу, посвященному в дела кооператива, предлагалось посодействовать властям.

Понимая безвыходность своего положения, Марина согласилась. Без большого труда она выкрала из сейфа необходимый компромат и, сдав его Сереге, стала ждать. В воскресенье вечером в зале ресторана появился хозяин. Это был узбек огромного роста и сказочной толщины, с лицом, похожим на срез сырого мяса. Пыхтя и раздвигая руками стулья с гостями, он надвигался на Марину, как разъяренный дракон. Понимая, что сейчас произойдет нечто ужасное, Марина попыталась загородиться цветами. Хозяин подлетел к полуживой от страха цветочнице и, вырвав у нее из рук охапку роз, стал хлестать ее колючими стеблями на глазах у всего зала. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы двое военных, которые пришли поужинать, не отбили Марину у озверевшего бизнесмена. Буквально ополоумев от ужаса, Марина бросилась к выходу. Разорванная одежда болталась на ней, напоминая костюм Арлекино, а вслед огненным шаром катился рев узбека с обещаниями самой жестокой расправы.

Всю ночь Марина прорыдала в объятиях Вартана. Он гладил ее по волосам и как-то отчужденно бормотал:

– Ничего, мышонок, ничего, все образумится.

– Ты что, сумасшедший? – яростно всхлипывала Марина. – Какой там образумится! Ты что, не понимаешь? Они же нас убьют! Хорошо еще, если перед смертью на куски не порежут.

– Ничего-ничего, – продолжал Вартан, все больше уходя в себя.

Наутро он отвез Марину в больницу, залечивать последствия избиения, и, сдав на руки врачу, ушел, пообещав вернуться к вечеру.

К вечеру он не появился. Не появился и на следующий день. А когда через неделю Марина вернулась домой, то не обнаружила в квартире ничего, кроме голых стен. Все, даже унитаз и раковину унес с собой хозяйственный армянин, исчезнув бесследно.

Марина просидела весь день на полу в пустой кухне. К вечеру она поднялась и пошла на улицу, без всякой цели и без единой мысли в окаменевшей голове. Улица, как всегда, оживленно гудела. Марина долго толкалась среди человеческих тел и навязчивых огней, брела по каким-то переулкам не разбирая пути. Пошел дождь, по-осеннему злой и холодный. Прохожие, прячась от непогоды под обширными зонтами, с удивлением поглядывали на промокшую насквозь женщину, бредущую по щиколотки в ледяной воде, на секунду обращали к ней недоуменные лица и неслись дальше в свою благополучную жизнь. Марина шла и шла, ничего не замечая. Она лишь помнила резкий свет фар, полыхнувший ей прямо в лицо, и визг тормозов унес ее в приятную пустоту. Правда, она успела подумать, что умирает, и отметить в угасающем сознании, что это хорошо.

Теперь, лежа на неудобной кровати с продавленными пружинами, Марина испытывала чувство разочарования. Она безучастно смотрела в потолок. Жить не хотелось. Мысли плавали в голове, пустые, как мыльные пузыри, и, не успев наполниться содержанием, лопались с легким, приятным звуком.

– Обход! – послышался протяжный крик из коридора.

Дверь открылась, и в палату ворвался юный доктор в сопровождении нянечки и медсестры. Доктор был Марине неприятен. Своей худобой и очками он напоминал Вартана, его резкие движения вызывали у нее головную боль и тошноту. Молодой человек подошел к первой койке в правом ряду.

– Ну, как дела, красавица? – воскликнул он и ободряюще встряхнул синюшную лапку бомжихи. Бомжиху нашли в сточной канаве, где она сладко грезила в алкогольной истоме и при этом чуть не захлебнулась в жидкой грязи. На ее лице не осталось ни малейших признаков, по которым ее можно было бы отнести к роду человеческому. Она явно не понимала ничего из того, что ей втолковывал врач. В конце обследования она молча приподнялась на локтях и, распустив лицо в идиотскую улыбку, стала мочиться под себя.

– Вот паразитка! – закричала нянечка.

– Что такое? – не сразу понял врач.

– Да все время ссыт под себя! – Нянька схватила бомжиху за загривок и, легко приподняв ее, хорошенько встряхнула, как кошка нерадивого котенка. – Выпишите вы ее, доктор, бога ради, замучила она здесь всех!

– Нельзя, Лидия Сергеевна, – покачал головой врач. – Куда ее сейчас на холод? Она же помрет.

– Да кому она такая нужна! – воскликнула в сердцах нянька и шмякнула тетку на кровать. Бомжиха весело подпрыгнула на пружинах и как зверек полезла под мокрое одеяло.

– Тьфу ты, пропасть! – всплеснула руками нянька и принялась менять испорченную постель.

– Та-ак, а здесь у нас кто? – Врач заглянул в заботливо подставленную медсестрой историю болезни. – Усатова, очень хорошо. – Он весело потер руки, как будто собирался выпить и закусить.

Марина посмотрела на него с нескрываемой ненавистью. «Чего он так радуется?» – подумала она и закрыла глаза.

– В рубашке, просто в рубашке родилась! – услышала она ликующий шепот врача. – Надо же, смерть рядом прошла и не задела, только погладила.

Доктор цепко держался за Маринино запястье, и она чувствовала, как под его пальцами оживает пульс.

– Ну-с, как дела? – поинтересовался он.

– Спасибо, лучше, – ответила Марина, с трудом сдерживая раздражение.

– Вы, голубушка, через недельку домой пойдете, – объявил доктор и, оттянув Маринино веко, посветил ей в глаз фонариком.

В Марине вскипало бешенство. Необъяснимо, но почему-то за все свои неприятности она сейчас ненавидела этого юного, но уверенного в себе врача.

– А почему вы, такой молодой человек, разговариваете, как будто образование еще до революции получали? – наконец не выдержала она.

– Что вы имеете в виду? – опешил врач.

– А вот это – ну-с, голубушка, – к чему все это? Нельзя ли попроще?

– Я, право, не знаю…

– Ну вот, видите, опять – право… – Марина выговорила это слово, ехидно скривив лицо. – Чушь какая-то. – Она повернулась к врачу спиной и натянула на голову одеяло.

– Нахалка, нахалка! – послышался возмущенный шепот медсестры. – Лечишь их, лечишь, и вот тебе благодарность.

– Ничего, Лидия Сергеевна, – успокаивал медсестру врач, сам чуть не плача, – ничего, у нее же сотрясение мозга, такое может быть, агрессия и прочее.

«Да не от мозга у меня агрессия, – подумала Марина. – Почему нет диагноза – сотрясение души? Вернее было бы».

– Устала я, – пробормотала она и, закутавшись поплотнее в одеяло, уснула.

Марина проспала неделю, просыпаясь только по нужде. Иногда в ее сознание проникал заботливый шепот врача: «Ну как, спит? Вот и молодец. Пусть спит, не трогайте ее, это хорошо». Марине снилось, как огромный дракон, зажав в лапе букет из роз, хлещет ими по лицу маленького беззащитного Вартана. Вартан плачет и протягивает к ней руки. Марина изо всех сил бежит к нему на помощь, но расстояние между ними не уменьшается, а увеличивается. Потом вдруг Вартан тащит на окровавленной голове унитаз, перевернув его кверху дном, как шляпу. Потом холодная река, и Марина плывет в ней, неудобно загребая одной рукой, а другой держит над головой зонтик.

А потом сон кончился, и Марина проснулась. Она открыла глаза и, ощутив необыкновенную легкость в голове, села. В палате было темно.

– Ночь… – прошептала Марина и посмотрела в сторону окна.

Голое, лишенное занавесок стекло отсвечивало кобальтом. Марина встала и, подойдя к окну, села на подоконник. Батарея шпарила, как сумасшедшая. Марина вытянула ноги, чтобы не обжечься, и стала смотреть на небо. Звезд не было видно, их забивал свет фонарей, и тем ярче на гладком, черном пространстве сияла зеленоватая луна. Там, за окном, была вселенская тишина, непостижимая бесконечность. Марине было хорошо, она чувствовала себя сопричастной этой тишине, а здесь соседи по палате нарушали покой мироздания храпом и нездоровой возней.

Глаза уже привыкли к темноте. Марина окинула взглядом палату, и ей захотелось вырваться отсюда на воздух, прямо сейчас, ночью, в тапочках и халате, вырваться на свободу из своей проклятой жизни и бежать по новому снегу, оставляя на нем горячие следы.

Она вернулась в постель и, забравшись под одеяло, с облегчением заплакала.

Наутро ее разбудил голос няньки:

– Усатова, к тебе пришли! – рявкнула она и свирепо хлопнула дверью.

– Вартан! – обрадовалась Марина: слава богу, опомнился. Сунув ноги в тапки, она запахнула халат и решительной походкой заспешила в сторону приемного отделения, на ходу подыскивая оправдания нерадивому мужу.

В приемном царил хаос. Сотрудники больницы с озабоченным видом носились по коридору, неестественной резвостью оттеняя статичность сидящих вдоль стен больных. Марина огляделась по сторонам: Вартана не было видно. Она пошла по коридору к выходу, вышла в вестибюль. И здесь было пусто, только справа, у стены, курила нарядная женщина. В модном заграничном костюме она смотрелась как яркая заплата на старой, драной декорации. Завидев Марину, женщина бросила сигарету и, всплеснув руками, воскликнула:

– Усик, что с тобой?!

«Откуда ей известна моя школьная кличка? – подумала Марина. – И почему она со мной на ты?»

Женщина подошла поближе и, взяв Марину за плечи, заглянула ей в глаза.

– Мань, ну ты что, совсем умом тронулась? Это же я – Света.

– Не может быть… – прошептала Марина. – Светка Мельникова, ты?!

– Ну, я! Кто же еще? – обрадовалась Света и прижала Марину к себе.

– Какая ты стала! Просто не узнать… – не верила своим глазам Марина. – Слушай, давай присядем. Я долго на ногах не могу…

– Да уж, я вижу, укатали Сивку крутые горки. Ты бы хоть причесалась, что ли.

Марина вспомнила, что вот уже две недели не подходила к зеркалу.

– А у тебя расческа есть? – спросила она.

Света полезла в сумочку, достала расческу и косметичку.

– На, вот, в порядок себя приведи. Там, в туалете, зеркало.

Марина зашла в туалет, закрыла на защелку дверь, посмотрела в зеркало и, вскрикнув, закрыла ладонью рот.

– Кто это? – испугано пробормотала она.

На нее смотрело совершенно чужое лицо. На коже еще виднелись следы царапин, оставленные колючками роз, щеки провалились, все лицо ушло в профиль, заканчивающийся длинным заостренным носом с тонкой, розовой переносицей. Волосы свалялись и походили на птичье гнездо. В уголках воспаленных глаз блестели слезы.

«Нет, реветь ты сейчас не будешь!» – приказала Марина своему отражению и, притопнув ногой, стала расчесывать колтун.

– Ну, вот, совсем другое дело! – воскликнула Света, завидев возвращающуюся подругу. – Слушай, Усик, про твои беды я уже все знаю, – торопливо заговорила она, – была у твоих стариков, они мне все рассказали. Ты вот что, иди в палату, собирайся. С врачом я уже поговорила, он тебя отпускает на все четыре стороны, так что поедешь ко мне. Давай поскорее, такси ждет. – Она повернула Марин у, как куклу, и слегка подтолкнула в спину.

Марина пошла, механически передвигая ноги. Она пересекла вестибюль, вышла в приемное отделение. «Вечно она так, – с раздражением думала Марина. – Все за других решает». И правда, еще со школы, где они все десять лет сидели за одной партой, Света с веселой бесцеремонностью распоряжалась в кругу подруг. Все ее существо насквозь было пронизано счастьем и радостью. И этим ликованием она дышала, как печка жаром, обдавая теплом учителей, одноклассников и подруг. Ее лидерство принималось всеми – восторженно и безоговорочно, и только Марина была не согласна с таким распределением ролей. Да и с чем тут было соглашаться, когда все в жизни так несправедливо устроено? В то время как Светка гарцевала по школьному паркету в дорогих заграничных сапогах, стройная и красивая, Марина прятала под партой неуклюжие ноги, обутые в ботинки со страшным названием «прощай, молодость». Светке все давалось легко: и учеба, и поклонение мальчиков, и любовь учителей. Марине же не давалось ничего. Училась она кое-как, учителя ее терпели, а мальчики произносили ее фамилию только для того, чтобы, добавив в слово еще одно с, посмеяться над неприличным сходством.

– Чего эта корова все время рядом с ней топчется? – услышала она однажды разговор одноклассников. – Охраняет, что ли?

В этот момент Марина возненавидела свою подругу, и эта ненависть была самым ярким и чистым чувством в ее жизни, безо всяких примесей. Впрочем, была одна позиция, по которой Марина брала верх над своей блестящей подругой. Света не могла без нее жить. Никто не умел объяснить этой странной привязанности, но факт оставался фактом: Света была как будто приколота к Марининой юбке. Она повсюду таскала Марину за собой, брала даже на свидания, пока один неприятный случай не разлучил их надолго.

Было время экзаменов. Лето. Конец школы. Начало жизни. Все готовы к любви, как хорошо вспаханная почва к посеву. Светин папа только что вернулся из Парижа и вытряхнул на любимое чадо два чемодана шикарного барахла. Кое-что осело и на Марине. Свете нравилось наряжать подругу – это было похоже на игру в куклы. Она забегала то справа, то слева, одергивая на Марине кофточку и поправляя юбку. Наконец, стянув Маринину талию широким резиновым поясом, Света удовлетворенно вздохнула.

– Ну вот, – заявила она. – В таком виде я могу тебя взять с собой в гости.

– В какие еще гости? – удивилась Марина.

– К одному молодому человеку. – Света многообещающе скосила глаза.

– А ты у меня спросила, хочу ли я к нему идти? – поинтересовалась Марина.

– Ну, конечно, хочешь! – засмеялась Света.

– Я не пойду, – уперлась Марина.

– Почему?

– По кочану.

– Усичка, ну, пожалуйста… – захныкала Света. – Он для тебя товарища пригласил. Ты только посмотри, какая ты хорошенькая! Жалко же в таких нарядах дома просидеть.

Против такого аргумента возражать было трудно, и Марина согласилась.

Молодой человек оказался взрослым мужчиной лет тридцати пяти. Его звали Вадим.

– Ах, так вас двое, – обрадовался он, завидя подруг, и провел их в комнату, оформленную странным образом. Стены в ней были завешаны коврами, на полу тоже лежал ковер. Посередине находился низкий стол, поставленный вместо ножек на деревянные шары. Все остальное пространство комнаты было беспорядочно забросано подушками различного формата.

– Снимите, пожалуйста, обувь, – попросил хозяин. Затем положил несколько подушек одна на другую и, присев к столу, предложил гостям последовать его примеру. Дальше все происходило по обычному сценарию. Вадим представился врачом-сексопатологом и, не переставая подливать в бокалы шампанское, прочел подругам длинную лекцию, которую они слушали с напряженным вниманием. Далее он предложил продемонстрировать несколько невинных приемов и попросил Свету ему поассистировать. Света сначала согласилась, но, довольно быстро сообразив, что у Вадима весьма своеобразные представления о невинности, вырвалась из его объятий, вскочила на ноги, схватила Марину за руку и приказала:

– Пойдем!

Марина не двигалась.

– Ну, чего ты расселась? – закричала подруга и потянула Марину за собой.

– Оставь ее, – вмешался Вадим. – Видишь, девочка не хочет.

– Она, между прочим, несовершеннолетняя, – возмутилась Света, – и не понимает, что делает.