Текст книги "Благодетельница (сборник)"

«А Машка права, – подумала Света, – и правда, как баба яга. Интересно, что же с ней там произошло?»

Света не находила себе места и с нетерпением ждала Марининого пробуждения, чтобы наконец узнать подробности визита к жениху, но, когда Марина очнулась и спустилась в гостиную, не смогла вытянуть из нее ни одного слова. На все вопросы она отвечала упрямым молчанием и неопределенным покачиванием головы. Света выходила из себя. Но чем настойчивее требовала она разъяснений, тем больше Марина замыкалась, и тем жестче и упрямее становилось выражение ее лица. Доведя таким образом подругу до состояния слепой ярости, Марина все так же молча одела Машу и вышла на прогулку.

Она шла по парку, держа за руку чужую хорошенькую девочку. На душе было пусто и гулко, как в подземном переходе. День подходил к концу. Наступало то время суток, когда предметы теряют свои дневные очертания и превращаются в тени, которые ближе к ночи густеют и наполняются темным, загадочным содержанием.

– Пошли, Машенька, – сказала Марина, – пока дойдем до дома, стемнеет.

Свет стремительно покидал пределы парка, вытекая куда-то за его края. Там, в просветах между деревьями, еще виднелись бледные фрагменты сумерек, а на аллеях уже вовсю правил глубокий вечер.

«Вот так и у меня, – думала Марина. – Свет – только за пределами моей жизни. Я иду, иду на этот свет, а выхожу все время в глубокую ночь».

Марина и дальше продолжала мучить Свету мстительным молчанием. Поначалу Света раздражалась и нервничала, но, увидев, что подруга остается непроницаемой, как саркофаг, сменила тактику и стала окружать ее преувеличенной заботой и вниманием. В ней проснулось давно забытое чувство вины, которое она испытывала в детстве, когда Марина, искусно пользуясь Светиной слабостью, настойчиво требовала восстановления справедливости, постоянно ставя подруге в вину ее благополучие и богатство. Маленькая Света страдала, ей казалось, что в жизни должно быть все по-честному. И всеми ее поступками по отношению к подруге руководило одно единственное желание – исправить эту несправедливость. Марина принимала Светину опеку спокойно, без благодарности, как человек, получающий законное пособие. Так и теперь, она делала вид, что не замечает ни дорогих подарков, ни Светиных усилий в поисках нового жениха. Она вела себя, как зритель в театре, на сцене которого мечется исполнитель, потерявший всякую надежду на успех.

Осень кончилась, наступила зима – непривычно теплая даже для этих мест. Время шло к Рождеству, а снега все не было и на газонах безмятежно зеленела трава. Только ночи напоминали о наступившем времени года, оставляя на дорогах и стеклах машин следы заморозков.

– А мне ведь через месяц уезжать, – сказала Марина, глядя через окно в сад.

– Зачем? – по-деловому спросила Маша и протянула к Марине руки.

– Вот и я думаю – зачем? – вздохнула Марина, усаживая девочку к себе на колени.

– А ты ко мне еще приедешь?

– Да нет, малышка, вряд ли.

– Почему-у? – засопела Маша. – Я хочу! – Она уже включила Марину в свой детский мир и любую попытку к изменению этого мира рассматривала как посягательство на свою собственность. – Ты что, меня не любишь? – спросила она с угрозой и сползла с Марининых колен на пол.

– Ну, что ты, Машенька, конечно, тетя Марина тебя любит, – вмешалась Света, не в силах видеть, как дочка расстраивается.

– Не любит! – закричала Маша, почувствовав поддержку, и топнула толстой ножкой, обтянутой белым чулком в резинку.

Света метнула на Марину умоляющий взгляд. Марина настырно молчала.

– Машенька, тетя Марина тебя любит, очень любит, и в гости к тебе придет, она просто пошутила. Правда, тетя Марина?

Марина встала.

– Зачем обманывать ребенка, – не без злорадства сказала она и принялась убирать со стола тарелки.

Маша предупреждающе всхлипнула.

– Мне в Москве надо жизнь налаживать, нету у меня времени по заграницам разъезжать, – продолжала Марина, делая вид, что не замечает панических взглядов подруги. – Хватит, насмотрелась я на всяких уродов, а приличные мужики на меня даже глядеть не хотят.

Маша слушала, мучительно нахмурившись.

– Марин, не при ребенке… – наконец не выдержала Света.

– А чего я такого говорю? Пусть слушает, умнее будет. – Марина повернулась и, аккуратно балансируя, понесла тарелки на кухню. За ее спиной что то стукнуло и сразу вслед за этим раздался оглушительный, отчаянный рев.

– Ну и стерва же ты! – услышала она голос Светы. – Машка-то тут при чем?

Марина поставила на кухонный стол тарелки и, тяжело вздохнув, опустила руки. Ей было жаль ребенка, Свету, себя. Она быстро вбежала в комнату и, прижав к себе Свету вместе с ревущей у нее на руках Машей, сказала:

– Не плачь, Машенция, я тебя очень люблю и никогда не брошу. Пойдем, моя маленькая, я тебя в кроватку уложу и песенку спою, твою любимую.

Оказавшись у Марины на руках, Маша доверчиво затихла и, склонив кудрявую головку ей на плечо, дала унести себя наверх, в детскую.

– Спят усталые игрушки, книжки спят… – послышалось сверху мелодичное пение. Маринин голос действовал дремотно и успокаивающе.

«Все-таки странный она человек, – думала Света. – Сколько же в ней понамешано, плохого и хорошего. Говорят, дети и животные обладают безошибочным чутьем, что они плохого человека сразу чувствуют. А Машка в Марине души не чает. Значит, хорошего в ней все-таки больше. Просто свою беззащитность не хочет показывать, вот и ерепенится. Видно, с годами человек мало меняется. То есть, внешне происходят, конечно, некоторые изменения, а характер остается прежний. Вот и Марина, точно как в детстве, – надуется без всякого повода и молчит. Бывало, неделями из нее слова не вытянешь и поди разбери, что у нее в голове происходит. А с другой стороны, с чего бы ей радоваться? От такой собачьей жизни у кого угодно крыша поедет…»

– Уснула, – доложила Марина, заходя на кухню.

– Как это здорово у тебя получается! – восхитилась Света. – Пятнадцать минут – и уснула. Мне бы на это час понадобился.

Света по привычке акцентировала свои недостатки, подчеркивая Маринины достоинства, чтобы польстить ее самолюбию. Она даже не подозревала, что такие натуры, как Марина, обладающие крепким, ухватистым умом и заземленной чувствительностью, относятся к редкой похвале серьезно и бережно, как запасливый крестьянин к урожаю, и совершенно не замечают снисходительного подтекста.

– Ребенку покой нужен, – проговорила Марина нравоучительным тоном. – А ты вся дерганая, нервная, вот она и не спит по часу.

– А мы вчера с последним женихом встретились, – грустно улыбнулась Света.

– Я знаю. Говорю же тебе – домой поеду. Делать мне здесь больше нечего.

– А ты забыла? У нас еще второй сорт остался, целая стопка писем… Может, попробуем.

– Думаешь, стоит?

– А почему бы и нет? Мы же их не видели. Вдруг повезет. Может, кто симпатичный попадется.

– Да мне бы хоть какой, лишь бы женился. Если бы ты только знала, как возвращаться не хочется! Я же там пропаду. Понимаешь?

Марина повесила голову и обреченно вздохнула.

– Ничего, Усик, не горюй, – подбодрила ее Света, мгновенно наполняясь жалостью, – был бы товар, а покупатель найдется. – Она подошла к шкафу и выдвинула ящик, в котором хранила письма.

– Погода испортилась. – Марина приподняла занавеску и посмотрела на утопающий в дожде сад.

– Ну, что же ты хочешь, декабрь, здесь тоже иногда зима наступает. – Света едва отдышалась, натягивая узкие сапоги.

– А мне по такой погоде надеть нечего.

– Так ты же одета. Нам уже выходить пора.

– Да, но в плаще сейчас холодно, а в куртке я на бомжа похожа.

– Ладно, я тебе пальто дам, – секунду подумав, успокоила подругу Света.

– Твое пальто на меня не налезет.

– Налезет. Я тебе широкое дам. – Она достала из шкафа бежевое пальто и, распахнув его шелковое нутро, подставила Марине. – Давай, ныряй.

Марина опустила руки в рукава.

– Смотри, действительно ничего… – сказала она, поворачиваясь перед зеркалом. – Вот что значит дорогая вещь! Кого угодно украсит.

– Ну, кого угодно не знаю, а тебе правда идет. Выходи, я пошла за машиной.

Марина подошла к зеркалу, нанесла на узкие губы темно-красную помаду и внимательно посмотрела в глаза своему отражению.

– Неужели еще кто-то клюнет?.. – пробормотала она, поражаясь мертвой невыразительности собственного взгляда. – Господи, дай ты мне хоть один, самый крохотный шанс! – Марина подняла глаза к потолку – предположительному месту пребывания господа. – Уж я бы сумела им воспользоваться, как надо!

Могущественный собеседник безмолвствовал. Может быть, ему не понравился угрожающий тон Марининого заявления, а может, он просто по привычке не вступал в пререкания с лицами, стоящими на самой низшей ступени социальной лестницы.

За окном раздались два коротких гудка. Марина не торопясь уложила косметичку в сумку, взяла зонтик, ключи и медленно, с достоинством вышла на улицу.

– Ты думаешь, мы его здесь найдем? – Марина обвела взглядом просторный зал венского кафе. – Смотри, народу сколько, поди угадай, кто из них этот… Опять забыла, как его зовут?

– Хильденбранд, – напомнила Света.

– У меня от их имен идиотских мозги раком встают. Не могу я их запомнить, хоть убей.

– Подожди, Усик, – усмехнулась Света. – Вот замуж выйдешь – и тебя таким именем назовут.

– Да я ради такого дела даже собачью кличку стерпеть готова, лишь бы немецкая прописка к ней прилагалась.

– Нет, все-таки у тебя маниакальное отношение к немецкой прописке, – покачала головой Света, внимательно осматривая зал.

– Может, он еще не пришел? – забеспокоилась Марина.

– Да пришел уже.

– Где?

– Вон видишь, у окошка сидит.

– Не вижу. – Марина вытянула шею.

– Ну вон, рядом с аквариумом. Твой.

– Ты уверена?

– На девяносто девять процентов и девять десятых. Видишь, газетку в кулачке зажал, как и договаривались, по сторонам озирается, нервничает. Точно твой.

– Свет, я без очков ни черта не вижу, он как, ничего?

– Ну абсолютно ничего. Давай подойдем поближе, сама разбирайся.

Господин Хильденбранд сидел за столиком. Вернее сказать, присел на стул – с самого краешку, как воробышек, готовый в любой момент вспорхнуть. Увидев приближающихся подруг, он робко поджал под себя ноги. Рука, свободная от газеты, судорожно задвигалась, то сжимаясь, то разжимаясь в ладони, как будто ее хозяин выкидывал на стол кости.

– Господин Хильденбранд? – спросила Света, вопросительно глядя на мужчину.

– Очень рад! Фридрих, – вскочил с места жених и от смущения чуть не опрокинул стол. Его блестящее розовое лицо мгновенно покрылось яркими пятнами малинового цвета. Мужчина топтался на месте, нервно подергиваясь и беспокойно озираясь по сторонам.

– А-а, присаживайтесь, пожалуйста, – наконец, вспомнил он подходящую к случаю фразу и опять выкинул правой рукой кости.

Марина села, не снимая пальто. Жених в ту же секунду опустился на стул и уставился на нее немигающими глазами, лишенными ресниц. Марина поднялась, чтобы снять пальто, и жених подскочил, как ошпаренный. Казалось, он решил превратиться в Маринину тень и очень боялся, что плохо справится с ролью.

– Нервный какой-то, – буркнула Марина.

Жених перевел немигающий взгляд на Свету.

– Моя подруга говорит, что рада с вами познакомиться, – перевела Света.

Господин Хильденбранд счастливо кивнул, качнувшись всем туловищем.

– Марин, похоже на любовь с первого взгляда… – шепнула подруге Света.

– А он вообще нормальный? – так же тихо спросила Марина, с сомнением глядя на жениха.

– А ты что, считаешь, что в тебя только ненормальный влюбиться может?

– Да нет, но странный он какой-то.

– Чего же тут странного? Есть, конечно, легкое отставание в развитии, но ты не огорчайся. Ему сколько лет?

– Тридцать семь.

– Ну, так он годам к пятидесяти выправится, – засмеялась Света и тут же осеклась. Марина смотрела на нее серьезно, как смотрят на человека, который глумится над чужой бедой.

Жених ритмично крутил головой из стороны в сторону, все больше напоминая встревоженного петуха.

К столу подошла пожилая официантка в старомодном переднике с рюшечками.

– Свет, закажи мне кофе, – попросила Марина и добавила: – Почернее, без допинга здесь, пожалуй, не обойтись.

– Господин Хильденбранд, – обратилась к Фридриху Света, – я с вами останусь недолго. Моя подруга не говорит по-немецки, поэтому, если вы хотите что-нибудь обсудить, воспользуйтесь моим присутствием, я все переведу.

Жених вытянул шею вперед и захлопал глазами. Легкие пряди его бесцветных волос прилипли к вспотевшей лысине. Он мучительно молчал.

– Почему вы выбрали это кафе? Вы здесь недалеко живете? – Света попыталась начать разговор.

Жених судорожно глотнул и заговорил. Света внимательно слушала, склонив голову.

– Чего говорит-то? – поинтересовалась Марина.

– Я ничего не понимаю.

– Что, диалект?

– Да нет, скорее, дефект речи.

Слова вырывались из гортани немца с легким шипением, как пар из приоткрытого клапана. Казалось, Хильденбрандт сам испуганно прислушивается к звукам собственного голоса.

– Не могли бы вы говорить помедленнее, – попросила Света. – У меня сложности с немецким языком.

Фридрих сосредоточенно замолчал.

– Как я поняла из вашего письма, вы работаете на большой фирме на складе – так?

Фридрих коротко кивнул.

– А живете вы где? В городе?

– Да, я живу в центре, недалеко от моей работы. – Теперь он с усилием растягивал слова, отчего его речь звучала, как замедленная магнитофонная запись.

– А откуда вы родом? – продолжала допрос Света.

– Я приехал с севера Германии, из Ганновера, – отвечал Фридрих, как на уроке. – Там живет моя мама.

– Она тоже снимает квартиру?

– Нет, у нее свой дом.

– Слышь, Марин, ему в перспективе дом светит, – шепнула в сторону подруги Света.

Дальше Фридрих опять сорвался в галоп и начал тараторить.

– Ну ты что, опять ничего не понимаешь? – спросила Марина, глядя, как лицо подруги постепенно вытягивается от недоумения.

Фридрих замолчал, а Света застыла с открытым ртом.

– Ты мне, в конце концов, переведешь что-нибудь? – не выдержала Марина и дернула подругу за рукав.

– Марин, он спрашивает – у тебя паспорт с собой?

– Зачем ему мой паспорт понадобился?

– Он хочет сегодня на тебе жениться.

– Чего-о?

– Он понял, что вы для этого встретились.

Марина схватила сумку и, щелкнув замком, вытряхнула ее содержимое на стол. На образовавшуюся горку сверху шлепнулось увесистое портмоне.

– Слава богу! Все с собой! Поехали.

– Марин, ты что, с ума сошла? Ты же его в первый раз в жизни видишь.

– А вот все остальное уже мое дело, – отрезала Марина. – Поехали, говорю.

У немцев принято другое обозначение этажей. То, что у нас считается первым, у них называется – Erdgeschoß, что в переводе на русский язык означает «земляной этаж». Это определение как нельзя лучше подходило к квартире, в которой поселились молодожены. Она была действительно расположена прямо на земле, без всякого задела или перехода. Окна отставали от асфальта сантиметров на десять, не больше, и тут же, сразу за окном, начиналась большая шумная дорога, которая подходила вплотную к дому с двух сторон. Домик был маленький и хлипкий, в три этажа. Его хрупкая конструкция начала шестидесятых никак не была рассчитана на современную агрессию несущихся в три ряда автомобилей. Стены, покрытые грязно-розовой штукатуркой, непрерывно вибрировали и дрожали, вызывая в жильцах смутное беспокойство и страх.

Фридрих, которого по российской привычке подруги быстро окрестили Федей, оказался человеком тихим и болезненным. С робким шуршанием он передвигался по двум крохотным комнатам, как бы боясь обнаружить свое присутствие в этой жизни. Приведя в дом молодую жену, он совершенно растерялся и, не понимая, что же теперь делать, стал пугливо прятаться в другой комнате.

Марина отнеслась к своему новому положению строго по-деловому. Оказавшись после свадьбы с мужем наедине, она послушно приготовилась принести себя в жертву этому бледно-розовому, трясущемуся от страха существу. Но Фридрих, надев пижамку, юркнул под одеяло, пробормотал «Gute Nacht, Ängelchen»[9]9
  Доброй ночи, ангелочек (нем.).


[Закрыть], повернулся спиной и притворился спящим.

Марина была приятно удивлена таким неожиданным поворотом событий. Физическая близость с новоиспеченным мужем казалась для нее делом крайне неприятным. Марина долго не могла уснуть. Ощущение было странным – вот она лежит в одной кровати с совершенно посторонним человеком, который всю ночь храпит и тикает. Тиканье раздавалось из Фединой груди, в которой билось сердце с искусственным клапаном. Днем эти звуки заглушались фоном человеческой жизни, а ночью, в тишине, тиканье раздавалось отчетливо, с непереносимой ритмичностью. «Ничего, – думала Марина, – люди в тюрьме выживают, потому что есть надежда на свободу выбраться. Так что же, я в Германии не выживу, в отдельной квартире, с этим заживо засушенным гербарием? – Она повернула голову и бросила брезгливый взгляд на холмик из одеяла, под которым беспокойно двигалась нездоровая Федина плоть. – Ладно, дружок, ты здесь поспи, а я пойду чайку попью». Марина встала и вышла в гостиную, которая одновременно служила кухней. Открыв холодильник, она прикинула, с чего бы начать, и, остановившись на объемной упаковке с колбасой, принялась за еду. Она ела долго, без удовольствия, пережевывая, как пластмассу, все то, что находила в холодильнике, пока, наконец, чувство отвращения к еде не заглушило чувство отвращения к жизни.

– Ну вот, теперь и поспать можно, – пробормотала она и, завалившись на диван, сразу уснула тяжелым крепким сном.

Проснулась Марина рано, встревоженная неприятным сновидением. Ей снилось, будто бы она находится на центральном московском проспекте в стеклянной милицейской будке. Машины выстроились в широкое каре и нетерпеливо рычат заведенными моторами, готовые в любой момент сорваться с места и смести с лица земли будку вместе с Мариной. И кто-то невидимый голосом Левитана командует: «На старт! Внимание! Ма…»

Она окончательно проснулась. Голос Левитана пропал, заглушенный непрерывным гулом большой улицы. В ванной шумела вода, в комнате было темно. Марина не сразу поняла, где находится. Вода перестала литься, и теперь в ванной кто-то двигался – почти беззвучно, как привидение.

– Та-ак… – пробормотала Марина, наконец осознав действительность. – Брачная ночь завершилась, переходим к медовому месяцу.

Она встала, включила свет и осмотрела тот скромный арсенал, включая топчущегося в дверном проеме Федю, из которого ей предстояло соорудить прекрасное будущее. «Ну что ж, небогато, – подумала она, – но лучше, чем ничего».

– Ну, что танцуешь? Заходи, гостем будешь, – обратилась она к мужу.

Федя прокрался к кухонному столу и стал возиться с кофейной машиной.

– Вот молодец, делом займись, – похвалила Марина и пошла в ванную принимать душ.

Марина сдержала слово, данное Богу. Получив свой крохотный шанс, она и не думала упускать его. Правда, если бы заранее знать, какой ничтожной окажется эта подачка, то она бы, наверное, еще поторговалась. Непривлекательность обстоятельств, в которых она оказалась, только разжигала ее тщеславие. Марина готовилась дать решительный бой и, крепко вцепившись в загривок судьбе, зорко осматривала поле предстоящей брани. Чувства и сантименты в ее расчеты не входили, такой роскоши она больше не могла себе позволить. Присев к журнальному столику с листом бумаги, она вывела аккуратным школьным почерком:

План

1. Выучить язык.

2. Выбраться из этой дыры.

3. Заработать денег.

4. Поменять мужа.

Поставив точку, она незамедлительно приступила к выполнению поставленных задач.

3

Довольно скоро Марине стало ясно, что три месяца, проведенные у Светланы в доме, являли собой гладкую, лицевую сторону действительности. Она же, Марина, оказалась со стороны изнанки. И все же она не унывала. Освоившись со своим новым положением, Марина быстро вошла в роль хозяйки дома, забрала в свои руки те скромные средства, которыми располагал Федя, и, открыв в себе недюжие способности к экономии, стала откладывать кое-что на черный день. Фридрих смотрел на все наивно-прозрачными голубыми глазами, не проявляя никакого любопытства к деятельности жены. Каждое утро он, собрав небольшой портфельчик, выходил на работу. Марина смотрела в окно, как он робкой походкой двоечника удаляется от дома в сторону трамвайной остановки, и думала о том, как ей в принципе повезло. Вместо мужа она приобрела что-то вроде домашнего растения: толку от него не больше, чем от кактуса, растущего на окошке, но зато и вреда никакого. Непонятным оставалось одно – зачем Фридриху понадобился этот дурацкий брак, от которого у него одни убытки?

Но вскоре разъяснилось и это.

Однажды ночью Марина проснулась на своем диване от шума, который доносился из соседней комнаты. Звуки походили на удары колотушки о дерево. «Это еще что такое?» – испугалась Марина и вскочила на ноги. Стук усилился. Марина бросилась в спальню, где обнаружила Фридриха лежащим на полу. Его тело было изогнуто судорогой, голова откинута далеко назад, шея как будто сломана, так что прямо в потолок торчит острый кадык. На губах белой пеной закипает слюна.

Марина в ужасе застыла в дверях.

Федя дернулся, как под электрошоком, и, подпрыгнув, решительно стукнулся затылком о деревянный пол.

– О господи! Что же делать? – вскрикнула Марина и в панике бросилась к телефону.

У Светланы долго никто не подходил. Марина посмотрела на часы. Два часа ночи. «Все спят, – подумала она и уже хотела нажать на рычаг, как вдруг услышала сонный Светин голос.

– Але?

– Светка, родненькая, он умирает! – завопила Марина.

– Кто?

– Муж мой! Федя. Умоляю, позвони в неотложку и приезжай!

Врач и Света приехали одновременно. Приступ уже прошел, и Федя лежал на полу бледный, без всяких признаков жизни на заострившемся лице.

Врач быстро говорил что-то по-немецки.

– Он умер, да, умер? – всхлипывала Марина, испуганно заглядывая через плечо доктора.

– Да успокойся ты! Жив твой Федя. Так быстро не умирают.

– А что это было? А?

– Приступ эпилепсии, – объяснила Света.

Врач сделал какой-то укол, отдал распоряжения и, собрав чемоданчик, ушел.

– Ну что же, Усик, попала ты, – вздохнула Света, выходя из спальни. – Говорила тебе, не бросайся за первого встречного.

– Почему?

– Придется тебе переквалифицироваться в медсестру. Врач твоего мужа знает, он здесь частый гость. Говорит, что сама по себе эпилепсия не опасна, нужно только следить, чтобы он не ударился головой обо что-то острое и не подавился собственным языком.

– Твою мать… – пробормотала Марина и горестно свесила между колен широкие ладони. – Мне только этого не хватало.

– Да, но это еще не все. Опасность заключается в том, что во время приступа может произойти остановка сердца, и чтобы этого не случилось, нужно делать укол. Вот рецепт, запасись всем необходимым.

– Ты что, с ума сошла! Я уколы делать не умею.

– Придется научиться.

– А неотложку вызвать нельзя?

– Врач говорит, это слишком долго. Они могут опоздать.

Марина вся съежилась от ужаса.

– Да не огорчайся ты так, – ободрила подругу Света. – Уехать-то всегда можно.

– Ну уж нет уж! – отрезала Марина и ошпарила Свету взглядом, брошенным исподлобья. – Уколы, так уколы. Будет нужно, и горшки выносить буду. Я отсюда никуда не поеду.

– Ну и правильно, – кивнула Света, поражаясь той агрессивной настойчивости, с которой Марина преследовала свои цели. – Я пойду. – Света встала. – Светает уже.

Сквозь щели опущенных жалюзи и вправду пробивался сероватый рассвет. Шум первых машин разбивался об окна короткими ударами, похожими на порывы ветра.

– Останься… – тихо попросила Марина. – Пожалуйста. Боюсь я тут с ним одна… – Ее голос перескочил пару октав, сменив злобную решимость приторной плаксивостью.

Света устало опустилась на диван.

– Как там Машка? – спросила Марина, испугавшись образовавшейся паузы.

– Ничего. Растет, про тебя спрашивает.

– Надо мне ее навестить.

– Да уж пора бы.

– Сколько я ее не видела?

– Ты от нас зимой съехала, а сейчас уже скоро лето.

– Боже мой, неужели полгода пролетело?!

– Четыре месяца.

– А я и не заметила. Целыми днями язык учу, времени ни на что не остается. Тебе проще было, ты с самого начала по-немецки как по-русски, да и вообще, чего тут сравнивать… – Марина вздохнула и многозначительно взглянула на дверь в спальню. – Кофе будешь?

– Давай.

Марина включила кофеварку, подняла жалюзи, открыла форточку и, сев на диван, закурила.

– Ничего, – угрюмо сказала она, стараясь перекричать рев и грохот, которым мгновенно наполнилась комната. – Мне бы только язык выучить, а там я разберусь.

– Трудно? – спросила Света, боязливо косясь на окно, в котором слегка дребезжали стекла.

– Ты даже представить себе не можешь! Я сутками учу, и все на том же месте.

– Это только так кажется. Трудно начать. А потом сама не заметишь, как заговоришь… Слушай, как вы здесь живете? – Света закрыла ладонями уши. – Это же просто кошмар какой-то!

– А что ты предлагаешь? – Марина язвительно поджала губы. – Мы можем к тебе переехать. Хочешь?

– Я бы не возражала. Мне с тобой было хорошо.

– Так что же мы сидим! Давай Федю на носилки и вперед, откроем у тебя лазарет, – усмехнулась Марина.

– Ладно, извини, я не хотела тебя обидеть. Ты бы правда заехала как-нибудь, а то совсем не видимся.

Свету поражало то, с какой решимостью Марина начинала новую жизнь. Она почти не нуждалась ни в помощи, ни в советах. Встречались они редко, и каждый раз Света с удивлением наблюдала, как быстро осваивается ее подруга на незнакомой земле. Все, что для Светы годами оставалось непонятным, Марина воспринимала сразу, каким-то особым видением. Она наполняла предметы и явления своим незатейливым содержанием, нисколько не затрудняясь выяснением их реальной сути. Светлану годами мучила непроницаемость социальной завесы, которую она пыталась постичь или хотя бы угадать истинную суть вещей. Марина же решительно кроила действительность под себя. К Германии и к немцам она отнеслась критически, со снисходительной жалостью. Хорошие, мол, они ребята, но в жизни разбираются плохо. Она вообще считала, что без ее, Марининого, вмешательства эта бедная нация деградирует полностью, и намекала на необходимость формирования в немцах культурно-эстетического вкуса.

– Что за уродство висит у них на вешалках, – ворчала она, разглядывая одежду в магазине. – Совершенно невозможно одеться.

– Давно ли ты стала такой взыскательной? – слегка раздражаясь, спрашивала Света.

– Да у меня в Москве тряпки были, каких тут в жизни не купить!

Света в недоумении смотрела на подругу, вспоминала жалкие лохмотья, которые ей пришлось выкинуть в мусоропровод, и видела, что Марина искренне верит в то, что говорит.

– Боже мой, – вздыхала Марина, разглядывая изящный светильник в витрине. – И этот ужас стоит тысячу марок?! Сколько же тогда может стоить мой абажур?

– Какой абажур? – удивлялась Света.

– Как! Ты не помнишь? У моих родителей висел в столовой.

И Света припоминала, что и вправду в квартире Марининых родителей висел огромный абажур, форматом чуть меньше обеденного стола. Было известно, что это произведение искусства изготовлено подпольным способом на кукольной фабрике. Круто изогнутый металлический корпус был обтянут розовым атласом, по поверхности которого располагались аляповатые цветы из той же ткани. Цветы крепились к абажуру при помощи пуговиц, которые имели подозрительное сходство с кукольными глазками. Это глазастое чудовище было предметом гордости семьи Усатовых и единственной вещью, которую Марина взяла с собой в новую квартиру.

– Та-ак, здесь надо подумать, – говорила Марина, закатывая глаза.

– О чем?

– Представляешь, какие бабки заработать можно, если наладить здесь производство таких абажуров?!

– Марин, ты это серьезно?

– Конечно. Я здесь не собираюсь сидеть сложа руки.

Ее голова была полна коммерческих планов. Она намеревалась наводнить страну русскими картинами, матрешками, гармонистами и балалаечниками. Одним словом, показать германцу, что такое настоящая культура.

Свете постепенно становилось ясно, что от той девочки, с которой ее связывала детская дружба, не осталось и следа. Золушка превратилась в самоуверенную, наглую тетку, которую Светлана стеснялась и не любила. И только в минуты слабости, такие, как сейчас, когда в другой комнате лежал полуживой Федя, а Марина казалась абсолютно беспомощной, опять вспыхивало теплое, почти родственное чувство.

Прошло три года. Светлана жила спокойной, полусонной жизнью. Она чувствовала, как инертность берет верх над ее веселой энергичной натурой, и осознавала, что нужно что-то предпринять. Но убаюкивающая однообразность существования имела поистине колдовское воздействие. И Света продолжала сидеть, как Илья Муромец, в ожидании, что вот-вот кто-то придет и позовет ее на подвиги ратные. Но время шло, и ничего не менялось. Светлана жила бы так и дальше, если бы ее не вывела из оцепенения бурная деятельность, которую развернула подруга. За эти три года Марина выучила язык, говорила плохо, но бойко, не стесняясь. Перепробовав различные виды бизнеса, который в основном заключался в купле-продаже некачественных товаров, и переругавшись на этой почве со всеми, с кем имела дело, она пришла к выводу, что люди, обманутые ею, просто не умеют быть благодарными. Сделав такое заключение, Марина перешла от торговли прямиком к культуре. И тут началось нечто странное.

Любознательные немцы, плохо представлявшие, каким должен быть представитель русской культуры, приняли Марину за чистую монету и обратили к ней доброжелательные взоры. Открытие, что немцы – доверчивая и великодушная публика, Марина сделала совершенно самостоятельно, проведя несколько нелепых мероприятий в международном клубе, и пришла к выводу, что это их качество можно очень хорошо использовать. Но тут ее компетенция заканчивалась. Чтобы двигаться дальше, нужны были связи. Марина вспомнила о подруге. Засидевшаяся без дела Света с радостью, очертя голову, бросилась в работу. Она подняла на ноги своих многочисленных знакомых в Москве и Германии, добилась встречи с бургомистром и представителем министерства культуры. Благодаря ее кипучей деятельности, вскоре стала вырисовываться вполне солидная перспектива. Новое культурное общество, созданное ею, планировало заниматься балетом, юными дарованиями, театрами, выставками и многим другим. Все это время Марина скромно стояла в стороне, появляясь из-за Светланиной спины только для того, чтобы представиться и пожать кому-нибудь руку. Она одаривала подругу восторженными взглядами и тут же удалялась в тень, чтобы не нарушать сияния, которое распространяла вокруг себя Светлана.

– Ты давай посмелей, – подбадривала подругу Света, – а то все жмешься по углам, как сирота.