Текст книги "Вайнахтсман и киндеры"

Елена Нестерина
Вайнахтсман и киндеры

День догорал. Ещё немного – и мороз схватит его в плен, превратит в ночь, будет держать, бить и колотить, а потом нехотя переделает в утро, покрасит на своё усмотрение небо, ненадолго включит солнышко. А потом снова выключит, снова расстелет тьму по полям и лесам. И так всю долгую зиму – холодно, голодно, страшно…

В актовом зале колхозного клуба было натоплено. Совсем немного – ровно настолько, чтобы можно было там находиться. Оккупационный режим Германской армии умел разумно экономить. В окна клуба ещё заглядывал прощальный солнечный свет, но уже горели четыре керосиновые лампы. Темнота потихоньку выползала из углов, плясали тени на неслышных мягких лапах…

Наталья Петровна, над которой висело две лампы сразу, хлопнула в ладоши и ударила каблуком в пол. Это означало, что все должны посмотреть на неё и приготовиться. Она была строгая и нарядная: в узкой юбке и новом жакете, на рукаве которого красовалась нашивка со свастикой и надписью «Treu Tapfer Gehorsam».

Третий час подряд шла подготовка к рождественскому празднику.

Дети в который раз принялись говорить заученные слова, браться за руки и танцевать под музыку, которую играл солдат на большой губной гармошке.

Уйти из клуба было невозможно: солдат зажимал коленями автомат, а возле двери неподвижно застыл ещё солдат. И тоже с автоматом на плече. В день праздника дети должны будут исполнить эту программу перед германскими офицерами – и показать в лучшем виде!

…Село захватила немецкая армия весной. Колхоз только начал подготовку к севу, трактор пахал предпоследнее поле, но произошёл прорыв фронта – и село оказалось в оккупации. Сейчас нельзя было даже вспоминать тех, кого с приходом Германской армии сразу убили: председателя колхоза Агнию Леонидовну, которую повесили на площади – за то, что она отказалась быть сотрудником и называть колхозных активистов, коммунистов и писать списки их семей. Нельзя было помнить её детей, которых расстреляли, когда они выбежали к ней из толпы, сожжённых живыми в сарае односельчан, которых поймали по пути к партизанам.

Можно было только читать листовки с новыми правилами жизни, выполнять эти правила и много работать.

Село затаилось. Выполняло, работало. Осенью урожай отправился в Великую Германию, а школу, в которую пришли дети первого сентября, первого же сентября и закрыли. Оставшихся в селе двух учительниц расстреляли. Они не хотели носить повязки послушных помощников и учить по новым правилам.

А вместо них – уже ближе к зиме – в школе появилась Наталья Петровна. У неё было несколько новеньких книг, красивые тетради, карандаши. Наталья Петровна сама где-то училась, и теперь приехала, чтобы начать воспитывать детей правильно.

Наталья Петровна была в селе до войны совсем не приметной личностью. Работала в колхозе учётчицей – учитывала и заносила в большую книгу кто что сколько и когда наработал. Больше ничем знаменита не была – в спортивных соревнованиях не участвовала, в клубе на концертах не появлялась, и даже кино смотрела редко. Шмыгала из конторы домой – только её и видели. Но час Натальи Петровны настал – и теперь она учила детей любить Великую Германию.

Дети её не слушались, и тогда в классе стали дежурить солдаты. Вот тогда, наконец, наступил долгожданный порядок – автомата боялись все.

… – Бестолковые! – нахмурившись, крикнула Наталья Петровна. – Просто бараны! Что ж вы не можете понять простые вещи, которые тысячу лет знает Европа! Вас ведут к свету, к прогрессу – а вам бы только на сеновале спать… Старайтесь! Будете хорошо себя вести, святой Николаус в Рождественскую ночь исполнит ваши желания. Поняли?

Дети загудели: «Поняли!»

А Колюшка не понял. Он не знал, кто такой святой Николаус. У бабушки за печкой висела икона, тёмная, как подкопчённая, но блестевшая, будто намазанная маслом. Там был нарисован святой по имени Николай Угодник – старенький бородатый дедушка. Ему бабушка шёпотом молилась, и он должен был исполнять её желания. Бабушка просила-просила его, ругалась, когда Угодник ничего не исполнял, а потом умоляла её простить, кланялась и билась в пол лбом. При этом плакала и тыкала в себя собранными в щепоточку пальцами – крестилась. Николаус – Николай, может, это он же? Но желания под Новый год исполняет Дед Мороз – это Колюшка хорошо запомнил. Он и подарки дарил – из мешка вытаскивал! Колюшка весь год ждал Деда Мороза и праздника под ёлкой, и теперь этот праздник уже скоро, совсем скоро, но называется Рождество. Кто-то рождается, значит. Видимо, новый, 1943 год рождается, вот что!

Пока Колюшка размышлял, подошла его очередь говорить слова. Стоявшая рядом девочка толкнула его в бок, и Колюшка сделал шаг вперёд. Он только успел выкрикнуть:

– Как детей…

Как детей отвлёк шум и топот. С ворвавшимся студёным воздухом в клуб вплыла ёлка – которую на вытянутых руках нёс сторож дедушка Гаврила.

– Вот она, ёлочка! – стаскивая с головы шапку, сообщил дедушка. – Куда её, милка?

– Какая я тебе милка? – сморщилась Наталья Петровна, торопливо подбежала к сцене и ткнула пальцем: – Сюда!

Дети переглянулись. Обычно ёлку ставили в середине зала, чтобы вокруг неё можно было водить хоровод. А эту, маленькую, значит, на сцену. Как же хоровод? Но никто об этом не спросил. Все теперь боялись Наталью Петровну и слушались.

Дедушка Гаврила положил ёлку на сцену и, разбрасывая ледышки со своего тулупа, ушёл.

Наталья Петровна снова построила детей и запретила смотреть, как дед вернулся с ящиком столярных инструментов и принялся строгать и стучать, сооружая треногу для ёлки.

Снова началась репетиция. Колюшка ждал своей очереди выступать, смотрел и слушал внимательно, чтобы не опоздать. Дети танцевали под губную гармошку. Она сопела, вздыхала и пищала – и казалось, что это за стеной мыши играют свою мышиную свадьбу. И, вроде бы, уже и мыш-гармонист устал, и гармошечка вот-вот порвётся, а свадьба всё никак не закончится…

– Как детей чекист советский ёлки в Рождество лишил! – вовремя заметив, как махнула рукой Наталья Петровна, вывалился из мышиной свадьбы Колюшка и заорал во всё горло.

Из-за спин детей тут же выскочил тринадцатилетний Иван, Иван был одет в драную кожанку и вышедший из употребления картуз. Рыча и целясь из деревянного маузера, он заставил всех встать на колени.

– Дрожите! Дрожите, я сказала, как следует! – кричала Наталья Петровна. Потому что многие не дрожали.

Кого-то из самых бестолковых ей пришлось схватить за ухо и поставить на коленки, кого-то хлопнуть по затылку, чтоб дрожал. Ну какой раз повторяют, а как пыльным мешком стукнутые! Что за глупые дети…

Нарычавшись, чекист Иван захохотал злодейским голосом: «Ха! Ха! Ха!»

Солдат с губной гармошкой набрал воздуха и начал вдувать в гармошку парадный немецкий марш.

Пум-пум-пум-пум-пум! – промаршировал от двери солдат с автоматом. Та-да-да-да-да-да-да! – раскрасневшись и от напряжения выкатив глаза, закричал он, старательно убивая чекиста Ивана из автомата. Иван с грохотом упал на пол, картинно раскинул руки-ноги и замер.

– Лицо, лицо не сделал! – закричала Наталья Петровна. – Быстро!

Иван устало оскалился, не открывая глаз.

Замолчала гармошка, солдат с автоматом тоже замер. В мягких валенках протопал от вставшей ровно и распустившей в стороны примороженные лапы ёлки дедушка Гаврила.

– Готово, милка!

Наталья Петровна свела брови и оглядела столпившихся детей.

– Чьи слова? Кто сейчас говорит? Что вы как сонные мухи? – как взмах кнута просвистел в воздухе голос Натальи Петровны.

Окрик как будто и правда подстегнул девочку Машу, она поспешно выскочила на середину и торопливо затараторила:

– И как им солдат немецкий чудо-ёлку возвратил!

Солдат немецкий повесил на плечо автомат и пригласительным жестом указал на сцену. Вот она, ёлка, радуйтесь, счастливые дети!

Снова заиграла музыка, выскочила в центр первая пара танцующих, но тут снова притопал дед Гаврила:

– А вот они, игрушечки! Вот богатство-то наше! – радостно прогудел он.

В руках у него была большая коробка с ёлочными игрушками. Все её знали, эту драгоценную фанерную коробку. Несколько лет назад её купили в городе учительницы и привезли в школу – и все жители села пришли смотреть на ту первую ёлку, которую установили тогда в самом большом, но всё равно тесном классе и украсили этими игрушками. На следующий год ёлку поставили уже в клубе – высокую, пышную. Когда на неё повесили игрушки, их оказалось очень мало. Но учительницы вытащили ножницы, клей – и оказалось, что игрушки можно сделать самим! Так появились гирлянды из разноцветных бумажных колечек, флажки на длинной нитке. А сколько нарезали снежинок! Все ребята научились. Даже конфеты на ёлку вешали – и после праздника их разрешали сорвать и съесть! Так что все дети, и малыши, и школьники, знали: праздновать Новый год – это счастье!

И теперь вот они, новогодние игрушки! Забыв страх перед Натальей Петровной и солдатами, дети столпились вокруг деда Гаврилы. Все знали, что лежит там, внутри большой коробки с Кремлём на крышке и узорами из серпантина и хлопушек по бокам: стеклянные шары, расписанные красными звёздами, целлулоидный дирижабль, синички, ловко скрученные из тонкой бумаги и набитые ватой, посыпанные переливчатой стружкой грибочки, яблоки, груши, шишки – большие и маленькие, два метра серебристой канители с острыми махринками…

Колюшка тоже заторопился скорее заглянуть в коробку, увидеть, как из неё вытащат его любимую игрушку – пограничника с собакой. Пограничник крепился на жестяной прищепке – и всегда на одной из верхних веток, чтобы всем было видно и чтобы собаку не хватали за нос, потому что после первого новогоднего праздника чёрный нос этот успел обтрепаться и из него вылез клочок ваты. А рядом с пограничником обязательно покачивался пышный румяный лыжник в белой куртке и шароварах. Его красные лыжи блестели как лакированные.

Заторопился Колюшка – и толкнул Наталью Петровну, которая с торжественно-почтительным лицом прикрепляла к ветке ёлки большую стеклянную игрушку – серебряный крест с эмалевым портретом в середине.

– Ай! – не ожидая, что на неё кто-то налетит, вскрикнула Наталья Петровна. И только хотела отругать Колюшку, как увидела, что Иван, самый высокий из ребят, с другой стороны ёлки забрался на табуретку и прилаживает к вершине тёмно-алую стеклянную звезду, которую успел вытащить из коробки.

– А-а-а! – закричала не своим голосом Наталья Петровна. – Что ты делаешь?!

Она бросилась к Ивану и вцепилась в его кожаную тужурку. Кожа затрещала, оторвался клок, ножка у табуретки подкосилась, хрясь – и мебели в клубе стало меньше. Иван взмахнул руками и упал на сцену. Уже не картинно, а по-настоящему, с грохотом. На обломки табуретки рухнула и Наталья Петровна. Тут же вскочила, оглядываясь на солдат. А те открыли рты и стояли смотрели.

Потому что посмотреть было что: на ёлке висели портрет Гитлера и красная советская звезда.

– Снять! Снять немедленно! – хрипло зашипела Наталья Петровна, вскакивая с пола и указывая на ёлку.

Девочки наперегонки бросились к ёлке, исполнительная Дунечка сдёрнула с ветки хрупкий стеклянный крест с портретом и протянула его Наталье Петровне.

– Ах ты… – Наталья Петровна выхватила у неё драгоценное украшение, одной рукой прижала его к себе, а другой отвесила Дуне оплеуху.

Дуня заплакала, а Наталья Петровна подскочила к ёлке и попыталась дотянуться до верхушки. Ёлка была хоть и не такая большая, но достать до звезды ей не удалось. А табуретки другой не было. Вон стоят, конечно, широкие

...

конец ознакомительного фрагмента