Текст книги "День ананаса"

Елена Нигри
День ананаса

© Е. Нигри, 2020

© Оформление, серия, Издательство «У Никитских ворот», 2020

* * *

куст

Колюч, безлиствен или густ,

он всё равно зовется куст,

и тайна вроде бы проста –

дорога без него пуста:

он нужен ей как оправданье,

как остановка на пути,

где с небом может быть свиданье

и мимо просто не пройти,

но тень его принять как милость,

его невзрачные цветы,

как будто с неба пала милоть

и ей теперь причастен ты…

глядеть и впитывать растенье

растерянно – от простоты

его внезапного рожденья

среди дорожной пустоты

и думать: что здесь этот куст?

откуда он, из Божьих уст?

сам без ствола, но веток много,

как рук у милостивого бога,

как зёрен в колосе пшеницы,

как в книге вшитые страницы,

и каждый стебель – ветка-путь,

и не разнять и не свернуть,

когда встаёт среди дороги,

как образ сути бытия,

чтоб онемели от восторга,

забыв на время: «где же я?»,

и преклонять свои колени

пред этой нежностью цветка –

в немом каком-то изумленье,

пока шиповника рука

вдруг не кольнёт и лепестки,

что так прозрачны и легки,

не упадут тебе под ноги…

Кусты, как знаки на дороге,

себя готовые раздать, –

присутствие, изустье Бога,

Его земная благодать…

я время

Я время этого куста,

и дерева, и этой ночи,

они, как дети естества,

совсем не зря мне смотрят в очи:

я их живу, их вижу, длю,

их имена в моей тетради,

как чайки – письма кораблю,

как перья на озёрной глади,

я с ними всеми заодно,

с прекрасным этим окруженьем,

подняться в небо, лечь на дно,

как птица, рыба… притяженье

ко всем вещам, что вплетены

в моё такое бытованье,

я растворяю их в себе,

они во мне как любованье

и как причина жизни всей –

по клеточкам распределённой,

и, как луча разящий свет,

всегда к зачатью устремлённый…

детство

полоска света из-под двери

и голоса – не разбуди! –

всё это, чтобы ты поверил:

о мальчик мой, ты не один.

там свет и люди, кто-то вяжет,

пасьянса карты на столе,

и няня допоздна не ляжет,

а ты лежи себе, болей.

пропустишь школу – ну и ладно,

горька микстура – ну и пусть,

заешь – вот плитка шоколада,

и Лукоморье наизусть.

а утром свет, раздвинут шторы,

опять не страшен этот мир,

и чей-то писк и чей-то шорох

растают быстро, как пломбир…

следы

Время растаяло,

нет, зацепилось за ветки,

в корни деревьев ушло,

утонуло в болоте

и на тропе,

где когда-то ходили, как дети,

тоже заметы и память

несбывшейся ночи.

всюду следы наших ног,

как забытые лодки –

так и лежат,

будто брошены здесь на храненье,

если собрать их, как петли,

как старые чётки,

время вернётся,

свернувшись в клубок

на мгновенье…

переписать

Переписать в стихи

полёты белых чаек

и сизых голубей,

и плеск речной волны,

и посвист воробьёв,

ворующих из чашек,

твой взгляд издалека,

чуть-чуть со стороны…

перемешать потом,

как краски на мольберте,

и вывести одну связующую нить –

полоску бытия – о нашем скором лете

и встрече, что ещё

нам нужно пережить…

* * *

Задержись на миг – сколько зим и лет,

здесь стоит камыш, это липов цвет,

и трава как встарь – мягче не найти,

босиком по ней как в раю пройти,

а за полем дом и зелёный луг,

мы одни с тобой, нам не надо слуг,

на закат пойдём, в радугу небес,

и за той чертой тоже будет лес…

* * *

Вот и не стало августа:

как пролетел, промчался,

месяц последний ласковый

ливнем в окно стучался.

осень пришла на смену

с холодом и ветрами.

враз разметало сено,

задребезжали рамы.

лодка стоит у пристани,

только опять пустая.

ты не приедешь –

истина,

как образок, простая…

* * *

стихи разбросаны повсюду,

как луковая шелуха…

их подобрать совсем не трудно –

они не ведают греха:

живут себе, минуя сроки,

что им указы, что статьи?

они как те чертополохи,

цепляют – если что, прости,

а хочешь – заложи закладкой,

чтоб в час вечерний ноября

вдруг снова прочитать украдкой,

себя за ревность укоря,

или, гуляя, вспомнить строки,

вдохнуть их как блаженный дар,

как даль небесная, высокий

или судьбы немой удар…

туман

В тумане только руку различишь

да тонкую озябшую осину,

и небо, что не будет больше синим,

обрушит на тебя всю эту тишь…

Не утони, держась рукой за куст,

в болоте топком, что как вязкий морок,

осенний воздух холоден и густ,

не оступись, не оглянись на шорох…

ау

Помнишь «ау»,

что бежало верхушками сосен,

помнишь,

всё ближе и ближе маячила осень?

Время невстречи,

когда и надежда пропала –

там, где лишь свист электрички

под крышей вокзала…

Дождь размывает следы,

промывает канавы,

снова в объятиях беды,

и любовь как отрава…

Сердце напоено ею,

и снадобья нету,

я отправляюсь паломником

в новое лето –

полное ягод, надежд,

и исхожих тропинок, –

может, и встречу тебя

средь летающих спинок:

бабочек или жуков,

или божьих коровок –

взгляд твой родной

и единый для всех полукровок…

разговор

Только слушать деревьев

святой разговор,

то тревожный и шумный,

то тихий, чуть слышный,

и о чём у них вечный

таинственный спор:

кто моложе, кто старше,

кто красивей, кто выше?

Нет, об этом не спорят они,

а, лишь ветру послушны,

сгибаются низко

и, качаясь, как волны,

касаются лиц

обнажённых, обветренных,

кем-то срубленных близких.

Или солнцу поют неизменно хвалу,

иль, волнуясь, следят

за движением лунным?

Их шершавы тела,

их иссушена грудь,

но стоят и хранят

этот мир от безумья.

опять сирень

опять сирень, опять голубизна,

кузнечики стрекочут поневоле,

и мы с тобой опять на этом поле,

где раковина неба так полна;

где жёлтых одуванчиков ковёр

нас приютил, как бедных менестрелей,

но лучших я не видела постелей,

и ангелов неразличимый хор;

где тронешь ветку – яблоневый цвет

падёт тебе под ноги так легко,

и лебедя крыло, как молоко,

вдруг потечёт вослед тебе, вослед…

белым-бело, всё падает, кружась,

и кажется, в снегу жасмина куст,

подумаешь: «пусть это длится, пусть»,

за эту строчку мысленно держась.

всё отцвело, упало в никуда,

сиреневым туманом охватило,

и ель свечу выносит терпеливо,

и кажется, поспела лебеда…

* * *

Скоро сирень отцветёт,

яблоневый цвет

померкнет и облетит…

выйдет жаркое солнце

и пожрёт всю солому –

оставит только маленькое зёрнышко

моей души:

куколку,

заблудившуюся в лесу…

бессонница

На небе звонница

стоит одна,

на что, бессонница,

ты мне дана?

Ходить, как водится,

обычной странницей –

везде без подданства,

куда понравится.

Босой без обуви

по небу паперти,

на белом облаке

в провалы памяти,

по узелкам,

что вдруг развяжутся,

а сны привидятся,

да не расскажутся…

одинокие думы: хокку

* * *

опять ты заскучал

в печи огонь почти что догорает

подкинуть дров смотреть и ждать

когда сгорят дотла

когда трещать устанут

когда сверчок свою затянет песнь

* * *

снежный куст

или белые розы

что ты смотришь

я в толк не возьму

вот осыплется он

и узнаем

* * *

кот крадётся

за тенью моей

он охотник

а я убегаю

плохо если нету мышей

пусто

* * *

радуешься что родился

плачешь что умер

снова радуешься

что воскрес

твой бог

твой сын

твоя плоть

* * *

кому больнее

человеку

собаке

кто более одинок

загляни в глаза

и узнаешь

как далеки

Что делать с белизной бычка,

котёнка

и этой лапкой,

что всегда тебе открыта?

с глазами,

что к тебе обращены:

«что будет?»,

«почему ушла?»,

с готовностью играть,

просить прощенья;

с незнанием,

кто прав, кто виноват,

без богословья,

вся одно движенье –

дитя во всём,

без злобы или мщения:

щенок, бычок, котёнок –

безуспешно

пытаюсь эту тайну разгадать…

Игра и сон,

отсутствие притворства

и детское доверие во всём –

тебе, как существу иного рода, –

но как мы далеки,

как не готовы…

соседи

Прибежала крыса,

попросила хлеба,

дал я ей, несчастной,

корку да мяки́шь.

У нее крысята, малые ребята,

целый день голодные,

как ни поглядишь.

Прибежала мышка,

попросила сыра,

я кусок отрезал:

ешь и деткам дай!

Хвостиком махнула:

помогаешь сирым,

и убегла в норку:

– Детки, налетай!

А за мышкой ёжик,

и скорее к блюдцу

с малой-малой трещинкой,

с розой посреди,

молоко он выхлебал,

фыркнул на прощание,

уходя, как водится,

лапкой наследил.

И теперь сижу я

в комнате обеденной:

кто ещё попросит

хлеба да воды?

Повезло мне, братцы,

с бедными соседями,

а без них мне холодно,

я совсем один…

стихи, написанные кошкой М-Уси

* * *

одинока как луна в ночи,

свет фонаря слишком ярок

для моих игр,

и жертва ещё не пришла…

* * *

река сулинь катит свои воды слева направо,

неся с собой обломки деревьев,

веток и красное сари.

никак не войду в этот поток,

чтобы плыть наравне с другими, –

кошка, не боящаяся воды…

* * *

по небу плывёт большой белый кот –

дружище, дай лапу,

и я хочу полетать там,

где не бывает машин, собак

и мальчишек, чей смех не даёт мне уснуть…

день ушёл

день ушёл, говорю «до свиданья»

и совсем не смотрю в календарь.

что мне дни, если время лукаво:

лето, осень, осенняя хмарь –

всё слилось в череду без разрыва.

день ли, утро, сентябрь или март –

непрерывность, как нить, тороплива.

всё на ней, от коляски до парт,

от рожденья детей института,

от любви до несбыточных грёз,

от моей неразгаданной смуты

до болезни надолго всерьёз.

календарь, что мне дни, что мне даты?

я давно уже счёт не веду.

знаю, надо посылку на запад,

и на почту привычно иду.

и кота накормить и погладить,

чтобы знал, что любим, не забыт,

день ушёл, говорю «до свиданья».

спит котенок, а значит, он сыт.

* * *

Я люблю это время,

где зима осторожно

то насыплет нам снега,

что смотреть невозможно,

то замрёт на мгновенье,

переждёт день-другой,

перейдёт в наступленье,

разозлится пургой,

заметёт вход и выход –

утоните в снегу! –

но без той заварухи

я и жить не смогу.

Мне беление снега

из белёного льна

лучше лунного брега,

черноморского сна.

Я ныряю как в детстве,

обжигаюсь слегка,

мне такое соседство

суждено на века.

О светлейшее чудо,

о чистейший из всех,

рассыпайся повсюду,

мой возлюбленный снег!

* * *

Стояли белые стога,

почти как луны,

белели полночью снега

светло и юно.

крошилось небо по утрам

крупою манной,

ложилось кошкою к ногам

надеждой странной,

что вот растает снег, и ты,

презрев убытки,

придёшь из дальней долготы

моей открытки

и станешь явью, а не сном,

дыханьем, речью.

пусть не сейчас, пускай потом,

я не перечу.

но дни проходят чередой,

снега не тают,

и только птицы за водой

ко мне слетают…

* * *

Снег почернел от февральских чернил,

прячутся галки от ветра колючего,

мчится трамвай – Чистопрудный простыл –

мчится двуглавой змеёю гремучею.

тают сугробы, как корабли,

и в ручейки превращаясь весенние,

лодки уносят, что спят на мели,

и от зимы устают, посеревшие.

лишь воробьи – что им снег, что зима?

перезимуют, как бомжики малые,

и зачирикают – скоро весна,

скоро весна – как всегда, небывалая!

с воздухом этим, что можно глотать,

трогать руками и плыть меж вокзалами,

только бы март – не проспать, не проспать –

там – меж Москвой и Вязёмами Малыми…

* * *

здесь, кажется, весна, а я ещё с зимою,

ещё играть в снежки, и падать, и скользить –

который нынче век, куда идти с сумою?

как сладить мне с хандрой – других не заразить?

иду, не чуя ног, друзей не узнавая:

мы катимся опять в такой дремучий ад,

куда же ты, куда, земля моя родная,

как Лотова жена, не оглянись назад!

там всюду лагеря, там флаги цвета крови,

шаг в сторону – арест, и пытки, и суды,

смотри не заразись, болезнь, что хуже кори,

молись, чтоб уцелел от этакой беды.

о Боже, света дай – душа во тьме стенает,

ей без Тебя не быть и ран не врачевать,

пошли Иеремий, дай нового Исайю,

чтоб верить и любить, и в жизни устоять…

ночное

хокку

* * *

Догорает свеча

огарок –

богу подарок

* * *

Если бы сосны не знали Бога,

не тянулись бы так к небу,

не взбирались по кручам и скалам,

рискуя упасть в пропасть…

* * *

Месяц – небесная лодка,

что плывёт к одинокому Богу –

перевезти его на другой берег,

где забыл он старую шляпу…

* * *

Снег не боится падать,

потому что знает:

всё в руках Бога

* * *

Ум и ночью не освободится от дум

кто его опустошит?

* * *

Бывает ли день,

когда бы никого не убили?

* * *

Не будем умирать, пока мы живы

присядем помолчим – и в путь

а там – как сложится…

чудо

Как скажешь чуду,

что оно есть чудо?

Легко спугнуть…

И про любовь –

молчи до времени,

до срока:

она, как лань, пуглива

и скромна…

Есть люди,

что всегда в себе таят,

как птицу в клетке,

радость,

обожанье,

рассказанные –

вдруг они исчезнут,

испарятся?

Порой в молчанье

копится душа,

раскроется нежданно,

как цветок,

в стихах и музыке,

в рисунке, танце,

и удивятся все

и чуду,

и любви…

* * *

не унять моих слёз,

точно дождь за окном,

или лучше – капе́ль

где-то ночью в апреле.

я тебя не увижу

ни сейчас, ни потом,

потому что

поляны уже побелели.

ветер форточку сносит,

как лист в октябре.

я легла в эти листья,

я сравнялась с землёю.

гул вселенной,

как колокол где-то в селе,

или, может быть, это

сердцебиенье…

свет в окне

свет в окне,

плетенье ниток

тонкой пряжи паука,

лист, как обнажённый свиток,

кем-то писанный, рука –

Божья, что дарует это –

утром,

при начале дня,

проживём его как дети,

не бранясь и не виня,

только радуясь,

что живы,

слышим дальнее

АУ –

там, где заросли

крапивы,

в переделкинском

лесу…

былинка

Я жук, ползущий по цветку,

былинка на песке,

я свет ночному мотыльку

и ветер вдалеке –

поющий в травах и цветах,

щекочущий слегка,

я чей-то неизбывный страх

и острая тоска;

окно, распахнутое внутрь,

и нараспашку дверь,

одна строфа из древних сутр

и первозданный зверь…

мои молекулы везде –

в воде, на берегу,

на остывающей звезде,

когда к тебе бегу –

сквозь расстоянья долгих лет,

ничья и нарасхват,

ты – убегающий рассвет

и тающий закат,

к тебе песчинкой просочусь

или прольюсь слезой –

я лишь с тобой довоплощусь

и обовью лозой!..

липа

всё зацветает однажды –

деревья, озёра, а нынче и липа,

я к ней на долгое время,

как осы к варенью, прилипну,

всю оборву, чтобы запахом впрок

насладиться,

липа цветёт, и дурман этот сладкий

всё длится и длится…

руки и губы все в жёлтой пыльце,

и карманы ей по́лны,

вкус аромата меня настигает, как волны,

с райским сравнила б его,

забрала бы с собою,

жаль, что нельзя про запас

насладиться любовью…

к морю

Я к розам хочу,

В тот единственный сад…

Анна Ахматова

О нет, я к розам не хочу,

и в сад не надо,

я к морю мысленно лечу,

к его наядам,

к солёным брызгам и песку,

что лезет всюду,

к его куриному божку,

где вольной буду.

Ревнуйте вы к его волнам,

камням и рыбам,

я влюблена в волшебный хлам,

в утёсы, глыбы,

в ракушки, гальку, волнорез

и запах тины,

мне море нужно позарез,

а не картины –

живое, с пеною у рта,

шипящей, жгучей,

где я забуду навсегда

репей колючий,

дороги пыльные и дом,

где дверь закрыта,

а у порога – бог ты мой! –

опять корыто…

голыш

Этот камешек – память о море,

о солёной, ревнивой волне,

той, что бросила, может быть, с горя –

не кому-то, а именно мне.

Я беру его: тёплый и гладкий –

он размером как раз по руке,

и рисунок его – как загадка,

что поедет со мной в рюкзаке.

Я теперь его больше не брошу –

мой найдёныш, голыш, оберег,

он дороже булавок и брошек,

он со мною отныне навек!

Никому свою тайну не выдашь,

твой рисунок – былого печать,

может, кто-то писал мне на идиш,

может, сердцем смогу прочитать?..

* * *

Мы по улицам бродим бесцельно,

нет ни быта у нас, ни жилья,

только льющее свет откровенье

и блаженное слово «нельзя».

Но зато целый мир перед нами

и тропа в заповедному лесу,

но зато эта радость свиданья,

что я в сердце, как милость, несу.

барвинок

Под этой тонкой коркой льда,

прозрачной, будто бы слюда,

жизнь теплится, гнездится там и тут,

ещё невидные, но подо льдом растут:

пролески первые, барвинок, нежный крокус…

Сломают лёд – вот это будет фокус,

как выйдут на свободу, из темницы

и жёлтый первоцвет, и медуницы…

И разом запестреет хмурый лес!

И в лужах отразится синь небес…

Так ты в моей душе – печать и снимок,

как вечно зеленеющий барвинок,

что тянется наверх, к теплу и свету,

что зиму переждал, томясь по лету…

весна

Вот веточка сосновая плывёт –

упала, вмёрзла в лёд,

пригрело солнце,

и она плывёт.

С ней рядом фантик и один окурок,

они плывут в соседний переулок

встречать весну –

ведь нынче ледоход,

и веточка сосновая плывёт…

* * *

вот дерево берёза,

вот дерево сосна,

а я иду, ликуя, –

на улице весна!

а я иду, взыскуя,

гляжу во все глаза:

ну где же вы, пролески,

где птичьи голоса?

вверху – лоскутик неба

рублёвского письма,

а воздух – ох как нежен,

как ты, как я сама!

* * *

Как обнажается природа,

так обнажается душа,

и свет луны лежит у входа,

и ветер входит не спеша,

а вместе с ним – снежинок вихрь,

а вслед за ним – дождинок рой,

и пусть не до февральских игр,

и чей-то голос «дверь закрой»,

но я с душою-самозванкой

иду навстречу февралю

и раздаю любви вязанки,

и о любви твоей молю.

пусть снег сошёл с земли усталой,

и тишина звучит в ответ –

моя душа в одёжке старой

пойдёт, как девочка, на свет…

как пуст

как пуст

весенний куст –

как сер, невзрачен,

пока ещё никак не обозначен,

сирень, акация иль бересклет,

молчит.

а я уже провижу форму, цвет

и радуюсь заране аромату

и гомону взлетающих синиц –

хотя ещё морозит по ночам

и лёд не стаял…

………………………………………….

одни лишь воробьи на месте почек,

как ноты и бемоли между строчек,

поют весну.

и не беда, что серы:

они нужны для общей атмосферы

переполоха,

радости цветенья

и веры, что наступит Воскресенье.

* * *

когда уже ни дружбы, ни любви,

а только память – то светлей, то горше –

осталась мне, – осталась бы подольше!

чтоб сохранить в душе тот первый свет,

когда мы шли: я за тобою вслед…

теперь следы давно дождями смыты,

и нити Ариадны не найти там,

теряется во тьме воспоминаний:

всё, что казалось или было с нами,

покроет снег – я не жалею, нет,

но не погас бы этот первый свет!

звёздная водица

А ночь не спит,

она нас всех хранит:

людей, собак,

мышей и кошек,

следит,

чтобы не дуло из окошек

и каждый был

хоть чем-нибудь укрыт.

она, как мать,

проверит чердаки

и смажет двери,

чтобы не скрипели,

и чтобы сны,

как ангелы, слетели

и спали

безмятежно

старики.

а кто проснётся,

пусть не убоится

и смотрит

чёрно-белое кино

про звёздный ковш

и звёздную водицу,

что льётся

по ночам

через окно…

яблоко

почувствуй яблоко –

оно в твоей руке,

оно как сердце –

тоже с сердцевиной.

разрежь его,

я стану половиной,

и лишь с тобой

я целая вполне.

всё перемелется

всё перемелется, будет мука,

лодка осталась без рыбака,

вёсла унёс он с собой и черпак,

спать завалился на старый чердак.

сяду я в лодку одна, без весла,

лишь бы река меня вдаль унесла.

там, где рассеется морок осенний,

там, где увижу я якорь спасенья…

боль растворится – спасибо, река! –

всё перемелется, будет мука…

* * *

Вот ангел на стене,

вот крестик на груди,

спит город в тишине,

и ты не уходи.

побудь, не говоря,

не открывая глаз.

такого сентября –

никто не видит нас.

застыла тишина,

замкнулся света круг,

и падает стена

твоих безмолвных рук…

когда же ты уйдёшь,

на миг прольётся свет:

руками не возьмёшь,

как звон чужих монет,

но сердце обоймёт

вдруг жалостью ко всем,

кто был и кто придёт, –

кому о том повем?..

простые стихи

Не будет слёз –

оставь меня в лесу:

как трепетна трава,

я здесь усну…

кругом кусты –

они нашепчут сны

под песню

переделкинской сосны,

что приютила

нас однажды в дождь, –

я знаю,

ты опять ко мне придёшь –

по той тропе,

с сухой вязанкой дров,

зажжёшь костёр

и посидишь без слов…

сгорят дрова,

траву покроет дым,

а пепел мы деревьям отдадим…

как хорошо

Как хорошо, что не до сна,

как хорошо, что недосып,

что есть лишь дерево сосна

и ты одной любовью сыт.

уходит лето, ну и пусть,

мне осень нежная нужней,

она высвечивает суть

забытых за́ лето вещей.

когда все встречи позади

и ждёт лишь долгая зима,

и вопль мой: переведи!

я не смогу идти сама…

осень украдкой

Осень обыкновенна?

Осень благословенна!

Этим теплом – последним,

нежным, почти что летним,

словно крадёшь украдкой

в детском саду – добавкой;

памятью – было ль, Боже? –

что вспоминать до дрожи?

Встречей – короткой вспышкой –

что-то опять не вышло,

и ожиданьем новой –

с этой тоской хмельною,

с дождиком моросящим,

золотом увяданья –

дай же, Господь, просящим

радость одну – свиданье!

знаки

Говорят, что знаки

можно увидеть повсюду:

на деревьях и травах,

на разбитой в саду посуде,

на верёвке, где сушатся полотенца,

и в улыбке спящего на руках младенца,

в месяце, что висит на небе, как якорь,

в утлой лодочке, Господи, столько знаков!

даже в старой, треснувшей половице,

что скрипит, если ночью тебе не спится.

ты найдёшь их в капле слезы, росинки,

и в костре остывающем – тоже,

даже в старенькой керосинке

отражение милости Божьей…

обрадоваться

обрадоваться дню, его незримой тайне,

возможности прожить на выдохе, на вскрик,

как утренний псалом из чтенья шестопсалмий,

как зов, что услыхал любимый ученик;

увидеть и прочесть таинственные знаки,

что шлют тебе с небес то синь, то облака;

принять его как весть и от любви заплакать

над спящим муравьём на донышке цветка…

Бо-Цзюй-и, который в печали из-за соседа

Бо-Цзюй-и сшил себе тёплый халат на вате –

целый день сидит и радуется обновке:

так тепло и уютно ему в халате,

так приятно спать на широкой своей циновке!

хорошо ему, как весной, да и дом надёжен,

только вспомнил вдруг бедняка соседа,

что живёт в лачуге без тёплой совсем одёжи

и репейник жжёт, чтоб согреться хоть до обеда.

Бо-Цзюй-и не спит, ведь соседи его в нужде

и, наверное, мерзнут от стужи в своей лачуге?

сильный ветер срывает двери с петель,

и босые дети жмутся к отцу в испуге…

Бо-Цзюй-и печален, он больше не спит, не ест,

и стихов не пишет, и радость ушла куда-то,

но стихи дошли до меня через сотни лет

и согрели лучше, чем тёплый халат на вате…

строка

Бывает, что привяжется строка

как банный лист, чертополох, репей,

и целый день ты мучаешься с ней:

зачем пришла – без стука, без звонка?

То в душ пойдёшь,

чтоб поскорее смыть,

потом на улицу – на воздухе – забыть,

но там, в толпе, вдруг ей находишь пару,

и рифму – как завидую я дару! –

как будто свыше кто ее дари́т,

и вот уже душа твоя парит!

И ты бежишь домой не чуя ног,

чтоб записать, пока не позабылось:

так вот зачем строка, мой щедрый Бог, –

чтобы душа по-новому раскрылась.

июльский дождь

Июль стучит дождём по крыше

и не уходит день который,

и всё живое влагой дышит,

и каждой клеточкой, и по́рой.

и мокнут и цветы, и травы,

цветы, и травы, и кусты,

как будто осени приправа

коснулась летней красоты.

мне дождь приятен,

я не скрою,

его почти любовный стук,

в калитку постучит – открою,

он мой уте́шитель, мой друг.

с ним коротаю эту ночь

и все другие обещаю,

и тех, что уходили прочь,

я почему-то в дождь прощаю…

где упадут

Листья осенние ветром исколоты,

кровью сочатся на прутьях решётки,

видно, совсем уж иззябли от холода,

но, как котята бездомные, кротки.

и под дождями косыми не плачутся,

бьются и падают наземь так просто,

будто бы знают исход и не прячутся:

где упадут, там и место погоста…

вот что случается

Вот что случается,

господи, Господи,

если не любишь, смотри:

листья не падают,

клён не качается,

всё замирает внутри.

небо испугано,

облако хмурится,

высох речушки исток.

дай же мне, Господи,

дай же, как нищему,

чистого слова глоток!

чтобы опять говорить,

непокорные

строки слагая в стихи,

как беззащитны

деревья осенние,

как они нежно тихи.

и доверяясь погоде

изменчивой –

вечно стоят на юру, –

листья роняют

и смотрят растерянно

на обнажённость свою…

как неприкрыта любовь

и доверчива,

как она, Боже,

хрупка,

листья осенние,

вестники вечности,

здесь, под ногами,

пока…

две коровки

Стебли, стебли,

листья, листья,

шорох трав,

две коровки

приземлились

на руке моей неслышно,

я желанье загадала,

чтобы вышло,

чтобы вышло.

полетели прямо в небо

и несут мне крошки хлеба –

принимай.

где вы были?

где мы были,

где мы были –

это рай!

первая зелень

Первая зелень

с виду невзрачна,

первая зелень

полупрозрачна,

как непроявленный

старенький снимок,

как акварель

с наших детских картинок,

где всё неявно,

наивно, условно,

краски с водою

разбавлены словно,

трепетно, крохотно,

рвётся наружу –

утром однажды

вдруг обнаружу:

мир сотворённый

проявлен и зрим,

вечным художником

изобразим,

как до рожденья

Адама и Евы –

цельный ещё,

как пречистая Дева…

начало

Не пропустить бы дня начало,

его таинственный восход:

качалась лодка у причала,

никто не отпирал ворот,

лишь пёс подлаивал ревниво,

разбужен криком петуха,

и солнце медленно, лениво

легло в излучину стиха…

день ананаса

А сегодня почему-то день ананаса –

я хотела купить и съесть его, но напрасно:

нигде не нашла.

а зашла в храм,

там пели великий канон –

большой, как мой ананас,

нескончаемо долгий.

я слушала и вздыхала,

моя мечта про ананас отдыхала.

теперь пошли другие слова:

помилуй мя, Боже, помилуй мя –

за то, что я мстительна, как Ламех,

отдалилась от господа, как Авирон,

и меня, как Критского, пожирает грех

ну просто со всех сторон.

и я вышла на улицу, а там снег

белый, чистый – он покрывал нас всех.

я вздохнула и вспомнила про ананас.

Герман сказал бы его «а на нас»,

а на нас и правда креста нет.

только льётся свет голубой с небес,

ананас ты мой, а может быть, Ованес…

* * *

Я вижу ангелов

всё чаще:

они влетают, словно птицы,

и в изголовье с белой чашей

становятся,

чтоб причаститься

могла я вечером и ночью,

когда никто не потревожит.

и хлеба белого кусочек

дадут заесть.

о боже, боже,

кто их послал,

чтобы на страже

они стояли с чашей этой,

чтоб было и в ночи не страшно

мне ночевать со светлым светом?

не исчезайте,

будьте рядом:

в моей постели одинокой

меня никто не ищет взглядом,

не провожает чистым оком…

исчезнете легко, неслышно,

как мой котенок, –

и в дорогу!

но на устах – вкус спелой вишни,

но на устах –

молитва богу…

за звездой

Я слышала, кто-то пошёл за звездой,

а мне бы вот справиться с этой бедой:

опять прохудился мой старый рюкзак,

не сдвинется с места упрямый ишак,

и нечем кормить мне голодных детишек, –

один недостаток, а был бы излишек…

тогда бы и я за звездою пошла,

и я бы Младенцу дары принесла:

и ладан, и смирну, и золота чуть…

а может, с бедою и двинуться в путь?..

иное

Светлый месяц мне в окошко

смотрит, не мигая,

звёзды в небе словно крошки –

огонёчки рая,

светят мне, напоминая:

небо есть другое,

ничего нельзя там тронуть

или взять рукою, –

только мыслью, только сердцем,

ангельскою кожей

ощутить иное Царство,

что зовётся Божье.

В синем небе тихо-тихо,

звёзды все погасли,

а в далёкой Палестине

есть святые ясли.

Там младенец светлоокий,

муки прозревая,

дарит всем Свою улыбку –

обещанье Рая…

* * *

От Пречистенки до Остоженки

я иду себе осторожненько.

там ещё ледок,

под ногой каток.

осторожненько

мои ноженьки,

впереди Зачатия купола,

я бы к ним сейчас поплыла

с колокольным звоном расколотым.

купола горят чистым золотом,

ну а в храм войдёшь –

будто в рай вошла,

там святых одних

не сочтёшь числа,

да ещё Господь с Богородицей,

да со ангелы – всё как водится.

а в саду рябины с оливою,

две могилочки по-над вербою,

Евпраксия с Иулианиею,

хорошо им в раю, наверное…

письмо

Письмо из прошлого,

из Потьмы – я – впотьмах,

я словно в Темниковских лагерях,

где тьма в бараках и дыханья пар,

и вечный кашель со скрипучих нар,

где голод и неподходящий климат,

где ранний и неумолимый климакс,

где редки письма, манною – посылки,

чтоб выжить в этой непосильной ссылке…

и вот вернулось время, что так зыбко,

простой пятикопеечной открыткой,

объяло словно морок, сумрак, тьма,

и снова эта Потьма и по-тьма́:

аресты и СИЗО, и предварилка,

и камеры, где курят, как парилка,

и пытки, от которых зубы в крошку,

а если что – ШИЗО и за решётку…

от бабушки, из Потьмы в Темниках,

из той беды, что бедствует в веках,

передалось и мне – в крови, в корнях,

наследие – наследство – память сердца,

открытка, у которой буду греться, –

«родная девочка, не бойся, будь здорова», –

как долго до меня летело слово!

но ведь дошло, я – девочка, любима

и бабушкой, как ангелом, хранима,

и Потьма для меня не тьма, а свет,

как луч любви, в которой страха нет…

моление

Опять апрель соседствует с метелью,

то снег идет, то дождик проливной…

Он говорил: «Душа скорбит смертельно,

побудьте здесь и бодрствуйте со Мной».

Но сон на всех напал неодолимый,

как снег весной на дремлющий Кедрон,

запомнят только старые оливы

и эту ночь, и этот странный сон.

Как будто бы попутал их лукавый –

спал Пётр, Яков, любимый Иоанн…

Молился Он, и падал пот кровавый,

и словно разверзался океан…

И в нём сквозь паутину всех столетий

гора виднелась, звёзды, три креста –

толпа рассеялась, играли дети

в Иуду и распятого Христа…

среда

Где-то чайки,

тюльпаны,

а в Москве снова дождь…

пусть неявно, а тайно

ты всегда предаёшь –

словом, помыслом, делом,

поцелуем в уста,

как Иуда когда-то

Каиафе – Христа.

Но всегда утешенье –

знать, что есть и Мария,

та, что ноги омыла

драгоценнейшим миро,

со слезами мешая,

не жалея сосуда…

кто же в нас побеждает –

Магдалина?

Иуда?..

памяти о. Александра Меня

Усекновенье,

строгий пост,

тяжёлый день…

– Кого хоронят?

– Говорят,

какой-то Мень…

Священник,

вроде бы еврей,

из здешних мест.

Гляди, несут –

народу тьма,

обычный крест.

– А что, от старости, инфаркт?

– Да нет, убит.

Кому-то, видно, помешал

из этих – свит…

Опять Лубянка и донос,

допрос, арест…

Стоит Божница

на тропе,

лампада, крест…

А по тропе ученики

идут толпой,

и слышно будто

с высоты «за упокой»,

и отзывается земля

и ближний лес,

а сердце знает и поёт:

«воскрес,

воскрес!»

твой облик

Твой облик на двери возникнет ниоткуда

в тот миг, когда надежды свет померкнет,

раскроется душа, и даже поры

наполнятся молитвой:

боже правый,

не исчезай и рук не убирай пронзённых,

сегодня Ты мне нужен словно воздух

в узилище моем, где всё ошибка…

смотри, как бьётся моль,

как листья прошлогодние ветшают,

стареет тело, бедствует душа –

не уходи, хотя бы даже тенью,

хотя бы отблеском побудь со мною –

теперь, когда они уходят – те близкие,

с которыми росла…

там, где Бог

Там, где Бог, там и дети –

самым малым приют,

гасят радостно свечи

и подсвечники трут.

Собирают огарки

под присмотром святых,

словно это подарки

дорогие для них.

В тишине херувимской

средь колен и голов

ходит кот исполинский,

понимает без слов.

Тишину нарушает

чей-то вдруг голосок,

и неслышимо тает:

– Скоро, скоро, сынок!

Божий Сын предаётся,

Потерпи, помолчи…

Детство в свечнике бьётся,

словно пламя свечи…

памяти Георгия Великанова

Ничего не случилось,

просто он ушёл в свет –

певчий алтарник,

светлее которого нет.

прыгнул на рельсы,

спасая безвестного

бомжика.

вот и не стало у мамы

любимого Гошика

Смешливого –

с ликом как у блаженного,

раздающего яблоки

как нечто священное.

В каждом пришедшем

видевший Богово,

оттого-то и спас он

простого убогого.

Тихо лежал он,

как в колыбели дитя,

радостным был

до последнего дня,

смеющимся

над своей немощью

и ей победиши,

молим Тебя,

Всеведающий,

Раем его одариши…

историку Дмитриеву

господи, отчего так больно на сердце…

знаешь, с каждым днем всё больней и больней.

кажется, что и деревья в болезни,

и тени их всё тоньше, длинней.

будто худеют, как карельский историк,