Текст книги "Кто виноват и что делать? Размышления психолога о природе вины россиянина"

Но от себя трудно убежать. И все славословия вокруг могут только помочь на время забыть об одиночестве. И однажды любой человек узнает, что тревога, порождаемая чувством вины, легко и просто снимается алкоголем.

Алкоголь – удивительное вещество, которое в низких дозах выполняет сразу две функции: снимает тревогу и вызывает эйфорию – беспричинное состояние радости. Других веществ, имеющих подобный эффект и столь же доступных, человечество не знает. Но известно, что алкоголик не пьет мало. Более того, не в российской традиции часами смаковать бокал вина, наслаждаясь букетом, сочетающим особенности запаха и вкуса. Восхищение вызывает герой повести М. Шолохова «Судьба человека», не закусывающий на голодный желудок ни после первого, ни после второго стакана водки. Он воспринимается как воплощение истинно русского характера, человек, готовый мужественно принять смерть, в самые тяжелые мгновения своей жизни помнящий о друзьях, честный и открытый.

Но это художественное воплощение не отмечает других реалий, сопровождающих подобное поведение. В больших дозах алкоголь имеет принципиально иное действие, чем при низких. Прежде всего, он вызывает гибель клеток особой структуры мозга – гиппокампа, отвечающего за хранение новых следов памяти. Именно поэтому у хронических алкоголиков всегда есть проблемы с запоминанием. Кроме того, он перестает вызывать хорошее настроение и провоцирует агрессивную реакцию. Даже самый смирный человек в алкогольном угаре способен на скандал, драку, насилие. Наутро, узнавая о вчерашних подвигах или потраченных деньгах, он ужасается и испытывает интенсивное чувство вины.

Именно поэтому начинающие алкоголики даже удобны в обществе, поскольку готовы искупать предшествующее пьянство серьезными делами по дому и на работе. Более того, чувство вины столь велико, что они не требуют за это ни благодарности дома, ни зарплаты на работе. Такой человек – идеальный гражданин в государстве, в котором бюджет непрозрачен, где нет ясности в суде, где непонятны функции чиновника (а его зарплата и доходы – самая большая «военная тайна»).

Он – идеальный учитель, с которого спрашивают все: от самого микроскопического чиновника районного отдела образования до любого родителя, не обязательно компетентного в педагогической науке. Самый юный ведущий весьма специфического шоу на телевидении может сказать о нем все, что случайно придет в его не отягощенную знаниями голову. Реклама демонстрирует затюканную учительницу, бережно сохраняющую свою единственную блузку в нужном кому-то порошке. Любой человек в стране может рассуждать на тему образования (кроме учителей, которых на эти разговоры редко приглашают). При этом после всех триумфальных сообщений о многократных надбавках к зарплате у молодых учителей она ниже реального прожиточного минимума, а у отдавших школе всю жизнь – не позволяет купить лекарства, чтобы восстановить утраченное здоровье.

Он – идеальный врач, который отличается от учителя только тем, что практически о любом его действии можно в дальнейшем сообщить в прокуратуру. Другим отличием является то, что здесь больше мужчин и есть доступ к чистому спирту. Каждый день, отвечая за жизнь детей, стариков, видя боль и страдание, эти люди на работе подвергаются стрессу, но не имеют возможности восстановить свои силы, не могут создать тем, кого любят, достойные условия для развития. При этом они также зависимы от любого чиновника и от любого посетителя.

Он – идеальный следователь или милиционер, который видит, как часть людей присваивает огромные суммы народных денег, но ему приходится разбираться лишь с теми, кто с голоду украл 100 рублей и не смог замести следы, потому что даже не подумал об этом. Именно он в большей мере знаком с этой другой стороной и каждый день должен решать – просто взять подарок, многократно превышающий по цене его зарплату, за то, чтобы просто не замечать каких-то вещей, либо бороться с этим и подвергать себя и жизнь своих близких риску. При этом никто не защитит его при встрече с хорошо вооруженной и безнравственной силой.

Он – идеальный профессор, ученый. Он получает такую зарплату, что не может участвовать в международном обсуждении проблемы, которую изучает. У него нет аппаратуры, на которой он может проверять свои идеи. Российские фонды могут оплатить ему проезд (но обычно деньги выдаются уже после окончания конференции), но не дают ничего на оплату взноса (обычно он составляет несколько зарплат ведущего научного сотрудника). Поэтому каждый раз, направляясь на конференцию, он должен писать, что он – из России (это означает, что он принадлежит к странам третьего мира). Тогда он получает такие же дотации, которые выдаются студентам европейских стран или ученым, проживающим в Руанде или Синегале. При этом министр социальной защиты может свободно говорить о том, что все профессора берут взятки, как будто государство изначально планирует, что профессор должен жить не за счет платы, получаемой от государства, а за счет взяток.

Он – идеальный рабочий, работающий на частном предприятии. Когда-то оно было государственным. Но сейчас специальными действиями его довели до банкротства, а затем купили за бесценок. И владельцу завода все равно, чем живет и что ест его рабочий, поскольку смысл для него имеет не жизнь, а деньги.

Он – идеальный крестьянин, которого в суровых российских природных условиях оставили один на один с землей без поддержки государства. При этом каждый день возникает соблазн продать эту землю за бутылку водки, благо покупатели ходят практически каждый день.

Как будто время не властно над Россией. И случай, описанный Лесковым в маленькой были «Человек на посту», вновь и вновь повторяется. Там солдат оставил на минуту пост у царского дворца, чтобы спасти тонущего в Неве человека. При этом медаль за спасение вручили другому, а солдат был счастлив, что отделался тремя днями в карцере и получил всего лишь 200 розог перед строем. Читая этот рассказ и размышляя над состоянием человека в стране, вспоминается собака из лаборатории Павлова, которая лижет руку того, кто бьет ее током.

Алкоголь оказывается весьма полезным подспорьем для человека, уставшего от постоянного унижения бытием и вранья о том, что каждый день он живет все лучше и лучше. Но только в начале человек пьет мало, а чувство вины испытывает значительное. Углубляющийся алкоголизм влечет за собой все более короткие периоды осознания виновности и все более длительные периоды запоя, поскольку только в запое он может задать самый главный для себя вопрос и услышать от собутыльников нужный ответ: да, его уважают. Реальные обстоятельства его жизни не дают ему основания для ощущения собственной значимости, поскольку у него достаточно самокритичности, чтобы проанализировать свое поведение и перспективы дальнейших успехов. Очень часто алкоголиками становятся люди, обладающие многими умениями и задатками, но не владеющие навыками конкуренции. Они не готовы любыми способами добиваться нужного в настоящий момент, а потому и проигрывают в острой конкурентной борьбе с теми, кто не столь щепетилен. Честный герой-одиночка побеждает лишь в американских боевиках. В российской действительности он спивается.

Анализируя феномен алкоголизма, американский психолог и психиатр Э. Берн утверждает, что алкоголик пьет не для того, чтобы в пьяном угаре почувствовать себя человеком, а для того, чтобы в похмелье испытать чувство вины. Это кажется странным на первый взгляд. Мы уже говорили, что чувство вины – лишь внешняя оболочка, под которой скрывается неосознаваемое ощущение: я повинился, значит, я хороший. И чем интенсивнее чувство вины, тем сильнее эта внутренняя уверенность: я достойный человек. Если человек обучен в детстве ощущать себя достойной личностью вне оценки других людей, если у него есть возможность доказывать это себе в реальной жизни, то ему не нужно столь сложное поведение, в конце концов объясняющее ему самому, что он – хороший. Но в условиях, когда нет работы, нет стартового капитала, чтобы самостоятельно создать рабочее место, а на экранах телевизоров ежедневно демонстрируют примеры роскошной жизни других, трудно ожидать положительной самооценки и уверенности в собственной значимости. Если государство не создает условия, при которых можно отстоять свое собственное достоинство, не каждый решится бросаться на бездушную государственную машину, чтобы отстоять свое честное имя. Если к тому же группа поддержки вместо повышения этой уверенности регулярно напоминает о прежних ошибках и твердит о несостоятельности, возникает соблазн любым способом вернуть чувство собственной значимости.

Изучение разных видов вредных привычек привело к пониманию, что они возникают у особого типа людей – аддиктивных личностей. Аддикция – это зависимое поведение, при котором человек стремится уйти от реальности, искусственно меняя свое состояние, ограничивая свои возможности одним видом деятельности. В соответствии с тем, что это за деятельность, выделяют зависимость от алкоголя, от наркотиков, от курения, еды (часто – сладкого), сексуального общения, работы, компьютера, игры на деньги.

Такой человек не умеет переживать стресс, неспособен ждать, не обучен быть ответственным. Если в какой-то тяжелый для него момент внезапно произойдет смена состояний и ситуация отчаяния, одиночества, безысходности вдруг перейдет в интенсивное положительное ощущение, организм интуитивно запомнит этот путь резкого перехода из одного состояния в другое и при следующей неприятности вновь воспользуется им. Например, в отчаянном положении человек выпил вино, ушла тревога, возникла эйфория. За это время обстоятельства изменились, и он вернулся в более спокойную ситуацию. Тогда и в следующий раз он может прибегнуть к подобному лекарству. Но в стрессе человек может испытать и сильное сексуальное влечение, наркотическое воздействие, интенсивное переживание во время игры на деньги, и у него возникает соблазн всегда пользоваться однажды доказавшим свою эффективность способом.

Негативная сторона такого поведения лежит в особенностях физиологии человека. Быстрая смена отчаяния на счастье включает систему подкрепления – часть мозга, которая заставляет повторить поведение, приведшее к ее активации. Этот механизм возник тогда, когда в природе не было условий легкого изменения состояния человека: не было наркотиков, еды в холодильниках. Тогда для подобной смены состояний требовалась борьба и активность. А путь к победе запечатлялся системой подкрепления и усиливался интенсивным положительным переживанием.

В организме есть специфические вещества, которые регулируют активность системы подкрепления. Концентрации их крайне малы, а структура близка к наркотикам, и организм может их спутать. Никотин, алкоголь, обильная еда – все это в конечном итоге активирует эту систему и провоцирует появление патологического круга событий – система заставляет человека совершать не действие, ведущее к победе, а действие, ведущее к активации системы, в данном случае – саморазрушению.

Кроме химических способов непосредственного воздействия на эту систему есть возможности, когда какое-то стереотипное (повторяющееся) поведение включает эту систему. Например, сексуальный аддикт (тот, кто зависит от сексуального общения) постоянно снимает стрессовое состояние другим состоянием, возникающим у него при сексуальном взаимодействии. Оно связано с повышением настроения, высокой самооценкой, поэтому он жаждет его вновь и вновь. Однако реальная жизнь кроме сексуального общения требует от партнеров еще и разнообразного ответственного поведения. Поэтому новая сексуальная связь не решает предыдущие проблемы, а поднимает новые. Решать их аддикт не умеет и не учится. Он может только снять стресс, сопровождающий их, через подобную же связь, а потому вынужден постоянно менять сексуальных партнеров.

Из всех видов зависимостей самой доступной является алкогольная, поскольку общество либерально относится к ней. Так, широкая реклама пива (также алкогольного напитка) весьма полезна производителям и основана на наивном представлении, что пиво не приводит к зависимости, а меняет лишь настроение.

Итак, несколько причин ведут к тому, что столь часто звучит вопрос «Ты меня уважаешь?».

Первая – невозможность отстоять достоинство личности в честном поединке с обидчиком, в качестве которого слишком часто выступает государство, ставя в унизительную зависимость большую часть населения.

Вторая – возможность для незрелой личности с помощью алкоголя в пьяном угаре вернуть себе чувство уважения. И, наконец, потребность работодателей иметь виноватых рабочих, которых можно эксплуатировать и не бояться, что они будут выдвигать требования.

Способы снятия стресса и поведения в различных ситуациях от родителей переходят к их детям. Именно поэтому внутренне несвободные родители даже при отсутствии внешнего давления передают потомству ощущение несвободы через механизм воспитания в семье.

Глава 4
Виноватые дети виноватых родителей

Просыпаюсь, и гложет стыд….

М. К. Щербаков

Семьи, в которых кто-то явно желал бы другому зла, встречаются редко. Преимущественно они оформляются по взаимному согласию, а часто и на основе страстной любви. Обычно общение в семье определяется стремлением воспитать хороших детей, добиться приемлемых для всех условий сосуществования и в конечном итоге благополучия семьи в целом. Почему же именно здесь «разбиваются сердца» и становится истиной то, что «благими намерениями выстлана дорога в ад»? Декларируемое «Я делаю это ради тебя» оборачивается весьма неблаговидными поступками по отношению к другим, чаще всего самым близким людям, прежде всего детям.

Эмоциональное общение родителей и детей складывается в процессе воспитания, то есть обучения детей принятым в обществе правилам и передачи им знаний об окружающем мире.

Непосредственное эмоциональное общение обычно происходит между родителями и маленькими детьми, когда любая реакция ребенка вызывает у родителей восторг – будь то улыбка или пущенная на гору неосмотрительно оставленных чистых пеленок струйка. Уже с первых дней после рождения ребенка можно разделить семьи по типу отношений между родителями и детьми. В одном типе семей, услышав голодный плач малыша, родители тут же подходят. Нежные мамины руки прикладывают его к груди или сильные отцовские подносят ко рту бутылочку с теплым молоком. Насытившись, ребенок успокаивается и засыпает. Что-то вновь начинает беспокоить его, и те же руки прижимают его к знакомой груди, с привычным запахом, частотой сердцебиений, дыхания. Когда ребенок захочет осваивать мир, эти любящие руки раздвинутся и беспрепятственно позволят ему это, отгораживая его лишь от опасных для жизни сторон. Ребенок скоро, сопоставляя происходящее, сформулирует для себя не словами, а неким чувством, что с этим миром, в который он попал, можно договориться: надо послать адекватный сигнал и получить нужный ответ. Вырастая, такой человек будет и в последствии договариваться с людьми.

Второй тип семей отличается тем, что родители (или родитель) ребенка очень тревожны и сверхзаботливы. Они (или только один из них) при первом движении малыша начинают его чрезмерно кормить, постоянно держат на руках, занимая его и не позволяя самостоятельно познавать окружение. Тогда у ребенка оформится представление, что жить в мире – значит непрерывно побуждать других людей к исполнению собственных желаний. Но воспитанный зависимым, он и сам постоянно вмешивается в жизнь других, поскольку не знает другого способа общения.

Наконец, возможен вариант, когда слова, которые говорят ребенку близкие, будут противоречить их действиям и эмоциям. Например, после речи о любви к нему ребенка будут жестоко избивать, или, обнимая малыша, родитель на лице с трудом будет скрывать нежелание это делать. Существует множество причин такого родительского поведения. Среди наиболее встречающихся – послеродовая депрессия матери. В этом случае, погруженная в свои переживания, она не может отвечать на эмоции ребенка. Вскоре он утрачивает способность сочувствовать и не обучается анализировать ни свои, ни чужие чувства.

Еще одна позиция связана с тем, что ребенок не нужен своим родителям. Он будет кричать, но никто не подойдет к нему. Через некоторое время возникнет ощущение, что в этом новом для ребенка мире все нужно добывать силой, расталкивая тех, кто рядом, и побуждая к необходимому для себя действию.

Если действия взрослых в первой семье направлены на воспитание психологически зрелой личности, то в трех остальных они ведут к формированию зависимых людей, манипуляторов, не умеющих быть искренними, естественными, самостоятельными. Поэтому и сами они будут легко поддаваться навязываемому извне чувству вины.

Воспитание и обучение детей традиционно происходит под воздействием двух систем – поощрения и наказания. Современная психологическая наука доказала, что каждая из них обеспечивает надежное запоминание и воспроизведение того, что требуется воспитателем. Однако они различным образом влияют на формирование личности ученика.

В различных культурах можно наблюдать чрезмерное усиление либо наказания, либо поощрения, что облегчает их изучение, но затрудняет выбор одной из них. Доведенная до крайности любая система выглядит собственной карикатурой.

Так, в Древней Греции популярна была идея, что обучать можно только того, кого любишь и только любовью. Красивая в словесном выражении идея в реальности была доведена до абсурда, поскольку при этом педофилия была возведена в ранг метода государственного обучения. В Древней Элладе мальчик (девочек не обучали, за исключением будущих гетер) до семи лет находился на женской половине. Затем его отдавали мужчине, который обучал его всем премудростям, необходимым гражданину греческого полиса. Взрослый полностью отвечал за поведение подростка, но относился к нему как к возлюбленному со всеми вытекающими отсюда последствиями. Для древнего грека любовь к мальчику воспринималась как высшая форма любви и воспевалась в стихах. Ее преимущество перед другими видами (любовь к жене, наложнице, гетере) обусловлено, с этой точки зрения, возможностью не только физической близости, но и духовного единства. Воспитание же личности само по себе считалось наиболее достойным предназначением.

Христианство, распространявшееся в Европе с IV в., ввело новый взгляд на обучение, положив в его основу розгу. Она стала необходимым атрибутом занятий в школах всех видов, в университетах и семинариях. Били за дело, били заранее, били в определенные дни недели или в честь праздников. Розга вписывалась в представление о греховности человека с момента рождения и помогала вызывать стыд и ощущение вины у всех с ранних лет.

Современные родители выбирают ту или иную систему вне тех крайностей, которые встречаются в человеческой истории. Однако они не являются независимыми в этом решении, поскольку сами сформировались в конкретном обществе, слишком рано внедрившем в них определенную систему взглядов. Кто-то полагает, что надо поощрять все позитивные действия детей, чтобы они обучились всем премудростям, необходимым в обществе. Кто-то думает, что их били – и вырастили людьми, а значит, следует использовать стратегию, уже доказавшую свою эффективность, и для обучения собственных детей.

Какова же реальная картина распределения систем наказания и поощрения в России сегодня? Был проведен опрос детей и их родителей в нескольких детских садах, первом, пятом, седьмом и девятом классах общеобразовательных школ. Всем задавали вопросы о том, как поощряют и как наказывают детей за те или иные поступки, а также о чувствах, испытываемых ребенком и воспитателем в это время.

Оказалось, что в сознании большинства детей из благополучных семей сохраняется ощущение, что их наказывают чаще, чем хвалят. Обычно и то, и другое было функцией мамы. Папы же в основном привлекались для наказания. Например, уставшая бороться со своим чадом мама говорила: «Вот придет отец, он тебе задаст!» Отцу оставалось лишь выполнить обещанное.

Однако у детей и их родителей выявились расхождения в описании способов наказания. Дошкольники чаще, чем их родители, (каждый второй) сообщали, что их бьют. Пятиклассники же, напротив, занижали эту оценку: они говорили о физическом наказании в 13,3 % случаев, а их родители – в 30 %. Повидимому, малыши были точнее, чем их родители, а родители подростков – точнее, чем их дети. Подростки уже стесняются обнародовать факт физического наказания, тогда как дошкольники еще не научились корректировать свои чувства и мысли под бдительным оком общественного мнения. Еще реже о физическом наказании говорили старшеклассники, что отражало реальное отношение к наказанию более старших детей.

На вопрос «Стоит ли тебя наказывать?» дошкольники чаще отвечали: «Нет» (70 %). Но 70 % школьников были уже уверены в необходимости наказания. Один из дошкольников, мальчик шести лет, рассказал, что часто видит сон про то, как он взрослый сидит в кресле и к нему идут дети, которых наказала мама, а он их гладит. Малыши еще живут в своем мире, тогда как пятиклассники уже приняли предложенную взрослыми систему ценностей.

40 % дошкольников не могли описать свои чувства ни при наказании, ни при поощрении, и уже около 15 % первоклассников неадекватно отвечали на поощрение. Например, в ответ на вопрос «Что ты чувствуешь, когда тебя хвалят?» ребенок отвечает:

– Ничего не чувствую.

– Не помню.

– Мне плохо всегда.

Конечно же, ребенок чувствует, когда его хвалят, но он не умеет это назвать, потому что никто не обучал его этому. Так же, как и слова «Мне плохо всегда» в большей мере отражают ту эмоцию, которую он испытывает сейчас. Отсутствие радости при воспоминании о приятном событии свидетельствует о психологических проблемах ребенка, нетипично отвечающего на положительные эмоции.

Измененные реакции на наказание отмечены у 25 % первоклассников. В ответ на вопрос «Что ты чувствуешь, когда тебя наказывают?» они отвечают:

– Ничего не чувствую.

– Не помню.

– Не знаю.

Иногда дети могут сказать, что они хотят в туалет, у них болит голова, но как только вопросы о дисциплинарных воздействиях прекращаются, они забывают об этом. И вновь мы понимаем, что эти дети, конечно, испытывали определенные чувства в момент наказания и помнили о них. Но они не могли адекватно выразить свои чувства, поскольку это разрушило бы их взгляд на себя, свою семью, родителей, ценностную систему. В этой системе они не имели права испытывать ненависть, злость и другие отрицательные эмоции к родителям, так как это запрещалось всей воспитательной процедурой. Но в процессе наказания они переживали эти эмоции и вынуждены были не называть их, чтобы сохранить целостность личности. Подобная же реакция на позитивное воздействие свидетельствует о том, что у детей уже сформировался механизм инверсии ценностей, который в данном случае сохраняет целостность личности не от насилия государства, а от насилия семьи, силой навязывающей ребенку счастье.

Следовательно, сочетание определенных условий в процессе воспитания в семье ведет к формированию тоталитарного сознания у ребенка. Это означает, что тоталитарное сознание не только существует, но и транслируется из поколения в поколение, несмотря на отсутствие тоталитаризма в обществе. Механизмом трансляции же может быть система наказания, направленная на вызывание чувства вины, а также наказание, в процессе которого родитель демонстрирует, что он отказывается от ребенка или не любит его.

Как утверждал французский писатель Ф. де Ларошфуко: «Не доброта, а гордость обычно побуждает нас читать наставления людям, совершившим проступки; мы укоряем их не столько для того, чтобы исправить, сколько для того, чтобы убедить в нашей собственной непогрешимости». Особенно просто сделать это по отношению к детям, у которых нет контраргументов и которых легко лишить права на свое мнение. Если родители не могут отстоять свои права в обществе, они не учат этому и своих детей.

Существует много способов продемонстрировать ребенку незыблемость и крепость родительской любви. Точно так же можно разнообразными способами показать ему, что он недостойный человек.

Нередко мы слышим на улице, как родители говорят малышу: «Ты плохой мальчик (девочка)! Я тебя не люблю». Даже двухлетний малыш понимает, что ему не прожить без родительской любви. От страха, что его не любят, он начинает вести себя так, как хотят взрослые. И в дальнейшем он будет поступать определенным образом не потому, что это согласуется с его системой ценностей, а потому, что боится утратить чью-то любовь. Это путь формирования зависимой личности: сегодня ребенок зависит от любви матери, затем, уже взрослым – от любви начальника, супруга (супруги). Смысл жизни такого человека будет состоять в том, чтобы заслужить любовь ближнего послушанием. Это не значит, что к любви не надо стремиться. Человеческой особенностью является именно потребность быть принятым в обществе. Но то, что рождается в этом случае, точнее называть не любовью, а зависимостью. Любовь подразумевает равенство личностей, участвующих в создании этого чувства. Зависимость же соединяет в пару людей, которые постоянно выясняют: «Кто из нас лучше, а кто хуже?»

Достоинство формируется в незыблемости родительской любви. Уверенность в себе как в значимой личности позволяет отстаивать свои права, представления, что так необходимо для жизни с людьми, имеющими разные, а не единые мнения.

Наказанием, способствующим формированию зависимой личности, является угроза эмоционального отторжения, сопровождаемая сильным чувством вины. По нашим данным, дети, имеющие в семь лет измененные реакции на наказание, воспитывались в семьях, в которых родители предпочитали наказывать, а не поощрять, а наказание сопровождалось интенсивным чувством вины.

Насилие над ребенком актуализирует уникальный механизм. Ребенок рождается в этот мир, наделенным рефлексами – врожденными реакциями и импринтингом – запечатлеванием образа родителя. Это неосознаваемый механизм, по которому любой движущийся объект, запечатленный ребенком в первые часы жизни, оценивается как родитель. В дальнейшем при любой угрозе или опасности ребенок будет обращаться к нему для защиты. Этот механизм работает даже тогда, когда угроза исходит от самого родителя: подчиняясь природной закономерности, малыш (в возрасте до пяти лет) еще больше прижимается к бьющей его руке. Именно потому так часто дети сильно привязаны к опустившимся родителям, проявляющим садистические наклонности. Как следствие, трудно выявить насилие над детьми дома: даже из хороших детских домов дети рвутся к родителям, лишенным родительских прав из-за насилия над ребенком. Природный механизм, включенный еще тогда, когда у малыша не было критики, продолжает работать. Однако, если родители проявляют насилие позже пяти лет, этот механизм утрачивает свою силу.

Согласно законодательствам ряда стран (но не российскому), вызывание чувства вины в другом человеке рассматривается как насилие. Для большинства россиян провокация вины составляет суть большинства скандалов в семье и является основой воспитания.

Это не значит, что чувство вины люди не должны переживать никогда. Человек, не испытавший угрызений совести, вряд ли способен понять боль другого, научиться принимать его со всеми недостатками, прочувствовать все многообразие оттенков мира в его несовершенстве.

А. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» отмечал, что только тот, кто пережил всю глубину человеческой слабости сам, способен принять другого в подобный момент, понять его ошибки и не злословить, когда оступился ближний. Личностью становится не человек, не совершавший ошибок, а тот, кто может на них учиться, кто способен преодолевать собственное несовершенство трудом. Для этого нужно не бояться видеть и свои слабости, и свои ошибки. Но увидеть их может лишь тот, кто уверен в собственной значимости, кто умеет постоять за себя.

Чрезмерное вызывание чувства вины ведет к безысходности, к ощущению невозможности измениться. В таком состоянии человек не в состоянии находиться долго. Включаются специальные механизмы психологической защиты, уводящие из памяти воспоминания об ошибках. Как пишет М. К. Щербаков, «…если раньше хоть стыд глодал, то вчера отнялся и он». К тому же возникает необходимость почувствовать себя значимым, вызывая чувство вины у того, кто находится рядом.

Именно поэтому родители, сами испытывающие чувство вины, часто вызывают его в детях, чтобы за их счет почувствовать собственную значимость. Однако виноватый родитель – лучший источник для манипуляций. Чрезмерно наказав ребенка, он испытывает вину и, раскаиваясь, излишне балует его. Интуитивно нащупав такие «качели», дети могут регулярно их раскачивать: своим плохим поведением вызывать чувство вины и потом получать дивиденды, когда родитель искупает его. Именно поэтому так часто «хорошие» дети вдруг превращаются в «неуправляемых», а затем вновь, после сильного наказания, – в «идеальных».

Представим, что мать думает, будто ребенок на улице слишком нервозен и привлекает внимание прохожих к себе. Выходя с ним из дома, она будет волноваться. Ребенок почувствует эту тревогу и возбудится сам. Он начнет капризничать, что привлечет внимание прохожих. Ловя осуждающие взгляды людей (которые легко бросать, когда это происходит не с твоим ребенком), мать, стремясь соответствовать этим взглядам, накажет малыша. Он, в свою очередь, ощущая, что мать отвергает его, принимая сторону прохожих, усиливает неадекватное поведение. Скандал нарастает. Расстроенная мать приходит домой, уверенная в том, что сама виновата в происходящем, поскольку не способна воспитать ребенка правильно.

Ребенок же раз за разом будет вести себя на улице все более капризно, усиливая тем самым вероятность наказания. Если бы мать вышла из дома спокойной, а увидев его нервозность, подумала бы о том, что он нуждается в защите, то, скорее всего, обняла бы его под осуждающие взгляды прохожих. Это позволило бы разорвать уже сложившееся патологическое кольцо событий. Осуждающие взгляды – это все та же жажда крови за счет кого-то другого. Человек, имеющий своих детей, задумывающийся над проблемами воспитания, никогда не будет осуждать капризничающего ребенка и его родителей. Он знает, что тому может быть великое множество поводов, а наказание на глазах «жаждущих справедливости» соотечественников вряд ли изменит поведение ребенка, причина которого лежит в страхе потерять родительскую любовь.