Текст книги "Сезон вдохновения"

Елена Осадчая
Сезон Вдохновения

Мое имя – Клио. И мне надоело наблюдать за историей со стороны. Пришло время самой творить её.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения издательства «Полынь».

© Осадчая E. С., текст, 2024

© ООО «ИД «Теория невероятности», 2024

Пролог

Я одна. У меня больше нет сестер.

Вокруг бушует гроза. В раскатах грома слышатся голоса разъяренных богов, а в росчерках молний видятся их улыбки. Первозданная сила вырвалась на свободу. Могучая, неподвластная никаким цепям, никаким замкам. Она вырвалась, чтобы уничтожить меня. И никто не придет на помощь. Никто не спасет меня.

Всполохи разломов, змеящихся по небесной плоти, освещают спины тех, кому я доверяла больше всего на свете. Они уходят, даже не оглядываясь. Нити, связывающие нас, рвутся с каждым их шагом, с каждым моим надрывным криком. Они натягиваются, словно струны лютни в неумелых руках новичка. Достаточно легкого касания, чтобы они лопнули.

И стихия не церемонится. Те, кто выпустил ее в этот мир, даже не думают быть осторожными. Крик замирает на моих губах – раздается звон. Натяжение в груди ослабевает, когда единственное, что удерживало меня от падения, рвется. Я лечу вниз под завывание ветра, и только капли дождя остаются рядом.

Протягиваю руку в отчаянной попытке ухватиться за что‐то, но чувствую лишь воздух. Я низвергаюсь прямо в Тартар, но никто этого не замечает. Всем все равно. По мне не будет слез. Не будет скорби. Только тихая, спрятанная глубоко в душе радость оттого, что меня не стало. Исчезла еще одна помеха на пути к величию.

Ветер бьет по лицу, рвет одежду и волосы. Слезы перемешиваются с дождем, и мне кажется, что сама природа рыдает о своей дочери. Но я больше не кричу. Не дам им насладиться моими криками. Не буду слабым зверьком, молящим о пощаде. Ее все равно не будет.

Закрываю глаза в тот миг, когда очередная молния освещает непроглядную тьму вокруг. Я лечу все глубже и глубже в пропасть, и некому подать мне руку. Некому остановить это падение.

Я одна. У меня больше нет сестер.

Только соперницы.

Глава 1

Резко вскакиваю с кровати, хватая ртом воздух. Его катастрофически мало, он ускользает от меня. Я как будто все еще падаю, и потоки ветра хлещут мою обнаженную кожу. Чья‐то жестокая рука перекрывает мне доступ к кислороду, но у меня нет сил, чтобы отбиться. И я задыхаюсь.

Откидываюсь обратно на подушки и закрываю лицо руками. Тру его с ожесточением, как будто пытаюсь стереть остатки кошмара. Но тот въелся слишком глубоко и не хочет уходить просто так. Медленно подступающая тревога наконец обхватила меня своими черными щупальцами и забинтовала, как мумию. Не пошевелиться, не спастись. Даже не позвать на помощь.

Я переворачиваюсь на бок и, обнимая одной рукой подушку, второй обхватываю кулон. Он кажется раскаленным, но я не обращаю на это внимания и еще сильнее сжимаю его в кулаке. Из окна падает оранжевый свет, заливая комнату теплом. Уже клонящееся к горизонту солнце робко заглядывает ко мне, и я сонно улыбаюсь. Уверена, будь Гелиос здесь, обязательно пожурил бы меня за сбитый режим. Но он далеко в небесах, парит вместе с четверкой своих огнедышащих коней. Ему не до меня.

На миг холодею, понимая, что во сне и он не пришел мне на помощь. А ведь Гелиос видит все, даже грозовые тучи ему не помеха. Пока солнце скрывается где‐то за ними, он следит за всем, что происходит в землях смертных и на Олимпе. Пытаюсь себя успокоить: Гелиос никогда бы не позволил мне упасть. А сны на то и сны, чтобы быть нереалистичными. Впрочем, этот не так далеко от правды. У меня не получается сдержать стон, когда тревога снова вгрызается в тело.

Скоро наступит сезон Вдохновения. Ненавижу это время. Оно полно лживых улыбок, неискреннего смеха, спешки. И постоянного, нескончаемого напряжения. Каждый раз после этих десяти недель я чувствую себя жертвой Джека Потрошителя. Только в отличие от бедных девушек моя пытка продолжается из года в год.

Мой тихий вдох повисает в пустой квартире, и я представляю, как он дымкой тумана рассеивается в пространстве. Мысли вяло ворочаются в тяжелой голове, и меня снова начинает клонить в сон. Солнечный зайчик отскакивает от большого зеркала в золоченой раме и падает мне на лицо, словно теплый поцелуй.

Я снова потягиваюсь и заставляю себя сползти с постели. Бумага жалобно хрустит, когда моя ладонь случайно опирается на нее, впечатывая в смятую кровать. Охаю и осторожно сворачиваю свиток в трубочку, а после щелкаю пальцами. Он исчезает, присоединяясь к другим частям летописи всего мира, что я веду с самого своего рождения.

Прошлепав в ванную, хмуро смотрю на свое бледное лицо. Сон явно не пошел мне на пользу. Времени до встречи еще много, я даже успею попить чаю, но все же стоит поторопиться. Быстро умываюсь ледяной водой, смывая солоноватые дорожки слез. Нет сил задумываться над макияжем или нарядом: мне все еще кажется, что своим телом я распарываю полотно неба. Стремительной кометой лечу вниз, где меня не ожидает ничего хорошего.

Я встряхиваюсь, отгоняя от себя воспоминание, и переодеваюсь в черное платье с квадратным вырезом. Распущенные волосы, в которых играет золотое солнце, рассыпаются по плечам. Во впадинке между ключицами лежит кулон, глажу его округлый бок. Из-за слишком короткой цепочки мне снова кажется, что не могу сделать вдох. Меня никак не покинут ощущения невесомости и неотвратимости приближающейся смерти. Прочистив горло, хлопаю себя по щекам. Все в порядке. Это просто сон. Просто сон.

Выходя из комнаты, я бросаю взгляд на кровать. В золотых лучах она кажется еще более манящей, чем раньше. На мгновение меня одолевают сомнения. Быть может, остаться дома? Снова забыться во сне, надеясь, что кошмар в этот раз меня не настигнет?

Но в тот момент, когда я почти принимаю решение никуда не идти, свет покидает комнату. Вещи, легкие и волшебные в его лучах, вновь становятся обычными, а сама себе я кажусь жалкой. Я с честью прошла уже сто пятнадцать сезонов Вдохновения и ни разу не пострадала. Подавленный негатив не в счет, главное, что у меня не появилось опасных врагов. В этот раз ничего не поменяется.

Я закрываю дверь на ключ и, сбежав по ступенькам, выхожу на улицу. Санкт-Петербург дышит весной, это чувствуется в каждом деревце, на котором начинают появляться почки, в звонком пении каждой пичужки, в каждой беспричинной улыбке прохожих. Потеплевший ветер ласково обдувает лицо, и я застегиваю пальто на все пуговицы. Болезни обходят меня стороной, но не холод. Он, словно радостный щенок, покусывает за щиколотки и кисти, то ли злясь, что ему приходится уходить до следующей зимы, то ли по-доброму прощаясь.

Путь до кафе не занимает много времени. Дверь приветливо скрипит, и я глажу кончиками пальцев шерсть фигуры медведя, поднявшегося на задние лапы и встречающего гостей. Его огромное тело кажется чересчур диким и опасным, но благодушная морда позволяет забыть о первоначальном ужасе. Хотела бы я вот так просто избавиться и от ощущения нависшей надо мной угрозы.

Проходя мимо скульптуры Пушкина, посылаю ему лучезарную улыбку. Этот мужчина умел веселиться не хуже Диониса. Встреться они, обязательно бы нашли общий язык. Хотя кто знает, возможно, одним из тех элегантных джентльменов, с которым Александр Сергеевич кутил, и был переодетый бог.

Меня проводят к небольшому столику, на котором горит свеча, и я опускаюсь на мягкий стул с высокой спинкой. Большой зал обставлен уютно, почти каждую поверхность покрывают белые и коричневые ткани, а под потолком висят причудливые люстры. Поначалу, приходя сюда, я не могла оторвать от них взгляда.

Кирилл, каждый раз обслуживающий меня, улыбается, и уголки моих губ приподнимаются в ответ.

– Рад видеть вас снова. Вам как всегда?

– Да, пожалуйста.

Он уходит, и я смотрю ему в спину, стараясь выкинуть из головы кошмар. Опускаю взгляд на скатерть, лежащую на столе, но предательская дрожь все равно пробегает по телу. Скоро придется переезжать, иначе смертные начнут что‐то подозревать. Хотя и стали они менее внимательны, чем были даже двадцать лет назад, и уже не так вглядываются в окружающих их людей, не общаются с соседями. Каждый погружен в свой мир, но мне не хочется рисковать. Всегда есть тот, кто подмечает все.

Печально оглядываю будто погруженный в сияние зал, вернуться в который я смогу не скоро. В этом месте чувствуется история. Я люблю его именно за это ощущение старинности, чего‐то неуловимого и давно ушедшего. Чего‐то, что уже не вернуть, но что навсегда осталось в наших сердцах. Ну и за десерты, конечно. Здешние сладости не сравнятся ни с чем.

Неизменно галантный официант, за вежливой улыбкой которого нередко сквозит усталость, сейчас лучится радостью. От его глаз разбегается сеточка морщин, а в походке чувствуется энергичность. Я благодарно киваю, когда он ставит передо мной фарфоровую тарелку – в центре, источая аромат, от которого текут слюнки, лежит печеное яблоко в тесте. Янтарная карамель озерцом сладости окружает его, и я облизываюсь в предвкушении.

– Я сделал ей предложение, – возбужденно шепчет Кирилл, и его глаза блестят. Затянутыми в белоснежные перчатки пальцами он теребит бордовую бабочку. Зависть к его счастью сжимает мой желудок, но я заставляю себя улыбнуться.

– Когда свадьба?

– В июле. А на медовый месяц решили поехать в Италию. Я так волновался, когда делал предложение, вы не представляете. Думал, в обморок прямо перед ней упаду!

Кирилл переминается с ноги на ногу, как будто сдерживает себя от желания броситься мне на шею. Я смеюсь. Мелкое, грязное чувство, существование которого я даже не хочу признавать, отступает, позволяя мне искренне порадоваться за парня. Его история, скорее всего, не будет значимой и я не запишу ее в свой свиток, но счастливая жизнь – достойная цена для того, чтобы кануть в Лету безымянной, но познавшей любовь душой.

– Поздравляю! Надеюсь, вы оба будете счастливы.

– Спасибо вам за совет. Без него я бы еще не скоро решился. Спасибо, – еще раз успевает шепнуть Кирилл перед тем, как уйти к другому столику под неодобрительным взглядом второго официанта.

Стоит парню оставить меня, как вместе с ним исчезает и чувство легкости. Я опускаю взгляд на свою тарелку, но аппетита больше нет. Все вдруг кажется мне ненастоящим, словно я попала в мир из картона и меня окружают декорации и марионетки, которые кто‐то дергает за ниточки.

Вяло ковыряю вилкой и отправляю в рот кусочек десерта. Яблоко тут же тает на языке, наполняя тело сладкой негой. Но в душе пустота. Мне все еще кажется, что я падаю, а в ушах звенит многоголосый смех сестер.

Тех, кто столкнул меня вниз.

Глава 2

Я спешу к театру, каблуки громко цокают по асфальту. Людской поток несет меня вперед. Смертные собственными телами защищают друг друга от прохлады подступающей ночи. Их дыхание смешивается, и мне кажется, что я стала частью единого организма, стремящегося к высоким дверям здания цвета морской воды, белая лепнина на котором напоминает снежные шапки волн.

Кто‐то трогает меня за рукав пальто, и я резко оборачиваюсь. На меня, хмуря тонкие брови, смотрит блондинка. Шарфик пудрового цвета подчеркивает румянец на ее щеках, а золотая брошь в виде комической маски, которую девушка приколола к лацкану своего бежевого плаща, гармонирует с медовым оттенком волос.

– Ты опоздала, – недовольно ворчит Талия, но в уголках ее губ прячется улыбка. Не помню, когда в последний раз видела сестру по-настоящему расстроенной. Даже когда она печалится, в глубине голубых глаз все равно сверкают искорки веселья. – Пойдем, скоро уже начнется выступление.

Она тащит меня внутрь, и я едва не падаю, споткнувшись о чью‐то ногу. Талия не дает мне остановиться и извиниться. Она упорно ведет меня вперед – люди отступают, инстинктивно уходя с пути бессмертных. Показав билеты, мы спешим в зал, и, только лишь устроившись на сидении с резной спинкой, я могу выдохнуть и оглядеться.

За время, что меня здесь не было, Мариинский театр почти не изменился. Скольжу взглядом по лепнине и скульптурам, вспоминая, как сидела в одном зале с императрицей. Мягкое сияние позолоты плывет по воздуху, и на мгновение мне чудится, что я вернулась на Олимп. Гомон человеческих голосов успокаивает, напоминая шепот бесконечных страниц летописи мира. Я поднимаю взгляд и смотрю на огромную бронзовую люстру, висящую под потолком.

– Никогда не понимала, почему изобразили нимф, – задумчиво говорит Талия, тоже разглядывая красочный плафон. – Они ведь не имеют почти никакого отношения к искусству. Вот был бы здесь парк, они пришлись бы к месту.

– Ты бы хотела, чтобы нарисовали наши лица?

– Это было бы логично, – кивает Талия.

Я хмыкаю, но в душу закрадывается грусть. Муз не чествовали и не вспоминали уже многие годы. Это удручает, и порой я чувствую себя призраком, бродящим среди живых. Уверена, если спросить у сидящего по левую руку от меня мужчины имена муз, он вспомнит разве что парочку. В лучшем случае.

– Дионис планирует устроить вечеринку послезавтра, – отвлекает меня от мрачных мыслей Талия. – Пойдешь?

Улыбаясь, качаю головой. Отказывать Талии тяжело, но мне надо закончить начатое дело. За меня мою работу никто не сделает, а писать про войны и смерти всегда было тяжело, поэтому обычно я трачу на подобные фрагменты гораздо больше времени, чем они требуют на самом деле. Однако есть еще одна причина, о которой я даже не хочу думать. Горло стискивает, а в живот словно кто‐то вонзает кинжал, но я упрямо держу улыбку на лице.

– Может, как‐нибудь в другой раз.

– Ты всегда так говоришь, – нарочито трагично вздыхает Талия и откидывается на спинку. – Дионис скучает по тебе.

– Не думаю, что в хороводе увеселений он вообще замечает мое отсутствие. К сожалению, мне не сравниться с его душистым вином.

– И Аполлон тоже по тебе скучает, – настойчиво продолжает Талия. – Все скучают по тебе, Клио. Почему ты стала так редко показываться на Олимпе?

Пожимаю плечами, не зная, что ответить. На Олимпе, особенно весной, когда каждая клеточка тела ощущает приближение сезона Вдохновения, я чувствую себя загнанной в клетку. Там все идеально. Словно жизнь ставят на паузу на самой красивой картинке. Она прекрасна, но все же искусственна. Поэтому и в словах тех, кто живет на Олимпе, мне постоянно мерещится фальшивость.

– Среди смертных я лучше чувствую течение времени, – отвечаю наконец. Это правда, пусть и не вся. – Здесь я погружаюсь в историю, становлюсь ее частью. А значит, могу лучше отразить ее.

– Ты трудоголик, – заявляет Талия, и я гадаю, поверила ли она мне или только сделала вид, что ее устроил мой ответ. – И ты не права. Все замечают твое отсутствие. Я много раз видела, как Аполлон ищет твое лицо в толпе веселящихся.

Невольно улыбаюсь, вспоминая мужественное лицо лучезарного бога. Помню мягкость его поцелованных солнцем кудрей под пальцами, когда он лежал на моих коленях и лениво перебирал струны арфы. Его голос плыл по дрожащему от жары воздуху, сплетаясь с голосами моих сестер. Но после мне вспоминается, как он плотно сжимал свои пухлые губы, говоря Каллиопе, что расстается с ней. Сестра отпустила его без ропота. Только после того как Аполлон ушел, она перестала сдерживать слезы. В те времена мы еще были близки и я чувствовала ее боль как свою собственную.

– Скоро я вернусь на Олимп и со всеми увижусь.

Прочищаю горло, пытаясь избавиться от тонких ноток страха, которые в нем слышатся. Никто не может заставить меня подняться в земли богов, как не может и наказать за слишком длительное пребывание среди людей. Но мое открытое нежелание находиться на Олимпе вызовет вопросы. А слухи и сплетни никогда не способствуют спокойствию и безопасности. Особенно если эти шепотки ходят между богов.

Я не успеваю спросить у Талии, начала ли она уже готовиться к конкурсу. Свет гаснет, и начинает играть пробирающая до мурашек музыка. На сцену выходят первые танцоры, но я то и дело кошусь на Талию. Она наблюдает за балетом с тихой улыбкой, полностью поглощенная тем, что происходит на сцене. Я же не могу сосредоточиться на выступлении.

Я люблю Талию, и все же она моя соперница. В сезоне Вдохновения может быть только одна победительница, и я твердо намерена стать ею в этом году. Талия никогда не выигрывала и, должно быть, спустя столько лет уже не питает надежд. Но я как никто другой знаю, что стремление к победе не искоренить так просто. Особенно если за первенство Зевс исполнит любое твое желание.

На сцену выходит изящная балерина, и я невольно задерживаю дыхание. Ее точные движения полны грации, а на лице застыло выражение полнейшего блаженства. Балерина кружится, изгибаясь всем телом. Ее танец вводит в транс. От него невозможно оторвать взгляд. Музыка ускоряется, и вместе с ней движения балерины становятся быстрее и резче. Она больше не напоминает волну, ласково набегающую на берег. Теперь она превратилась в бурю, что топит корабли и бросает на скалы тонны воды.

– Ей следует быть осторожнее, – встревоженно шепчет Талия, и я с трудом отвожу взгляд от сцены, на которой взмывает вверх в прыжках прекрасная балерина. – Люди могут что‐то заподозрить.

Женщина из первого ряда оборачивается и шипит на нас, вынуждая Талию смущенно потупиться и замолкнуть. Не могу не признать, что сестра права. В танце балерины чувствуется сверхъестественность. Ни одной смертной никогда не достичь такого же мастерства, при котором каждый взмах руки напоминает порыв ветра, а каждое па вызывает шумный вздох у толпы зрителей. Для того чтобы стать не просто единой с танцем, а его воплощением, надо тренироваться долгие столетия. Или родиться музой.

Все выступление я провожу будто в забытье, неотрывно следя за Терпсихорой. Она словно избавилась от тела, и вместо него на сцене танцует ее обнаженная душа. Даже сейчас, стоя на улице и задумчиво глядя на ночное небо, я не могу избавиться от ощущения, что видела истинную сущность своей сестры. Это одновременно наполняет меня и радостью, и печалью. Выступления Терпсихоры всегда дарили мне внутренний покой, но сейчас мы не на Олимпе, а в мире смертных.

Несмотря на все их очарование и видимую беззащитность, люди опасны. Стоит только вспомнить хотя бы то, сколько ни в чем не повинных женщин они заживо сожгли в темные века. Сколько мужчин повесили за преступления, которых те не совершали. С тех пор мало что поменялось, разве что орудие исполнения приговора да масштаб, с которым оно применяется: костры сменились бомбами, а единичные жертвы – сотнями погибших.

Мне невольно вспоминаются затопленные ужасом глаза и съежившиеся фигурки жителей Афганистана. Находиться там было страшно даже мне. Ненавижу эту часть своей работы, но я вынуждена запоминать каждую деталь, какой бы жестокой и кровавой она ни была. Я вернулась оттуда больше полугода назад, но до сих пор ихор застывает в моих жилах, когда я вспоминаю прогуливающегося по улицам Ареса в сопровождении Деймоса и Фобоса. Глядя на вооруженных мужчин, которые наставили оружие на сопротивляющихся, он улыбался.

Широкая улыбка Талии, озарившая все ее лицо, вырывает меня из безрадостных мыслей, и я поворачиваюсь ко входу. Почти не касаясь ступеней, к нам летит Терпсихора. Она крепко обнимает нас, отвечая радостным смехом на поздравления.

– Ты была восхитительна, – выдыхает Талия, и ее узкая ладонь, которую она положила на плечо Терпсихоре, кажется белоснежной на фоне загорелой кожи сестры.

– Как вам мой партнер?

– Он составил тебе достойную партию, – отвечаю я, наблюдая за тем, как дрожат черные ресницы сестры, а на ее губах расцветает улыбка. – Насколько это было возможно для смертного.

– Он хорош не только в танцах, – поигрывает бровями Терпсихора. – И поверьте, на другом фронте он показывает себя гораздо лучше.

Талия заливается краской, а я смеюсь. Подмечаю уверенную осанку Терпсихоры и тайную силу во взгляде из-под полуприкрытых век. Она довольна тем, что мы оценили ее партнера. Скорее всего, именно танец с ним она собирается представить на сезоне Вдохновения. Злюсь, что думаю об этом проклятом конкурсе даже сейчас, но ничего не могу с собой поделать. В кармане пальто жужжит телефон, и я, хмурясь, достаю его.

«Ты так соблазнительна в этом платье. Ходила на балет?»

Ихор отливает от моего лица, чтобы в следующую секунду ударить в голову. Я снова и снова перечитываю строчку, жадно впитывая каждое слово. Не решаюсь поднять голову, чтобы оглядеться. Он где‐то здесь, смотрит на меня, и на его губах, которые я так люблю целовать, играет улыбка. Сглатываю, дрожа всем телом от одной только мысли, что он рядом.

«Да, ты тоже?» – дрожащими пальцами выбиваю я, облизывая пересохшие губы. Желание поднять взгляд похоже на зуд, и мне приходится контролировать себя, чтобы не поддаться ему.

«Ага, но не мог сосредоточиться на танцорах. Все мои мысли были заняты тобой».

«Развлечемся?»

Два сообщения приходят почти одновременно, и я заливаюсь краской не хуже, чем Талия за минуту до этого. Сердце бьется так сильно, словно собирается выпрыгнуть прямо на землю и само отправиться в ладони того, кому принадлежит. Я блокирую телефон и прячу его в кармане, тщетно стараясь взять себя в руки. Волна жара захлестывает меня. Я будто странник, которому показали оазис в пустыне, но попросили подождать и не подходить к нему. Сдерживаться нет сил. Честно говоря, я даже не пытаюсь.

– Девочки, вы простите, но у меня появились срочные дела, – слова вырываются прежде, чем я даже успеваю придумать достойную причину. Голова не работает, все мысли только о нем. – Мне жаль. Посидите без меня, хорошо?

– Ладно, – недовольно кивает Терпсихора, но не уговаривает меня остаться.

Ее взгляд на миг отрывается от моего лица и сканирует улицу. Конечно, она поняла, что никаких дел у меня нет, и догадалась об истинной причине. Но какая разница? Сердце поет, и я готова прямо сейчас сорваться с места и кинуться к нему, наплевав на все остальное.

– Надеюсь, ты справишься со своими суперважными делами до завтра, потому что я решительно настроена пойти на ту выставку в Париже.

– Справлюсь, – обещаю я, про себя думая, что согласилась бы вечно быть занята, если бы это означало постоянно находиться рядом с ним.

Прощаюсь и, не дожидаясь их ответа, отворачиваюсь. Взгляд начинает прыгать по лицам прохожих, пытаясь выцепить среди них одно-единственное. То, которое заставляет мое сердце сбиваться с ритма.

Он стоит, прислонившись к фонарному столбу плечом. Кожаная куртка небрежно расстегнута, а русые волосы растрепал игривый ветер. Взгляд серых глаз прикован ко мне, и, когда я смотрю на него в ответ, он усмехается. Слышу за спиной порывистый вздох, принадлежащий одной из сестер, но не оборачиваюсь, чтобы узнать, все ли с ними в порядке.

Меня тянет к мужчине, как будто мы два полюса, которым предначертано столкнуться. В каком‐то смысле так оно и есть. На миг я замедляю шаг в нерешительности. Я совершаю ошибку. Мы слишком разные, и это столкновение меня разрушит. Но когда его манящая улыбка становится шире, все сомнения исчезают из моей головы. Я ступаю в его объятия в полной уверенности, что так и должно быть.

Мое место – рядом с ним.