Текст книги "Укротители лимфоцитов и другие неофициальные лица"

Ханна, наша лаборантка, отвечающая за дежурства по трансплантациям, тесты на совместимость и прочие сложные штуки, связанные не с чистой наукой, а с клинической трансплантологией, как уже говорилось, образчик вкуса и элегантности. Поэтому она неизменно притягивает и взгляды, и сердца. Однажды, например, она притянула сердце курьера, вручившего мне посылку от коллег из Англии и передавшего пожелания хорошего дня от курьерской службы, к которой был приписан. Проверяя форму о получении, я вдруг заметила, что этот человек как-то странно отводит глаза, избегая смотреть на меня. Уже было забеспокоившись, не измазалась ли опять в эозине или, упаси боже, в трепановой сини (которая, как несложно догадаться, весьма синего цвета, и, как сложно догадаться, но поверьте мне на слово, весьма трудно оттирается с пальцев, лица и халата), я стала украдкой поглядывать в зеркало и тут поняла, что курьер занят тем же, только поглядывал он не в зеркало, а на Ханну, которая в это время занималась размораживанием клеток, и вокруг нее с шипением взвивались облака испаряющегося азота, придавая даже нашей сугубо современной лаборатории вид вполне средневековый и волшебный.

Видимо, этот образ запал в душу пожилого джентльмена, потому что приключился с ним натуральный бес в ребро. И не далее как на следующий день одышливый плешеватый Ромео топтался у дверей лабораторного блока (внутрь его без фирменной формы не впустили бдительные вахтеры), прижимая к пивному брюшку, туго обтянутому футболкой, букет цветов. Ханна – человек безупречного воспитания и вообще гуманист по натуре, поэтому сразу же отправить поклонника в несложном направлении у нее не повернулся язык, и она весь вечер вежливо слушала его болтовню в какой-то не очень помпезной кафешке где-то не слишком в центре города.

По результатам этого неожиданного первого свидания о поклоннике выяснилось следующее: питание в его хит-параде тем для светских бесед находилось на первом месте, опережая с небольшим отрывом рассказы из раздела “а вот я однажды ого-го!” и рассуждения “никто ничего не смыслит в мироустройстве, спросили бы меня, как надо, я бы ого-го!”.

Слегка поразмявшись обсуждением способов разделки цыплят, горе-Ромео перешел к детальному описанию неповторимых кулинарных талантов своей бывшей жены, которая теперь готовила рябчиков для кого-то другого.

Все время, пока длилась эта гастроцентрическая беседа, Ханнин визави поддерживал свои силы исключительно пустым чаем, заказывая его и Ханне, к жестокому разочарованию официантов и самой Ханны, которая после работы была не только утомлена, но и весьма голодна. Впрочем, как настоящая леди, она и бровью не повела, до тех пор пока разгоряченный рассуждениями о тонкостях и опасностях в деле приготовления котлет из крольчатины Ромео вдруг не посмотрел на нее, легкомысленно подмигнув: “А хорошо бы поужинать как-нибудь вместе. У тебя. Только не говори мне, что такая роскошная женщина не умеет готовить котлеты из крольчатины, – игриво замахал он на Ханну руками, полагая, очевидно, что делает потрясающей изысканности комплимент, – никогда не поверю!”

Нет, Ханну не стошнило, и лицо ее не исказилось ужасом. Этой героической женщине хватило даже сил поблагодарить своего собеседника за незабываемый вечер и, содрогаясь, выслушать: “Так я за тобой зайду завтра после работы, поужинаем вместе, как договорились! С тебя котлеты, а с меня вино”.

На следующее утро Ханна с тоской в голосе и безысходностью во взгляде пересказала эту историю Кларе, Иве и Ленке. Коллеги ей посочувствовали и набросали целый ряд вариантов спасения, среди которых наиболее притягательным выглядел план под кодовым названием “Побег через черный выход”, но в плане этом были две трудности: во-первых, ключи от запасных дверей хранятся у вахтеров, которые охраняют их не менее ревниво, чем приснопамятный дракон – золотое руно, и во-вторых, из холла, где собирался ждать поклонник, отлично просматривается бо́льшая часть территории клиники, равно как и дверь черного выхода.

Так и не составив внятного плана преодоления означенных трудностей, лаборантки разбрелись работать. Ханной же овладели растерянность и отчаяние, причем с такой силой, что она перепутала антитела, которыми мы метим разные клетки. Спустя некоторое время в лабораторию ворвался разъяренный Доктор К. с требованием, чтобы ему немедленно, здесь и сейчас, объяснили, почему цитометр несет какую-то чушь, а лимфоциты нынче уродливы как никогда. Тогда Ханна в трагических тонах пересказала историю про навязчивого поклонника и котлеты из крольчатины. Доктор К. насупился и задумался. Вообще-то он ужасно не любил влезать в чужие личные дела, но, поскольку дело стало общественным, испортив ему перепутанными антителами весь эксперимент, Доктор решил, что имеет право вмешаться. Поэтому он похлопал Ханну по плечу, велел не заморачиваться насчет вечера и предоставить все ему, а самой немедленно взяться за окрашивание клеток заново, чтобы ему, Доктору К., не скучалось до того момента, как придется спасать Ханну из лап ополоумевшего курьера. На том и порешили.

Вечером Ханне было велено как ни в чем не бывало выйти навстречу поклоннику, что она и сделала, нацепив непринужденную улыбку и непринужденно же поцеплявшись за дверной косяк, пока Солнечный Л. и Доктор К. не выпихнули ее наконец за порог, сдавленно обещая, что все будет хорошо.

Ромео ринулся навстречу Ханне, размахивая бутылкой дешевого вина. И в тот самый момент, когда, выслушав поток приветствий, Ханна попыталась увернуться от навязчивого поцелуя, из-за ее спины возник Доктор К. в очень старом и очень грязном халате. По запаху, исходящему от халата, можно было определить, что молодость и зрелость свою это текстильное изделие провело, служа верой и правдой какому-то работнику вивария. Доктор К. подошел к Ханне, деловито отстранил навязчивого поклонника, нарочито заговорщицки подмигнул и сказал с сильным моравским акцентом:

– Пани Ханна, я насчет кроликов.

– Да? – спросила Ханна.

Доктор К. покосился на Ромео, насторожившегося при слове “кролики”, и, деловито кивнув в его сторону, спросил у Ханны:

– А этот надежный, при нем можно говорить?

Заинтригованный пан подался вперед, закивал, всем своим видом выражая, что если и есть здесь один надежный человек, то это именно он, и даже лысина у него пошла от любопытства мелкой рябью. Ханна заверила Доктора К., что говорить можно, человек посвященный и крепкий – броня!

– Значит так, сегодня есть четыре кролика: два от цирроза сдохли, один от диабета, один от гангрены. Циррозников я Доктору К. пристроил – у них гости сегодня, так что будут готовить моравское рагу, там большая печенка нужна, я ему и рецептик подкинул. Выбирайте, какого вам, диабетика или гангренозника. Вам же на котлеты, да? – деловито уточнил он. – Тогда гангренозника не советую, у них вкус иногда бывает странный, а котлеты – дело тонкое. Я его лучше в магазин пристрою.

Доктор подмигнул начавшему бледнеть Ромео:

– В магазине-то любого берут, с руками буквально отрывают. Нам-то что, мы на них поработали, заразили, вылечили, так чего ж еще и не заработать на них, правильно говорю? – и он фамильярно ткнул Ромео в ребро, но не потому, что этого требовал образ моравского рубахи-парня, а потому, что Ромео начал заваливаться набок – поплохело ему изрядно, и тычок пришелся в самый раз. Встрепенувшийся от сноровистого тычка пан поклонник стал торопливо и комкано прощаться, бормоча что-то про забытые срочные дела, про встречу, которая у него назначена, вот незадача, на другом конце города, и про то, что было несказанно, невероятно, непередаваемо приятно познакомиться. Потом он мелко и быстро потряс руку Доктору К. и буквально побежал к выходу, подгоняемый криком Доктора К.:

“Эй, друг, ты куда?! Не знаешь, никому морские свинки не нужны? Говорят, из них отбивные неплохие получаются, у меня как раз три штуки сдохли от инфаркта”.

Больше незадачливый поклонник Ханне не докучал, а письма и посылки стал носить молодой азиат, который пару раз настойчиво интересовался у меня, не ставим ли мы, случаем, опыты на собаках.

Ну вот, теперь вы познакомились с большинством обитателей нашей лаборатории. Справедливости ради нужно сказать, что кроме упомянутых персонажей в отделении трудятся еще несколько лаборанток, пасутся приходящие стажеры, периодически объявляются для совместной работы над проектами и грантами разные доктора и постоянно проживают в комнате отдыха два плюшевых вируса – гепатита и оспы, подаренные нам друзьями из отделения микробиологии.

И конечно, у меня найдутся истории практически про всех и каждого, но прежде я, пожалуй, разболтаю немного несекретов о нашей работе. Чтобы, с одной стороны, вашему пытливому уму было чем поживиться, а с другой стороны, чтобы не складывалось у вас превратного впечатления, что нам кроме мелких и крупных шалостей, курощения и дуракаваляния совершенно нечем заняться. Собственно, все как раз наоборот: курощаем и дуракаваляем мы в свободное от работы время и никогда не в ущерб основному занятию, то есть иммуногенетике.

Поговорим всерьез: все, что вы хотели знать о трансплантации органов, да спросить было не у кого

Итак, в рутинные обязанности нашей лаборатории входит HLA-типизация доноров и реципиентов органов (не паникуйте, сейчас все объясню!). В первую очередь, конечно, почек, потому что для десятимиллионной Чехии список ожидающих трансплантации довольно велик. Каждый человек, которому был поставлен неприятный, но, к счастью, с момента изобретения гемодиализа не смертельный (по крайней мере не так срочно смертельный, как бывало прежде) диагноз почечной недостаточности, попадает в лист ожидания, где и находится до момента трансплантации.

Диализ – фильтрация крови пациента на аппарате “искусственная почка”. Принцип работы аппарата относительно прост: между кровью, попадающей в аппарат из артерии пациента, и диализным раствором, попадающим в аппарат из специального резервуара, находится полупроницаемая мембрана, которая пропускает мелкие молекулы и не пропускает крупные. Солевой и белковый баланс диализного раствора выверен таким образом, что токсичные вещества, а также излишки некоторых электролитов вытягиваются из крови через мембрану, некоторое количество воды тоже вытягивается, и после этого кровь возвращается в вену.

– А почему бы не оставить человека на искусственной почке, – возможно, спросите вы, – раз уж все так хорошо придумано?

– А оттого, – ответит вам любой доктор, – что с аппаратом “искусственная почка” связан целый ряд проблем: во-первых, пациент привязан к своим диализам коротким поводком: ни в отпуск отлучиться, ни в командировку съездить, всегда и всюду требуется прежде договориться о диализе, поскольку аппарат “искусственная почка” довольно внушительных габаритов, а при проведении процедуры требуются максимально стерильные условия и помощь медперсонала, это вам не температуру измерить. Во-вторых, диализ требует огромных затрат времени – в среднем двенадцать часов в неделю, что составляет, на минуточку, более пятисот часов в год. В-третьих, диализ – метод, противоречащий природному способу очистки тела от токсинов и освобождения его от лишней жидкости, ведь наш организм привык к тому, что почка работает двадцать четыре часа в сутки, соответственно, он и токсинов производит изрядно, и жидкости приучен потреблять в среднем полтора литра в сутки, не меньше, и примерно столько же выводить. Вообразите же его изумление, когда вдруг оказывается, что выводить воду и продукты обмена некому. А потом вдруг все выводится разом – за пару часов стало чисто, и воды в полтора раза меньше, чем было, и снова по кругу – нарастание концентрации токсинов и объема воды, а потом резкий спад. Тут-то и начинаются неприятные явления вроде отеков, нарушения сердечной проводимости или регуляции давления, потому что, сами посудите, калий растет, кальций падает, натрий не выводится, и что, спрашивается, организму делать, как не впасть в форменную истерику? Кстати, даже собственно во время диализа не исключены скачки давления, головокружение, тошнота и иные неприятности, к которым приводит относительно резкая потеря жидкости. В-четвертых, у пациентов на диализе крайне высока вероятность получить целый ряд инфекций, даже несмотря на предосторожности. В-пятых, вы, может быть, удивитесь, но всякая приличная почка вырабатывает гормон эритропоэтин, который отвечает за производство организмом эритроцитов. А больная почка (не говоря уже о диализном аппарате) этой своей обязанностью манкирует, и в результате у больных с отказавшими почками наблюдается анемия…

Там еще много чего серьезного и по мелочи, но суть, я надеюсь, ясна: диализ – мера паллиативная, временно облегчающая состояние и позволяющая дождаться трансплантации. А трансплантация – это ого-го, это практически полное восстановление прежнего качества жизни и прежней работоспособности человека. Разумеется, при условии, что почка приживется.

Человек, оказавшийся в листе ожидания, должен быть всегда в пределах досягаемости того трансплантационного центра, за которым он закреплен. Любая инфекция, от банального насморка до всего, что посерьезнее, – однозначное показание к тому, чтобы человек был временно исключен из листа ожидания до полного избавления от нагрянувших гостей-микробов, потому что послеоперационное лечение включает в себя такие мощные лекарства, угнетающие иммунитет, что даже самый глупый и крохотный стафилококк, притаившийся в миндалинах пациента, может представлять нешуточную опасность. Момент записи пациента в лист ожидания – это тот самый момент, когда мы впервые появляемся на сцене, поскольку для трансплантации почки необходимо определить так называемые гены гистосовместимости.

Объясняю, о чем речь. Вы-то, возможно, думали, что наши клетки такие же идеально лысые, как в учебнике по биологии за десятый класс? Как бы не так! На каждой клетке нашего организма, будь то мышечная ткань, или печень, или кожа, торчат тысячи и тысячи молекул. Эти молекулы предназначены для передачи сигналов между клетками, регуляции обмена веществ в соответствии с изменениями окружающей среды и многих других полезных вещей, без которых клетка не развилась бы в нормальную, погибла бы во цвете лет или не смогла бы правильно выполнять свою функцию (кстати, если кому-то интересно, то одной из отличительных особенностей раковых клеток является значительное изменение количественного состава этих разнообразных поверхностных молекул, их конфигурации и химического строения).

Но среди сотен и тысяч видов этих молекул нас на данный момент интересуют лишь несколько, называемых комплексом тканевой совместимости (у них еще много названий, но я буду использовать для простоты наиболее распространенную аббревиатуру HLA[6]6
  HLA (Human Leucocyte Antigens) – это целое семейство молекул, закодированных на шестой хромосоме. Представители этого семейства отвечают за тканевую совместимость клеток нашего организма, а также работают своего рода “витринами”. На этих молекулах-витринах каждая клетка выставляет фрагменты производимых и разрушаемых у нее внутри белков, благодаря чему иммунная система способна отличить здоровые клетки от больных.


[Закрыть]). А почему они нас интересуют? А потому, что молекулы HLA – это своего рода паспорт клетки. Все клетки организма несут один и тот же набор HLA, а вот между организмами эти наборы могут разниться. Клетки нашей иммунной системы производят постоянный досмотр вверенных им территорий, чтобы отлавливать злокачественно измененные (да-да, у каждого нормального человека в организме за сутки образуется до нескольких сотен потенциально раковых клеток, но все они изымаются из оборота нашей иммунной системой) и пораженные вирусами клетки.

На сигнал выскочившей из-за угла клетки – натуральной убийцы (и не надо поднимать брови, они действительно так называются – Natural Killers) любая клетка нашего организма сует ей под нос свой HLA. “Извините, ошибочка вышла”, – хлопает убийца мирную клетку по плечу, распознав “свой” HLA с помощью специальных рецепторов, и отправляется приставать к другим, разыскивая те, у которых HLA кривой, поддельный, порванный на сгибах и вообще подозрительный со всех сторон.

Точно так же, с небольшой лишь разницей в механизмах взаимодействия и уничтожения чужаков, поступает еще ряд клеток организма. Например, лимфоциты. Клетку с поддельным “паспортом” без сожаления и дальнейших разбирательств уничтожат – в этом смысле наш организм очень жесткая штука. А теперь – что получается при трансплантации? В организм попадает целый орган, чьи клетки с чужими “паспортами” – просто какой-то набитый мексиканцами фургон, пересекший границу штата Нью-Мексико. И иммунные клетки пациента начинают атаковать пересаженный орган в полной уверенности, что защищают организм от понаехавших тут чужеродных, тогда как на самом деле уничтожают гастарбайтеров, кроме которых выполнять в этом организме необходимую работу вроде фильтрации крови или ее перегонки по сосудам стало некому. Поэтому у врачей есть два пути: с одной стороны, попытаться обмануть клетки иммунной системы, подсунув им орган с очень похожим HLA. Чем похожее, тем лучше, поскольку тогда появляется шанс, что эти “засланцы” обманут радетелей организменной чистоты – макрофагов, лимфоцитов, натуральных киллеров – или по крайней мере не вызовут столь бурной и однозначной реакции, какую вызвали бы клетки с совсем уж очевидно “неместными” HLA.

Второй вариант борьбы с иммунным убийством трансплантированного органа – обеспечить организму бесперебойные поставки веществ, которые будут выводить из строя собственные иммунные клетки, уничтожать их, ослаблять и всячески снижать их активность. Такое лечение называется иммуносупрессивным, а препараты, соответственно, иммуносупрессантами или иммунодепрессантами. На практике используются оба пути одновременно, потому что паспорт паспортом, но, во-первых, действительно не всегда удается найти человека со стопроцентным совпадением HLA (даже напротив, такое совпадение – огромная и счастливая редкость), а во-вторых, и с безупречным поддельным паспортом можно заподозрить в клетках чужаков, поскольку, как мы помним, на клетках трансплантата не только HLA присутствует, но и куча других молекул, которые могут слегка разниться от организма к организму. Проще говоря, у каждой подсадной клетки к не очень подозрительному паспорту может прилагаться весьма подозрительная борода, странно бегающие глаза, а то и чего похуже. Да, а где же мы? А мы отвечаем за правильный подбор фальшивых паспортов.

Вообще у каждого человека есть десять основных генов гистосовместимости – пять пар, в каждой из которых один ген получен вами от папы, а другой от мамы. Для трансплантации органов, в отличие от трансплантации костного мозга, важны три пары, то есть шесть генов HLA, и мы их определяем вовсе не с помощью кирки и такой-то матери, а вполне современными методами, которые позволяют прочитать HLA прямо с ДНК или посмотреть, что там на поверхности клеток в соответствии с этими генами повылезло. И после этого потенциальный получатель почки-сердца-печени или чего-нибудь другого вносится в лист ожидания на соответствующий орган.

А что же доноры? Тут тоже есть два варианта. Первый – дожидаться, пока кто-то погибнет. В этом случае нам доставляют в любое время суток ткани от потенциального донора, и, пока врачи держат его на аппаратах искусственного кровообращения, мы проводим все ту же типизацию HLA. Шесть диагностированных нами HLA-молекул (а все они имеют буквенно-цифровое обозначение – вот я, например, счастливая обладательница A*03 и А*24 в первой паре, B*27 и еще какого-то гена, сейчас не помню, во второй, ну и в третьей тоже что-то довольно скучное и частое), так вот, определенные нами гены заносятся в специальную программу, и она на основе целого ряда фактов, включая HLA, группу крови и длительность ожидания, предлагает список потенциальных реципиентов. Вмешаться в работу программы, как и повлиять на положение человека в списке (порядок тоже определяется всеми вышеперечисленными фактами и некоторыми другими), невозможно, а следовательно, исключена и вероятность корыстного использования своей причастности к процессу любого, кто к нему действительно причастен.

И вот, когда пара донор – реципиент выбрана, мы получаем еще одну пробирку крови от реципиента органа и проводим последний тест на совместимость, так называемый кросс-метч, или, коротко, XM (икс-эм), когда клетки донора смешиваются с сывороткой, полученной из крови будущего реципиента. И если клетки выживают, значит, орган действительно подходит, о чем мы с радостью и сообщаем хирургам, которые, уже чисто вымытые и накрепко обработанные антисептиком, нетерпеливо переминаются с ноги на ногу у операционного стола.

Кстати, параллельно кровь донора проверяют на ряд заболеваний (правда, делаем это уже не мы, а наши коллеги из других лабораторий), которые являются абсолютным противопоказанием к трансплантации. Например, нельзя пересаживать орган при онкологических заболеваниях у донора, при гепатите С и ВИЧ.

При пересадке органов от погибших доноров колоссальное значение имеет время, потому что чем дольше почка остается без кровотока – настоящего, полноценного кровотока, – тем меньше ее работоспособность. И еще одно небольшое замечание, потому что мне очень нравится, как в Чехии решен именно этот момент: потенциальным донором органов является любой человек. То есть вам не надо совершать сложных па, искать нотариуса и подтверждать, что вы в твердом уме и ясной памяти, а потому хотите, чтобы любимая фарфоровая супница после вашей кончины отошла внукам, а недоиспользованные ваши почки достались тем, кто в них нуждается. Напротив, для того чтобы не быть донором, нужно выйти на определенную страницу в интернете и заполнить заявление об отказе от донорства, после чего вас занесут в специальный регистр. Имя любого умершего человека, который мог бы оказаться донором, проверяется по этому регистру, прежде чем врачи приступают к типизации его тканей и подготовке потенциальных реципиентов к операции. Поэтому пациент, личность которого не удалось установить, никогда не станет донором – ведь мы не можем проверить, не находится ли он случайно в списке отказников.

В любом случае на то, станет ли человек после смерти донором органов, может повлиять его семья. То есть, если в отказниках человека нет, но семья против, несмотря на отсутствие законодательно подтвержденного права родственников налагать вето на использование органов, в силу вступают нормы врачебной этики, и никто против воли семьи не пойдет. Кстати, даже на моей короткой памяти вето на трансплантацию со стороны семьи не редкость.

И еще о семье. В случае с почками кроме пересадки от погибшего донора есть и другой вариант, наш любимый. Это пересадка органа от донора живого. И любим мы его в первую очередь за то, что почка от живого донора приживается в разы лучше, отторжений дает меньше, работает дольше. А почему? А потому, что, во-первых, у нас есть возможность провести тесты на совместимость несколько раз вместо одного, с чувством, с толком, с расстановкой, а не в дикой спешке в три часа утра (вообще любопытно: и рождаться, и умирать люди почему-то предпочитают ночью), когда над бедным дежурантом висит укоризненное молчание хирургов и нефрологов, которые – он знает, знает – ждут его звонка и припомнят ему каждую потраченную минуту.

Кроме того, в этом случае мы можем использовать более тонкие и точные методы определения совместимости, а значит, опять же снизить вероятность, что почка заартачится и откажется работать в новом теле или будет уничтожена распоясавшимися клетками и взбесившимися антителами. Наконец, время, на которое почка останется без кровотока, минимально, ведь донор и реципиент окажутся в соседних операционных залах и перенос органа из одного в другой не займет и пары минут, поэтому такую трансплантацию называют “пересадкой теплого органа”. А кроме медицинских тонкостей есть еще один важный момент, который не озвучивается, но витает в воздухе. Способность живого здорового человека побороть свой страх перед операционным столом и страх оказаться в “недокомплекте” (на самом деле оставшаяся почка несколько дней после операции перестраивается на новый режим работы, а потом начинает фильтровать столько же крови, сколько прежде обе почки фильтровали вместе, – все-таки природа гений-гений, что придумала нас с некоторым запасом прочности) и отдать кому-то близкому орган – это многое говорит и о доноре, и о реципиенте, и об их отношениях и не может не вызывать уважения. На самом деле донорство органов – это как раз та черта и тот поступок, которым люди и человеческие отношения проверяются на прочность и подлинность. Я вам там ниже расскажу об этом короткую историйку.

Чаще всего, конечно, органы отдают родители детям. Второй по частоте случай – когда органами делятся супруги. На долю остальных ситуаций, например, дети родителям или сестры братьям, приходится значительно более низкое число трансплантаций.

И есть еще ситуация с формулировкой “эмоциональное родство” – когда по согласованию с этической комиссией орган другому человеку может отдать человек, не состоящий с ним ни в кровном, ни в официально заверенном родстве. Но в этом случае должны быть свидетели, подтверждающие существование этого самого “эмоционального родства”, долгую совместную жизнь или особенную теплоту отношений меж ду данными конкретными людьми, чтобы избежать материальной заинтересованности: в Чехии все формы донорства от крови до органов бескорыстны и материально не вознаграждаемы.

А однажды приключился и вовсе неординарный случай: человек не то в знак благодарности за спасенного родственника, не то просто в знак восхищения нашим центром подарил центру одну свою почку. То есть так и сказал: “Безвозмездно передаю почку с единственным условием: она должна попасть к пациенту вашего медицинского центра”. И действительно отдал. И почка – о радость! – прижилась.

Кстати, наша лаборатория возвращается на сцену в том случае, если у человека происходит отторжение органа. Надо сказать, что сегодняшние препараты, подавляющие реакцию организма против трансплантата, настолько мощны, что человек может пережить несколько эпизодов отторжения органа и все-таки сохранить его. Для этого, во-первых, на некоторое время увеличивают дозу иммунодепрессантов (в фоновом режиме и минимальных дозах эти препараты каждый человек с трансплантированным органом принимает после операции всю жизнь), а во-вторых, производят ряд тестов, чтобы понять, каков механизм отторжения в данном случае – кто там такой бунтарь и бузотер, что, несмотря на угнетение, все-таки пытается поубивать клетки трансплантата. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что если выяснится, что речь идет об активированных иммунных клетках, то врачи станут изменять схему лечения иммуносупрессантами, а если окажется, что виноваты антитела – специальные белки, которые вырабатываются одним подтипом лимфоцитов, – то тогда кровь пациента прогонят через специальный аппарат, который отфильтрует опасные белки, чтобы не портили пейзаж и не мешали органу функционировать.

Вот так в первом приближении выглядит пересадка органов и наше место в ней. А теперь история из жизни.

Как-то раз у нас случилась беда: заболел Доктор Н. из отделения кардиохирургии. И не просто насморк подхватил, а продемонстрировал все классические признаки почечной недостаточности и собрался было в oneway-поход на тот свет. С того света его вернули, по голове за пренебрежительное отношение к своему здоровью настучали, в лист ожидания трансплантации поставили.

Новость мгновенно разнеслась по всему нашему центру, а спустя пару дней в нашем отделении появился Доктор Славик. Они долго шушукались у Солнечного Л. в лаборатории, потом пришли ко мне.

– Саш, у тебя системы для забора крови есть?

– Всегда, – откликаюсь я. (Несмотря на то что кровь у пациентов вообще-то набирают наши медсестры внизу, в амбулатории, на всякий случай вроде острой необходимости выкачать у кого-нибудь из ближних своих пару кубиков для эксперимента я держу небольшой запас вакуумных пробирок и систем забора крови у себя в лаборатории.) Я уже, в общем-то, догадываюсь, в чем дело:

– На ДНК берем, на типизацию, да?

– Угу, – кивает Доктор Славик и закатывает рукав. – Лучше из правой. Там удобнее, – командует он. Я набираю полпробирки.

– Свободны. Насколько я понимаю, лучше об этом не распространяться.

– Мы на одном курсе учились, – внезапно говорит Доктор Славик и, не прощаясь, уходит. Мы переглядываемся с Л.

Через некоторое время у дверей лаборатории сталкиваются Доктор Ф. и Доктор М. из кардиологии.

– Доктор Ф., – изумляется Доктор М., – давно же мы с вами не виделись – полчаса уже, как расстались! Впрочем, вы, кажется, шли в столовую, так что же заставляет вас искать пропитание здесь, где из съестного только среды в чашках Петри, и за их потребление вас задушат микробиологи, да завтрак Доктора К., за который вас задушит лично Доктор К.?

– Вы сами, помнится, отбыли в другой корпус на пятый этаж, объяснив свое отсутствие каким-то бесконечно интересным семинаром на тему медицинской этики, – парирует Доктор Ф.

– Да кому нужно это их кудахтанье? – раздражается Доктор М., но тут же спохватывается и, чтобы сгладить обозначившееся противоречие в своих поступках и словах, заявляет: – Я пришел за Л., одному слушать этот… хм… эту… гм… лекцию как-то скучно, такие знания надо немедленно закреплять в душеспасительной дискуссии.

Пока доктора упражняются в куртуазной беседе, я достаю и молча кидаю Солнечному Л. иглу и пробирку, сама прячу точно такие же в карман и выглядываю из дверей лаборатории.

– Доктор Ф.! – восклицаю я радостно и слышу за спиной ехидный шепот Л.:

– Не надо восторга! Не пережимай!

– Вас-то мне и нужно! – продолжаю ликовать я. – У меня тут в списке ваших пациентов кое-что не сходится, а для статьи это очень-очень важно! – и подхватываю Доктора Ф. под руку.

Вслед за мной из лаборатории выпадает Солнечный Л. и с отчаянием вопит (и этот человек будет упрекать меня в ненатуральной игре!):

– Семинар по этике уже начался, а я не взял записи! Пойдемте, доктор, я только возьму тетрадь! – с этими словами он подхватывает под руку Доктора М.

Так мы разводим докторов по разным комнатам, и у каждого, разумеется, одна и та же просьба – сделать им ДНК-типизацию на гены гистосовместимости и не говорить об этом ни одной живой душе.

И у нас образуется уникальная ситуация: лист доноров для одного реципиента, хотя, как вы помните, обычно все наоборот.

Впрочем, мы даже не успели доделать типизацию, когда для Доктора Н. нашелся погибший в автокатастрофе донор. Но список пришедших тогда к нам я храню до сих пор – не для того, чтобы знать, у кого можно в случае чего разжиться почкой, а как свидетельство того, что есть на свете люди, которые просто не умеют оставить ближнего своего в беде и не понимают – как это.