Текст книги "Слова потерянные и найденные"

Елена Первушина
Слова потерянные и найденные

Предисловие

Можно собирать марки, значки или старые монеты. Я собираю билеты из музеев, в которых побывала, и слова. Самые разные: повседневные, происхождение и исходное значение которых мы уже не помним; забытые, те, от которых были без ума наши бабушки и дедушки; воскресшие и получившие вторую жизнь; новехонькие и блестящие, как никелевая монетка, а также пробирающиеся в наш язык тайно, окольными путями. Обе мои коллекции не занимают много места. Билеты лежат в большом альбоме для фотографий, а слова умещаются в голове, и иногда я рассказываю о них читателям журнала «Наука и жизнь»11
  Российский и советский ежемесячный научно-популярный иллюстрированный журнал широкого профиля. Основан в октябре 1934 года. В послевоенный период тираж журнала был одним из самых высоких в Советском Союзе, например в 1980 году он составлял 3 млн экземпляров (один номер). После распада СССР тираж резко сократился и в 2000-е годы упал до менее чем 50 тыс., а первый номер 2019 года насчитывает 28 тыс. экземпляров. – Прим. ред.


[Закрыть].

К моему великому сожалению, я не филолог и не лингвист. Я писатель, и слова для меня – орудия труда. Каждое из них я рассматриваю прежде всего с такой точки зрения: когда и как я смогу использовать их в статье или книге. Но если я хочу, чтобы слова в тексте работали «на все 100%», раскрыли весь свой потенциал, мне важно знать его, важно знать происхождение слов, то, в каком контексте они обычно употребляются, в какое новое окружение их можно вписать, чтобы они позволяли взглянуть на обсуждаемую проблему с неожиданной стороны и одновременно не звучали смешно и нелепо. Или наоборот, чтобы именно так они и звучали. Ведь таким образом может родиться острота или афоризм. Но для того чтобы правильно использовать слово, нужно сначала узнать всю его жизнь: как оно родилось, какие превращения претерпело, что означает в настоящее время.

«Только змеи сбрасывают кожи», – писал Николай Гумилёв. Но на самом деле язык тоже умеет менять свою «кожу» – словарный состав. И даже обновлять свой «скелет» – грамматические конструкции. Но язык не линяет, как змея, сбрасывая кожу целиком. Скорее это похоже на то, как меняется кожа человека – по одной клеточке (слову) за раз. А значит, в любой момент мы можем найти в живом разговорном языке и слова устаревающие, которые вот-вот забудутся, отойдут в область преданий, и слова новые, которые только входят в нашу речь, кажутся непривычными, а иногда даже «дикими», но наши дети уже с удовольствием пользуются ими, и, может быть, мы тоже скоро привыкнем к ним. Устаревшие слова мы, скорее всего, рано или поздно забудем, потеряем, как потеряли школьных друзей. Но если время от времени мы станем заглядывать в школьные альбомы (словари), то, может быть, в один прекрасный день захотим найти забытого друга в сети «Одноклассники», или ввернуть такое «ретро»-словцо в нашу речь там, где сочтем это уместным. А если мы поймем происхождение новых слов и догадаемся, зачем они пришли в наш язык, они, вероятно, уже не будут представляться такими нелепыми и безобразными.

Давайте на конкретных примерах проследим, как развивался наш язык на протяжении XVIII, XIX и XX веков и какие изменения происходят в нем прямо сейчас. Являются ли эти изменения критическими? Приведут ли они к гибели русского языка? Этот вопрос сейчас волнует многих. Я попыталась ответить на него, прекрасно понимая, что не может быть точного и окончательного ответа, когда мы имеем дело с таким глобальным явлением. Но язык – это моя работа, вернее, та среда, в которой я работаю (как подводники работают в воде, а летчики – в воздухе). И мне важно знать, «какая погода будет завтра», даже если этот прогноз окажется таким же предположительным и гадательным, как большинство метеопрогнозов. Вам интересно погадать вместе со мной? Тогда я приглашаю вас на страницы этой книги. Надеюсь, что, когда вы прочтете ее, у вас будет новый материал для размышлений, который позволит найти собственный ответ.

Глава 1
Поймем ли мы человека XVIII века?

Мне хотелось бы начать эту книгу как-нибудь красиво и торжественно. Наподобие того, как начинали классики. Например, так:

НЕ ЛѢПО ЛИ НЫ БЯШЕТЪ, БРАТІЕ, НАЧЯТИ СТАРЫМИ СЛОВЕСЫ ТРУДНЫХЪ ПОВѢСТІЙ О ПЪЛКУ ИГОРЕВѢ, ИГОРЯ СВЯТЪСЛАВЛИЧА?

Скорее всего, вы узнали начало (зачин) «Слова о полку Игореве». Вы проходили его в школе? Вам удалось прочитать весь текст на древнерусском языке? Вряд ли. По большей части школьники – кто раньше, кто позже – «сдаются» и переходят к переводу Заболоцкого или к любому из переводов «Слова…» на современный русский язык. (Всего их около 80.) Чтение статей об особенностях языка «Слова…» и тонкостях перевода – очень интересное занятие даже для тех, кто не является лингвистом или историком. Добавлю только, что, по-видимому, многие слова произносились не так, как нам сейчас привычно, и непривычная, «дореформенная», орфография, с использованием букв «ять», «i» и «твердого знака» на конце слов и между согласными пытается передать эти особенности. (В частности твердый знак раньше имел звучание и произносился как очень короткое «о».)

«Слово…» написано, предположительно, в конце XII века, и очевидно, что с тех пор русский язык сильно изменился. Но не станем углубляться так далеко в историю! Отступим всего на триста лет и посмотрим, как писали в те времена. Сможем ли мы, например, понять русский язык XVII века? Давайте попробуем!

В 1672 году царь Алексей Михайлович Романов устроил в подмосковном селе Преображенском для своего двора, а главное – для новой царицы, юной красавицы Натальи Кирилловны Нарышкиной, невиданное развлечение по европейской моде – театральное представление. Автором пьесы и режиссером стал живший тогда в Москве лютеранский пастор Иоганн Готфрид Грегори. Он собрал более шестидесяти подростков – детей служилых и торговых иноземцев – и обучил их театральной науке.

Пьеса называлась «Эсфирь, или Артаксерксово действо» и была рассчитана на десять часов игры. Некоторые монологи звучали как страстное признание в любви Наталье Кирилловне. Например, вот этот, с которым персидский царь Артаксеркс обращался к Эсфири:

 
О ЖИВОТА МОЕГО УТЕШЕНИЕ
И СЕРДЦА МОЕГО УСЛОЖДЕНИЕ!
СКОРБЬ БО В ГРУДЕХ МОИХ ПРЕБЫВАЕТ,
ЗАНЕ СИЛА МИ ОСКУДЕВАЕТ,
ЯКО ЖЕ СЕРДЦЕ МОЕ ЖЕЛАЕТ ИЗЪЯВИТИ,
КАКО ТЯ ДУШИ МОЕГО СЕРДЦА ИМАМ ЛЮБИТИ!22
  См.: Державина О. А., Демин А. С., Ромодановская Е. К., под ред. Робинсона А. Н. Первые пьесы русского театра. М. : Наука. 1972. С. 209.


[Закрыть]
 

Окончания существительных и глаголов кажутся нам необычными, мы больше не используем вместо слова «жизнь» слово «живот», но в целом текст вполне «удобочитаем» и понятен без перевода.

Но рано радоваться! Прочтите-ка отрывок из мемуаров одного из сподвижников Петра князя Бориса Ивановича Куракина. Куракин, крестник царя Федора Александровича, старшего брата Петра, был его спальником (помогал царю готовиться ко сну и одеваться по утрам), входил в потешный Семеновский полк, участвовал в Азовских походах, а в 1696 году его направили в Италию для изучения морского дела, фортификации и математики. Вот что он рассказывал о своей влюбленности, пережитой во время путешествия:

«Въ ту свою бытность былъ инаморатъ славную хорошествомъ одною читадинку, называлася signora Francescha Rota, которую имѣлъ за медресу во всю ту свою бытность. И так был inamorato, что не могъ ни часу без нея быть, которая коштовала мнѣ въ тѣ два мѣсяца 1000 червонныхъ. И разстался съ великою плачью и печалью, аж до сихъ поръ изъ сердца моего тотъ amor не можетъ выдти и, чаю, не выдетъ, и взялъ на меморiю ея персону и обѣщалъ къ ней опять возвратиться…»33
  Куракин Б. И. Жизнь князя Бориса Ивановича Куракина, им самим описанная. 1676–1709 // Архив кн. Ф. А. Куракина. – Т. 1 . Спб., 1890. С. 278.


[Закрыть].

Пожалуй, без словаря не разберешь. Причем для расшифровки этих нескольких строчек понадобятся по меньшей мере три словаря. Из итальянско-русского мы узнаем, что innamorato означает «быть влюбленным», cittadino – «гражданин, горожанин», а в данном случае, видимо, «горожанка»; словарь крылатых слов латинского языка сообщит нам, что выражение in memorio означает «на память». А еще пригодится большой энциклопедический словарь, который скажет, что:

ПАРСУНА (искажение слова «персона») – условное наименование произведений русской, белорусской и украинской портретной живописи кон. XVI – начала XVII в., сочетающих приемы иконописи с реалистической образной трактовкой.

Видите, какая большая работа нам понадобилась для того, чтобы узнать, что, будучи в Италии, Борис Куракин влюбился в прекрасную итальянку Франческу Рота и взял на память ее портрет.

А вот как начинает князь сочинение «Гистория о царе Петре Алексеевиче»:

«В помощи Вышнего и в надеянии его святой милости продолжение веку моего и во исцеление от моей болезни, начинаю сей увраж давно от меня намеренный в пользу моего Отечества, Всероссийской империи и в угодность публичную, прося Вышнего, дабы благословил меня по моему желанию, ко окончанию привести» 44
  Петр Великий. Воспоминания, дневниковые записи, анекдоты. СПб. «Пушкинской фонд», 1993.


[Закрыть].

Мы готовы смириться с тем, что слово «история» Куракин пишет как «гистория», пытаясь передать ее написание по-латыни (historia), что вместо «в надежде на милость» (винительный падеж) он пишет «в надеянии милости» (родительный падеж), что он создает невиданное нами причастие – «давно от меня намеренный», которое не сразу и сообразишь, как перевести на современный русский язык. Но что еще за «увраж», который он начинает? А это снова проявилась любовь Куракина к иностранным словечкам! По-французски ouvrage означает «сочинение», «труд».

Правда, далеко не все русские люди в начале XVIII века уезжали за границу и не во всех головах варилась такая «языковая каша», как у Куракина. Сам Петр I строго выговаривал тем мастерам, которые начинали вставлять в свои донесения слишком много иностранных терминов. Одному из них он писал: «В реляциях твоих употребляешь ты зело много польские и другие иностранные слова и термины, за которыми самого дела выразуметь невозможно; того ради впредь тебе реляции свои к нам писать все российским языком, не употребляя иностранных слов и терминов». Однако, браня мастера, Петр, сам не заметив того, написал слово «реляция», пришедшее из латинского языка (relatio, от глагола referre – передавать), вместо исконно-русского слова «донесение».

Но, говоря по чести, прекратить заимствовать иностранные слова было не так просто, а порой и невозможно. По Петербургу в начале XVIII века ходил анекдот о переводчике, которому поручили перевести французскую книгу по садоводству. Бедняга промучился некоторое время и в конце концов покончил жизнь самоубийством, отчаявшись передать французские понятия по-русски.

Возможно степень «засорения» языка иностранными словами прежде всего зависела от обстоятельств жизни того или иного деятеля Петровской эпохи, от его биографии и склада характера. И даже не возможно, а вполне вероятно. Нам уже известно, что на князя Куракина огромное впечатление произвели его заграничные поездки и он до конца жизни не мог избавиться от полюбившихся иностранных словечек.

Но вот для сравнения отрывок из произведения другого биографа Петра Андрея Нартова. Речь идет о визите Петра в Англию:

«Апреля 12-го скрытно был государь в парламенте. Там видел он короля на троне и всех вельмож королевства, сидевших купно на скамьях. Прослушав некоторых судей произносимые речи, которых содержание государю переводили, его величество к бывшим с ним россиянам сказал: “Весело слышать то, когда сыны отечества королю говорят явно правду, сему-то у англичан учиться должно”» 55
  Там же.


[Закрыть].

Немного непривычной покажется манера датировки письма – сначала указан месяц, затем день. Возможно, странно прозвучат слова «купно» и «сему-то» (этому-то), но в целом нам не придется звать переводчика и лезть в словарь, чтобы понять эту историю. На сей раз автор, Андрей Нартов, носил звание «царева токаря», работал с Петром в Летнем дворце и был в курсе подробностей повседневной жизни государя, слушал его рассказы и рассказы его ближайших друзей. Нартов не был дворянином, предполагается, что он происходил из посадских людей. Может быть, он просто не знал иностранных языков и потому не мог вставлять иностранные слова в свою речь? Нет! По поручению Петра Нартов побывал в Голландии, Франции и Англии, «приобретая знания в механике и математике». Может быть, свою роль сыграло то, что Нартов был почти на двадцать лет моложе Куракина? Он родился в 1693 году, а Борис Иванович – в 1676-м. А возможно, все дело просто в нашем восприятии, и в том, что слово «парламент» давно вошло в наш повседневный словарь и мы уже не воспринимаем его как иностранное, а со словом ouvrage этого не произошло? Меж тем «парламент» должно было звучать «чужеродно» не только для русских, но и для англичан. Ведь оно происходит от французского глагола parler – говорить.

Несомненно, что в XVIII веке в русский язык хлынул поток иностранных терминов, также как хлынул поток иностранных специалистов в Россию. Повседневная жизнь высшего света зримо «онемечилась»: костюмы стали европейскими, на открытых собраниях для лиц обоего пола – ассамблеях – танцевали европейские танцы, лакомились европейскими деликатесами и винами и курили европейские трубки. Но русский язык не погиб, не задохнулся под натиском немецких, голландских, французских, итальянских и английских слов. Он видоизменил и принял те из них, которые ему понравились, а другие – перевел. Так, старинное название местопребывания царя и царского двора, митрополита, архиерея или знатного боярина – «палаты» (от латинского palatium) постепенно было вытеснено исконно русским словом «дворец» (от «княжий двор»).

***

Язык любого человека зависит от времени, когда он жил, среды, где он родился, рос и учился. В современном мире на человека влияет не только язык его окружения, но и «официальный» язык, прежде всего телевидения, затем радио, газет, журналов и т. д., это приводит к некой унификации, формированию «литературной нормы» и пониманию, какие слова и выражения в каких ситуациях уместны. В XVIII веке такое «единое языковое поле» лишь начинало складываться и допускало довольно значительные отклонения.

Сознательно созданием нового русского литературного языка занялся Михаил Васильевич Ломоносов, выпустивший книги «Риторика» (1748) и «Российская грамматика» (1757). Сам Ломоносов изучал риторику на философском факультете Марбургского университета, потом читал лекции о «стихотворстве и штиле российского языка», будучи адъюнктом Санкт-Петербургской Академии наук и художеств.

В 1743 году, в разгар борьбы Ломоносова с иностранными профессорами Академии, ученый попал в тюрьму за нападки на коллег. Академики жаловались, что Михаил Васильевич «поносил всех прочих профессоров многими бранными и ругательными словами» и грозился своим оппонентам «поправить зубы».

Заключение длилось полгода. В это время Ломоносов и написал «Риторику», а после его освобождения книга была издана тиражом 527 экземпляров, которые разослали по книжным лавкам столицы.

Сам автор так объяснял цель своего труда: «Язык, которым Российская держава великой части света повелевает, по её могуществу имеет природное изобилие, красоту и силу, чем ни единому европейскому языку не уступает. И для того нет сумнения, чтобы российское слово не могло приведено быть в такое совершенство, каковому в других удивляемся. Сим обнадёжен, предпринял я сочинение сего руководства, но больше в таком намерении, чтобы другие, увидев возможность, по сей малой стезе в украшении российского слова дерзновенно простирались»66
  М. В. Ломоносов. Краткое руководство к риторике на пользу любителей сладкоречия. М. В. Ломоносов. Полное собрание сочинений. Том седьмой. Труды по филологии (1739–1758 гг.). М., Л., Издательство Академии наук СССР, 1952.


[Закрыть].

Книга оказалась востребованной, ее быстро распродали, и спустя четыре года Ломоносов подал в Канцелярию рапорт: «Понеже многие охотники почти ежедневно спрашивают и желают иметь у себя… «Риторики» на российском языке первого тома, которой ныне в Академической книжной лавке за употреблением в продажу уже давно не имеется, того ради сим представляю, дабы Канцелярия Академии наук благоволила приказать «Риторики» ещё потребное число для удовольствия охотников вновь напечатать». При жизни Михаила Васильевича книгу допечатывали еще дважды.

***

«Российская грамматика» опубликована в 1757 году тиражом в 1200 экземпляров. В предисловии Ломоносов приводит свою знаменитую притчу: «Карл Пятый, римский император, говаривал, что испанским языком с богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятелем, итальянским – с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков».

В главе, посвященной грамматическим правилам, Ломоносов пишет: «В правописании наблюдать надлежит, 1) чтобы оно служило к удобному чтению каждому знающему российской грамоте, 2) чтобы не отходило далече от главных российских диалектов, которые суть три: московский, северный, украинский, 3) чтобы не удалялось много от чистого выговору, 4) чтобы не закрылись совсем следы произвождения и сложения речений». То есть он пытался не ввести грамматику «сверху», а, наоборот, вывести ее правила из повседневной речи.

Но как отличить языковую норму от закрепившейся ошибки? Ломоносов рекомендует ориентироваться на происхождение слов: «Между буквами самогласными должно различать, во-первых, “а” от “я”, которые иногда в иностранных речениях без разбору употребляются: “италіанецъ” вместо “италіянецъ”, ”азіатецъ” вместо “азіятецъ”, ибо в именительном пишем: “Италія”, “Азія”». Вместе с тем, он отмечает, что «“Е” и “я” нередко заедино употребляются, особливо во множественном числе прилагательных пишут: “святые” и “святыя”. Сие различие букв “е” и “я” в родах имен прилагательных никакого разделения чувствительно не производит, следовательно, обоих букв “е” и “я” во всех родах употребление позволяется, хотя мне и кажется, что “е” приличнее в мужеских, а “я” в женских и средних. Но “тену”, “яму” вместо “тяну”, “ему” непростительны, и сожалетельно, что для избежания сих погрешностей не можно предписать других правил, кроме прилежного учения российской грамоте и чтения книг церковных, без чего и во всем российском слове никто тверд и силен быть не может».

Что же касается трех перечисленных диалектов, то Ломоносов отдает предпочтение московскому, но с некоторыми важными оговорками: «Московское наречие не токмо для важности столичного города, но и для своей отменной красоты прочим справедливо предпочитается, а особливо выговор буквы “о” без ударения, как “а”, много приятнее, но от того московские уроженцы, a больше те, которые немного и невнимательно по церковным книгам читать учились, в правописании часто погрешают, пишучи “а” вместо “о”: “хачу” вместо “хочу”, “гавари” вместо “говори”. Но ежели положить, чтобы по сему выговору всем писать и печатать, то должно большую часть России говорить и читать снова переучить насильно»77
  М. В. Ломоносов. Российская грамматика. М. В. Ломоносов. Полное собрание сочинений. Том седьмой. Труды по филологии (1739–1758 гг.). М., Л., Издательство Академии наук СССР, 1952.


[Закрыть].

Еще Михаил Васильевич написал маленькую пьесу «Суд российских письмен перед разумом и обычаем от грамматики представленных», которую назвал «Лекарство от скуки и забот». Сюжет ее таков: на суд к Обычаю и Разуму приходит Грамматика – «боярыня… которая завсегда в алом платье с черными волосами ходит, и одно слово говорит десятью». Грамматика жалуется на то, что буквы ссорятся между собой, и просит рассудить их. В чем же предмет их спора? «Ѣ. говорит, что Е. выгоняет меня из «мѣста», «владѣния» и «наслѣдия», однако я не уступлю. Е. недоволен своим «селением» и «веселием», меня гонит из «утѣшенія». Е. пускай будет довольствоваться «женою», а до «дѣвиц» дела нет… Ф. жалуется, что Ѳ. отлучает его от «философов» и от «Филис»; пускай она остается с своим «Ѳокой», «Ѳадѣем» и «Ѳирсом». Ѳ. говорит, что я имею первенство перед Ф. у «Ѳеофана» и у «Ѳеофилакта», и для того в азбуке быть после его не вместо… С. и З. спорят между собою в предлогах» и т.д. За шуточными этими баталиями проглядывает продолжающееся «устроение языка», установление правил русской орфографии, которое не закончится и в следующем, XIX веке.

***

Важные положения Ломоносов сформулировал также в статье «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке»88
  Ломоносов М. В. Предисловие о пользе книг церьковных в российском языке // М. В. Ломоносов. Избранные произведения. Л. : Советский писатель, 1986.


[Закрыть]. Ученый поделил слова русского языка на три группы. Первая – слова, общие для церковнославянского и русского языков, такие как: «бог», «слава», «рука», «ныне», «почитаю». Ко второй «принадлежат слова, кои хотя еще употребляются мало, а особливо в разговорах, однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насажденный, взываю. Неупотребительные и весьма обветшалые отсюда выключаются, как: обаваю, рясны, овогда, свене и сим подобные. К третьему роду относятся, которых нет в остатках славенского языка, то есть в церковных книгах, например: говорю, ручей, которой, пока, лишь». То есть хорошо знакомые нам и прочно занявшие место в современном русском языке, чисто русские слова, не имеющие связи с церковнославянским языком.

Далее Ломоносов пишет: «От рассудительного употребления и разбору сих трех родов речений рождаются три штиля: высокий, посредственной и низкой. Первой составляется из речений славено-российских, то есть употребительных в обоих наречиях, и из славенских, россиянам вразумительных и не весьма обветшалых. Сим штилем составляться должны героические поэмы, оды, прозаичные речи о важных материях, которым они от обыкновенной простоты к важному великолепию возвышаются. Сим штилем преимуществует российский язык перед многими нынешними европейскими, пользуясь языком славенским из книг церковных.

Средний штиль состоять должен из речений, больше в российском языке употребительных, куда можно принять некоторые речения славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великой осторожностью, чтоб слог не казался надутым. Равным образом употребить в нем можно низкие слова; однако остерегаться, чтобы не опуститься в подлость. И словом, в сем штиле должно наблюдать всевозможную равность, которая особливо тем теряется, когда речение славенское положено будет подле российского простонародного. Сим штилем писать все театральные сочинения, в которых требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия. Однако может и первого рода штиль иметь в них место, где потребно изобразить геройство и высокие мысли, в нежностях должно от того удаляться. Стихотворные дружеские письма, сатиры, еклоги и елегии сего штиля больше должны держаться. В прозе предлагать им пристойно описания дел достопамятных и учений благородных.

Низкий штиль принимает речения третьего рода, то есть которых нет в славенском диалекте, смешивая со средними, а от славенских общенеупотребительных вовсе удаляться, по пристойности материй, каковы суть комедии, увеселительные эпиграммы, песни; в прозе дружеские письма, описания обыкновенных дел. Простонародные низкие слова могут иметь в них место по рассмотрению».

Таким образом Ломоносов в числе прочего выделил живой разговорный язык «дружеские письма, описания обыкновенных дел» и подчеркнул, что этому языку противопоказана нарочитая возвышенность и стремление «говорить красиво», употребляя устаревшие церковнославянские слова. (Два века спустя Михаил Булгаков добьется яркого комического эффекта, когда в своей пьесе «Иван Васильевич» заставит режиссера Якина объясняться с Иваном Грозным на языке, который режиссер полагает церковнославянским. Помните: «Паки, паки, иже херувимы… Ваше величество, смилуйтесь!»… На что Иван Грозный отвечает: «Покайся, любострастный прыщ, преклони скверну твою главу и припади к честным стопам соблазненной боярыни!» Вполне возможно, что эта сцена показалась бы смешной еще во времена Ломоносова.)

***

Разумеется, один человек, даже такой талантливый, упорный и целеустремленный, как Ломоносов, не может разом изменить язык. Но русский язык продолжал развиваться сам собой, медленно приближаясь к той норме, которую многие лингвисты, филологи и литературоведы называют «языком Пушкина».

Посмотрите на приведенный ниже отрывок из памфлета старшего современника Пушкина Ивана Андреевича Крылова. Он кажется архаичным, не правда ли?

«СТУЖА, ДОЖДЬ И ВЕТЕР, СОЕДИНЯСЬ, САМЫЙ ЛУЧШИЙ ДЕНЬ ИЗО ВСЕЙ ОСЕНИ ДЕЛАЛИ САМЫМ НЕСНОСНЫМ ДЛЯ ПЕШЕХОДЦЕВ И СКУЧНЫМ ДЛЯ РАЗЪЕЗЖАЮЩИХ В ВЕЛИКОЛЕПНЫХ ЭКИПАЖАХ. ГРЯЗЬ ПОКРЫВАЛА ВСЕ МОСТОВЫЕ; НО ГРЯЗЬ, КОТОРАЯ СВОИМ ЦВЕТОМ НЕ ТАК, КАК ПАРИЖСКАЯ ДОГАДЛИВЫМ ФРАНЦУЗАМ, НЕ ПРИНОСИЛА НОВОЙ ДАНИ НАМ ОТ ЕВРОПЫ, А ДЕЛАЛА ТОЛЬКО МУКУ ЩЕГОЛЯМ, У КОТОРЫХ, КАК БУДТО В НАСМЕШКУ ПАРИЖСКИМ И ЛОНДОНСКИМ МОДАМ, ВЕТР ВЫРЫВАЛ ИЗ РУК ПАРАСОЛИ, ПОРТИЛ ПРИЧЕСКУ ГОЛОВ И ДАВАЛ ВОЛЮ ДОЖДЮ МОЧИТЬ ИХ КАФТАНЫ И МОДНЫЕ ПУГОВИЦЫ. ВСЕ ТОРОПИЛИСЬ ДОБРАТЬСЯ ДО ДОМОВ, И МНОГИЕ БРАНИЛИ СЕБЯ, ЧТО, ПОНАДЕЯСЬ НА КАЛЕНДАРЬ, ВЫШЛИ В ХОРОШИХ НАРЯДАХ».

И верно: этот памфлет под названием «Почта духов» написан Крыловым еще в 1789–1790 годах (автору было двадцать с небольшим лет). Если язык Крылова все же не показался вам достаточно старомодным, то оцените отрывок из написанного в те же 1789–1790 годы «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева:

«ОТУЖИНАВ С МОИМИ ДРУЗЬЯМИ, Я ЛЕГ В КИБИТКУ. ЯМЩИК ПО ОБЫКНОВЕНИЮ СВОЕМУ ПОСКАКАЛ ВО ВСЮ ЛОШАДИНУЮ МОЧЬ, И В НЕСКОЛЬКО МИНУТ Я БЫЛ УЖЕ ЗА ГОРОДОМ. РАССТАВАТЬСЯ ТРУДНО ХОТЯ НА МАЛОЕ ВРЕМЯ С ТЕМ, КТО НАМ НУЖЕН СТАЛ НА ВСЯКУЮ МИНУТУ БЫТИЯ НАШЕГО. РАССТАВАТЬСЯ ТРУДНО: НО БЛАЖЕН ТОТ, КТО РАССТАТЬСЯ МОЖЕТ НЕ УЛЫБАЯСЯ; ЛЮБОВЬ ИЛИ ДРУЖБА СТРЕГУТ ЕГО УТЕШЕНИЕ. ТЫ ПЛАЧЕШЬ, ПРОИЗНОСЯ ПРОСТИ; НО ВОСПОМНИ О ВОЗВРАЩЕНИИ ТВОЕМ, И ДА ИСЧЕЗНУТ СЛЕЗЫ ТВОИ ПРИ СЕМ ВООБРАЖЕНИИ, ЯКО РОСА ПРЕД ЛИЦЕМ СОЛНЦА. БЛАЖЕН ВОЗРЫДАВШИЙ, НАДЕЯЙСЯ НА УТЕШИТЕЛЯ; БЛАЖЕН ЖИВУЩИЙ ИНОГДА В БУДУЩЕМ; БЛАЖЕН ЖИВУЩИЙ В МЕЧТАНИИ. СУЩЕСТВО ЕГО УСУГУБЛЯЕТСЯ, ВЕСЕЛИЯ МНОЖАТСЯ, И СПОКОЙСТВИЕ УПРЕЖДАЕТ НАХМУРЕННОСТЬ ГРУСТИ, РАСПЛОЖАЯ ОБРАЗЫ РАДОСТИ В ЗЕРЦАЛАХ ВООБРАЖЕНИЯ».

Крылову было суждено прожить долгую жизнь – 76 лет, он видел, как Пушкин, трех царей – Павла, Александра и Николая, но еще успел застать и Екатерину и на семь лет пережить Пушкина. Одна из первых его басен нам хорошо известна. Это «Ворона и лисица», написанная в 1807 году. Помните, как она заканчивается?

 
ВЕЩУНЬИНА С ПОХВАЛ ВСКРУЖИЛАСЬ ГОЛОВА,
ОТ РАДОСТИ В ЗОБУ ДЫХАНЬЕ СПЕРЛО, —
И НА ПРИВЕТЛИВЫ ЛИСИЦЫНЫ СЛОВА
ВОРОНА КАРКНУЛА ВО ВСЕ ВОРОНЬЕ ГОРЛО:
СЫР ВЫПАЛ – С НИМ БЫЛА ПЛУТОВКА ТАКОВА.
 

И вот как Крылов писал в 1833 году:

 
«СЕНЮША, ЗНАЕШЬ ЛИ, ПОКАМЕСТ, КАК БАРАНОВ,
ОПЯТЬ НАС НЕ ПОГНАЛИ В КЛАСС,
ПОЙДЕМ-КА ДА НАРВЕМ В САДУ СЕБЕ КАШТАНОВ!» —
«НЕТ, ФЕДЯ, ТЕ КАШТАНЫ НЕ ПРО НАС!
ТЫ ЗНАЕШЬ ВЕДЬ, КА́К ДЕРЕВО ВЫСОКО:
ТЕБЕ, НИ МНЕ ТУДА НЕ ВЛЕЗТЬ,
И НАМ КАШТАНОВ ТЕХ НЕ ЕСТЬ!» —
«И, МИЛЫЙ, ДА НА ЧТО́ Ж ДОГАДКА!
ГДЕ СИЛОЙ ВЗЯТЬ НЕЛЬЗЯ, ТАМ НАДОБНА УХВАТКА.
Я ВСЕ ПРИДУМАЛ: ПОГОДИ!
НА БЛИЖНИЙ СУК МЕНЯ ЛИШЬ ПОДСАДИ.
А ТАМ МЫ САМИ УМУДРИМСЯ —
И ДО́СЫТА КАШТАНОВ НАЕДИМСЯ».
 

За сорок лет русский язык значительно приблизился к тому, что мы называем «современной литературной нормой», и, кажется, здесь действительно не обошлось без Пушкина.

***

Но и Пушкин стал Пушкиным не вдруг, не в тот момент, когда произнес свои первые слова и даже не тогда, когда написал первое стихотворение.

8 января 1815 года при переходе с младшего трехлетнего курса лицея на старший он читает на публичном экзамене «Воспоминания в Царском Селе», которые очень понравились Державину. И не мудрено. Это настоящая ода, написанная «высоким штилем», «как их писали в мощны годы, как было встарь заведено…»

 
С ХОЛМОВ КРЕМНИСТЫХ ВОДОПАДЫ
СТЕКАЮТ БИСЕРНОЙ РЕКОЙ,
ТАМ В ТИХОМ ОЗЕРЕ ПЛЕСКАЮТСЯ НАЯДЫ
ЕГО ЛЕНИВОЮ ВОЛНОЙ;
А ТАМ В БЕЗМОЛВИИ ОГРОМНЫЕ ЧЕРТОГИ,
НА СВОДЫ ОПЕРШИСЬ, НЕСУТСЯ К ОБЛАКАМ.
НЕ ЗДЕСЬ ЛИ МИРНЫ ДНИ ВЕЛИ ЗЕМНЫЕ БОГИ?
НЕ СЕ ЛЬ МИНЕРВЫ РОССКОЙ ХРАМ?
НЕ СЕ ЛЬ ЭЛИЗИУМ ПОЛНОЩНЫЙ,
ПРЕКРАСНЫЙ ЦАРСКОСЕЛЬСКИЙ САД,
ГДЕ, ЛЬВА СРАЗИВ, ПОЧИЛ ОРЕЛ РОССИИ МОЩНЫЙ
НА ЛОНЕ МИРА И ОТРАД?
 

Но в то же время письма Пушкина написаны «средним» и «низким стилем», и этот стиль приближается к нашей разговорной речи. Вот что, к примеру, пишет юный Пушкин в 1816 году, на последнем курсе лицея, Павлу Андреевичу Вяземскому:

«КНЯЗЬ ПЕТР АНДРЕЕВИЧ,

ПРИЗНАЮСЬ, ЧТО ОДНА ТОЛЬКО НАДЕЖДА ПОЛУЧИТЬ ИЗ МОСКВЫ РУССКИЕ СТИХИ ШАПЕЛЯ И БУАЛО МОГЛА ПОБЕДИТЬ БЛАГОСЛОВЕННУЮ МОЮ ЛЕНОСТЬ. ТАК И БЫТЬ; УЖ НЕ ПЕНЯЙТЕ, ЕСЛИ ПИСЬМО МОЕ ЗАСТАВИТ ЗЕВАТЬ ВАШЕ ПИИТИЧЕСКОЕ СИЯТЕЛЬСТВО; САМИ ВИНОВАТЫ; ЗАЧЕМ ДРАЗНИТЬ БЫЛО НЕСЧАСТНОГО ЦАРСКОСЕЛЬСКОГО ПУСТЫННИКА, КОТОРОГО УЖ И БЕЗ ТОГО ДЕРГАЕТ БЕШЕНЫЙ ДЕМОН БУМАГОМАРАНИЯ. С МОЕЙ СТОРОНЫ ПРЯМО ОБЪЯВЛЯЮ ВАМ, ЧТО Я НЕ НАМЕРЕН ОСТАВИТЬ ВАС В ПОКОЕ, ПОКАМЕСТ ХРОМОЙ СОФИЙСКИЙ ПОЧТАЛИОН НЕ ПРИНЕСЕТ МНЕ ВАШЕЙ ПРОЗЫ И СТИХОВ. ПОДУМАЙТЕ ХОРОШЕНЬКО ОБ ЭТОМ, ДЕЛАЙТЕ, ЧТО ВАМ УГОДНО – НО Я УЖЕ РЕШИЛСЯ И ПОСТАВЛЮ НА СВОЕМ»99
  Переписка А. С. Пушкина. В 2 т. Т. 1 М. : Художественная литература, 1982.


[Закрыть].

Кстати, в том же письме Пушкин замечает: «Лицей (или Ликей, только, ради бога, не Лицея») – видимо, проблема с родовой принадлежностью заимствованных слов волновала русских и в XIX веке. Она не решена до конца и сейчас – смотри дискуссии о роде слов «кофе» и «интернет».

Даже в 17 лет Пушкин был еще слишком юн, чтобы реформировать русский язык, но мы видим, что язык потихоньку «реформировался сам», словно готовясь к приходу Пушкина. Разумеется, никакой мистики, просто Пушкин (на то он и гений) уловил направление, в котором развивается язык, и помог ему сделать несколько решительных шагов и стать таким, каким знали его Тургенев и Толстой, каким знаем мы.

***

В начале 1840-х годов еще один долгожитель, генерал, тайный советник и сенатор Александр Александрович Башилов садится писать мемуары, он старается писать их уже на языке нового времени, на языке своих детей и внуков, но архаизмы все равно «просачиваются» в его речь. Вот как он начинает свой труд:

«СТРАННО ПОКАЖЕТСЯ, ЧТО ЧЕЛОВЕК, НЕ ЗАНИМАВШИЙСЯ НИКОГДА НИКАКИМИ СОЧИНЕНИЯМИ, НИКАКИМИ ПОВЕСТЯМИ, ВЗДУМАЛ ИЗЛОЖИТЬ СВОЕ ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ, СЛУЖБУ, ВОЯЖИ, И КОГДА ЖЕ? – НА 65-М ГОДУ СВОЕЙ ЖИЗНИ! ЕСЛИ Я НЫНЕ, ХОТЯ ВЕСЬМА ПОЗДНО И С ОСЛАБШЕЮ ПАМЯТЬЮ, РЕШИЛСЯ ЭТО СДЕЛАТЬ, ТАК ЭТО ПОТОМУ, ЧТО, ИМЕЯ ДЕТЕЙ, Я ЖЕЛАЛ ИМ ОБЪЯСНИТЬ, СКОЛЬКО ПОПРИЩЕ ДВОРЯНИНА ИНОГДА УСЛАДИТЕЛЬНО И СКОЛЬКО ИНОГДА ОНОЕ СОПРЯЖЕНО С НЕУДОВОЛЬСТВИЕМ. ЧЕГО В ЖИЗНИ И В СВЕТЕ НИ СЛУЧИТСЯ ОТ НЕРАЗМЫШЛЕНИЯ, ОТ СТРОПТИВОСТИ, ОТ ГОРЯЧНОСТИ, ОТ САМОНАДЕЯННОСТИ И ДАЖЕ ОТ САМОЛЮБИЯ, А ДЛЯ ТОГО КАК ВЕСЕЛО РАССКАЗАТЬ СВОИМ БЛИЗКИМ СЕРДЦУ НЕ ПОВЕСТЬ, А БЫЛОЕ – И ХОРОШЕЕ, И ХУДОЕ, И ДАЖЕ ПОЛЕЗНОЕ!..

…Я РОДИЛСЯ В 1777 ГОДУ АВГУСТА 31-ГО ДНЯ В ГОРОДЕ ГЛУХОВЕ, И ВОСПРИЕМНИК МОЙ БЫЛ ГРИГОРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ТУМАНСКИЙ, А ВОСПРИЕМНИЦА – БРИГАДИРША ФРЕЙГОЛЬЦ. ОТЕЦ МОЙ БЫЛ ТОГДА ГЛАВНЫМ НАЧАЛЬНИКОМ КОЛОНИЙ, А ПОТОМ ВИЦЕ-ГУБЕРНАТОРОМ В КИЕВЕ, НАКОНЕЦ ОБЕР-ПРОКУРОРОМ 3-ГО ДЕПАРТАМЕНТА СЕНАТА И ВПОСЛЕДСТВИИ СЕНАТОРОМ И КАВАЛЕРОМ СВЯТОГО РАВНОАПОСТОЛЬНОГО КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА 3-Й СТЕПЕНИ. ЕГО ЗВАЛИ АЛЕКСАНДР ФЕДОРОВИЧ, И ОН БЫЛ ЖЕНАТ НА ХРИСТИНЕ ЛАВРЕНТЬЕВНЕ НЕЙДГАРДТ, И НАС БЫЛО ДОВОЛЬНОЕ ЧИСЛО ДЕТЕЙ. МЫ ЖИЛИ В ГОРОДЕ КИЕВЕ, В ПЕЧЕРСКОЙ ЛАВРЕ, В КАЗЕННОМ ДОМЕ, И ВОСПИТАТЕЛЬ МОЙ БЫЛ ЛЕЙПЦИГСКИЙ УРОЖЕНЕЦ ШАУФУС, ВПОСЛЕДСТВИИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ СТАТСКИЙ СОВЕТНИК И ГУБЕРНАТОР. ЗАКОНУ БОЖЬЕМУ УЧИЛ НАС ИЗВЕСТНЫЙ ПРОПОВЕДНИК ЛЕВАНДА. НЕ МОГУ ПОХВАСТАТЬ УЧЕНОСТЬЮ, А МОГУ ПОХВАЛИТЬСЯ ТЕМ, ЧТО Я БЫЛ МАЛЬЧИК РЕЗВЫЙ И БОЛЬШОЙ ШАЛУН. МНОГО РАЗ ЗА ЛЕНОСТЬ И ШАЛОСТИ БЫЛ Я ПРИВЯЗЫВАЕМ К ЛОМБЕРНОМУ СТОЛУ ЗА НОГУ И ДОЛЖЕН БЫЛ ЧИТАТЬ БИБЛИЮ; ЧАСТО Я ОБЕДЫВАЛ С ХЛЕБОМ И ВОДОЮ. НАКОНЕЦ РОДИТЕЛЬ МОЙ ПОВЕЗ МЕНЯ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, ГДЕ ПО ХОДАТАЙСТВУ КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА АНДРЕЕВИЧА БЕЗБОРОДКИ БЫЛ Я ПРИНЯТ В ПАЖЕСКИЙ КОРПУС, В ЦАРСТВОВАНИЕ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ II; ТОГДА МНЕ БЫЛО 15 ЛЕТ ОТ РОДУ»1010
  Башилов А. А. Молодость Башилова. (Записки о временах Екатерины II и Павла I.) // Заря, 1871 . – Декабрь.


[Закрыть].

Знаете, на что показались мне похожими эти строки? Конечно, на начало «Капитанской дочки» Пушкина! Хотя, по-видимому, мемуары Башилова написаны на несколько лет позже романа, Александр Сергеевич, несомненно, читал воспоминания других сверстников Александра Александровича и вдохновлялся ими. Помните?