Текст книги "Плакать или плясать. Программка"

Плакать или плясать
Программка
Елена Пестерева
Татьяна Пучко

Корректор Татьяна Анатольевна Косарева

© Елена Пестерева, 2024

© Татьяна Пучко, 2024

ISBN 978-5-0062-4276-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Первое предисловие

Так бывает, что долгое время жизнь представляется бессмысленным набором деталей, из которых не собрать ни мозаики, ни судьбы, ни слова «вечность». Будто линии, начавшись, обрываются, кусочки пазла не подходят друг другу, мелодии вспыхивают и гаснут, не образуя музыки. Так бывает, что, отчаявшись приладить одно к другому, смиряешься и живёшь, таская за собой свою пересортицу. И вот тут-то внутренние связи обнажаются, и неочевидная механика мироздания разрешает себя потрогать.

«Плакать или плясать» – возможность увидеть, как две человеческие жизни на протяжении нескольких десятилетий пересекались, сплетались и расходились, чтобы из контрапунктов городов, событий, тем, чувств и интонаций в конечном счёте сложилось целое.

Елена Пестерева

Второе предисловие

В самой первой версии, показанной нами в августе 2019 года в Москве в Центре славянских культур Библиотеки иностранной литературы им. М. И. Рудомино, помимо наших собственных стихов, были еще Ленины переводы с белорусского и украинского. Из последующих выступлений мы их убрали, чтобы сократить время перформанса до одного часа двадцати минут.

В этой брошюре представлена наиболее полная версия без переводов. Тексты моих стихов и песен напечатаны курсивом, Лениных – прямым шрифтом.

Татьяна Пучко

СВЕТ МОЙ ТЕНЬ

 
Свет мой, тень моя, боль не беда,
и не страх, а смех,
заводи – поехали, да.
Даже не думая одновременно,
мы вместе уже давно.
Даже не ведая мхов имена,
мы давно в одном
заповедном лесу живем, но
сколь бы ни льнуть к одному огню —
мы поврозь глядим на луну.
 
 
Свет мой, тень моя, сколько веков
у одной запруды
мы упрямо на воду дуем.
Ладно бы кто обварил молоком —
да ведь просто такая дурь…
И не спрашивай, как получилось так,
что друг без друга
мы подолгу прожить не можем,
ибо ничто ны не разлучит
от любве Божия…
 

«выйди в город там декабрь…»

 
выйди в город там декабрь
дебаркадер и река
ломкий лёд покатый камень
улиц гнутые бока
 
 
за трамвайными звонками
перекрёсток дождь кабак
наклоняется над нами
неба пекарский колпак
 
 
ветер бешеный и стылый
не пугайся если вдруг
город – розовый обмылок —
выскользнет из мокрых рук
 

ГОРОД

 
Город плох:
Неуютно, холодно.
Слушай, Бог
Этого города:
Чтобы не умереть
От голода,
Встали мы, дети
Нашего города:
 
 
– Огороди от горя,
Город, нас;
Голеньких
В пух облеки тополевый,
Вскинем мы головы,
Дети города;
Градом раскатятся
Слезы радости…
Вот,
Я с вокзала кричу:
– Город мой,
Здравствуй…
Можно ли мне
Домой,
Обратно?
 

«Кофе растёт во Львове, …»

 
Кофе растёт во Львове,
Пальмы растут во Львове,
Виноградники растут во Львове,
Черешни растут во Львове,
Омела растёт во Львове,
Каннабис растёт во Львове.
 
 
– Это было модно, – говорит Марина.
– Уууууу, – говорит Лёша.
На улице Свободы есть детский обувной «Топ-Топ».
У кривой липы дождь становится снегом.
И тогда ты сошёл с ума?
И тогда – и тогда.
 

ДЕТСКОЕ 2

 
Ты помнишь, во дворе еще играют
Девчонки в подкидного дурака,
А ты сидишь на козырьке сарая,
За ними наблюдая свысока,
Постругивая палочку ножом.
Ты здесь чужой.
 
 
Выходят хлопцы. С криками «Тiкайте!»
Соседки врассыпную. Ты ножу
Сквозь зубы шепчешь: «Трохи почекайте,
Ще я всiм вам дулю покажу…»
И трудно удержать себя от слез.
Тебя в игру не взяли, не дорос.
 
 
Ты городской, приезжий, ты никто.
И девочка притом…
 

«при любых обстоятельствах сразу пиши во Львов …»

 
при любых обстоятельствах сразу пиши во Львов
я хорошая все дураки дураки скажи
и оттуда волна прикатится тёплых слов
ты хорошая все каэспешники и ханжи
все обижены ранены уязвлены забудь
это сложные люди оставь приезжай гулять
там весна там цветёт там поёт там копытец дробь
это бой самолюбий нашла о чём горевать
набери полны щёки и через сито сплюнь
к нам приедет Никита и детский смех привезёт
мы дадим тебе конфет чаю с сухарями
мы не спросим кто ел из нашей чашки
будем долго закинем за плечи и пойдём
за высокие горы в торбине вязаной унесём
 

ДЕТСКОЕ 3

 
от старых стен и черепичных крыш
отходит снег, как белая короста,
дивлюсь на небо: Господи, услышь, —
и становлюсь немыслимого роста,
и все становится нелепо и не просто,
как ты привык, и набухает тишь
стихами наподобие нароста.
вот-вот прорвется, хлынет через край —
весна уже крадется от погоста,
но что весна… нам лета подавай.
монеты алычи в траве глубокой,
каштанов загорелые плоды,
медвяный клевер, отдых у воды,
бездонный день и никаких уроков!
садись на двухколесного коня
и в лес кати проселочной дорогой,
вались на землю, щелкай недотрогой
и не пытайся ничего понять…
 

«Говорит. …»

 
Говорит.
И показывает.
 
 
Говорит, мне было лет семь,
было 23 февраля, я сделал папе подарок.
Слепил солдатика.
Слепил, стыдоба дарить воина воину —
смял обратно.
 
 
Говорит, я, может, раз в год доезжаю до Львова.
Я люблю по нему
молча медленно ходить,
сама с собой.
И действительно ходит,
молча и медленно,
но со мной.
 
 
Говорю, мне было 16, я увидела тут в опере контемпорари данс,
оба отделения плакала. Потом искала солистку, так и не нашла.
Говорит, она моя кума. Я передам.
 
 
Говорит, в школе мы мазали батареи звёздочкой —
слёзы из глаз и никаких контрольных.
 
 
Говорит, а ещё, когда время есть,
я люблю постоять у Фёдорова и всё порассматривать.
 
 
Говорит, я приходил, сидел и читал. Потом приходили люди,
снимали меня, со свечами, с черепом, ну детский сад.
 
 
Говорит, я приехала – так, Лена, я люблю тебя.
 
 
Говорит, я знаю: она моя невестка.
 
 
Говорит, буки и дубы говорят хором.
Можно выделить чей-то голос, но незачем.
 
 
Говорят хором.
Можно выделить.
Но зачем.
 

КУРЬЕРСКОЕ

 
Я все время езжу туда-сюда
И какие-то ноши несу.
Я живу в автобусах и поездах,
Но охотней всего – в лесу.
 
 
И лежит на душе у меня тишина,
Как тончайший китайский шелк.
У меня есть любимая женщина,
Иногда ей со мной хорошо.
 
 
Иногда она на меня кричит —
И я считаю до ста.
И тогда говорит она: замолчи,
да заткнись ты, пожалуйста.
 
 
И тогда я хочу умереть, замереть
Или просто пойти ко дну.
И тогда я молчу, и твои голоса
Потрясают мою тишину.
 
 
И моя тишина, как сама простота,
Чует привкус металла во рту.
И тогда я смотрю.
И твоя красота
Наполняет мою пустоту.
 

«там где под северным солнцем ребёнка отдав карусели …»

 
там где под северным солнцем ребёнка отдав карусели
ляжешь на стёртой до твёрдого грунта плешивой траве
быстро привыкнешь к чужому и сладкому звону веселья
что и не слышишь его – только солнечный шум в голове
там где песок и соломинки камешки утки окурки
время недвижно неслышно никто никуда не идёт
медленно серая хаски плывёт мимо тающей булки
глупые люди негодная псина для этих широт
мир неподвижен огромен но виден в деталях инклюдах
в мелких подробностях разных жуков облаков и планет
ветер поэтому слышно о чём говорят эти люди
жаль невозможно проверить в раю ты уже или нет
 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ 6

 
Плачет вечер-колдун.
Не пойму,
Отчего
Не принес
День ему,
Кроме слез,
Ничего.
И как жаль,
Что нельзя
Оглянуться назад:
Даже старый вокзал
Вытирает глаза.
 
 
Ночь придет,
Фитили
Фонарей
Подпалит.
Постоит
У дверей,
Все поймет,
Все простит.
Но как жаль,
Что нельзя
Обернуться назад.
Даже старый вокзал
Вытирает глаза.
 
 
Добрый сторож
Кирилл
Говорил
Неспроста:
В этом городе слез
Вместо звезд —
Фонари.
Отдохни, ты устал!
Ах, как жаль,
Что нельзя…
Даже старый вокзал
Закрывает глаза.
 

«Мама спит. Она устала. …»

 
Мама спит. Она устала.
Дети плачут в полнакала.
Тихо матеря «Зенит»,
Папа чашками звенит.
Суп фасолевый скисает.
Писк назойливый не тает.
Открывает рыба рот
И с открытым ртом плывёт.
За окном часы вокзала.
Мама – спит: она устала.
 

ХОХОТ СЫЧА

 
Слышишь в ночи хохот сыча?
Штору откинь, подыми свечу.
Подвиг не нов, но раз ты встречаешь,
Все же в окно к тебе влечу.
 
 
Спой свою лучшую песню без слов.
Часто певала ты по вечерам —
И все говорили: «У них любовь!» —
И очень мешали нам.
 
 
Знаменем синим, худым знаменьем
Тщетное: «Чу, я ни при чём».
Полночь включи – и щеки в колени,
Я хохочу и кричу сычом:
 
 
У тебя есть муж, дитя и кров,
Каменный пятиэтажный дом,
И ты говоришь, у вас – любовь,
А я лишь кричу сычом.
 
 
Вековым елям и серым полянам,
И черным камням – ночь нипочем.
Ужели есть вещи, которых нам
Не разъединить ничем?
 
 
И придет твой сын. И скажет: «Учи,
Хочу день и ночь развести плечом», —
И я научу хохотать в ночи,
Кричать научу сычом.
 

«какой волшебной жизнью жили…»

 
какой волшебной жизнью жили
читали книжку про Луну
пекли коврижку полог шили
где рыбы круглые по дну
сидели птички-невелички
карниза ниже выше глаз
и амадины ли синички
малиновки будили нас
и звонко тренькала посуда
вся в розовом луче насквозь
когда рассеянное утро
в невероятный раз сбылось
как сладко плакалось и пелось
во сне спросонья перед сном
как будто милостивый мелос
орфей с морфеем вносят в дом
 

РАННИЙ МАНДЕЛЬШАМ

 
Я жил – и не жил как бы прям,
Как бы кашне забыл в передней,
Как бы девятнадцатилетний,
Такой хрустальный Мандельштам.
 
 
И как бы привкус миндаля
В мои насмешливые ямбы
Проник, – а я, и правда, как бы
Застыл в сияньи февраля.
 
 
И прилетел Орфея ветер,
И как бы поманил перстом:
– Ты не устал на этом свете?
Мне грустно без тебя на том…
 

«Усни теперь, покуда не болит, …»

 
Усни теперь, покуда не болит,
Попробуешь руками – нет, не больно.
Приснится голубое небо ли,
Ли луг, ли водоём, ли лес, ли поле.
Усни теперь, свернувшись колесом,
Калачиком, колечком, поросёнком.
Невыносимо чувствовать сквозь сон,
Невыносимо чувствовать спросонок,
Как вдоль спины отправлены гонцы
До темени, до пяток, до лопаток,
Как боль, проснувшись ранее, чем ты,
Морфееву простреливает вату
И колется подушкой пуховой.
И катишься, как яблоко слепое,
Как пушечное ядрышко, авось
Где хрустнешь и покинешь поле боя.
 

СТЕПЬ

 
Сна моего многолетнего свинец
Самые те мешает сказать слова.
Я воспою сегодня твою степь,
Синие созвездия сон-травы.
 
 
Ты отряхни землю с зеленых рук,
Все победит буйство ковыля.
Не удивляйся, если увидишь вдруг
Степь и все сразу ее края.
 
 
Это видение из моего сна,
Я его подарить тебе готов:
Здесь проходила белая луна,
Не оставляя в синей траве следов.
 
 
Коростели и перепела
Не говорят, куда она ушла.
 

«По осени голос Велеса…»

 
По осени голос Велеса
– Ивовое наречье —
Лениво и мягко стелется,
Течет молоком надречным.
 
 
Утром туман створожится —
Встанет белесый ивень,
Станут кричать тревожные
Гуси – и вслед – гусыни.
 
 
Сколько зима протянется
Долгим степным пробелом,
Не будет тебе, красавица,
Ни смеха, ни сна, ни дела,
 
 
Стебли тысячелистника
В пальцах крути, считая,
Читая шесть строчек истины
В домашнем своем Китае.
 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ 5

 
Пробегу по лесам,
Прибегу – и лицом.
Высока на поле рожь.
Все равно ты не придешь.
 
 
На траве спит роса,
И комар зудеть устал.
Раскрывай пошире пасть,
Чтобы в ритм дождя попасть.
 
 
На душе – пустота.
Это все неспроста.
И бутылка коньяка,
Чтобы уж наверняка…
 
 
Лодка спит у реки.
Рыбы спят и рыбаки.
На крыльцо упала тень.
Завтра будет новый день.
 

«не спи не спи дружок …»

 
не спи не спи дружок
тебе давно пора
пастушечий рожок
уходит со двора
туда где цепи гор
слоятся в синеве
и насекомый хор
в траве и голове
где сладкая вода
и рыба через край
без всякого труда
живи не умирай
и песенка проста
и песенке конец
и слёзы в три ручья
и девочка ничья
 

ПЕСЕНКА

 
Может, оттого, что вечер был синим,
Может, оттого, что ветер был сильным,
Я зашел к тебе, зашел в твою келью,
Заглянул к тебе, в твою комнатушку.
 
 
И остался там до утра с тобою,
Оттого, что ветер очень был сильным,
Оттого, что вечер очень был синим,
До утра остался с тобой, подружка.
 
 
А теперь мне снова пора по свету.
Ты же понимаешь, с пути я сбился
Только оттого, что вечер был синим,
Только оттого, что сильный был ветер…
 

«Глазки-глазки, где вы были раньше?..»

 
Глазки-глазки, где вы были раньше?
Раньше мы рисовали реснички.
Глазки-глазки, куда вы смотрели?
Мы смотрели, как ложится загар в солярии.
Глазки-глазки, давно ли вы плакали?
Давно, дорогая: нам запретил косметолог.
Речки-речки, куда вы бежите?
Туда, далеко, в межключичную впадину.
Детка-детка, о чём ты только думала.
Я ли не говорила тебе, я ли не предупреждала.
Я ли не берегла тебя, я ли не охраняла.
Гуси-гусыньки, летите, не возвращайтесь.
Девочка моя золотая.
Девочка моя золотая.
 

«и жизнь пойдёт теперь не о тебе …»

 
и жизнь пойдёт теперь не о тебе
а вся снаружи о себе самой
и речь пойдёт теперь не о тебе
о бабочке и мышке полевой
о перестуке пуговиц в коробке
о том что день становится коротким
о том что не трудись запоминать
и это повторится и опять
 
 
уже пришли и сели и легли
и даже рассказали о себе
и после позабыли и ушли
как хорошо теперь не о тебе
о всяких пустяках и мёртвых людях
добро их много и ещё прибудет
теперь уже не отводить глаза
и не бояться не успеть сказать
 

«то следишь за кочующим паром …»

 
то следишь за кочующим паром
то соседу ссудишь два рубля
то прощальный читаешь подарок
заполняя пустые поля
 
 
то приидут сухие татары
то гроза приведёт барабан
то всплывает луна над амбаром
то арба караван эривань
 
 
то пройдёшь через сад по дорожке
то во сне понарошку умрёшь
то займётся рассвет понемножку
то прощальный подарок прочтёшь
 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ 3

 
Погибаю во сне
На сыром песку.
Кто подскажет мне,
Как избыть тоску?
Загубить заклятую?
Да калина клонится,
Будит непонятую
Девочку-бессонницу.
Как быть? Не позабыть…
Лодку починить,
Уплыть.
 
 
Прихожу – вижу.
Ухожу – вижу.
Просыпаюсь – вижу.
Сплю – и ненавижу.
Пропаду ли без вести,
Обернусь ли словом, но
На крылечке верности
Все ступеньки сломаны.
 
 
Уходи же с миром.
Не держи зла, ведь
У меня мыло
Хорошо пахнет.
Доведись во сне тебе
Доглядеть, как сгину я:
На малиновой губе
Ягодой калиновой.
 

«Ни о чём не думай, пиши во тьму, …»

 
Ни о чём не думай, пиши во тьму,
Всё равно она всё поглотит.
Если будет страшно – дождись весну
И умри на её излёте:
Поглядишь на солнечную возню,
На салатовый гомон бодрый.
Но зимы не бойся – тебя возьмут
Хоронить при любой погоде.
 

МОСКВА

 
Он ходил перед тобой на голове,
Он вымаливал прощальный поцелуй.
Он хотел бы раствориться в синеве,
Но, проснувшись, оказался на полу.
Он хотел перекреститься – и не смог.
Обессиленный, он выдохнул: «Прости,
Я хотел себя иного обрести,
Но запнулся о невидимый порог».
 
 
Как помешанный, я рвал зубами нить
И смеялся, как дурак перед войной.
Мне сегодня обещали позвонить?
Это черти потешались надо мной!
Как ужаленный, я выскочил за дверь
И чело водой из лужи окропил.
Не подумай! Я не то что не любил,
Я ни разу и не вспомнил о тебе!
Я забыл, как произносятся слова,
И размахивал руками, как немой…»
Ты простила. Ты сказала: «Милый мой,
Этот город называется Москва…»
 

«приходят какие-то люди и спать не дают…»

 
приходят какие-то люди и спать не дают
медведи приходят волчки и ухватывают
орлы куропатки и львы у постели встают
наружу меня достают вообще достают
вставай говорят или молча с укором глядят
там вольные птицы кровавую пищу клюют
пора говорят или молча с любовью глядят
там тонкая вьюга ветра на балконе звенят
и колокола на соседнем соборе звонят
заутреню в черных огромных колонках поют
и ты говоришь  я иду я иду я иду
и правда идёшь
и качается мир в поводу
 

«Даже глаз не откроешь, проснувшись. …»

 
Даже глаз не откроешь, проснувшись.
Будешь слушать в рассветной тоске,
Как гремят и грохочут снаружи
Разным мусором в грузовике.
 
 
Всё не нужно, не важно, не страшно,
Если правда потом умирать.
Сколько ж в людях отваги бумажной,
Чтобы мусор пойти убирать.
 
 
Там, наверное, небо сереет.
Ничего не видать из-под век.
Это первое тонкое время,
И его не хватает на всех.
 

«Зима не спит. Зима ночами мокрыми …»

 
Зима не спит. Зима ночами мокрыми
Прихватывает тающий подол
И говорит с качелью полумёртвою
На языке холодном и простом.
 
 
Неровный наст пытаются расчерчивать —
И путаются тени фонарей.
На невысокой звоннице доверчивой
Мелькают силуэты звонарей.
 
 
То дворничиха чёрная, дородная,
С коробкой и тележкой под неё,
То дети выйдут – дверь всё чаще хлопает.
И утро всё никак не настаёт.
 

«Рядом с глухо закрытыми кассами, …»

 
Рядом с глухо закрытыми кассами,
Где бетонной платформы провал
Горбылями заложен нечастыми,
Покрывающими едва,
 
 
Как приехал – так час пританцовывал,
По перилам сугробы сметал
И охапку мохнатых подсолнухов
В обмелевшем снегу натоптал.
 
 
И дежурную краску чешуйками
Отшелушивал с кассовых стен.
И зима проходила бесшумная.
И домой не хотелось. Совсем.
 

СТРЕЛКА

 
Слышишь, свистит ветер?
Мимо летит поезд.
Плачем не успокоясь,
Вновь ты за все в ответе.
Души в клубах дыма
Где разглядеть в давке?
Мимо летят, мимо
Серой твоей шапки.
 
 
Ветер и мне в уши.
Поезд и мне свистом.
Рядом они, души,
И никогда – близко…
Будет долбить свистом
Иль колотить мелко —
Неба клочок чистый
Там, где горит стрелка.
 
 
Где овраг спину выгнул,
Сосны сковала дрема,
Ветер меня выгнал,
Выгнал тебя из дома…
И, обратясь шквалом,
В спину толкнет, в вечер,
По золотым шпалам,
Прямо…
 

«когда-то лиличкина дача …»

 
когда-то лиличкина дача
за переездом в глубине
малиновый катался мячик
по перекопанной земле
 
 
и было холодно и тошно
за разговорами и без
и под дождём кричала кошка
чтоб ей открыли наконец
 
 
и ветер за неё мяукал
дверной приподнимая крюк
и страшно в дом пустить а ну
как запрыгнет спящему на грудь
 

Я ЗДЕСЬ

 
Все то, чем ты не дорожишь,
А может, и не знаешь даже,
Я претворяю в миражи.
Я тку их из небесной пряжи.
 
 
Когда забудешь обо мне,
Безумной чередой диковин
Они придут к тебе во сне —
И сон твой станет неспокоен…
 
 
Сама не зная отчего,
Проснешься, сядешь на постели
(Чего бояться, в самом деле?),
Но не исчезнет тень тревог.
Потри, потри глаза рукою.
Не узнаешь? Я здесь. С тобою.
 

«Нина Михайловна в апреле …»

 
Нина Михайловна в апреле
Нина Алексеевна в апреле
Андрюша Новиков в апреле
Игорь Меламед в апреле
Ольга Серафимовна на Чистый
бабушка на Родительскую
дедушка в апреле
весной всё расцветает
земля оживает
 

ПАСХАЛЬНОЕ

 
Гомон птичий в воздухе весеннем.
Пьет ручей снегов последних силы.
Мир, отринув сети опасений,
Кажется, поднялся из могилы…
 
 
Нынче сбросить кожу хочет каждый.
Хочет каждый права на спасенье.
Снег тихонько плачет.
Снегу страшно
В Светлое
Христово
Воскресенье.
 

«Не знаю, не знаю, наверное, это конец. …»

 
Не знаю, не знаю, наверное, это конец.
Ты столько прекрасных покинул и солнечных мест,
Ты столько уже простоял на безлесом холме,
Что это конец, повторяю тебе, то есть мне,
 
 
И время спускаться толпою, гурьбою, гуртом,
Пешком и вприпрыжку, и воздух выхватывать ртом,
Всей кучкой своих полусонных и толстых елен
Сползать, и вздыхать, и отряхивать землю с колен,
 
 
Вытряхивать мелкие камешки из башмаков,
Растерянно звякать оставшейся дюжиной слов,
Одно положить на язык, попытаться сказать,
Мол, солнце по-прежнему переполняет глаза,
 
 
Мол, небо в долине темнее, чем там, на холме,
Но это конец, повторяю тебе, то есть мне.
Ещё одно вынуть, лизнуть, положить под язык,
И золото выльется в горло и сдавит кадык.
 

ЯБЛОКИ

 
Было лето, и девять ступеней к воде.
Было лето, и яблоки зрели в садах.
Мы их, кажется, даже хотели собрать,
Но, увы, не успели – и вся недолга.
 
 
А сегодня был день, а сегодня был зной,
Я шатался по городу, черный, как тень,
И текли предо мною смешной чередой
Лица мною когда-то любимых людей.
 
 
Летний день разорвался дождем на сто лет,
Желтым яблоком солнце упало с небес,
И подумалось мне, что теперь умереть —
И никто не поверит, что это – конец.
 
 
Я пойду, не касаясь ногами камней,
Я пойду, не касаясь рукой облаков:
Я уверую, Боже, приди же ко мне,
Окрести меня, Боже, водой родников.
 

«Дожить до осени. Дожить до снега…»

 
Дожить до осени. Дожить до снега.
Потом ещё полгодика прожить.
Какое ослепительное небо.
Какие дорогие миражи.
 
 
Какая суета нас отвлекала,
А нынче стала песенка легка.
Изящные, как школьные лекала,
Пересекают небо облака.
 
 
Стоишь и думаешь одно своё: «Пустое», —
И если что и стоило труда,
Так видеть это небо, золотое,
И облака, которые всегда.
 

«пока ни слова не случилось …»

 
пока ни слова не случилось
пока ни шагу не ступить
как будто разом разучились
дышать ходить и говорить
 
 
как это просто оказалось
не задохнуться не пропасть
когда ты снилась и сбывалась
потом приснилась и сбылась
 

ОЛЕ-ЛУКОЙЕ ДВА

 
Оле-Лукойе не прав априори,
Когда он приходит к тебе в дом
В образе тонком нелепой любови,
В пене манжет, под большим зонтом.
Хватит уже притворяться добрым троллем,
Прыскать из клизмы в глаза молоком:
В белом плаще с кровавым подбоем
Мы с нетерпеньем тебя ждем.
 
 
В сердце найдешь ли слова —
Донеси до людей, а толпа
Все сама разрешит за нас,
на свой же страх.
Лишь об одном я прошу напоследок:
Меня не преследуй во снах…
 
 
Боже, как все наши сказки похожи!
Крепкий, безсмертный, ты должен быть рад.
Сотни столетий все об одном и том же —
Оле-Лукойе, где твой брат?
Странно, что люди пугаются смерти,
Я же не страшен, даже красив,
В черной карете, с пером на берете,
Любого ребенка об этом спроси.
 
 
В сердце найдешь ли слова?
Донеси до людей, а молва
Все сама разнесет за нас: и пух, и прах.
Лишь об одном я
прошу напоследок:
Меня не преследуй во снах…
 

«ещё и закат в довершении радостей дня…»

 
ещё и закат в довершении радостей дня
короткая выдержка чёрные контуры веток
так странно спокойно как будто бы это не я
не сплю не устала не злая не к морю не еду
нежданно-незванно вернулось в конце сентября
эстонское счастье упрямое позднее лето
рассеянный свет и закат и отсутствие света
и все фонари городские и улица вся
как будто и впрямь приглашают и рады гостям
молчат говорят обнимают отводят к камину
и хлеба приносят и супа несут половину
и жизни несут половину и платы твоей не хотят