Книга: Плясать до смерти - Валерий Попов

Бывают же неудачные жизни. И среди них, как ни странно, оказалась моя

Тяжелая книга, не верьте тем, кто говорит, что она легко читается. Нет, нет, нет. Не может такая книга читаться легко. Не может человеческая трагедия восприниматься спокойно и беспристрастно. В этой книге вы не найдете какого-то особого смысла, ведь это больше исповедь писателя, но каким-то непостижимым образом, как автор изменился после произошедшего, так и вы немного изменитесь после прочтения.

Не представляю эту многоплановость, разновзглядость. Как возможно отделить зёрна от плевел, желток от белка, сохранить себя, закупорить пятнадцати-, двадцати-, тридцати- и сорокалетним и с лёгкостью выписать с разницей лишь в год таких настоящих и живых угловатого мальчишку и необыкновенного обыкновенного мужчину — не представляю.

Я до середины книги зачем-то считала, что это однофамилец того самого (давно ли стал тем самым) Валерия Попова. И так невыносимо грустно было перестать себя обманывать и признать: тихий юноша, запястья, воды запах, колокольчик, стишата, школьничек, студентик, писатель меткий, талант безыскусный, любимый, любящий, шалопай-отец, израненное сердце, рана израненная и пожилой мужчина, с фотографии в Википедии так тяжело, и давяще, и хмуро смотрящий — это всё один и тот же человек, одна душа. Хотелось плакать и плакалось обо всех юнцах, которые вырастают в себя.

Каждое выпитое, каждая неловкость, каждое невпопад сказанное, каждая новая выходка Насти и ожидание такого стандартного и потому такого жуткого — всё грызло и кусало из-за немыслимого контраста с предыдущей прочитанной.

Ото всякой неудавшейся жизни хочется отвернуться, не заметить — неприятно прикасаться. Словно лузеры заразны. Потому вообразить страшно, скольких сил стоило рассказать о жизни своей дочери, когда её жизнь так коротка и так неприглядна. Я знаю это желание, которым как будто всю жизнь руководствовалась Настя — «во всём мне хочется дойти до самой жути». Я знаю его, но не настолько.

Как же жалко всех, кто вырос в себя.

Давно не было читать настолько больно, и потому во вторую повесть я просто не смогла.

Настя. Такая маленькая и беззащитная, застенчивая, некрасивая, одинокая. И несчастная. С самого начала мир отнёсся к ней враждебно. И Настя приняла вызов... Но как приняла! С детства было нехорошее предчувствие, но - семья интеллигентная, либеральных взглядов. Воспитание – только словом и личным примером. Разум. Свобода воли. Неприкосновенность личности. Принципы. А жизнь – она, как известно, сложнее всяких принципов…

Думали, с возрастом пройдёт. Ну протест, бунт, поиски правды. У всех бывает, и к двадцати годам заканчивается неизбежным компромиссом. Школу ведь не бросила – уговорили. Даже в университет удалось «пропихнуть». Стараешься помочь, удержать на краю, чтобы жизнь… удалась? А она – «что ты знаешь о жизни вообще?» А ещё писатель! И показала. Жизнь. Во всей её полноте. Жи-зень… Мопассан, оказывается, тоже ничего не знал о жизни: чтобы он там ни говорил, vie гораздо хуже, чем о ней думают. Утешает? Нисколько.

Но Настя - умная, умная же… Выкарабкается. Но не ум победил, душа. Когда сам понимаешь безнадёжность борьбы с ветряными мельницами (опыт был), можно ли равнодушно смотреть, как балуется ребёнок? Молча наблюдать, как родная дочь, решив из-за нелепой страсти к героизму, спасти мужа-наркомана, уничтожает себя другим, более популярным способом? Оказывается – можно. «Иначе пропадёшь. Разорвёшься без всякого толку!» Досмотреть пришлось до конца...

Безумие это было или святость? Ведь не бросила, спасла Кольку. Жизни не пожалела. (Возможно ли? Допустим, что нет, и Настя потерпела поражение и тут, но сама попытка была подвигом). И что может сделать отец-писатель, который любил свою непутёвую дочь, пытался её спасти, но не спас? Подарить ей бессмертие. Эту книгу. Как отец, он рассказал о дочери и о себе, записал то, что всегда помнил; как писатель - превратил бытовой случай в произведение искусства, в Трагедию. Потому что «Плясать до смерти» не воспоминания и не автобиография, это роман, и художественного здесь не меньше, чем жизненного, но именно сочетание этих двух элементов производит столь сильное впечатление на читателя. Сильное? Невыразимое.

Один маститый критик, член многих премиальных жюри, выкинул меня из списка: дескать, такого допускать нельзя. При этом я знаю, что и у него дома беда, но для него главное - респектабельность. По ней, считает он, смотрят, кто важный писатель, а кто нет... А я уверен: писатель обязательно должен нарушать рамки дозволенного, только тогда он расскажет что-то пронзительное. Как я мог написать страшную автобиографическую повесть о гибели дочери "Плясать до смерти"? Да потому что не было в моей жизни ничего важнее! Как там у меня написано в конце: "Только твой крест делает тебя человеком". Завистники (их бы на мое место) обвиняют: "На горе и то нажился!" А я считаю - поставил памятник... Или не прав? Мучаюсь и сейчас. А кто пишет без этого, тратит бумагу.

Памятник, который Попов поставил дочери, думается, и его самого привалил, ну как минимум кожу содрал. Он скрупулёзно вспоминает, выкладывает перед нами свои первые и последние воспоминания, хорошие и плохие, и откровенно скверные, о каких не говорят на людях,и он действительно честен. Никакого идеального детства или заботливых родителей, а единственное дитя внешне и внутренне вовсе не ангелочек, да и с возрастом становится только неказистей и, честно говоря, страшней. Его рассказ о важном разговоре с двенадцатилетней дочерью - это же просто смертный приговор себе, и никакими доказательствами этой вины не снять и не искупить. Да, отец хотел как лучше, хотел подбодрить, подстегнуть самолюбие, чтобы и учёба давалась и жизнь в целом, но вышло то, что вышло - совершенство наоборот, злое, обиженное, беспомощное. "Во всём мне хочется дойти до самой жути. Дошли."

— Нам это не нужно — «как у всех»! Ты это уже, наверно, заметила? Кивнула. Самолюбие у нее действительно гигантское — «как все» не согласна. — Поэтому у нас с тобой только две дороги. Или вверх!.. Полная тишина в квартире. — Или — вниз. Если не получается выше, то мы выглядим, наоборот, хуже всех! Гибель. Чем занимаются люди обычные, чему радуются — нам это, увы, не дано! И не надо! Понимаешь? Подумав, кивнула.

И приговор, и исполнение его собственноручно. Как ему спится ночами? Но мне не хочется этого знать, правда. Писатели, наверное, как-то иначе живут и чувствуют, и вот эта вот личная, болезненная и горькая книга должна была страдание обуздать, изолировать на страницах, снизить градус. Наверное.

В сборнике есть ещё и вторая повесть - "Комар живет, пока поет", но я её пока не осилю. Мне бы пока с внутренней Настей разобраться. И надо же такому случиться, что в моей жизни это имя поганую роль всегда играло, все знакомые насти вынимали мне или мозги, или вот душу.