Текст книги "Подслушать у музыки"

Вы с Дмитрием Дмитриевичем так и не слышали звукозапись со спектакля флорентийской постановки 1964 года оперы «Нос»? А она сохранилась…

Не помню, чтобы мы ее слушали… Но было иное: где-то в середине 1960-х годов нам прислали запись из Праги, и Дмитрий Дмитриевич устроил дома прослушивание. Первое прослушивание этой записи, после спектаклей начала 1930-х годов! Оно происходило торжественно, как спектакль в двух отделениях, с антрактом на еду между двумя частями звукозаписи. Шостакович пригласил своего ученика и близкого ему композитора Бориса Александровича Чайковского с супругой…

Я слышала, что у Шостаковича уже в 1960–1970-е годы было такое выражение «композитор композитору волк»…

Но у Шостаковича было много друзей-композиторов, и среди его учеников. Хотя, вообще-то, некоторые коллеги на протяжении всей жизни Шостаковича вели себя по отношению к нему… не вполне коллегиально.

Особенно вспоминается мнимая дружественность, на деле агрессивное неприятие, противодействие Д. Б. Кабалевского, когда Д.Д. устраивал другое прослушивание: играл и показывал исправленный им с большим тщанием словесный и музыкальный тексты оперы «Леди Макбет Мценского уезда». Только более чем через 5 лет вторая редакция оперы («Катерина Измайлова») была поставлена, а через некоторое время экранизирована. В титрах обозначено: «сценарий Д. Д. Шостаковича».

А как композитор относился к кино после отвращения к валу низкосортной продукции немых фильмов 1920-х годов, которые ему в юности приходилось озвучивать как таперу, чтобы зарабатывать для семьи, в которой уже не было отца?

Да, юношеский его опыт в том был тяжелым. Он не считал кинематограф настоящим искусством. Однако бывали и исключения.…

Да, о любви Дмитрия Дмитриевича к фильмам Чарли Чаплина известно. А иное?

Я думала, что кино совсем его не интересует. Однажды в Нью-Йорке был свободный вечер, мы пошли в кино non stop. Сначала шел фильм Дорога Феллини. А потом – Хиросима, любовь моя, о которой я еще ранее ему увлеченно рассказывала. И он сказал нечто вроде того, что после мощной, настоящей, высокохудожественной Дороги невозможно смотреть Хиросиму, про которую я интереснее рассказывала, чем предстало на экране.

А отношение к живописи, изобразительным искусствам? Кажется, что музыкантов в целом менее интересует видимый мир, чем слышимый?

У него в кабинете постоянно висели работы Кустодиева, Вильямса. Он дружил с художниками: Альтманом, Вильямсом, хорошо знал Кукрыниксов…

Каким был распорядок дня у Дмитрия Дмитриевича?

Сочинял, начинал с утра заниматься (поднимался он в восемь) и работал, пока сил хватало. Перерыв на обед, краткий отдых – и снова за работу. Вечерами мы ходили на концерты и в театры. Обычно с утра в иные, «не творческие», дни Дмитрий Дмитриевич много читал, просматривал газеты. Вообще, был в курсе всевозможных событий, отмечал те радио– и телевизионные передачи, которые слушал и смотрел в течение дня. Разбирал почту, отвечал на письма. Приходили люди – показывать музыку и по депутатским делам.

Говорят, Шостакович старался ответить на все письма, принять всех посетителей?

Да, чем больше проходит времени, тем необычнее это кажется. Так было принято среди интеллигентных людей. Вот и Святослав Теофилович Рихтер, знаю, счел своим долгом ответить и поблагодарить всех, кто поздравил его с восьмидесятилетием.

Каково было отношение Шостаковича-депутата к этой его деятельности?

Тогда депутат немногое значил, мало что мог сделать реально… Но люди-то надеялись, верили, обращались со своими несчастьями, болезнями, бытовыми проблемами. Просили за арестованных родственников; писали и сами арестованные. Ко всему этому Дмитрий Дмитриевич относился чрезвычайно ответственно. Он был депутатом Горьковской области. Горький был тогда закрытым городом. Дмитрий Дмитриевич принимал и в областном центре, и в малых городах, в Городце например. На него очень сильно действовали жестокость жизни, человеческие горести.

Из письма от 14.IV.1967: «Дня два тому назад Г. Вишневская, Д. Ойстрах, М. Ростропович и я в первый раз репетировали мои романсы на слова А. Блока. Эта репетиция доставила мне много радости, и я на некоторое время перестал остро и болезненно воспринимать разного рода острые и болезненные события».

Дмитрий Дмитриевич не мог привыкнуть к чужим страданиям?

Нет, никогда! Хоть он ясно понимал, что помочь, по существу, бессилен, а написанные им просьбы-письма, скорее, завязнут в бюрократической трясине. Это понимание доставляло ему глубокую боль. Тем не менее всю жизнь он старался помогать людям, в том числе материально. В свое время Андрей Дмитриевич Сахаров спрашивал Шостаковича, не присоединится ли он к тем, кто помогает репрессированным. Дмитрий Дмитриевич ответил, что уже давно и постоянно, по мере сил, этим занимается…

Похоже, всевозможные организации, комитеты, членом которых он являлся, у него вызывали негативные впечатления. Но он славился невероятной уважительностью, точностью, даже если это касалось тягостных собраний в Союзе композиторов.

Композиторы старшего поколения воспринимали Союз объединением коллег, серьезно интересующихся творчеством. Этот приоритет профессионального содружества сейчас как-то исчез…

Из письма от 26.XI.1960: (Речь идет о некой лизоблюдской оратории одного деятельного композитора): «Конечно, “скромность это лучшее качество большевика”, как учил нас тов. Сталин. Но, в конце концов, можно было простить Бетховену, если бы он зазнался, сочинив свои симфонии. Можно было простить Гречанинову, если бы он зазнался, сочинив свою оперу «Добрыня Никитич». Но ни тому, ни другому, никому нельзя простить аморальный, душевно-лакейский opus. Я думаю, что автор оратории получит награду хотя бы потому, что он встал в один ряд с такими мастерами, как В. Кочетов, А. Софронов, К. Симонов и другими выдающимися представителями искусства социалистического реализма».

Что более всего ненавидел Дмитрий Дмитриевич?

Пожалуй, более всего не терпел человеческую непорядочность. Был очень требователен и к себе.

Из письма от 18.XI.1961: «Закончил я 9-й квартет, но очень им недоволен. Поэтому в припадке здоровой самокритики я сжег его в печке. Это второй случай такого рода в моей “творческой практике”. Впервые я такой номер выкинул в 1926 году, когда сжег все свои рукописи».

Из письма от 24.X.1964: «…Отрицатели с эстетических позиций начисто не воспринимают этическое начало поэзии. Явление это очень сложное. Качество рифмы, количество модуляций весьма сложно определить. Так, например, мне больше нравится рифма “страшны – зрачки” (у Евтушенко), нежели “…делать жизнь с кого? С товарища Дзержинского” (Маяковский)».

Почему Шостаковича сравнивают с Чеховым? Признавал ли нечто общее композитор?

Думаю, близки основы их мировоззрения, мировосприятия; Дмитрий Дмитриевич, который был человеком нерелигиозным в общепринятом смысле, на деле и в душе был истинным христианином. То есть стремился делать добро, где это возможно; не творить зла; не отвечать злом на зло. Это было для него самым важным, определяющим в человеческих качествах.

О сломанной ноге в 1960 году сказал И. Д. Гликману: «Меня, наверно, Бог наказал за мои прегрешенья, например, за вступление в партию».

Очень люблю «подтексты» и трагико-комический юмор Шостаковича.

Из письма от 30.IX.1967: «Рапортую: Есть 75 %! Правая нога сломана, левая нога сломана, правая рука дефективная. Теперь надо повредить левую руку, и тогда все 100 % конечностей будут не в порядке.

…Тренирую на всякий случай левую руку. Каждый день упражняюсь в написании всех букв алфавита, всех цифр и разного рода фраз, вроде “Маша ест кашу», «Поп чешет пуп”. Но, Боже мой, до чего это трудно. Очень у меня отсталая левая рука. Я завидую В. Я. Шебалину, который совсем потерял правую руку, но вытренировал левую. Более того: он левой рукой, откликаясь на исторические указания о том, что искусство должно быть ближе к жизни, ближе к народу, левой рукой написал оперу о наших современниках, победно идущих под руководством Партии к сияющим вершинам нашего будущего, к коммунизму».

Чем больше открывается, издается подлинных свидетельств, писем, тем слышнее настоящий голос Шостаковича – его неповторимый юмор, его боль. С другой стороны, неприятны попытки обнародования очень личной переписки, как нашумевшая попытка продажи писем юного Шостаковича к Татьяне Гливенко на аукционе «Сотбис»; она не была единичной…

Нам, семье, очень неприятно, что эти письма поступили на аукцион. Приобрел их, не допустив вмешательства посторонних в частную жизнь отца, Максим Дмитриевич. Узнав о его намерении, претенденты отказались от борьбы и даже оказали содействие.

Каково, через много лет после первой скандальной публикации, Ваше отношение к «Свидетельству» Соломона Волкова, к тому, что фрагменты, в обратном переводе с английского на русский, появились в отечественной прессе?

Это очень досадно. Близкие, и я среди них, и друзья Дмитрия Дмитриевича, и музыковеды неоднократно высказывали сомнения в их подлинности. Каждый, кто знал композитора, чувствует, что там не его стиль, тон, манера высказывания. Думаю, что не интерес к Шостаковичу послужил причиной публикации. Ведь когда публикуются подлинные высказывания композитора, слышна его истинная интонация. Как, скажем, в книге Письма к другу, собрании документов более чем за тридцать лет. И это значительно отличается от того, что написано у Волкова. Мы издали сборник статей, рецензий самого композитора. Такое издание было подготовлено М. А. Якубовым (и А. А. Тищенко). Прежде камнем преткновения было желание издательства включать туда тексты докладов на съездах. Но ведь они были Дмитрием Дмитриевичем лишь зачитаны! Написаны же, по условиям «жанра», аппаратом Союза композиторов.

Из письма от 12.IX.1958: «В предисловии к сборнику рассказов американских писателей поразила фраза: “Создание образа героя-коммуниста является главной задачей американской литературы”. Прекрасно сказано. Но трудно, очень трудно выполнить эту задачу в условиях разгула реакции в США».

Из письма от 3.XI.1967: «Много думаю о жизни, смерти и карьере… Я, несомненно, зажился. Я очень во многом разочаровался и жду очень много ужасных событий. Разочаровался я в самом себе. Вернее, убедился в том, что я являюсь очень серым и посредственным композитором. Оглядываясь с высоты своего шестидесятилетия на “пройденный путь”, скажу, что дважды мне делалась реклама (“Леди Макбет Мценского уезда” и 13-я симфония). Реклама очень сильно действующая. Однако же, когда все успокаивается и становится на свое место, получается, что и “Леди Макбет”, и 13-я симфония фук, как говорится в “Носе”.

Мысль, которую я сейчас изложил, ужасная мысль… Нет! не хотелось мне быть бы на моем месте.

Однако сочинение – влечение рода недуга – преследует меня. Сегодня я закончил семь романсов на слова А. Блока…»

Вами инспирирован его цикл на стихи А. Блока?

Блок действительно мой любимый поэт, но я тут… ни при чем! Хотя Д. Д. попросил меня заложить в томике поэзии Блока предпочитаемые мной строки, – ну, я так и сделала, выбрала довольно общеизвестные строфы, которые считала наиболее годными для музыкального цикла, и ушла по делам. А прихожу – у него уже готов план будущего опуса, и это совершенно иные стихи, о которых в жизни бы не подумала как о созвучных музыке Шостаковича… Мне очень нравились зрелые, поздние стихи поэта. И я огорчилась, увидев, что он, казалось, и не обратил внимания на мой выбор, отобрал совсем иные, ранние блоковские строки, в самом начале сборника – строки, которые считаются не сравнимыми с поздними шедеврами Блока. Нет, не обидно… но было странно. И лишь когда музыка прозвучала, когда я в нее «вошла», – ощутила, насколько он прав и насколько важны для общей идеи цикла новые, данные блоковским стихам самим композитором названия. Велико было мое удивление и восхищение, когда я услышала в звуках музыки цикла Семь стихотворений Александра Блока именно того поэта, какого я люблю…

Каковы были отношения композитора со струнными квартетами, музыкантами, которые исполняли его опусы?

Он был очень предан этим коллективам, относился к ним с трепетом и огромным уважением. Особенная дружба соединяла с квартетом им. Бетховена. Очень многие репетиции происходили у нас в квартире на улице Неждановой, в его большом кабинете, – или у В. В. Ширинского. В Архиве композитора есть интереснейший, еще не опубликованный Дневник Квартета, который они коллективно вели. Там много данных о важных особенностях репетиционного процесса, о концертах. Д.Д. был очень доволен их отношением к музыке, тщательной работой, считал их «рыцарями квартета». Они тратили массу времени и сил на репетиции, а ведь еще активно преподавали! Об их содружестве говорит такой эпизод. Однажды, во время репетиции, трое квартетистов за что-то рассердились на В. В. Ширинского, и на него «накинулись». Д.Д. их поддержал. И тут вдруг все они значительно замолчали, и композитор понял, что им можно выяснять их творческие отношения, а «чужому», вне квартета – нельзя!

Тему Шостакович-читатель я старалась раскрыть в большой статье, опубликованной в Италии. А что Вы добавите к уже опубликованному?

Он обожал читать. И помимо любимой классики выписывал и читал массу газет и журналов. Стремился, таким образом, быть в курсе и творческой жизни страны, и – ощущать важные тенденции… Потому, например, не поленился прочитать одиозный роман Тля – чтобы знать… знать своих противников. Как-то мы зашли в гости к писательнице Галине Серебряковой, где оказался автор этого романа, печально известный Кочетов, и там злобно ругали всё сколько-нибудь свежее и интересное, и в том числе хаяли Ахматову, Евтушенко… Когда мы вышли, Д.Д. был огорчен: «Извини, что я туда тебя привел». Второй раз так же извинялся после того, как мы пошли на оперу К. Молчанова в Большой театр.

Близка ли Шостаковичу сфера чувств, которые ощущаем в его музыке, – как в яростных частях 14 симфонии на аполлинеровские стихи «Письмо запорожцев турецкому султану»?

Нет, в повседневной жизни такого не было. А в этой части симфонии только мата не хватает, такое бурное негодование в музыке! И рядом – классическая ясность, благородство, как в части «О, Дельвиг, Дельвиг»…

По Вашим наблюдениям, как шел процесс оформления композиторского замысла?

Уж точно не могу сказать: не было заметно, как Д.Д. «готовился», искал нечто неуловимое… Нет, он сразу садился и писал партитуру, практически без набросков, начисто. Когда он завершал какое-нибудь сочинение, он любил сыграть его мне. Конечно, что я могла понимать? Только то, что я, его жена, нужна ему не для музыкальных советов, а для душевной поддержки.

Вопрос деликатный: каково главное в том, что Вас с ним объединяло?

В нашей жизни, в нашем детстве, общем формировании было много общего. Мы не говорили о своем неприятии Сталина, но оба знали, сколько горя он принес нашим семьям. Из-за этого у меня вообще не было «детства», в привычном смысле слова. С раннего возраста я не могла играть со сверстниками, так как ощущала себя много-много старше их. Сильнейшие переломы в судьбах, по-разному, но сделали нас совсем другими.

Намного более пожившими и удрученными?

Я была много моложе мужа по возрасту, но совершенно не ощущала этого; старил жизненный опыт потерь, мучений… горе сделало нас сверстниками.

Вот уже давно, – в 2025 году будет полвека, – как живем без Шостаковича. Стараемся узнать больше, открыть его замыслы, издать неизданное, услышать незвучавшее…

К юбилею 90-летия с его рождения, в 1996 году в Москве мы организовали фестиваль, концепция которого «Шостакович в контексте мировой культуры». Рядом с музыкой Шостаковича звучали сочинения Бетховена, Чайковского, Бриттена, Стравинского… была программа с «восточным» уклоном: Киргизская увертюра и цикл Из еврейской народной поэзии Шостаковича. Наше издательство «DSCH» в начале своего существования выпустило в свет помимо Антиформалистического райка окончательные авторские версии балетов Шостаковича. С тех пор наша задача – новое, выверенное издание собрания сочинений Шостаковича, тщательно откомментированное, около 150 томов. И многое уже сделано!

В 1964–1965 годах автор принимал активнейшее участие в становлении режиссерского замысла постановки И. Молостовой оперы «Катерина Измайлова», во второй редакции, для Киевского театра. Однако ныне в мире опера повсеместно ставится в той; печально знаменитой первой редакции – подвергнутой репрессиям, и в которой был услышан бдительными убийцами искусства «сумбур вместо музыки»…

Сейчас господствует мнение, что первая редакция была единственно «подлинной» (поскольку ее запретили), и это способствует ее популярности. Права на нее охраняются издательством Сикорского, им же ведется ее реклама. Вторая редакция до нашего вступления в Бернскую конвенцию считается неохраняемой; поэтому говорят, что она якобы сделана «под давлением». Однако сам Дмитрий Дмитриевич считал, что надо ставить окончательную, вторую редакцию оперы – это он утверждал и в письме о постановке в миланский театр Ла Скала. В том, что касалось его художественных убеждений, «давить» на него было бесполезно.

Из письма Д.Д. Ш. от 7.I.1963: «Мне не нравится заглавие “Второе рождение” (стихи Евтушенко о “Катерине Измайловой”). Моя музыка никогда не умирала, и поэтому ей не надо было второй раз рождаться… Это замечание мне не удалось высказать поэту, т. к. он отбыл на два месяца в Западную Германию, Францию и другие страны. По этой же причине я не смог поделиться с ним моими впечатлениями о его новой редакции слов Бабьего Яра».

Большим успехом пользуется новая запись оперетты «Москва, Черемушки». В ней наконец-то расслышали прелестную иронию, мягкий юмор… Новую инструментовку ее для камерного состава сделал английский композитор Дж. Мак-Бёрни, большой энтузиаст творчества Шостаковича. Он же инструментовал романсы на стихи Пушкина и музыку к спектаклю «Условно убитый». А не смущает ли Вас вал всевозможных аранжировок музыки Шостаковича?

Может быть, это хороший знак роста популярности? Важно не утерять при адаптации идею, дух произведения, не исказить, не подменить другим. Бесспорно талантливы инструментовки вокальных произведений, сделанные учеником Шостаковича Б. Тищенко: Антиформалистический раёк, стихотворения на сатирические тексты из журнала Крокодил, Сатиры. Пять стихотворений Саши Черного, поздние Четыре стихотворения капитана Лебядкина из Бесов Достоевского. Творческая удача, на мой взгляд, – завершение польским композитором Кшиштофом Мейером оперы Шостаковича Игроки (по Гоголю) по сохранившимся наброскам; сейчас под управлением М. Юровского записан полный вариант этой оперы. В Петербурге состоялась и премьера симфонии Катерина Измайлова, созданной Вениамином Баснером (по второй редакции оперы).

Квартира в московском Доме композиторов, где мы беседуем, теперь стала мемориальным музеем, и Вы приобрели недвижимость напротив для размещения там архива, исследовательского центра, хранилища рукописей, архивных материалов, склада нотного материала для проката, небольшого читального зала, библиотеки, помещения для хранителей. Приобрели также на свои средства помещения для архивов Шостаковича в Париже и в Петербурге…

Я предлагала еще Ю. М. Лужкову отдать названные Вами московские помещения в аренду городу. Теперь же хочу отдать всю свою собственность безвозмездно. Мне только хотелось бы, чтобы город предоставил более удобное, более обширное помещение для нашего издательства «DSCH». Но пока за моими предложениями и просьбой ничего реально не последовало. В нынешнем же здании, мной давно купленном для издательства, уже нам стало тесно, ведь выпускаем очень много нотного материала, и выверенного по автографам, тщательно проверенного, снабженного современным научным аппаратом…

Помните, ранее делали официальные фотографии с «украшающей» ретушью? Такова была внешняя ретушированная личина советской жизни. Есть подобные фотопортреты Шостаковича. Лишь немногие видели, как горестно, напряженно сжаты его губы. Сопротивление злу… Оно может выражаться в декларациях, может концентрироваться в делах, в творчестве. Особое мужество требуется для сопротивления злу, если ты по натуре не герой, если чувствителен, болен, травмирован. Но время все более стирает грим внешнего «прикрытия» и открывается истинное лицо гения, в его творениях.